Невинные и невиновные

«Всех нас ждёт смерть. Для каждого своя. Выстраданная жизнью, я бы сказал… Единственно возможная. Это очевидно, но неприятно. Мы предпочитаем замалчивать или облагораживать её. Неизбежное, но достойное многих утешает.

Утешать должно другое — смерть можно выбрать. Большинство делает это неосознанно. Их финальное «боги, за что?» — не более, чем глупость и лицемерие.

За каждый поступок. Вдох. Выдох. Намерения. Желания. Все всегда знают — за что. Но редко признаются.

Я знаю, какую смерть приближаю к себе.

Я встречу её с улыбкой...»

Следователь, совсем мальчишка, приехал на постоялый двор затемно. Велел принести ему в комнату несколько связок чеснока, да наломать веток бузины и рябины. С теми, кто носит знак костра и секиры, не поспоришь… Полез хозяин по зарослям, вместо молокососа, которому обережных знаков мало, костеря жену, что и фонарь не так держит, и крапиву на заднем дворе развела, ведьма такая… Тут он, впрочем, быстро заткнулся. Заберут ещё в Ведомство, дом-хозяйство отнимут, придётся крапиву жрать...

Охапки потащил наверх лично. Не оттого, что бабы «чистым» прислуживать не должны, а от греха подальше. Перед дверью сплюнул через правое плечо — минуй нас...

Пацан сидел за столом. Саквояж открыт, бумаги по столу тремя неровными кучками разложены.

— Вот, ваше… ство. — Начало слова хозяин намеренно съел. Всегда путал, как обращаться правильно. — Всё как просили. Ещё чего прикажете?

— Следователь Анпоний. Так ко мне следует обращаться. — Голос старый, шелестящий, как допросный лист. — Принеси хлеба и молока. И налей горячую ванну. Здесь. В комнате.

— Будет сделано, следователь Анпоний, будет сделано!

— Иди.

Хозяин вышел пятясь, дверь толкнул задом. Следователь прислушался — не загремит ли вниз по лестнице, что начинается сразу за порогом? Не загремел. Или загремел, но тихо.

Хмыкнул под нос каким-то тайным мыслям и выудил наугад страницу из левой кучи.

«… от четырёх свидетелей. Неграмотны. Пришлось писать самому, им — прикладывать чернильные отпечатки пальцев… Третий дом с конца улицы. Подъехал ночью, тихо. Кинул факел на крышу. Солома загорелась быстро, отрезая путь наверх. Ведьма выбежала в дверь… Без неожиданностей. Обезврежена благословенными оберегами, связана. Дом обыскал — травы, книги, трупы животных, ничего особо серьёзного.

Допрос проводил ночью. Не люблю, но утром нужно жечь, и в следующую деревню. Три доноса. Опять наняли писца. От добросовестности столько же вреда, сколько от больного проказой. Звенят в колокольчик, заразиться сложно, но уж если...

Ведьма попалась слабая. Применил один раз «сапоги святой Верики» и дважды «пальцы Играна Бессловесного» — дала показания. Скучно.

Пламя выжгло её грехи. Ещё одна спасённая душа на моём счету.

Минуй нас...»

Юноша сбросил лист со стола. Тот, кто это писал, явно не был фанатиком или глупцом. Скорее умным. Ум родил сомнение, сомнение проложило трещину в стене веры. Трещинам нужен простор — прощай, стена. Остаётся же действительно скука — долг да рутина...

Следующую бумагу вытянул из правой стопки.

«Сучье, проклятое невежество пополам с хитростью! Как же я его ненавижу. Как же я ненавижу хитрых невеж, готовых очернить ближнего, особенно если ближний удачливее и богаче тебя. Их видно сразу. Эти ждущие глаза — приедет «чистый», выжжет заразу, то-то жизнь начнётся! Не секиру — ночной горшок в руки дали бы, говно выносить… Но, боги, как приятно видеть испуг в глазах, когда их же за ложный донос, с говном вместе...

В общем, день потерял. Штраф наложил. Казне прибыток. Попугал для своего удовольствия, теперь отмаливать...

Но не всякий донос из зависти — пустышка, надо признать. Бывают и в говне жемчуга».

Следователь потянулся, оттолкнулся ногами от пола, поставив стул на дыбы. Закат догорал, время закрыть ставни и поберечься от гостей ночных… Коли осмелятся придти, конечно.

Скучно...

Несколько раз поднявшись-спустившись по лестнице с вёдрами горячей воды, хозяин решил привлечь к делу служанку. Себя всяко жальче, чем эту дуру… Да и мысли в голову лезли, мол «чистый» мало, что безбородый, а туда же — гонять. Что мог бы и до бани дойти. Хотя… Говорят, до бород они редко доживают, вот и куражатся помаленьку, грехи наши...

А ну как посмотрит на него этот Анпоний, да помыслы и вызнает?..

Следователь, не обращая внимания на снующую туда-сюда прислугу, сосредоточенно оплетал окна рябиной и бузиной. Подравнял обережные знаки на стёклах. Чеснок расплёл, выложил на подоконники. Работал на совесть — можно подумать, вся нечисть округи готовилась попробовать на зуб молодой плоти.

Опрокинув в ванну-лохань последнее ведро, служанка без нужды задержалась. Прищурилась на юношу. О чём смекала — понятно. Ну, следователь… Все люди. Не монах чай.

Дождалась, когда поправит высокую ветку, одёрнет казённую куртку со страшным знаком, обернётся.

— Ванна готова, господин молодой, — сказала напевно, — только вода дюже горячая. Не желаете помощи — пыль дорожную смыть?

«Чистый» молча приблизился, меряя взглядом сдобную фигуру деревенской простушки. Когда подошёл совсем близко, девушка охнула, подалась вперёд, да ещё и пальцем указала:

— А глаза-то у вас какие… разноцветные!

Всё так же молча, следователь капнул на пальцы из склянки и резко задрал девке юбку. Та забарахталась, но хватка у хрупкого юнца оказалась неожиданно сильной. Впрочем, через пару мгновений, он отступил, брезгливо тряхнул рукой.

— Как показала благословенная вода — не ведьма. — Ухмыльнулся. — Но и не невинная дева. Убирайся.

Девка, трясясь от страха и унижения, выбежала вон. Довольно улыбаясь, следователь повесил последнюю плетёнку чеснока на притолоку. Интересно было бы услышать мнение толстозадых теоретиков Ведомства о новом способе выявления ведьм. Может, и утвердили бы… Но какой идиот повесил засов, если дверь открывается наружу? Ничего, теперь не сунутся.

И с явным облегчением расстегнул тесный ремень.

Горячий пар поднимался вверх, грозя размазать чернила, но следователь не берёг бумагу — всё одно второй раз не читать. Теперь стопки лежали у бортика ванны, в пределах досягаемости. Когда опускал руку за очередным листом, по пальцам скатывались бисеринки влаги. Жаль, дат бывший «чистый» не удосужился проставить. Тоже вряд ли перечитывал, писал для памяти, в отчёт потом перенести, — коряво, отрывисто. Как мысль шла.

Нужная запись наверняка в конце. А возьмёшь с конца — окажется вначале. Три стопки, по мнению Анпония, делали шансы наткнуться на нужное менее призрачными. И потом, ему нравилось число три.

Читал бегло, по диагонали.

«… целое логово. Бабка, три внучки. Красивые. Им бы детей рожать. Проклятая старуха решила передать знания. Нанимал помощников, ставили благосети. Бабка чуть не ушла — сильная. Пришлось воспользоваться секирой, и она умерла до костра. Но тело всё равно бросил в огонь… Девки ни в чём не признались и, кажется, даже не чувствовали боли. Через несколько лет мы бы так легко не справились.

Вокруг дома копали — кладбище накопали. Скелеты детей, много. Как они умудрились столько скрываться? По дорогам попрошаек отлавливали? В подвале пыточная камера, котёл. Сначала ритуалы проводили, потом ели. Силы набирались. Сколько видел такого — не привыкну. Мерзость.

Так подумаешь — есть где-то он, более сильный противник. Только не встретился пока. Но наверняка где-то есть и ждёт.

Минуй нас...»

«… скоро одичаю совсем. Доклады пишу исправно, а последний раз в Ведомстве давно был, да и то по нужде — запасы заканчивались. Видел молодых выпускников. Рьяные, пятнадцатилетние. Знают, но не верят, что за год треть из них умрёт, ещё треть станет калеками, треть перейдёт на бумажную работу, жопу насиживать… Что, кончились трети? Ну ладно, может человек пять из ста станут такими, как я. Дикими. Проживут дольше двадцати — считай, станут легендой...»

«Не часто доводилось самому копать могилы. В прошлую ночь отбатрачился на год вперёд. Закапывали бы их что ли поближе? Кому лежать спокойно — едино, какая глубина. А кому не лежится — откопаются. Но тут все признаки сходились. Травы и деревья высохли вокруг, животные мелкие сдохли. Благословенная вода чуть не вскипела. Так ещё одна-две ночи, вылупился бы, красавчик, и пришлось всю деревню отпевать… Силён некромант, коль не боится вурдалаков себе в помощь растить».

Следователь приподнялся, вылез наполовину из воды, схватил оставшиеся в стопке листы. Где-то здесь, где-то близко… Нет. В ярости изодрал записки, не читая. Потом некоторое время лежал, прикрыв глаза рукой. По лицу бежала вода. Успокоился, взял лист из следующей стопки.

«… радушный хозяин, принял в своём поместье. Тонкий, темноволосый, лет сорока. Молился вместе со мной в часовне. Но, раз крестьяне решились написать, хоть и боялись, вряд ли пустой донос. Значит, ещё страшнее — с ним. Присмотрюсь».

Вот оно.

Анпоний содрогнулся всем телом, закусил губу.

Вот оно.

«Боялся ли я? Боялся. И что не справлюсь. Что это он, сильный. И это был он. Но я боялся и потому оказался хитрее. Некромант не заподозрил меня, решил, что обманул. Я ударил уже с коня. Руку пожал на прощание — и ударил. Сделал вид, что проверяю, так ли пристёгнута секира. Подлостью взял. Но какая с такими подлость? Благо.

Спеленал, как младенца. Завтра первый допрос».

Следующие несколько листов были о глупостях. Пара «пустышек», да одна ведьма-мертвоед.

«… держался крепко. Таких противников можно и уважать… если у них руки не в крови. Да не по локоть — все. Два дня держался. Я применил «красную вдову». С досады. От злости. После неё обычно умирают, но в некроманте жизнь всех жертв. Этому, наверное, больше ста лет, раз он не умер.

Рыдал. Вопил. Пытался язык себе откусить, да я вовремя заметил. На такое пошёл — значит, кончаются силы. Значит будет говорить».

Дальше шли подробные описания пыток. Следователь отбросил в сторону. Рука дрожала то ли от ярости, то ли от нетерпения. Признания, видимо, сразу писались набело, в отчёт. А может в крови изгваздал, да выбросил.

«Чёрт, чёрт, чёрт! Я болван, проклятый болван, самого нужно судить. Почему я не осмотрел всё поместье? Почему решил, что он один? Сегодня же выжгу дотла… Книги, снадобья — всё увезли!.. Нужно было сразу, до допроса… Чёрт! Какой я дурак...

Гарь от костра ещё в воздухе. Я привёл некроманта в сознание, чтобы знал, каково оно, очистительное пламя. Видел, как жадно глотал он дым, надеясь задохнуться. Не допустили боги. Орал громче толпы.

Не такой уж сильный. Не тот. Зря я боялся».

Анпоний медленно опустил лист в остывающую воду, смывая чернила.

Конечно, дурак. Раз опоздал.

Чуть позже, завернувшись в свежие, неумело выглаженные простыни, продолжил чтение в полной темноте.

«… за некроманта наградили. В общем-то да, заслужил. Церемония часа три шла. Потом кабак до утра. И странная история. Гнусная. Если бы не кровь на одежде, решил — привиделось спьяну.

Рассвет только занимался. Но от выпавшего снега — светло. Брёл до дома. Решил, что проветрюсь пешком, на морозе. Да только больше развезло.

На улицах никого. Но чуял — идёт кто-то следом. Оглянусь — пусто. Возвращался пару раз по своим следам. Увидел только, как меня по улице мотало. На мосту через Нраву остановился. Долго блевал, полегчало.

Слышу — опять шаги. Теперь не морок, девушка. Почти девочка. Тонкая. Босая. В одной рубашке. Словно не понимает, где, зачем. Больная или лунатик. Остановилась около меня и будто прозрела. Испугалась, задрожала, бросилась бежать. Я за ней. Под мостом догнал, плащом укутал. Руки-ледышки стал растирать. Она не вырывалась, только сердце, как у птички. Вот-вот из груди вырвется и в мою войдёт. И вдруг замерло.

Испугался. Умрёт сейчас. А она прямо в глаза мне смотрит. Один глаз зелёный, а другой — коричневый. Улыбнулась и подняла подол рубашки… Ведь понятно было, что убогая. Чёртова выпивка, чёртова работа… Накинулся, словно в последний раз. Помню, как она цеплялась руками за мою шею. Как голову поворачивала, чтобы затылком не удариться. Вжималась в меня. В глазах слёзы, а губы улыбаются. И мне это нравилось.

Потом выскользнула из-под руки и убежала. Легко, не оставляя следов на снегу.

Посмотрел на свои руки — в крови. И одежда. Испугался вначале — что такое, откуда? Протрезвел даже… Не сразу понял — дурочка-то попалась мне девственницей. Редкость по нашим временам...

Руки оттёр снегом. Рубашку замыть — к Нраве пришлось спускаться. До дома добирался закоулками, как вор. Завалился спать.

Плаща жаль...»

Следователь тихо засмеялся. Люди, люди… Жаль плаща. И только? Взял следующий лист. В конце они шли по порядку, с одинаково загнутым краем. Уже заметки не для отчётов — для себя.

«Спустился к столу, голова раскалывалась. Хозяйка гостиницы взахлёб рассказывала — нашли девушку под мостом. Руки-ноги отдельно, выпотрошили, как рыбу. А девушка-то молоденькая совсем, ох, грехи наши… Я не удивился. Город всегда порождает множество убийств, самых нелепых и страшных. На всё внимание обращать — сердца не хватит...»

«… пришли за мной вечером. Молочница показала, что я выходил из-под моста. Весь в крови. Какой-то старик, которому не спалось, видел, как отмывался у реки. Да и одежду не выбросил. Решил — прачки отстирают. Денег нам в Ведомстве платят не слишком много, так что...

Показали труп девушки. Я узнал. Она. Только вот глаза… Серые. Льдистые, как у всех мертвецов, и серые. Рассказал как всё было. Не поверили. Сегодня бы уже в оборот взяли, да побоялись знака костра и секиры. Вот получат разрешение — тогда...

Минуй нас. Но вряд ли».

Да, вряд ли.

Анпоний потёр глаза, откинулся на подушки. Пели сверчки, стучала в ставни ветка дерева. Билась на виске жилка. Сильнее, сильнее… Нет, не спасут никого сегодня обережные знаки. Тут уже, от кого спасать надо… Встал рывком, прихватил со стола сумку.

Служанка спала под лестницей. Пнул ногой — обрадовалась, дура. Наверное, это у неё считалось за нежность. Когда приложил палец к губам, закивала, мол молчу-молчу. Кинжал вошёл ей точно под левую грудь. Охнула на последнем выдохе.

Хозяин с хозяйкой сопели как два борова. Прекрасная привычка спать на спине. Юноша ударил с двух рук, вспарывая шеи. Точно — боровы. Мёртвые, а не понимают, что умерли… Хозяин пытался зажать кровь рукой, жена бросилась к двери, заливая комнату тёмным. «Чистый» отошёл в сторону, выжидал. Вспоминал… Как там было, в пустом доносе? «Чёрной магией занимаются, непотребства творят, постояльцев убивают». Ну, это смотря каких постояльцев.

Когда хозяева затихли, перенёс в комнату тело служанки. Попеременно окунал в кровь мужчины и женщины пальцы, чертил на полу знаки. Память возвращала давно казалось бы забытые знания. Так естественно, так просто… Пошептал над кинжалом и, легко кроша кость, вскрыл грудную клетку девушки. Тёплое ещё сердце дурёхи словно само прыгнуло в руку.

Встал в середину нарисованной кровью фигуры. Сказал нужные слова, выронил сердце. Воздух всколыхнулся, завернулся вокруг тёмной пеленой с мерцающими искрами. Анпоний чувствовал, как сила тугими завитками входит в него. Наперекор помутившемуся сознанию и подступающей дурноте делал глубокие, ровные вздохи. Тело сопротивлялось чужой жизни… Отвык. Сцепил зубы, ждал, когда заполнится до предела… Всё.

Мгла рассеялась утренним туманом. Юноша отошёл к окну, толкнул ставни. Морозный воздух щипал кожу, впивался в лёгкие. И тут, впервые, пришло ощущение потери. Словно не жил последние недели — спал. Задрожал всем телом и, не пытаясь сдерживаться, закричал хрипло и страшно, пытаясь криком выплеснуть одиночество и боль...

Трактир поджёг грамотно, с нескольких сторон, согласно науке Ведомства. Подождал немного, убедился, что пламя достигло крыши. Конь переступал с ноги на ногу, огня не боялся. Часто его видел.

Не забыть указать в отчёте, чтобы прислали кого, кости колдунов похоронить. А у следователя другое дело, срочное. И сил теперь — хватит.

Начальник стражи — холёный, с ранней сединой, указал на стул. Видно, что не рад приходу «чистого», но и не удивлён. Следователь остался стоять, положил на стол бумагу со знаком костра и секиры:

— Я за задержанным.

Стражник тронул рукой лист, читать не стал. И так понятно — за кем.

— Допросные листы брать будешь?

— Нет… Сжечь. Сейчас. При мне.

— Понятно… Концы, значит, обрубаешь.

— Это дело Ведомства. — Юноша говорил тихо, на грани слуха. — Записи задержанного читал, прежде чем нам переправить?

— Что я дурак? — Стражник, морщась, подложил в камин полено. — Нос в ваши дела совать?

— Хорошо, что не дурак. Целиком бумаги не клади — середина не прогорит.

— Знаю.

Стопка оказалась объёмной. Юноша подошёл, взял часть. По очереди кормили огонь, разбивали кочергой пепел.

— Как отдавать прикажешь — в наручниках?

«Чистый» поморщился.

— Знаю, что ты решил, стражник. Ведомство своего заберёт и снова на дороги отправит? Не верно. Убийц среди нас нет. Что смотришь? Думаешь, мы все убийцы?

— Думаю, что все.

— Честно… И глупо. Ведьмы, колдуны, некроманты — люди?

— Что, нет?

— Нет. Рождены людьми. Порождены людьми. Но не люди. Таких не убивают — уничтожают. Чтобы люди могли жить.

Стражник засопел, но возражать не стал.

— Мне нужно пять твоих стражей. Не болтливых. Сильных. Дашь больше — возражать не стану. — «Чистый» бросал фразы словно поленья в огонь. — И закрытую повозку. В неё посадишь заключённого. Буду ждать за городской стеной. Никто из горожан не должен его видеть. И вместе нас — тоже.

— Зачем тебе стражи?

— Лесорубами будут. — Следователь хмыкнул. — Нужно сложить костёр. В лесу.

Начальник стажи впервые взглянул на «чистого» с интересом.

— Вы же обычно местных нанимаете.

— Горожан, которые не должны ничего видеть? Слушай и запоминай. Казнь на площади будет. Завтра тебе привезут человека. Не бойся, он тоже убийца, невиновного под топор не подложишь. Казнишь, чтоб народ успокоить. Тебе ведь надо?

— Надо. Убийства у нас случаются, без этого никак, но чтобы такое зверство… До сих пор по ночам снится. Руки-ноги отрубленные, тело изрезанное, куски плоти вокруг… Сам бы увидел — вовсе не заснул.

— Я многое видел. Твоего начальника известят. Вопросов не будет. Нашли злодея, предали справедливому суду и казнили на городской площади. Все довольны. Понятно?

— Понятно.

Дальше огонь кормили в молчании.

Десять стражников, повинуясь тихому голосу «чистого», быстро сложили костёр. Видимо, догадались, для кого стараются… Но солнце короткого зимнего дня уже цеплялось за верхушки деревьев — пришлось запалить факелы. Ветер трепал пламя как гриву коня.

— Пора. — Следователь передёрнул плечами. — В такие минуты приговорённые способны на безрассудства. Будьте настороже. Как выведу из повозки — берите в оцепление. Плотно.

Выстроились рядом. Никто не предложил помочь. Следователь хмыкнул, не скрывая усмешки:

— Настороже — значит без неожиданностей.

Узник сидел на обитой бархатом скамье. Преступников возят в телегах, начальнику стражи пришлось отдать свою карету для благого дела. Вскинул голову, прищурился:

— Думал, из Ведомства приедут раньше. Как тебя зовут?

Юноша присмотрелся. Бывший «чистый» был грязен, но не избит. Огонь и секира, даже споротые с рукава, спасли от унижений. Голос тусклый, старческий. Следователь знал, что узнику девятнадцать лет.

— Анпоний.

— Слышал. Ты два года на дорогах. Говорят, что хорош. Продержишься ещё года три — станешь легендой. Мне, как видишь, не удалось… Ну, говори. Раз пришёл, значит, есть что сказать… Давай. Я слушаю.

— Ведомство хочет решить твоё дело тихо.

— Не удивлён. — В голосе бывшего усталость и понимание. — Грешен один из нас, грешны все. Так?

— Так. Мне намекнули, что удавка — лучший выход.

— Так ты ещё и палач… Сам вызвался или назначили?

— Сам.

Узник провёл рукой по волосам, загремели цепи.

— Тогда почему ослушался? Я слышал, как рубили деревья. Знаю этот звук. — Помолчал. — Почему костёр?

— Эта смерть страшнее.

— Да. Страшнее… Послушай, я не колдун. Даже не убийца. Меня подставили.

Анпоний кивнул:

— Читал твои записи. Слабоумную насиловать — тоже подставили?

— Нет… Но кара слишком велика.

— Не смирился ещё, «чистый»?

— Не смирился с тем, что не знаю — кто. И не узнаю.

— С этим помогу. Посмотри на меня внимательней.

Узник подался вперёд, стараясь рассмотреть в сумраке лицо следователя. Прищурился. Заглянул в глаза. И отшатнулся. Вскрикнул, нарушая шелест таких похожих голосов:

— Её глаза! У тебя её глаза!

— Нет. — Анпоний нарочито выдержал паузу, предвкушая удовольствие от фразы, которую скажет. — У неё были мои.

— Кто она тебе? Сестра?

— Никто.

— Я не понимаю...

— Слабоумными проще управлять. — Анпоний сел на пол, скрестив ноги. — Я направил её к тебе в то утро. Заставил задрать рубаху. И цепляться за тебя. И смотреть в глаза. Но есть неприятный побочный эффект — когда ты в сознании другого человека, то чувствуешь как он… Прочитал, что тебе понравилось. А вот ей было больно и страшно… И тобой я не управлял.

— Так это ты — убийца...

— Угадал. Я. Но умерла она легче, чем умрёшь ты. И приняла смерть с благодарностью.

— Расчленил тело...

— Необходимые детали. Может, и перестарался. Первый раз подставлял. — «Чистый» улыбался, но глаза оставались холодны, и узнику казалось — он узнаёт улыбку.

— Кто ты, Анпоний?

Юноша поморщился, признавая чужую глупость.

— Что, не угадал тут? Думал, умнее… А ты всё же дурак. Помнишь награду за некроманта?

Заключённый дёрнулся со скамьи, стараясь дотянуться до горла следователя. Тот чуть отклонился назад, профессионально оценив длину цепей. Заметил холодно:

— Ты перепутал — душителем должен быть я.

— И ты, ты — «чистый»?

— Переживаешь за Ведомство? До сих пор, хоть оно обрекло тебя на смерть, не попыталось спасти? Глупо. Но успокойся. Я ненавидел отца. Не знаю, ненавидел он или любил, готовил из меня преемника или жертву… А научил многому. В десять лет я сбежал. Когда он убил мою мать. Ведомство — это из детского желания отомстить. Секиру и костёр получил честно. И работал — тоже честно. Пока ты не убил некроманта.

— Значит, мстишь теперь за него… — Бывший криво усмехнулся. — Говоришь «ненавидел», а мстишь? Ты врёшь мне, Анпоний. А, может, и себе врёшь.

Юноша пожал плечами.

— Нет. Ненависть не исключает долг. Думаю, тебе это должно быть понятно. Ты убил моего отца, а я убью тебя… По-моему, справедливо. И просто. Ну что, теперь смирился?

Узник не ответил.

Анпоний легко поднялся на ноги. Потянулся, разминая затекшую спину.

— Думаю, смирился. И смерть эту заслужил честно… Хотя такую ли желал себе? Уже не важно, да? Пора. Проверим, допустят боги, чтобы ты задохнулся. Не хотелось бы...

Летели вёрсты, как допросные листы в огонь. Дым и гарь въелись в одежду. В волосы. В небеса. Дым, гарь и кровь.

Одиннадцать трупов позади, и позаимствованная жизненная сила распирала тело. Так воздух в сосновом бору рвёт изнутри лёгкие.

Наконец-то Анпоний дышал полной грудью.

Приятно. Не скучно.

В голове составлял строки отчёта:

«Пленник оказался причастным к чёрной магии. Дела, как минимум за последний год, рекомендую пересмотреть. Подозреваю фальсификацию.

Ходатайствую за выплату наградных семьям погибших стражей. Увы, мне не удалось их спасти».

Да, так будет хорошо. Достаточно профессионально. В пределах профессионального — взволнованно.

Юноша поморщился. Отдать долг можно было и проще. Зарезать в ту же ночь, когда пьяный герой шёл по берегу Нравы… Но мёртвых героев помнят долго. Особенно мучеников. Нет, так лучше. К тому же будет забавно очистить имя отца… да и от себя бегать хватит.

«Всех нас ждёт смерть. Для каждого своя. Это очевидно, но неприятно. Думаю, нам хотелось бы, чтобы в ней был хоть какой-то смысл. Многих это утешает.

Недавно, вдохновлённый одним примером, начал вести записи о своих делах. Может быть, их прочтёт кто-то, кроме меня. Если стану легендой — наверняка. В любом случае, будет что сжечь, коли найдётся желающий...

С чего начать?

Я рано понял, что значит ненависть.

Я знаю, что она не исключает любовь.

Я знаю, что она не включает долг.

Скорее всего, я умру молодым. Я долго буду молодым.

Я знаю, какую смерть приближаю к себе.

Неужто встречу другую?»