Медвежонок

Ноги скользнули по мокрой глине, притаившейся под серым покровом мелких опавших листьев, и мальчик едва не полетел вниз, в последнюю минуту ухватившись за тонкую молодую березу. Хрустнули попавшие под пальцы ветки, дерево швырнуло в лицо пригоршню дождевой воды, и влажный ствол рванулся из рук, как дикий щенок, но мальчику уже удалось вновь обрести равновесие. Кустарник на дне оврага, потерявший листву, колючий и черный, недовольно проскрипел торчавшими во все стороны ветками, между которыми среди камней поблескивала стальная влага. Как будто кто-то нож уронил.

Дальше мальчик спускался аккуратнее, придерживаясь за березы, а когда они закончились, то за кусты или за торчавшие из грязи клочья бурой травы. Сумка с дичью мешала и била по бедрам, но больше всего он боялся за лук на левом боку. Неудачное падение — и домой можно не возвращаться. Один раз он уже сломал лук, и хорошо помнил боль во всем теле от розог. Отец поймал его в сарае и нещадно стегал, пока не вмешалась мать.

Но гораздо сильнее в память врезалась другая история, про того старика, пропавшего осенью. С месяц дом простоял без хозяина, к новозимью соседи, кто раньше, кто позже, разобрали все добро, а скотину — хромую тощую коровенку и старую лошадь — свели и того раньше. Сам мальчик разжился длинным кривым ножом из настоящей чистой стали, красивым и острым. С ним стало на порядок проще свежевать куниц и соболей на дань сайру.

Труп нашли уже по весне, изрядно погрызенный и изуродованный оголодавшим на морозе зверьем. Мальчик до сих пор помнил, как громыхала телега, на которой везли прикрытое грязным тряпьем тело. Из-под рваной ткани торчала одна нога, почерневшая, как будто выкрашенная пасленовым соком. На месте пальцев зияли дыры, с пяток свисали лоскуты прозрачной кожи. Вернувшись с собрания, отец рассказал, что охотники нашли старика в лесу, далеко от обычных троп, и то случайно. Ноги ему придавило поваленным деревом, одну удалось высвободить, но вторую пришлось рубить топором. Иногда мальчику снилось, с каким звуком железо врезалось в неподатливую мерзлую плоть. Треск кости всегда заставлял его просыпаться.

Теперь, отправляясь на охоту, мальчик больше всего боялся за свои ноги.

Он спрыгнул на дно оврага, под лаптем хрустнула черная палка. Внимательно оглядевшись, мальчик уверенно двинулся влево, раздвигая руками тесные переплетения кустарника. Острые ветки царапали кожу, назойливо цеплялись за одежду, били по ногам, стряхивая на штаны холодную дождевую влагу. В поисках утерянной стрелы он тщательно осматривал каждую пядь земли, но уже начал терять надежду, когда впереди мелькнуло белое оперенье.

Стрела вошла птице в глаз. Обожженный в очаге деревянный наконечник прошил маленькую круглую голову, как игла ткань, и вонзился в землю между серых камней. Скопившаяся там вода все еще розовела от натекшей крови, и когда мальчик, наклонившись, поднял холодное тельце, с клюва вниз сорвались две крупные алые капли.

С минуту мальчик молчал, разглядывая мертвую птицу. Красный кулик, такой же, как и остальные в мешке. Светло-золотистые перья на щеках и груди побагровели и слились с ржавчатой рыжиной спины и пестрыми крыльями. Мальчик нажал на горло, и из открытого клюва по безвольной тряпочке языка медленно потекла кровь, густая и липкая, как смородиновый сироп. Он довольно улыбнулся: а ведь был уверен в промахе, когда стрелял.

Он осторожно снял добычу и омыл наконечник в ближайшей луже от мозгов и крови, прежде чем вернуть стрелу в колчан. Птицу бросил в мешок, где уже лежали друг на друге две ее сестры. Немного, отец будет недоволен, но в дождь не бывает хорошей охоты. Для ужина хватит, а потом, если понадобится, он сходит в лес еще раз.

Выбравшись, мальчик зашагал вдоль лесной опушки, время от времени оглядываясь на расстилавшееся за оврагом поле. Один раз он заметил стремительно удалявшуюся группу всадников, одна из лошадей без седока, и поспешно спрятался за деревьями, выждав, пока они не скроются из виду. Ему не хотелось попасться на глаза людям сайра и потерять руку за браконьерство, как это случилось с соседом. Правда, тот бил не птицу, а лося, и поймали его возле освежеванной туши, с которой он снимал роскошные широкие рога, но мало ли что.

Запах дыма мальчик почувствовал, когда был на полпути от дома. Слишком рано, обычно он появлялся позже и нес с собой дыхание натопленной печи, щекочущий ноздри аромат свежего хлеба и кисловатый привкус щей, заставлявший урчать живот. А вскоре между белыми стволами берез зазмеились, прижимаясь к земле, дымные струи, черные, словно сгоревший пирог. Мальчик споткнулся и побежал вперед, лук и мешок с дичью били его по ногам, он на ходу отцепил их от пояса и бросил; из прыгающего за спиной колчана выпали две стрелы и остались лежать на мокрой от недавнего дождя земли.

Когда он добрался до деревни, все уже было кончено. Дым непрозрачной пеленой повис над крышами, запустил руки в раскрытые окна и двери, обняв приземистые деревянные дома. Запах гари впитался в воздух, залез в горло, прилип к лицу, как лист с банного веника. Утоптанная земля между домами взрыта и истоптана, трава перемешана с комьями грязи, повсюду глубокие отпечатки лошадиных копыт и следы чужих сапог.

Не проснувшаяся утренняя тишина, царившая над домами, когда мальчик уходил в лес, все еще окутывала людей безмолвным покрывалом, но теперь охвативший ее сон был вечным.

Из дверей ближайшей хижины торчали ноги с задранной юбкой. Потолочная балка упала женщине на живот, в расщепленном дереве до сих пор краснел тлеющий отблеск. Или, может быть, кровь. Мальчик сглотнул.

Муж женщины в дверях лежал чуть поодаль, голова откатилась в сторону и остановилась, наткнувшись на аккуратно сложенные дрова. Распластавшаяся рука тянулась вперед. Проследив направление, мальчик увидел вонзенный в полено топор. Помедлив секунду, он переступил через труп и, обеими руками ухватившись за рукоять, с трудом вытащил глубоко вгрызшуюся в древесину сталь, которая не успела послужить старому хозяину.

В сожженном воздухе раздался неожиданно громкий треск, мальчик вздрогнул и подскочил, выставив топор перед собой. Он держал его обеими руками, но лезвие все равно дрожало, как хвост трясогузки. Треск повторился, и навес дома напротив покачнулся, обугленные черные ноги-подпорки жалобно скрипнули и надломились, падая на лежавшее у порога тело. Вверх поднялось быстро осевшее облако мокрой пыли, и вокруг снова стало по-мертвому тихо.

Дальше мальчик пошел задворками. Привычный к лесным шорохам и звукам он настороженно прислушивался, но слышал только собственное слабое дыхание и бьющее в клетку ребер сердце. Один раз ему почудилось движение в зияющем проеме окна, но это оказалась всего лишь не до конца отвалившаяся ставня, такая же почерневшая и мертвая, как и ее хозяин на полу комнаты. Рядом с ним свернулась грязная белая собака, в шее которой застрял обломок стрелы.

Больше мальчик не подходил к домам. На пути ему встретились еще два тела, но он не остановился, переступив через оба. С каждым шагом лицо его становилось все спокойней, а руки немного крепче сжимали топор. Костяшки стиснувших рукоять пальцев стали белыми, как молоко. Перемахнув через чудом уцелевший плетень, заросший крапивой и хмелем, мальчик оказался в родном дворе.

Он помедлил минуту, прежде чем двигаться дальше. Оглянулся назад, где за дымом виднелся серый силуэт леса, деревья которого не знали о случившемся. Нахмурился и мотнул головой, словно отгоняющая комаров лошадь.

Северная стена дома полностью обвалилась, мальчик перебрался через сгоревшие бревна, одно из них натужно скрипнуло и с гулким хлопком сломалось под его ногой, подняв в воздух перемешанную с золой темную пыль. Он замер, прислушиваясь с безумной надеждой, напряженный, словно лесной зверь, готовый сорваться с места в любой момент. Но ничего не произошло.

Если бы после мальчика кто-то еще зашел в сгоревший разрушенный дом, то среди нескольких отпечатков мужских сапог он увидел бы множество маленьких следов в пыли, темное пятно, где лежал отложенный в сторону топор, длинные полосы от досок, которые волоком оттаскивали к дальним стенам и бросали там, не заботясь об аккуратности, чтобы освободить путь к погребу в углу. Деревянную крышку сорвал и отбросил в сторону кто-то по-взрослому сильный, из черного провала торчало обугленное с одной стороны тонкое бревно, которое тащили сюда долго и с трудом: след от него был самым глубоким и четким. По краям виднелись отпечатки детских рук и смазанные пятна от коленей: мальчик спускался вниз.

Его мать, сестра и младший брат были там.

Выбравшись, мальчик долго сидел на краю. Он сильно поранил руку: грязная пыль впитала в себя багряный отпечаток ладони, в сторону отброшена окровавленная щепка. Отдохнув, он направился к двери, снова расчищая себе путь: на полу и досках тут и там пестрели темные красные пятна. Стоило ему убрать подпиравшую дверь балку, как та рухнула сама, сорванная с петель. В полотне древесины зияли широкие щели, пробитые чужим острым лезвием. Там же, сразу за порогом, на спине лежал отец, лицо одним ударом разрубили от уха до уха, рот раскрылся в беззвучном крике, руки сжимали старый зазубренный топор. Оружие, которое нашел мальчик, было лучше.

На месте, где лежал отец, осталась побагровевшая грязь: мальчик оттащил его внутрь. Он еще раз спускался в погреб и, по-видимому, пытался вытащить мать, но потерпел неудачу. Карабкавшийся по бревну с ловкостью белки он оказался недостаточно силен, чтобы вытянуть мертвое тело.

Тогда он столкнул вниз отца.

Когда мальчик вышел из дома, погреб был закрыт крышкой и завален сверху всем тем хламом, что до этого так тщательно растаскивался в сторону. По грязным щекам мальчика к подбородку тянулись светлые дорожки, но он не выпустил из рук топор, чтобы утереть слезы, и только быстро моргал, пытаясь избавиться от застившего глаза тумана.

Назад, к лесу, он шел уже не таясь и не глядя по сторонам, с трудом переставляя непослушные ноги. Пробитая щепкой рука все еще кровоточила, и с рукояти топора на землю изредка падали красные капли, похожие на ягоды спелой рябины. Они впитывались в грязь или расплывались в дождевой луже. Мальчик шел, и следы его лаптей перекрывали глубокие опечатки копыт промчавшихся здесь боевых лошадей.

Погруженный в свои мысли, он не сразу услышал тихий звук, похожий на стон. В дымном воздухе словно вдруг натужно вздохнула отпущенная слабая струна. Стон повторился, и мальчик замер на полушаге, испуганно подняв голову. Потом медленно повернулся и, подняв повыше топор, направился к дому, у порога которого, зажав в руке сломанный меч, полусидел мужчина без головы. Стон доносился не от него.

Сразу за плетнем, лежал человек, прижав руку к распоротому животу, под пальцами в темной крови виднелись перламутровые змеи кишок, прикрытые блестящими мокрыми кольцами разрубленной кольчуги. Человек был нездешний, чужак. Лицо исказилось в гримасе боли, глаза зажмурились, верхняя губа мелко дрожала, обнажив светлые розовые десны. На нем не было шлема и пояса. Не открывая глаз, человек застонал снова, вторая рука шевельнулась, царапнув ногтями грязь, пошарила вокруг, но, ослабев, снова застыла.

Мальчик толкнул его носком лаптя, и стон оборвался. Человек вздрогнул и открыл глаза. Не то синие, не то серые, потемневшие от боли и слабости, они бессмысленно таращились куда-то в пустоту и, казалось, не видели ничего. Веки дрогнули, закрываясь, но мальчик снова ткнул его ногой.

На этот раз во взгляде блеснуло что-то, похожее на осознание.

— Чего ты хочешь? — спросил человек, облизав языком пересохшие губы. Голос прозвучал хрипло и едва слышно, мальчику пришлось напрячься, чтобы разобрать слова, звучавшие не по-здешнему.

— Кто ты? — спросил мальчик.

Человек улыбнулся. В уголках губ показались розовые пенистые пузыри. Он сглотнул, дернув кадыком, и пена исчезла.

— Мертвец. Как и все здесь.

— Я жив, — возразил мальчик. — Это вы их убили? Зачем?

— Зачем люди убивают друг друга?

— Я не знаю.

— Голод, алчность, месть, война… Какая разница? Я убивал по приказу, меня убили, защищая родных. Он убил, — рука на земле дернулась в сторону человека с мечом и без головы. — А они забрали мой меч и шлем, у меня был хороший шлем… И лошадь тоже забрали, — с каждым словом человек говорил все тише и тише, пока не замолчал окончательно. Мальчик подождал немного, а потом снова ткнул его лаптем и спросил:

— Кто они?

— Они обещали, что вернутся за мной. Вернутся с лекарем, и я поправлюсь… Лорниец обещал, сам...

Мальчику показалось, что человек рассмеялся, но потом он понял, что это была гримаса боли. Странный булькающий звук в горле вышел наружу кровью на губах, растянутая усмешка стала похожа на последний оскал мертвого волка.

— Ты тоже хочешь убить меня?

Мальчик промолчал.

— Не бойся, парень, это нормально.

— Разве ты не хочешь жить?

— Хочу, и это тоже нормально. Но ты хочешь убить меня сильнее, чем я хочу жить… У меня больше нет сил хотеть.

Мокрая липкая рукоятка топора, казалось, прикипела к рукам. Человек перед ним не мог даже пошевелиться. Человек был жалок и слаб, беспомощен, как раненое животное, раздавлен болью и страданием. Человек умирал. А всего пару часов назад он убивал.

Топор ухнул, опускаясь. Хрустнули ребра, проседая и трескаясь, всхлипнула брызнувшая кровь, и лезвие остановилось, завязнув в мешанине плоти и костей. По телу прошла дрожь, одна рука бессознательно сжалась, стиснув кишки между пальцами, вторая дернулась вверх странным ненужным движением и снова рухнула в грязь. Открытый в беззвучном вскрике рот окровавился последний раз, и взгляд застыл, прежде чем скрыться под опустившимися веками.

— Это нормально, — прошептал мертвец одними губами.

Чтобы вытащить топор, мальчику пришлось упереться ногой в разрубленную грудь. Лезвие с хлюпаньем вышло из тела, и хлынувшая из раны кровь мгновенно залила лапоть. Мальчик поспешно, словно испугавшись, отошел, наблюдая, как грязь вокруг становится цвета вина и отжимков спелой рябины. Взгляд его упал на ноги трупа, обутые в добротные кожаные сапоги, почти не замаранные кровью.

Вскоре он вышел из деревни и направился туда, откуда пришел — к лесу, положив на плечо топор и придерживая его рукой. Лезвие мальчик вытер, но там, где сталь врезалась в дерево рукояти, все-таки остались темные пятна. Новые сапоги были большеваты и закрывали колени, но оставленные ими следы ничем не отличались от отпечатков лорнийских головорезов.

По дороге он остановился и посмотрел в лужу на обочине. Одна прядь в черной шапке волос побелела над ухом, как будто выкрашенная известкой кора чернолиста. Мальчик какое-то время задумчиво рассматривал собственное отражение, а потом достал из-за пояса нож старика и отрезал поседевший клок. Бросив волосы в лужу, он поспешил к лесу и больше не задерживался.

К концу пути он почти бежал, спотыкаясь о вылезшие из земли корни. Ветки хлестали его по лицу и рукам, но он не останавливался и продолжал бежать, прижимая к себе топор, как мать ребенка. И только оказавшись под тенью деревьев, углубившись так далеко в чащу, что даже дождь не проник сюда сквозь густые кроны, забравшись в нору под поваленным бурей чернолистом, мальчик отпустил свой топор и скорчился на ковре из старых листьев и прелой травы, обняв колени и спрятав лицо. Плечи его вздрагивали, он сжался так сильно, словно хотел исчезнуть, и вдруг заскулил, тонко и жалостно, как потерявшийся щенок.

Снаружи дождь снова зашелестел в кронах деревьев, но ни одна капля не достигла земли.