Придёт серенький волчок...

Если зажмурить правый глаз, можно увидеть, как на потолке, просачиваясь сквозь трещины старой побелки, появляются крохотные чёрные жучки. Сначала они разбегаются в разные стороны, потом собираются вместе и шуршат, шепчутся о чём-то. «Секретничают», — догадывается он. А если закрыть левый глаз, потолок начинает расти, выгибаться, становится бесконечно глубоким куполом. Жучки превращаются в крохотные звёздочки, их длинные усики, словно лучики, складываются в тонкую сеть. Тогда он начинает попеременно закрывать то один глаз, то другой. Потолок кружится, стряхивая жучков-звёзд на кровать. Они карабкаются по волосам, пробираются под одеяло, щекочут пятки. Он фыркает и смеётся. Подходит Бабушка, наклоняется над ним, вглядывается. Бабушкино лицо все в морщинах. Они как трещины в безводной пустыне, как щели в рассохшемся дереве. Они так глубоки, что в них, словно в пропасть, можно провалиться целиком. Он тянет руки к её лицу, но Бабушка ловко хватает его и закручивает в одеяло. И он, как немое полешко, как сухая куколка, лежит не в силах пошевелиться. Захваченный простыней и одеялом, вдавленный в огромную пуховую подушку, не может двинуть ни рукой, ни ногой.

Бабушка садится на кровать, и панцирная сетка опускается почти до пола. Он скатывается вниз, в тёмную бездну и перестаёт дышать от страха. Но Бабушка подхватывает и возвращает его обратно.

— Жили-были старик со старухой, — сосредоточившись на дырявом носке, не торопясь, начинает сказку Бабушка. Внутри носка лампочка, гриб, а, возможно, чья-то бестолковая голова. Бабушка знает много историй и песен. И все это было взаправду, потому что Бабушка живёт очень долго. «От начала мира». Все происходило у неё на глазах. А в некоторых историях она даже принимала непосредственное участие. Одни сказки ему нравятся: про зимовье в лесу, про глупого зайца и хитрую лису, а ещё про мальчика, который был таким маленьким, что его не видели даже собственные родители. Этот мальчик долго скитался по лесу, но сумел найти дорогу домой. Ему нравится эта сказка, потому что он такой же невидимый мальчик. Кроме Бабушки его никто не видит. Но Бабушка говорит, это скоро изменится.

— Да повадился медведь у них репу воровать. Взял тогда старик топор и пошёл караулить вора.

Эту сказку он не любит. После неё он плохо спит и писается в кровать.

— Кинул старик топор и отрубил старик медведю ногу, — продолжает Бабушка.

Он зажмуривает глаза, потому что дальше начинается самое ужасное.

— Идёт медведь на липовой ноге, приговаривает:

«Скырлы, скырлы, на липовой ноге,

на берёзовой клюке,

Все по сёлам спят,

По деревням спят,

Только баба не спит,

Мою шерсть прядёт,

Моё мясо варит».

Он ёрзает под одеялом, но оно крепко схватило, не убежишь. А Бабушка будто не замечает, как он мучается. Не хочется ему про липовую ногу. Бывают же другие медведи, почему бабушке нравится рассказывать про этого?

Он хнычет. Бабушка замолкает, отрываясь от бесконечной штопки. Игла, сновавшая туда-сюда, словно ловит свой хвост, замирает в пальцах.

— Чего тебе? — строго спрашивает Бабушка.

Он мотает головой по подушке, сжимает губы и хмурит брови. Бабушка вздыхает, кладёт руку ему на грудь и тянет:

— Баю-баюшки-баю,

Не ложися на краю,

Придёт серенький волчок,

И укусит за бочок.

И утащит во лесок

Под ракитовый кусток.

Рука тяжёлая, и от неё идёт жар. Жар согревает его косточки, проникает в кровь. В голове туманно, в ногах легко, руки выпрямляются, а пальцы вытягиваются так, что кажется, превратятся сейчас в птичьи крылья.

— А этот волчок, он злой? — сонно спрашивает он.

— Не злой, не добрый, просто голодный, — отвечает Бабушка. Тяжело поднимается с кровати, и панцирная сетка подкидывает его, маленького, лёгкого, с руками-крыльями, к потолку, где звезды-жучки расступаются и дают ему место в своих созвездиях.

Он засыпает. Ночью раздаётся тяжёлое дыхание, кто-то поднимается по лестнице. Слышен скрежет и царапанье. «Скырлы, скырлы. Где ты, старик? Где ты, старуха? Где моя нога? Не хочу на липовой ходить!». Медведь! Деревянные ступеньки визжат и стонут. Он кричит и просыпается. Смотрит в окно. За окном вечный туман — сейчас утренний, цвета густого молока, простынь мокрая. Он сползает с кровати, осторожно спускается на первый этаж в кухню. Ступеньки лениво и сонно поскрипывают. Бабушка кормит его завтраком и меняет белье.

— Иди поиграй на улицу, там тебя Товарищ заждался.

Он удивлённо смотрит на бабушку. Он не знал, что у него есть Товарищ, но раз Бабушка говорит, значит, есть.

Он выходит за ограду и вертит головой. На старой скамейке у забора сидит маленький мальчик. Брови его сведены у переносицы, уголки губ капризно опущены. «Товарищ», — догадывается он. У Товарища круглая голова и светлые редкие волосы. Увидев его, мальчик криво улыбается щербатым ртом. А ещё на них надеты одинаковые короткие штаны и майки.

— Бабушка сказала гулять так, чтобы Дом был виден, — объясняет он Товарищу и неуверенно замолкает.

— Ну-ну, — хмыкает тот.

Они разом оборачиваются на Дом, разглядывая строение из тёмных брёвен с множеством окошек разной величины, с чердаком, из которого глядит чьё-то лицо, с подвалом, куда никто не ходит, с многочисленными пристройками, где он никогда не бывал. Дом стар. Его толстые тёмные бревна повидали немало жильцов, похожих на него или совсем других. Возможно, и сейчас кто-то живёт в Доме, просто они не встречаются. Ведь взялся же откуда-то его Товарищ. Дом монолитен и вечен. Время ему не страшно. Бабушка рассказывает, что есть и другие Дома, но здесь, кроме их Дома, ничего нет.

Тень от Дома накрывает их, словно одеялом, и они стоят в этой тени, ощущая каждым напрягшимся волоском, как Дом давит, зовёт обратно.

— Давай в догонялки, — предлагает Товарищ, и он утвердительно кивает, не помня, не зная никаких правил. И они просто бегают, крича и сталкиваясь, словно птицы в грозовом небе. Устав, ложатся в траву и дремлют. От Дома они отошли совсем недалеко. И если повернуть голову, видно его огромную тень, которая лежит рядом. Она распласталась на траве, как и он с Товарищем, и её можно погладить по тёмному прохладному загривку, но почему-то не хочется. Он отдёргивает руку, кажется, тень хочет укусить.

— Теперь в прятки! — вскакивает Товарищ с мягкого ложа и дёргает его за руку. Приходится торопливо подниматься, отряхивая муравьёв и прилипшие сухие травинки. Хочется потянуться, растопырить пальцы, достать руками до серого неба, но Товарищ торопит: «Быстрей-быстрей!».

Товарищ поворачивается к нему спиной, закрывает ладонями глаза, и он бежит, не разбирая дороги, торопится, спотыкается, пока тот перебирает цифру за цифрой, хихикая и подбадривая. Дом тянется за ним, закрывая небо, готовый схватить, поймать, утащить в тесные комнатки, в маленькую жаркую кухню к ворчливой старухе, которая — «вместо матери». Он резко останавливается. В голове, словно мячик, качается, прыгает незнакомое слово, и он не понимает, что с ним делать.

— Вижу, вижу! — визжит это маленькое отродье, и он бежит, как никогда в жизни не бегал. Воздуха не хватает, приходится широко раскрывать рот и хватать его огромными глотками. Грудь поднимается, ноги начинают заплетаться, кажется, он сейчас умрёт навсегда, но тут земля под ним заканчивается, и он падает и катится вниз в бездну, к центру земли.

Он встаёт и оглядывается. Смотрит вверх. Земля раскололась, и образовалась глубокая яма. Овраг. Одна стена у него песчаная, вторая поросла травой. Из земляной стены торчат корни деревьев. Здесь сухо и так тихо, что слышно как колотится сердце. Под ногами — узкая тропа. «Как в могиле», — произносит голос в голове. Он трясёт головой. Не хочет он никаких чужих слов, никакого голоса.

Тело сковало страхом. Он стоит неподвижно, пытаясь на нюх, на вкус определить, куда попал. Высунув язык, лижет застоялый плотный воздух. Воздух на вкус как плесневелый хлеб. Он делает шаг и ощущает под ногами что-то мягкое. В овраге стоит полумрак, и ему приходится присесть на корточки. Дно оврага покрыто птицами. Они или мертвы, или спят. Птиц так много, что они лежат ковром. Раскинуты огромные крылья, глаза затянуты плёнкой, приоткрыты и защёлкнуты навечно клювы. Внезапно по ковру из птиц проходит рябь. Тела поднимаются и опадают, словно кто-то под ними дышит. Клювы и тела дрожат. Перья шуршат, словно их трогает ветер. Кто-то движется прямо на него. Тишина уже не абсолютна. Птицы приоткрывают глаза, изгибают свои тела в странном танце, будто бьются в конвульсиях. Вдруг одна из птиц поднимает голову и кричит, и тот, кто спрятался под ними, двигается, ползёт ещё быстрее. И тогда мальчик кричит тоже и начинает хвататься за выступающие корни, торчащие из стен. Карабкается, срывается и снова лезет вверх, вверх.

Когда он почти наверху, что-то холодное обвивает его ногу. Он деревенеет, боясь шелохнуться. Но схвативший отпускает его и с тихим шелестом катится в овраг. Раздаётся глухой удар, стон, и из оврага вырывается стая чёрных птиц. Они кричат на него, друг на друга и на весь мир. Не замолкая, они поднимаются все выше, закрывая небо. Наступает ночь. «Ночь — это стая чёрных птиц» — понимает он. Падает на четвереньки и, сгорбившись, словно жук, ползёт на ощупь, не видя дороги и почти не дыша. Ночная темнота поглотила тень от Дома, и он теперь никогда, никогда его не найдёт. «Отчаяние», — говорит голос в голове, и он начинает поскуливать от ужаса, тихонько, чтобы не услышал зверь в овраге и чтобы птицы не утащили, не заклевали его. Он такой крохотный в этом непонятном мире.

— Бабушка, — всхлипывает он и ползёт дальше, сдирая ладони и колени.

Когда доползает до Дома, начинает светать. Молочный туман занимает место тумана ночного. Дом встречает его своей тенью. Она тянется к нему, обнимая и успокаивая. Он встаёт, отряхивая ладони, и заходит внутрь. На тёплой кухне сидит Товарищ и пьёт чай. Бабушка накладывает ему варенье, и губы у него красные-красные.

— Я думал, ты умер, — удивляется Товарищ, и получает затрещину от Бабушки.

Он молча садится за стол и хмуро смотрит на обоих.

— Я чуть не умер, — сообщает он.

Бабушка гладит его по голове и наливает чай. Ставит на стол вазочку с черным вареньем, и он, попробовав его и облизав губы, сидит с черным ртом и смотрит на Товарища. Тот вылезает из-за стола, небрежно машет рукой и выскальзывает за дверь.

— Я чуть не умер, — повторяет он и смотрит на Бабушку.

Бабушка целует его в макушку, и становится тепло и спокойно. Он допивает чай. Бабушка греет воду и моет его в огромном металлическом тазу. Она льёт тёплую воду на его макушку, шепчет: «С гуся вода», и он фыркает, подставляя ладони под бегущие сверху струи. Вода брызжет на пол, и вокруг него уже целое море-океан. Бабушка намыливает его и рассказывает сказку про Колобка. Сказка очень смешная, и он смеётся, даже когда Лиса проглатывает Колобка. Ведь так случается со всеми хвастунами, разве нет?

Закутанного в полотенце Бабушка несёт его в кровать, и он лежит, раскинувшись и расслабленно размышляя, ждать ли сегодня сказку про медведя на липовой ноге или нет, но веки смыкаются, и он засыпает. Ночью он вздрагивает, напряжённо и встревожено вглядывается в темноту, вслушивается в звуки. Так и есть! Скрип да скрип, поднимается по лестнице Медведь, скрип да скрип, приближается к его кровати, и вот уже огромное, тяжёлое и жаркое падает на него. А он может только мычать и задыхаться, придавленный огромной тушей. Но неожиданно становится легче, чудовище рычит и, постукивая деревяшкой, убегает. А его руки и лицо облизывают торопливо и мокро. Это Волчок, прибежал из леса, из-под ракитового куста и спас его. Волчок тихонько покусывает его пальцы и ложится рядом с кроватью, и он знает: Волчок добрый, и сегодня они победили. Можно жить до утра, ни о чем не волнуясь.

Едва проснувшись, он размышляет, откуда берутся слова в его голове. Бабушка ничего не объясняет, лишь рассказывает свои сказки. Сказки тоже застревают в голове. Бабушка говорит, что он должен их знать назубок, потому что когда наступит конец всему, сказки — это все, что останется. Он не понимает, о чем она говорит, но слушать их ему нравится. Но сказки для него — это не слова, а картинки. Слова же, как боль в голове, как гвоздь, как нож, — уверен он.

Он направляется к небольшому дощатому строению, Бабушка называет его «Сарай». Входить туда запрещено, но « Я ведь чуть не умер», поэтому он разрешает себе. Сбрасывает металлический тяжёлый крюк и заходит внутрь. Сарай забит вещами, «от прежних жильцов»: деревянные кровати, рассохшиеся люльки, столы, табуретки и ещё много других вещей, которым он просто не знает названия. Он подходит к большому окну, которое почему-то стоит, прислонившись к стене, и видит там маленького мальчика. У мальчика большая голова и круглые удивлённые глаза. Сначала он думает, что в Сарай пробрался его Товарищ, но волосы у того светлые, а у этого — тёмные, хотя зубов тоже не хватает. Он подходит ближе и понимает, что это он сам. Он машет отражению рукой, но оно идёт волнами, становится мутным, и вот уже ничего не разобрать. И он понимает, что вечный туман, который закрывает небо, пробрался и сюда. Он идёт по узкому пыльному проходу, рассматривая одежду, книги, игрушки. В узких полосах света, льющегося из щелей, мерцают пылинки, как звёздочки, тропка зовёт его дальше и дальше, подбрасывая новые интересные вещи. Он вертит головой, но скоро голова падает на грудь, веки тяжелеют, а ноги от усталости отказываются идти дальше. Он опускается на земляной пол, скручивается гусеничкой и смыкает глаза.

Во сне он плавает в густом киселе. Тот такой же непроницаемый, как ночной туман. И звуки сквозь него доносятся глухие, невнятные: «Бу-бу-бу». Он с трудом размыкает губы, спрашивая: «Где я?», но чей-то сухой и твёрдый палец больно бьёт его по губам, и он в испуге замолкает. В этом сне нет ничего, только туман и вечная немота. Он в ужасе просыпается. Он дома, в своей кровати, рядом сидит Бабушка и смотрит на него.

— Я где-то был, — рассказывает он ей, — плавал в тумане, словно в воде.

— Говорила в Сарай не ходить, зачем ослушался? — ворчит Бабушка.

Он молчит и смотрит в белый потолок. Сейчас там затишье. Жучки собрались и ушли. Забрали свои созвездия. Никто больше не шушукается, не секретничает. А Бабушка уже новую сказку рассказывает. Про Репку. Эта Репка жила в земле, а потом решила выбраться наружу белый свет посмотреть. Но такая она выросла большая и толстая, что сама вылезти не смогла, кликнула старика. Дед тянул, потом бабка помогала. Потом поняли, что и Жучку нужно звать, и кота с сеновала приглашать, а уж как до Мыши дошло, дед рассердился: «Она у меня зерно таскала, морковь грызла, теперь мне идти ей в ножки кланяться?». Но пошёл. Он представил, как дед стоит возле мышиной норы, мнёт в руках шапку, хмурится, идет в дом, возвращается и только после зовёт Мышь. Да не просто «Мышь», а по имени отчеству. Интересно, Мышь сразу пошла или ещё покочевряжилась? Но с Мышью все пошло как надо. А уж Репка-то как настрадалась! Он представляет, как Репка ворочается, ждёт, чтобы ее вытащили, может, плачет даже. И даже не догадывается, какие страсти кипят из-за неё наверху! Потом все садятся чай пить. Это ведь самое главное: после всех мук идти чай пить с вареньем. А с красным или черным, каждый выбирает по вкусу.

В эту ночь он спит спокойно. «Как мертвый». Ни Медведь, ни Волчок к нему не приходят.

На следующее утро он стоит во дворе, задрав голову и разглядывая небо. Его обдувает свежий ветерок и издалека доносится сладкий аромат цветущих деревьев. В сказках на небе бывает Луна, Звезды, Солнышко. Здесь только туман. Он прищуривает глаза, так что остаются только узкие щёлочки, и смотрит, не моргая. И вот что-то блеснуло в вышине! Он доволен: сказки не врут.

— Эй! — слышит он и оборачивается.

Товарищ пришёл. Он хмурится, но Товарищ зовёт его, машет зазывно маленькой ладошкой: «Хочешь, покажу что-то чудесное?», и он сдаётся. Злость на него испаряется, улетает ввысь, к белому туману.

— Пошли, — тащит его за собой Товарищ. И он снисходительно идёт. Чем его можно удивить? Он уже всё видел.

Они заходят за Дом, и он понимает, что никогда здесь не был. Здесь нет нависшей тени, а ещё на этой стороне Дома нет окон. Ни одного. Сплошная стена из плотно подогнанных вечных брёвен. Повсюду рассыпан жёлтый песок. Он упирается в стену из тумана и согрет невидимым солнышком. По нему приятно ходить босиком. Они садятся, перебирая песок, просеивая его сквозь пальцы. Песчинки блестят в волосах и скрипят на зубах. Они оставляют на песке отпечатки своих босых ступней и ладоней, насыпают из песка горы и холмы. Втыкают травинки, кору, сухие веточки. Получается Дом.

Они умеют строить только Дома.

Он так увлекается, что не сразу замечает, что играет в одиночестве. Сначала он не обращает на это внимания, потом удивляется, встаёт, и, оглядевшись вокруг, понимает, что рядом никого нет. Товарищ снова обманул, бросил на этом пустыре. После него остались только рисунки: круги, звезды с кривыми лучами, птицы с длинными клювами. Он плетётся вдоль стены Дома, но стена и не думает заканчиваться. Он разворачивается и идет в противоположную сторону. Потом бежит, долго, очень долго. Потом падает на песок, лежит, смотрит на небо, ожидая, что снова увидит блеск звёзд. Снова бежит. Он не знает, что ещё можно сделать. Когда силы иссякают, он садится на разогретый песок, прижимается спиной к пахнущей смолой и теплым деревом стене, закрывает лицо руками и тихонько плачет.

Становится темно, пропадают звуки. Но вот рядом раздаются шаги, и кто-то жаркий громко дышит в лицо. Он открывает глаза. Это Волчок пришёл спасти его. Огромный, лохматый, с длинными лапами и пушистым хвостом. У него ярко-зелёные глаза, большие уши и очень мокрый нос. Волчок слизывает слезы шершавым языком. И он сразу успокаивается и доверчиво обнимает Волчка за шею.

Они медленно бредут по тропе, которая так и не привела его к Дому. Он приникает к своему спасителю, вдыхает его запах, целует, ощущая на губах мягкую шерсть. Прижимается к его сильному телу, слушая «тук-тук» его сердца. Маленькими шажками они доходят до дверей Дома.

Он смотрит вверх. Дом все так же пугает своими скрытыми тайнами, но теперь тень его кажется родной и близкой, и он понимает, что ему не хватало её все эти долгие часы.

Волчок горячо облизывает ему лицо и убегает, помахивая хвостом. Бабушка, молча, гладит его по голове, ему хочется сказать: «Я опять чуть не умер», но он не делает этого, а только крепче прижимается к ней.

Ночь выдаётся глухой и немой. Он ворочается, просит то пить, то есть. С утра он уже устал и долго лежит и хнычет, пока, наконец, не приходит Бабушка и не вытаскивает его из кровати. Она включает ледяную воду и жёсткой мочалкой растирает все его тело. Под кожей просыпаются и начинают суетиться жучки, зубы стучат друг о друга, но становится легче, и он ощущает себя живым. Он улыбается Бабушке, но та не отвечает ему.

Он берет её лицо в свои ладони и заглядывает в глаза. Бабушка отворачивается, но не выдерживает, и их взгляды встречаются. Глаза у Бабушки словно промыты ледяной водой, они блестят, и капельки воды спрятались в уголках глаз. Он тонет в её глазах и вдруг начинает испытывать непонятное беспокойство. Бабушка кормит его завтраком, а перед прогулкой так крепко обнимает, что трещат косточки. Она долго держит его в жадных объятиях. В носу у него булькает, а в глазах щиплет. Наконец Бабушка отпускает его.

— Не забывай мои сказки, — говорит она, — помни меня.

От её слов становится ещё грустнее.

Он кивает головой и тащится на улицу. А там так ярко, что захватывает дух! Солнечные лучи, наконец, разбили вечный туман. Они прикасаются к коже, согревают её, и ледяные жучки тают, превращаясь в солёный пот.

На улице пустынно и тихо, он бредёт, разглядывая и удивляясь всему, что увидит. Когда солнца не было, трава и деревья выглядели тусклыми, словно запылёнными, а сейчас он видит их яркие краски. Ему кажется, что он плывёт в бескрайнем море, то, погружаясь в глубину, то выныривая на поверхность. Ему настолько спокойно и радостно, что он слышит, как поёт его сердце. Он начинает подпевать, погружаясь в своё счастье, и не замечает как рядом с ним, переступая бесшумно лапами, идёт серый Волчок. Волчок толкает его носом в бок. Он смеётся, доверчиво обнимает зверя и, не размыкая объятий, они идут вперёд по едва видимой тропе.

Он начинает задрёмывать, и они останавливаются. Волчок высвобождается из кольца рук и толкает его носом в спину. Свет по-прежнему льётся с небес, только в области живота сжимается комок, становится тоскливо. Хоть вой. Под кожей снова зашевелились жучки. Он хочет вернуться в Дом и умоляюще смотрит на Волчка. Но тот скалится и глухо рычит. И он понимает, что дальше по тропе придётся идти одному. Он идёт, постоянно оглядываясь. Волчок, нагнув голову и широко расставив лапы, наблюдает за ним. Каждый шаг даётся с трудом. Ноги тяжелеют, а руки висят, словно неживые. Вдруг он слышит за собой торопливые шаги, оборачивается и видит Волчка. Появляется надежда, что можно вернуться и снова будет все, как прежде: Бабушка, Дом, сказки, друг и защитник Волчок. Волчок подходит близко-близко, заглядывает в глаза, словно заныривая в их глубину, и неожиданно прикусывает кожу. На предплечье полумесяцем набухает волчий подарок. Он хочет закричать, но вдруг понимает — это памятка. Он сжимает губы, чтобы не заплакать, обхватывает ноющее плечо и тащится дальше. Он знает, куда идти. Вот и овраг. Сейчас он пуст, ни птиц, ни чудовищ. Обречённо глядя вниз, он стоит, думая о Бабушке, о том, в какой из её сказок он будет искать утешение. Сильный удар в спину выбивает воздух из его груди. Охнув, он летит вниз, и овраг раскрывает ему свои объятия. Поднявшись, он задирает голову, и на краю оврага видит своего Товарища. Тот хмуро смотрит на него, потом резко разворачивается и уходит. И он понимает: наверх дороги нет. Он бредёт по оврагу, падая, спотыкаясь о корни и камни, и вдруг слышит: «Скырлы, скырлы». «Попался», — вспыхивает в голове. Звук нарастает, становится громче. Медведь ждёт его на тропе, впился маленькими глазками ему в лицо. Одна лапа у него живая и теплая, с огромными кривыми когтями, вторая — обычная деревяшка. «Липовая». Медведь утробно рычит, пена летит с губ. Язык красен, словно медведь ел красное бабушкино варенье. Зверь растёт, увеличивается в размерах, и он понимает, что бежать бесполезно. Он прижимает ладонь к волчьему укусу, ощущая, как тот даёт ему силу и уверенность, и зажмуривает глаза. Медведь раскрывает огромную, красную, пышущую жаром пасть, хватает его, маленького и лёгкого, закидывает в глотку и проглатывает, как Лиса Колобка.

С криком он летит по огромному и жаркому тоннелю. Он уже готов умереть, как вдруг тоннель заканчивается. Он выскальзывает, падает и оказывается в ярко освещённом месте. Свет режет глаза, пугает. Здесь кто-то есть.

— Поздравляю. У вас мальчик.

Белый свет холоден и обманчив, он лезет в рот и нос. Рук и ног он не чувствует, кажется, их и нет вовсе, и его тоже нет, а место, куда он попал, страшнее оврага, страшнее Медведя на липовой ноге. И поднатужившись, он кричит: «Бабушка! Волчок! Я не хочу. Заберите меня отсюда!».

Он слышит громкие возгласы и смех, но не понимает ни слова.

Его берут на руки, обнимают, и тихий голос течёт, словно бабушкина песня. Он затихает и с любопытством вслушивается. Глаза закрываются, и он засыпает. Что-то сладкое льётся в его гортань, проникая во все уголки тела, согревая душу, смывая память.

Сытый и успокоенный он лежит и ощущает всем своим новым телом, не заросшим мозжечком, новорождённым сердцем, как много любви и ласки в интонациях певучего женского голоса. Его начинают тихонько укачивать, и уже удаляясь от реальности, он слышит:

Баю-баюшки — баю,

Не ложися на краю,

Придёт серенький волчок,

И укусит за бочок,

И утащит во лесок,

Под ракитовый кусток.

С каждым звуком, с каждым пропетым словом, волна тоски заливает его с головы до ног. Она льётся через уши и нос, стучит каплями в зрачки, с каждым вдохом он погружается в неё глубже и глубже. Тонет. Умирает. Понимает, что былое не вернуть, и ему остались только сказки и песни. И он плачет, плачет, захлёбываясь в этой тоске, и никак не может остановиться.