Ложка дёгтя

Мне было очень тяжело жить в этом городе.

Солнечный день, тепло и красиво, люди прогуливаются по дорожкам. По одной из таких я спешу домой. Конечно, я здесь не один, попадаются прохожие навстречу, некоторые обгоняют, некоторых обгоняю я. Вот сзади шаги — сразу настораживаюсь, сжимаются пальцы на рукояти клинка. Я слышу, как они приближаются. Чувствую, что их двое. Не говорят. Вот они уже совсем близко, мои мышцы напряглись до предела, я готовлюсь к удару… но они просто огибают меня и идут дальше. Ярко, празднично одетые, с искренними улыбками. Ветер ворошит их светлые волосы, солнце играет бликами в ясных голубых глазах. Просто молодая пара. Счастливая пара.

«Дурак, — хочется сказать себе. — Они безобидны, у них и в мыслях не было на тебя нападать. Они тебя, возможно, даже не заметили, посчитали безмолвным препятствием, как пень, и обошли. Ты не должен торчать чёрным пнём на их дороге счастья».

И так было не один раз. И не два. Я оскаливаюсь, если в темноте чувствую чужое присутствие. Никогда не усаживаюсь спиной к дверям и окнам. Внимательно вглядываюсь в лица. Не расстаюсь с оружием. Для меня это необходимая осторожность, но для них это всё, должно быть, выглядит как мания преследования.

Я везде видел подвох. Даже на праздничных солнечных улицах, даже в этих светящихся радостью лицах. Ведь лицом можно изобразить что угодно. Можно с улыбкой убивать. Можно ласковыми словами заманивать жертву. Есть обман, лицемерие. Я ругал себя за это постоянное мрачное предчувствие, но всё равно никогда не верил до конца.

Ни разу никто не посмотрел косо в мою сторону, не сказал дурного слова. Здесь всегда царила дружественная атмосфера, будто все — родственники. Они и вели себя как одна большая семья. Город не так мал, чтобы каждый знал друг друга в лицо, и тем не менее они относились друг к другу настолько доверительно, как будто любой прохожий был близким другом.

Я не мог в это верить.

В город я попал случайно, можно сказать, по собственной неосторожности. Вступил в схватку с тремя хорошо вооружёнными наёмниками, не сдюжил и отступил в лес, к подножию гор. И едва не погиб от когтей хищного зверя. Очнулся уже здесь. Мне рассказали, что тут со мной больше не случится ничего плохого и я могу зажить счастливо.

Город, располагающийся высоко в горах, закрытый со всех сторон, защищённый отрогами. Сюда уже очень давно не приходили чужеземцы, и всё же здесь о них знают. Знают о внешнем мире — но не стремятся. Это город счастья, отсюда незачем куда-то идти. Так мне говорили. И я не мог верить. Аккуратная избушка с гостеприимными жителями, располагающаяся в самом мрачном лесу, никогда не сулит ничего хорошего. В самом красивом пироге прячется отрава. Страшно было предположить, что может таиться под прикрытием целого города, жемчужиной сияющего среди холодных враждебных гор.

Я каждую секунду ждал, когда же проявится его настоящая сущность. Когда выглянет луна и осветит изменившиеся лица жителей, их оскаленные пасти или вертикальные зрачки в глазах. Спал только с оружием в руках, хоть мне и предложили удалённый домик на склоне, рядом с которым не пролегали дороги. Я расставил ловушки, иногда караулил ночами, прислушиваясь к каждому шороху. Но на мой дом никто не покушался. Ни в первую ночь, ни в следующую. Ни через неделю.

Я ждал. Я знал, что это должно произойти. Может, не сразу. Может, здесь иначе тянется время. Люди были всё такими же приветливыми и всё так же в упор не замечали моего отличия от них. Они приняли меня как своего, несмотря на то что я был угрюм, не умел улыбаться, одевался в тёмное, не любил говорить и по возможности не появлялся в людных местах.

Я не знаю, сколько времени нужно, чтобы убедиться. Прошёл год. Потом второй. Какой смысл постоянно ждать удара, если за два года со мной ничего не случилось, а там, вне города, я мог бы уже пятьдесят раз погибнуть? Они подарили мне два года мирной жизни, у них есть право ударить меня в спину. Так я думал вначале. Потом просто привык. К тому, что здесь никто не поднимает друг на друга руку, что здесь нет лжи и предательств, что своя беда не ставится выше чужой. Я никогда не знал такого раньше, но я привык, потому что жил среди них несколько лет.

Я научился улыбаться. Правда, никогда не улыбался первым — только в ответ, но это уже был серьёзный шаг. Я стал выходить в город на праздники, хотя по-прежнему страшно нервничал в толпе. Я надевал иногда яркую одежду. Порой даже почти казался себе одним из них, ведь они ни словом, ни взглядом не давали понять, будто я чужой. Но не мог поверить до конца.

«Это правда, — убеждал себя я. — Они действительно не лгут. Не устраивают подлостей, не воруют, не мошенничают. Никогда не убивают. Они просто живут, доверяя друг другу и зная, что можно к любому повернуться спиной».

Как так можно жить?! Эта мысль всегда повергала меня в смятение. Нет, я не был приспешником зла. Я не чувствовал к ним вражды — напротив, даже некий трепет. Ни разу не обидел никого из них, я боялся поднимать на них руку — все казались столь беззащитными, что было стыдно даже случайно их задевать. Я просто не понимал. Я, выросший в мире, где люди редко доживают до тридцати лет, где убивают друг друга просто по прихоти, где нет друзей, а понятие «враг» стёрлось, потому что врагом для тебя является каждый, — я не мог позволить себе забыть все прежние правила жизни и руководствоваться новыми. Не мог утратить то, что накапливал многие годы и что дало мне дожить до этого странного города.

Я думал, что когда-нибудь смогу забыть прежний мир. Забыть, что надо скрываться, отбиваться, защищаться. Тогда я стану одним из жителей города не только фактически, но и в душе. Но сколько на это понадобится лет? Доживу ли я до этого возраста? Сколько вообще живут люди, если их не убивают другие люди, дикие звери, болезни или глупость?..

Несколько раз я собирался уйти. Ведь можно же как-то выйти отсюда, раз я сюда попал. Я говорил с тем человеком, что спас меня. Высокий, жилистый старик, скрытая сила в чуть сгорбленном теле. Снежно-белые усы и волосы. Добрейшие синие глаза. Я не откровенничал ни с кем и никогда, я никогда никому не доверял, предпочитая выпытывать информацию хитростью, угрозами или же просто красть её. Но тут я честно сказал, что хочу покинуть город.

«Ты этого хочешь?» — спросил он, посмотрев на меня чистым взглядом. Так, будто я только что не сказал ему именно это, переступив через себя. Он спросил, потому что хотел, чтобы я обдумал свой ответ ещё раз.

«Нет, — сказал я, и это была чистая правда, которая в том, старом мире могла принести гибель. — Но мне здесь не место».

«Почему ты так думаешь? — он удивился. — Ты здесь уже очень долго. Если бы хотел уйти по-настоящему, разве не сделал бы этого раньше?»

«Я искал выход», — соврал я.

«Нет, не искал, — он печально покачал головой. Ума не приложу, как ему удавалось видеть ложь. — Ты просто думал. И лишь сейчас принял решение».

Я не стал возражать ему. Ждал, что он опять вздохнёт, а потом покажет мне этот выход. Ведь они всегда помогают друг другу, а мне сейчас нужно уйти. Но он не сделал этого.

«Тебе не нужно уходить. Никто не гонит тебя. Даже если ты обойдёшь весь город и спросишь каждого, хочет ли он, чтобы ты ушёл, каждый ответит тебе «нет». Поверь мне».

«Я верю», — ответил я, и именно поэтому мне стало ещё горше. Потому что я понимал, что это действительно так. Никто меня не прогонит. И я не мог понять, почему.

«Ты запутался, — сказал мудрый старик. Мы сидели у него в избушке, он предложил чай, от которого здесь нельзя было отказываться. Я научился не отказываться от предложенного только на шестой месяц. — Точно так же нищий не возьмёт мешок золотых, которые ему подаст богач. Это слишком много для него, он ожидает от таких денег только проблем, боится, что их тотчас отберут и погубят его самого».

«Откуда ты это знаешь? — я был удивлён. — Разве ты знаком с правилами моего мира?»

«Я знаю, — грустно ответил он. — И сейчас в тебе говорит тот мир. Ты не веришь, что мой город может существовать. Но ведь он существует. Разве не в нём ты живёшь уже больше года? Как ты думаешь, может тебе всё это сниться?»

«Может, — отвечаю я. — Колдуны способны на такое».

«Колдуны, — он задумчиво смотрит в окно. — Разве ты не заметил? У нас тут нет колдунов. Ни одного».

И правда. Я никогда не видел, чтобы здесь колдовали. Я всегда думал, что они скрывают это от меня.

«Послушай, что я скажу, — сказал мне старик. — Я покажу тебе выход. Но не сейчас. Я хочу, чтобы ты подумал ещё какое-то время. Не уходи, если сомневаешься. Возвращайся только тогда, когда будешь уверен. А чтобы помочь тебе, подскажу: ищи ложку дёгтя».

«Ложку дёгтя? — я удивился. — Я знаю об этой поговорке. Это неизбежное правило моего мира: всё, что существует, испорчено. Во всём белом есть доля чёрного. В моём мире нет совершенства».

«А в этом городе — есть, как думаешь?» — он внимательно посмотрел на меня.

«Пока что я не видел здесь ничего, кроме совершенства, — признался я. — Но теперь… я, кажется, понял. Ты говоришь обо мне. Я — ложка дёгтя в этом городе».

«Неверно, — он покачал головой. — Ищи. У тебя ещё две попытки. Если найдёшь, я покажу тебе выход».

И так я жил. У меня была несложная работа — таскать камни из каменоломен и разбивать их для строительства домов. Иногда мы находили драгоценные камни, и они отправлялись в ювелирные мастерские. Я был честным с собой. Окончательно я не был готов уйти отсюда. Даже думал порой, что я уже умер, и, должно быть, так выглядит тот лучший мир, про который твердят умирающие люди, чтобы хоть как-то утешить самих себя.

Мысль про сон также не давала мне покоя. Я мог спать где-то в лаборатории чёрного мага, и пока моё тело находится в прострации, он использует мои жизненные силы для своих нужд. Тогда мне стоило бы поскорее выбраться. Можно представить, что всё ненастоящее, забыть о задании старика, прийти к нему и силой вытрясти правду. Но я всегда одёргивал себя и не решался обидеть его, да и никого из жителей. По крайней мере, думать о ложке дёгтя я мог, не нанося разрушений.

Ненамного позже я отыскал настоящее совершенство. Это произошло случайно, я возвращался домой после работы и присел отдохнуть на лавочку в парке. Отсюда была видна школа, где всегда звучал детский смех и ласковые и немного строгие голоса учителей. Я никогда не видел так много детей сразу. Их собирали в одном месте, чтобы подарить знания, подарить бесплатно, не заставляя вырывать их зубами с мясом и кровью. И у них были матери. У всех: я видел однажды, как улыбающиеся женщины встречают самых маленьких детей после уроков. У каждого — мать. У нас не бывает матерей. И слово «отец» в моём мире давно стало условным. Поэтому я смотрел на них во все глаза, ведь для меня всё это, сама идея школы и то, что здесь происходило, было чудом. Там, откуда я родом, это считалось бы несусветной глупостью, слабостью, будто кто-то распахивает объятия навстречу занесённому топору. Устрой кто школу — и она не простояла бы дня. Здесь же это была важнейшая часть общества. Подумать только, ведь слова «общество» два года назад я даже не знал…

Я любовался этими искрящимися радостью и счастьем людьми, когда появилась она. Вышла из дверей, аккуратно придержав их для идущих следом, и спустилась по лестнице. Конечно же, одета в светлое, льняные волосы, синие, как небо, глаза. К ней подошло несколько девочек из старших классов, они разговорились. Она держала перед собой синий чемоданчик, обхватив его руками, улыбалась, кивала чему-то. А я не мог оторвать взгляда. Почему? Разве не так выглядят другие люди? Разве они улыбаются менее искренно? Ведь я всего-навсего вижу её издалека. Но — я не мог себе объяснить — мне хотелось смотреть именно на неё.

Был лишь один день в неделе, когда я мог успеть к концу её уроков и пронаблюдать, как она выходит из ворот и движется вдаль, к площади. В другие дни она, должно быть, уходила раньше. Не позже, потому что я сидел на скамье до самого вечера и уходил лишь после того, как стемнеет. Я ждал её, но видел всё-таки лишь раз в неделю.

В тот день я тоже так сидел. Я знал, что она уже дома, наверное, рассказывает родителям, как прошёл день, помогает приготовить ужин, развешивает яркие полотенца… я никогда не был мечтательным или сентиментальным, но вот — сижу, представляю эти полотенца, которых, быть может, и нет вовсе. Я фантазирую. Это очень странно, это в новинку мне. Может быть, это ещё один шаг к тому, чтобы принять окончательное решение остаться здесь? Побороть недоверие? Наверное, это хорошо. Я усердно стараюсь представить ещё что-нибудь, но вижу только её улыбку, руки и яркие полотенца, которые аккуратно складывают тонкие пальцы.

«Здравствуйте», — произносит вдруг нежный голос рядом со мной. Я резко разворачиваюсь — меня застали врасплох, это недопустимо, я расслабился, за два года я стал совсем никудышным и чуть не попал впросак. Но тут же успокоился — ведь я же обещал не дёргаться, когда меня трогает за плечо стоящий позади, не бежать прочь, когда кто-то окликает. У меня здесь нет врагов, ни одного.

Я поворачиваюсь и вижу ту самую улыбку, которую только что представлял себе. Она точно такая же, и всё же гораздо прекраснее.

Я впервые вижу её вблизи. Она очень юна, а глаза такие наивные, что раньше я не поверил бы, что такие бывают. С такими глазами в нашем мире живут только до столкновения с первым попавшимся человеком, который за одну секунду поймёт, что имеет дело с простачком. Странно, у того старика взгляд был пусть и чистый, но другой. Наверное, и здесь есть какие-то печати, что накладывает возраст. Хотя что я могу знать про возраст — я никогда не встречал того, кто был бы старше сорока лет.

«Здравствуйте», — отвечаю я и смотрю на неё. Она не отводит взгляда, искренне улыбается мне. Мне, хищному типу, сидящему в тени дерева на лавочке, подальше от людных дорожек. Вряд ли роль сыграла синяя рубашка, которую я надел, чтобы не быть во всём чёрном. Мне кажется, любому в этом городе с первого взгляда кажется, будто я — настороженный зверь, который бросится, если его слегка разозлить. Просто они умеют не подавать виду.

О чём мне с ней говорить? Я никогда не задумывался об этом. Я представлял её в мечтах, но они состояли лишь из нескольких картинок. В них никогда не было нашего разговора, даже нашей встречи. Я не решался подойти к ней и заговорить, потому что боялся напугать её.

«Я решила подойти к вам сегодня, вы каждый вечер сидите в парке допоздна, — сказала она. — Не знаю, давно ли, но я наблюдаю вас уже неделю».

«Я наблюдаю за детьми», — сказал я. Говорить про неё для меня было ещё слишком тяжело.

«Они чудесные, правда? — она мечтательно посмотрела на школу. — Я всю жизнь мечтала стать учительницей, и теперь моя мечта сбылась! Я уже почти год работаю здесь. А вы? — она сделала паузу, но такую крошечную, что я не успел придумать ответ. — Извините, если докучаю вам, вероятно, вы любите побыть один… но мне на миг показалось, будто вам грустно, и я решила подойти… я не сделала хуже?»

«Что вы, — я улыбаюсь, на этот раз гораздо искреннее, чем обычно. Она меня растрогала. — Я рад поговорить. Давайте на «ты».

«Правда? — она выглядит такой счастливой, будто её приняли на работу в школу только что, и сделал это я. — С радостью! Как тебя зовут?»

Такой непосредственный вопрос! Я почти никогда не отвечал на подобные раньше.

«Волрен».

«Оно очень подходит тебе, — она хмурится, но несерьёзно: просто пытается сформулировать мысль. — Загадочное. И сильное. Очень похоже на тебя».

Я теряюсь. Нет, всё-таки я ещё не научился общаться со здешними людьми. Лесть нужна для того, чтобы тебя отпустили из плена, чтобы обмануть бдительность, может быть, получить работу. А искренне такое друг другу не говорят. Неужели она искренна?

«Виста», — представляется между тем она и прикладывает руку к сердцу, указывая на себя.

И тут я понимаю, что это имя, в свою очередь, удивительно подходит ей. Оно лёгкое, воздушное и как будто немного сверкающее. Но нет, я не могу сказать такого вслух.

«Очень красиво».

«Спасибо, — Виста становится немного задумчивой. — Волрен… у тебя какая-то беда? Я вижу, тебе будто чего-то не хватает. У тебя странный взгляд. Если вдруг я могу помочь, я охотно сделаю это. Расскажи».

Она видит это по моим глазам, или по позе, или по движению ветра вокруг меня. Не понимаю, как, но она видит.

«Да, мне чего-то не хватает, — соглашаюсь я. Какое-то время решаюсь, потом откровенно смотрю на неё. — Доверия. Я не могу доверять людям».

«Доверия…» — повторяет она, и её взгляд становится очень серьёзным.

«И не только людям, — продолжаю я. — Событиям, предметам. Я всегда думаю, что они — не то, чем кажутся. Я не могу этого объяснить и не могу это побороть».

«Ты думаешь, что люди, или предметы, или события могут принести тебе зло?» — осторожно спрашивает она?

«Да».

Виста смотрит на мой меч, который я всегда ношу с собой. Пока что я не смог отказаться от оружия.

«Ты не мог бы достать это?»

Я удивляюсь, но выполняю просьбу. Она смотрит на лезвие, видно, что ей страшно. Осторожно закатывает рукав, тонкие пальцы дрожат.

«Что ты делаешь?» — я тревожусь и убираю лезвие подальше.

«Ничего плохого не случится, — она смотрит на меня успокаивающе, кладёт руку на плечо. — Я просто покажу».

Когда я перемещаю клинок обратно, Виста подносит запястье к самому лезвию. Чем ближе, тем сильнее она дрожит. Мне не нравится это, я слежу за её лицом, и когда вижу слёзы, застывшие в глазах, мигом отдёргиваю оружие.

«Я не понимаю, что ты хочешь мне показать».

«Ты не хочешь меня ранить, правда? — спрашивает она. — И я это чувствую. Ты гораздо сильнее меня, у тебя опасный предмет в руках, я с тобой совсем не знакома. Но я протягиваю руку, потому что знаю, что ты не ударишь».

«Почему же ты тогда плачешь?»

«Потому что я никогда ещё не была так близко к… оружию», — признаётся она и покаянно склоняет голову. — Я боюсь этого предмета, не тебя».

Я прячу меч в ножны.

«Я наблюдаю за людьми достаточно долго и вижу, что они умеют доверять друг другу. Даже мне. Но я не могу так же. Я не могу избавиться от какого-то чувства нереальности».

«Знаешь… приходи завтра в школу, — пригласила она. — Пообщаешься с детьми, послушаешь их истории. Детям легко доверять, они самые чистые души на свете… ты сам увидишь, как не захочешь отгораживаться от них».

С детьми я никогда раньше не общался. В том, старом мире мне повезло не сталкиваться с ними на узкой дороге, а здесь я просто боялся сопоставлять нас. Впрочем, контраст между мной и детьми не намного меньше, чем между мной и Вистой.

Она делала какое-то волшебство. Познакомила меня с детьми, всегда была рядом, помогая на первых порах вести разговор. Дети не спрашивали, почему я такой угрюмый, почему у меня почти всегда складка между бровей, зачем мне меч. Они принимали меня таким, будто это мои врождённые черты, а ведь друг у друга не спрашивают, почему у кого-то высокий рост, а у кого-то низкий, почему та или иная форма носа. Хоть я никогда не встречал здесь темноволосых или темноглазых людей, про эти мои особенности тоже никто не спрашивал. Как будто все сговорились делать вид, что не замечают. Полагаю, именно это и было тем, что они называли «тактичность».

Она пыталась показать мне мир, каким видит его она. Мы могли подолгу лежать на нагретых солнцем камнях и смотреть на облака. Мне нужно было говорить, на что они похожи, и я делал это, потому что находил в очертаниях знакомые вещи. Мы смотрели на цветы, деревья, на искусные изделия различных мастеров. Слушали музыку. В какой-то момент я понял, что могу слушать её, не думая о том, что сейчас ко мне может кто-то приближаться сзади, или что я должен пополнить свои карманы монетами, или что в моей котомке закончилась еда. Я просто слушал музыку, зная, что когда она прекратится, ничего не изменится.

В зеркале я всё чаще видел себя без этой складки на лбу, с более открытым взглядом, который меня пугал. Я становился слабым, становился слабым на своих собственных глазах и ничего не мог с этим поделать. Хуже всего — я хотел этого. Мне нужно было стать таким же, как и они, иначе я не смогу в полной мере ощутить ту прелесть, что меня окружает. Однажды я даже вышел из дому в белой рубашке — и даже не почувствовал дискомфорта. Я менялся.

Конечно, я никогда не забывал о задании старика. «Ищи ложку дёгтя». Вариант, что ложкой дёгтя являюсь я, был самым верным и очевидным, на мой взгляд, но он сказал, что это не так. А других ложек дёгтя я не видел.

Может, он имел в виду то самое отсутствие возможности доверять, с которым я старался справиться? Я хотел прийти к нему ещё раз и сказать об этом, но потом понял, что это уже вторая попытка. Если ответ снова будет неверным, у меня останется только одна. А что будет, если я не отвечу? Старик не покажет мне выход? Но ведь здесь нет такого — отказывать нуждающимся? Впрочем, приходить и требовать чего-то я не собирался. Потому что с каждым днём мне было всё легче здесь. Очень медленно, но верно я справлялся со своим внутренним стержнем, втягивал когти и шипы, потому что они не были нужны мне даже на всякий случай. Здесь не бывает опасности, никогда.

Старик задал мне задачу, пообещав в случае её решения выпустить из города. Он дал мне столько времени, сколько я захочу. Но я больше не хотел уходить. Мне не нужен был этот выход. А значит, и искать ответ было не нужно.

Я забыл об этом на долгое время, я перестал даже его считать. Сколько лет прошло с тех пор, как я здесь оказался? Не знаю. Я ходил на праздники, я разговаривал с людьми, смеялся, шутил. Я стал другим, я перестал быть самим собой. По крайней мере, я верил в это. Однажды мне приснился странный сон, где я просыпаюсь на поляне, а передо мной стоит плохо вооружённый человек со страхом во взгляде. Он хочет убить меня и забрать мои деньги и ценные вещи, он замахивается, как только видит, что я открыл глаза. Он понимает, что убить нужно быстро, иначе я успею отбиться.

А я заслоняюсь от ржавого клинка рукой.

Я проснулся в холодном поту, меня трясло. Я понял, что только что не прошёл тест на выживание. Не знаю, кто, что и как со мной сделал, но я стал слаб. Я так привык к благополучию, что перестал осознавать, что его нужно защищать. Раньше я не верил, что такой город может существовать на самом деле, ждал обмана, но позже понял, что всё здесь настоящее. Что бы там ни говорили о ложке дёгтя, здесь её попросту нет, пусть даже в одном месте во всём мире, но тут царит совершенство. Любовь, дружба, сочувствие, искренность. Доверие. То самое доверие, которое я научился испытывать. Да, я научился доверять этим беззащитным добрым людям. Но теперь я не могу доверять себе. Этот человек — не я, но и не один из них. Таким мне никогда не стать.

Я сидел возле своего дома до самого утра, следил за тем, как исчезают звёзды, наблюдал светлеющее небо и первые лучи розоватого солнца. Я старался не пропустить ни один лучик, ни один клочок неба не обделить своим вниманием. Я наслаждался, запоминал, чтобы сохранить кусочек этого идеального мира навсегда. Пусть он станет ложкой мёда в бочке дёгтя, что зовётся Волрен.

Утром я пришёл к старику. Я не знал точного ответа на его давний вопрос, но я пришёл не с этим. Я пришёл с искренним, на этот раз абсолютно искренним желанием покинуть город. И я не сомневался, что он покажет выход. Но сначала мне нужно было кое-что объяснить ему. Мне казалось, он заслужил это.

«Ты пришёл, — казалось, старик был удивлён. Наверное, думал, что я влился в общество и готов остаться тут навсегда. — Неужели нашёл ложку дёгтя?»

«Нет, — я присел напротив него и посмотрел так, как меня научили смотреть здесь. Без угрозы, ясно, не прищуриваясь и не стараясь нагнать на собеседника страх. — Я не думаю, что мой ответ покажется тебе верным. Но он кажется единственно верным мне».

«Я слушаю тебя».

«Правило, о котором мы говорили. Везде есть ложка дёгтя, абсолютно везде, без исключения. Хоть маленькая, хоть почти незаметная, но она есть. Но вот что я скажу, старик. Этот город — чист. В нём нет чёрных пятен, он совершенен и при этом реален. Этот город — исключение из правила. Поэтому я считаю, что этот город — и есть ложка дёгтя, которая разрушает древний закон о несовершенстве».

Старик молчал. Я не ждал от него комментариев, просто должен был высказаться. После кошмара, который я видел сегодня ночью, я очень много думал, лучше оставить эти мысли здесь, чем забирать их с собой. Забрать я хочу только это красочное утро и одну важную для меня ясную улыбку.

«Но ведь так не может быть, верно? — продолжал я. — Закон говорит, что в каждом правиле есть исключения. Поэтому я появился здесь. Идеальных городов быть не может, не должно быть, поэтому для того, чтобы он существовал, нужен кто-то вроде меня. И теперь правило работает, как надо. Я исключение».

«Почему же ты хочешь уйти? — спрашивает он и тоскливо глядит на меня. — Ты хороший человек. Ты понимаешь, что своим пребыванием здесь спасаешь нас. Ты нужен городу. Почему же ты хочешь уйти?»

«Потому что, — говорю я, — этот закон работает не так».

«Как же?»

«Я долгое время не понимал, — ответил я. — Если во всём мире, как говорит правило, действительно нет совершенства без исключений, то правило является этим совершенством. В правиле нет исключений, нет ложки дёгтя, понимаешь? Но оно само гласит, что такая ложка должна быть во всём! Значит, в том числе и в нём самом. А для этого должен существовать ваш город, чистый и светлый, в котором не будет скверны. Город — гарант этого закона».

«Ты не видишь несоответствия, — он медленно поднимает голову и улыбается. — Если правило повествует, что в каждом правиле есть исключения, то оно должно иметь исключение и в себе, так? Если не имеет, то оно ложно, ведь противоречит самому себе. А если имеет, то это исключение может являться только правилом, в котором исключений нет».

«Но если ты прав, то такого закона вообще не существует, потому что он не может существовать!» — он запутывает меня, я чувствую это и начинаю злиться.

«Верно. Его нет. Но именно оно разрушает ваш мир, даже не существуя. Потому что в него верит каждый. И из-за этого не верит никому».

«Постой… ты хочешь сказать, что…» — я догадываюсь, что сейчас могу высказаться в третий раз, и на этот раз ответ мой будет верным.

«Да, — он улыбается широко. — Я рад, что ты это понял. Пусть и через столько лет».

«Но… — меня очень настораживает его улыбка, я руководствуюсь древним правилом, что везде таится засада, правилом, которое этот старик пытается разрушить. — Я жил здесь все эти годы только для того, чтобы понять это? Понять, что наш закон…»

«Да, — он опять кивает. — И ты действительно смог это сделать».

У меня куча вопросов, глаза бегают, я пытаюсь ухватиться взглядом за предметы, надеясь, что они подскажут мне, что говорить. Я хочу узнать, что со мной произошло на самом деле, был ли я околдован, давно ли планировалась миссия по доставке меня в город, кто этот старик, был ли город вообще настоящим. Мысли путаются, я вижу какие-то отдельные картинки и никак не могу сосредоточиться на одной.

«Ты хочешь уйти, Волрен, — он называет моё имя, но я слишком ошеломлён, чтобы спросить, откуда он его знает. — Почему?»

«Потому что я не принадлежу ему, — я всё же нахожу в себе силы ответить честно, хотя, наверное, в последний раз. — Я чувствую это в себе и понимаю, что не смогу окончательно стать таким, как вы».

«Так ли это? — старик склоняет голову. — Ты ведь почувствовал, как город меняет тебя? Ты испугался этого?»

Да. Я испугался этого. Если бы я всю жизнь видел только город и не знал, что такое угроза, я бы не боялся утратить такие качества, как осторожность и умение ответить на удар. Но я родился не здесь, я знаю больше, и это знание не сможет стереть даже самый чистый и совершенный город.

Я долго шёл по длинному и узкому тоннелю, куда вела пещера, указанная мне стариком. Здесь не было разветвлений, так что я не смог бы заблудиться. Но тоннель петлял, изворачивался, уходил вверх под крутым углом или же нырял вниз. В самом его конце была целая ветка дорожек не более пятидесяти саженей длиной, они расходились от основного пути, как веер, были прямыми, и в конце каждой брезжил свет. Я выбрал наугад и пошёл к свету, понимая, что дорожки всё равно выведут в одно место, ведь они совсем близко. И вспоминал последние слова старика, которые с каждым шагом казались всё дальше и непонятнее. «Ты не можешь отказаться от своего панциря, потому что знаешь, что угроза существует. Ты не ждёшь её от жителей города, но ждёшь извне и никогда не поверишь, что она не появится. Поэтому ты разворачиваешься к ней лицом, потому что единственный способ измениться окончательно — это уничтожить саму угрозу. Лишь когда ты сделаешь весь мир таким, как наш город, сможешь распрощаться с оружием».

На этот раз ложка дёгтя из древней пословицы оказалась куда больше, чем бочка мёда. Ложка дёгтя — это закон, который не может существовать, и в то же время довлеет над каждым человеком в моём мире, уничтожает его изнутри, запрещая быть таким, как волшебный город. И, похоже, я единственный в этом страшном мире, кто понимает это.