Летом оттает

Ивет тихонько приоткрыла дверь и заглянула в комнату княжича: юноша крепко спал, поджав ноги к груди и укрывшись одеялом до самого подбородка. На лице его лежала тень мраморной статуи, от чего видны были только губы — плотно сжатые, будто от недоброго сна.

— Спи, — шепнула Ивет, и тень мраморной статуи расползлась по всей комнате. — Спи, — повторила она, и стены заблестели кристалликами льда. — Спи, — княжич побледнел, и с последним вздохом на его губах проступила кровь.

Ивет подобрала юбку, обнажив грязные босые ступни, и пошла дольше по коридору. Огромный замок принадлежал ей одной: оледеневший стражи замерли у дверей, княжна навсегда вмерзла в ванну, а князь… Для него была готова иная судьба.

По холодным каменным ступенькам Ивет спустилась в темницу, сняла со стены тяжёлый факел, разожгла его, шепнув волшебное словцо, и осветила камеру. В углу, укутанный в толстую шубу, сидел до дрожи замёрзший князь. В зверином взгляде его читались гнев и презрение, желание сражаться до конца, или умереть с мечом в руках.

— Я успела, — пропела Ивет, улыбнувшись монарху. — К полуночи все уснули.

— Змея, — слова давались очень тяжело, в замёрзшем горле звуки умирали, превращаясь в хрип, — тебе это с рук не сойдёт!

— Бог меня покарает? — Ивет присела и положила факел на пол: пламя сползло на каменную плиту и тонким ручейком потекло в камеру. — Я не боюсь.

— Ты заплатишь, ведьма! — князь вскочил и бросил шубу на огонь, но, коснувшись пламени, она тут же вспыхнула, словно облитая маслом, и быстро истлела.

— Свою цену я уже заплатила, князь!

Ивет изменилась в лице: пухлые губы посинели, покрылись язвами, надулись чёрной кровью вены на лице и руках, горло разрезал длинный грубый шрам, а дивные голубые глаза стали похожи на глаза мёртвой рыбы. Князь замер в оцепенении, позабыв об огненной змее, подобравшейся уже к его ногам.

— И ты заплатишь! — прохрипела ведьма, и в тот же миг камера зажглась.

Горело всё: стены, пол, железные решётки. Объятый пламенем князь метался из угла в угол и кричал так громко, что слышно было за пределами замка.

— Прохляха! Бут… хы… прох… я… ха!

***

— Опять ты травишь ребёнка этими байками, мама! — Мара вынесла из кухни котелок с варёной картошкой и поставила на стол. — Рассказала бы что-нибудь доброе!

— Тебе бы только о бабочках слушать, да о цветочках, — покачала головой старуха, поддевая ножом самую крупную картофелину. — А в жизни, доченька, зла куда больше, чем в твоей избе. Радуйся, что родилась в светлое время.

— Я в светлое родилась, — Мара ушла на кухню и говорила громко, чтобы мать слышала, — а теперь ещё лучше стало. Нечего ребёнка пугать.

— Я не боюсь, мам! — возразил Ваник, стараясь звучать как можно мужественнее. — Я подстерёг бы ведьму у двери, и отрубил бы ей голову одним махом. Вот так!

Ваник замахнулся воображаемым мечом и с силой рассёк воздух.

— Воин растёт! — обрадовалась старуха.

— Никакой войны! — Мара вынесла мясо на подносе и поставила рядом с картошкой. — Будем жить мирно и сыто.

— Ну, мам! Я хочу сражаться со злом!

— Нет, Ваник, нет больше зла в нашем государстве, — улыбнулась Мара, усаживаясь возле матери. — И не слушай бабушку, она тебе и не такое насочиняет.

— Вот те раз! — обиделась старуха. — Сущую правду рассказала! Замок князя Урлиха — тёмное место, туда никто не ходит! Сам князь по сей день горит в темнице, а на троне теперь сидит замёрзший княжич Рейм.

— Замёрзший? — удивился Ваник. — Навсегда?

— Не, — отмахнулась бабка, — летом оттает.

— Мама!

— Сущая правда, деточка! Сущая правда!

***

Ивет шла по деревне, утопая босыми ногами в зыбкой осенней грязи. Две луны ползли над крышами домов, отражаясь в окнах и холодных лужах. Было темно, но, чем темнее ночь, тем ярче видны звёзды: в ладонях Ивет зажёгся крохотный белёсый огонёк, взлетел над головой и разделился на два, на четыре, на восемь…

Рой волшебных светлячков кружился над ведьмой. Она вела руками, и светлячки разлетались в стороны, пробирались в дома через щели в окнах, через печные трубы, через дырявые крыши.

Ивет дошла уже до середины деревни, когда вспыхнул первый пожар. Волшебный огонь жадно съедал деревянные стены, быстро взлетал до самой крыши, и в одни миг весь дом становился огненной клеткой. Кто успевал проснуться — выбегал на улицу, остальные горели. Крик поднимался до самых небес.

Когда закончились светлячки, Ивет развернулась, окинула взглядом пылающую деревню: на нежном девичьем лице, измазанном грязью и сажей, застыла гримаса отчаянья и страха. Ивет упала на колени, сложила руки на груди и закричала, что было сил:

— Нет, пожалуйста, нет!

Голос ведьмы пронёсся по деревне порывистым холодным ветром и погасил пламя, словно огарок свечи. Ещё до того, как остыли тлеющие угли, жители деревни обступили девушку: незнакомка лежала на раскисшей дороге, светлое платье намокло, а волосы утонули в грязи. Лицо её было обращено к небу, а губы беззвучно повторяли:

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

***

— Несите сюда, — командовала Мара, — я приготовила постель. Кладите грязную, всё в порядке! Завтра решим.

Измазанные в саже мужики внесли в дом бледную обмякшую незнакомку и уронили в объятия мягкой перины. Девушка застонала, перевернулась на бок и замерла.

— Чёрт её знает, кто она — бес или ангел? — мужик сплюнул через плечо и перекрестился. — Беду принесла или спасение?

— Иди, иди отсюда! — погнала Мара. — И друзей своих забери. Устроили тут собрание. Детей лучше пришли, я накормлю и уложу спать.

— Не пойдут они к тебе, пока тут эта, — мужик ткнул пальцем в девушку, — боятся они. Чёрт знает, бес она или ангел?

— Завтра спросим, — ответила Мара, выпроваживая мужиков из дома.

Когда все ушли, она тайком заглянула в комнату: незнакомка крепко спала, и в темноте невозможно было разобрать её дыхание. Тогда Мара прикрыла дверь и решила, — если судьбе угодно забрать этой ночью ещё одну жизнь, значит, так тому и быть. А сидеть у кровати хворой девицы, когда за порогом такое горе — смертный грех.

Накинув шаль на плечи, Мара вышла из дома: крутой запах гари тут же ударил в нос. Над чёрными скелетами домов вился густой серый дым; стреляли тлеющие угли. Две луны спускались на край горизонта, и чем ближе они подбирались к земле, тем быстрее сгущалась тьма.

***

Ваник легонько толкнул дверь и заглянул в комнату гостьи: на мгновение ему показалось, что кровать пуста, бледное лицо незнакомки лежало на посеревшей от времени подушке, и невозможно было различить, где заканчивается ткань и начинается кожа. Сердце мальчика сковало тревогой. Никогда прежде он не видел в доме незнакомцев — только соседей. И ладно бы какой-то путник или странствующий торговец — обычное дело, в гостином дворе таких много. Но ведьма…

Бабка сразу окрестила незнакомку: ведьма, — говорит, — даром, что огонь погасила, она же его и зажгла.

Только ей никто не поверил. Бабке вообще никто не верил, кроме Ваника: слишком тёмные у неё были истории, слишком необычные. В каждой — злодеи, каким нет места под солнцем. В каждой — магия, страшная и жестокая. В каждой — предательство и обман.

Когда незнакомка шумно вздохнула, Ваник испугался и захлопнул дверь. Отступил на пару шагов и прислушался — вдруг проснулась? В комнате было так же тихо, как раньше. Но тревожные мысли стали ярче, и сердце колотилось быстрее.

С заходом лун на деревню спустилась тьма…

***

Бабка всю ночь проспала на печи, будто мирские дела её не донимали. С первыми петухами она сходила к колодцу, принесла в дом воды и взялась готовить завтрак. Старые руки не слушались: нож криво лежал в ладони, дрожал и резал наискосок.

Мара пришла домой поздно — почти под утро. Разделась и свалилась без сил. За ночь разобрали все завалы, достали погибших, расселили выживших. Сделали всю чёрную работу, но впереди ещё большой труд: прощаться, хоронить и жить дальше.

Ваник спал на полу перед дверью в комнату незнакомки. Сторожил он её что ли? Смелый мальчик растёт, решительный. Дай Бог, чтобы в жизни ему никогда не пригодилось ни то, ни другое.

Когда горели дома, Бабка вспомнила свою деревню: ведьму, спустившуюся по раскисшей дороге из замка Урлиха, чёрное безлунное небо и падающие звёзды. Дома горели, как сухие щепки. Вспыхивали и рассыпались прахом.

Но та ведьма походила на чудовище: огромная пасть с чёрным гнилым языком беззвучно хватала воздух, мёртвые глаза смотрели в пустоту, а длинный шрам поперёк горла сочился старой кровью. За всю жизнь Бабка не нашла в себе сил забыть тот кошмар, а теперь он повторяется.

Только ведьма не та, другая ведьма…

Рука дрогнула, и лезвие задело палец: на сухой пожелтевшей коже проступила кровь.

***

Ивет проснулась, когда по избе разнёсся яркий запах жареной картошки. Есть не хотелось, но какие-то далёкие воспоминания о прежней жизни всегда пробуждались от таких мелочей: тёплое прикосновение солнечных лучей, мягкая перина, сладкая родниковая вода.

В комнате она была одна, и заметила, что здесь давно никто не живёт. Кровать стояла вдоль стены, ногами к окну. Под окном — стул, на стуле — стакан с водой. У изголовья расположился пахучий шкаф из сосны. Ивет заглянула внутрь, но ничего там не нашла.

Разлив воду на пол, она взглянула на своё отражение в луже. На перепачканное сажей лицо, на волосы, слипшиеся от грязи. Если бы можно было взмахнуть рукой и опять стать красивой… Но тогда пришлось бы сбежать тайком, чтобы никто не обвинил в колдовстве.

Ивет смочила руки водой, стёрла грязь с лица и вышла из комнаты. Где-то недалеко звучали голоса, и девушка решила идти к ним. Тем более, запах еды отчётливее слышался именно в той стороне.

Вся семья собралась за столом: Ваник задумчиво смотрел в тарелку, перекатывая вилкой сваренное вкрутую яйцо, Мара пила чай, откинувшись на спинку стула, а бабка объедала кость, оттопырив перемотанный тряпкой палец. Первым гостью заметил Ваник. Он отстранился и замер, избегая смотреть на неё, будто от этого с ним могло случиться что-то недоброе.

Затем Мара, — она быстро поднялась, и указала гостье на место возле бабки.

— Доброго дня, — кивнула Мара. — С вами всё хорошо, как вы себя чувствуете?

— Спасибо, меня немного тошнит, но в остальном всё в порядке, — улыбнулась Ивет.

— Это от голода, — заключила бабка, — садись, поешь вместе с нами.

— Нет-нет, я сейчас не могу, — отказалась девушка. — Можно мне стакан воды? Тот, что стоял в комнате, я уронила, воду разлила.

— Ничего, я уберу, — Мара взяла тряпку, — Ваник, налей гостье воды.

— А как тебя зовут, деточка? — спросила бабка, когда Мара вышла из кухни.

— Иванка.

Бабку она узнала сразу, как только вошла в деревню: по запаху гари, по волнам старого проклятья. И теперь, когда они сидели рядом, почти касаясь друг друга руками, Ивет вспомнила тот самый дом на краю деревни, в который вошла, чтобы завершить ритуал.

Когда всё вокруг горело и уносилось в небо столбами чёрного густого дыма, остался всего один дом — маленький, огороженный низким забором. Ивет шла к нему, и ничто не преграждало ей путь: сам собой повалился забор, распахнулась дверь. В доме было тепло и очень тихо.

Ивет прислушалась, — в подвале стучало три сердца: женское — с любовью, страхом и молитвой; мужское — с гневом и отчаяньем; и детское — смирное, обманутое голосом матери.

— Поднимайтесь, — велела Ивет. — Или я похороню вас в этом подвале.

Люк распахнулся, ведьма заглянула вниз и протянула руки:

— Дай мне девочку.

— Нет, прошу вас, оставьте её, — взмолилась мать.

Отец подался вперёд и замахнулся топором. Глаза Ивет вспыхнули бледным желтым светом, и мужчина исчез, рассыпавшись мелкой серой пылью. Женщина взвыла, в ужасе отступая от кучи пепла, оставшейся в том месте, где только что был её муж, а ведьма, тем временем, схватила девочку и выдернула её из объятий матери.

Люк закрылся и исчез. Только сдавленный глухой крик из-под пола напоминал о существовании подвала.

— Гнилое это место, — говорила Ивет, усаживая девочку на деревянный стул. — Не дом, а вся деревня. Сколько тебе лет? — она заглянула в глаза ребёнка и не увидела в них ничего, кроме страха. — Я знаю, что всего пять. Но ты смелая, не плачешь.

С улицы в дом заходил едкий запах пожара, серое облако дыма ползло по потолку, клубилось и оседало пеплом на мебели и стенах. Ведьма смотрела в глаза девочки и чувствовала, как проклятье прорастает в её сердце.

— Мать твоя умна, скрыла ребёнка. А я — дура, пришла к князю с животом, — Ивет провела рукой по шраму на горле. — Он решил так от меня отделаться — по-простому. Бросил солдатам на растерзание, — широкая пасть оскалилась, прижав острыми зубами кончик чёрного языка. — У тебя глаза князя. Не будет добра в твоей жизни.

А потом Ивет ушла, оставив девочку с запертой в подвале матерью, и никогда больше её не искала. Бродила по княжеству, останавливаясь в разных деревнях на день или два, но чаще — жила в лесу или на болотах, подальше от людей.

Но, вместе с запахом гари, вместе с запахом княжьей крови ведьму накрыла волна гнева. Открылись старые раны, выползли на волю заключённые прежде демоны. Ивет преобразилась вновь, и вновь вокруг неё горели дома, горели люди… Месть свершённая прежде, должна была свершиться ещё раз.

***

Бабка сидела рядом с гостьей, и украдкой поглядывала на её грязное платье. И как в нём можно ходить в такую погоду? Дни становились холодными, дождливыми, а по ночам и вовсе окоченеть можно.

Подвинув девушке тарелку с картошкой, бабка кивнула:

— Ешь, не стесняйся.

— Спасибо, я не могу, — отказалась Ивет.

— Ешь, говорю, не обижай старуху. Я сама готовила, даже палец порезала, — Бабка размотала повязку и показала гостье рану с запёкшейся кровью.

Ивет втянула ноздрями воздух и вновь чуть не потеряла над собой контроль.

— Ваник, поди мамке помоги, — велела Бабка.

Мальчик смерил гостью робким взглядом и тенью скользнул за дверь.

— Чего ты сюда пришла, дурная? Неужто покоя тебе нет на этом свете?

Ивет молча смотрела на бабку, пальцы плотно прижались к ладоням, а дыхание стало тихим и редким, будто девушка затаилась — скрылась от дикого зверя.

— Теперь я тебя узнала, окаянная, — шёпотом говорила бабка. — Тебя и твою бесовскую магию. Неужто за мной пришла?

— Нет, — процедила Ивет.

— Зачем тогда? Зачем горе нам принесла, зачем столько людей погубила?

— Не было на то моей воли, — призналась Ивет. — Князя учуяла, разозлилась. Как тогда. Всему миру воздать хотела.

— Не смогла? — бабка пристально всмотрелась в лицо ведьмы и в голубых глазах разглядела то же, что много лет назад видела в глазах чудовища — боль и смятение.

— Внука твоего почуяла, — вдруг громко сказала Ивет.

— Ваник, — позвала бабка, — иди сюда, не подслушивай.

Мальчик вошёл в кухню, крепко сжимая в руках деревянный меч, который сам вырезал из кривой дубовой ветки этим летом.

— Защитник растёт, — улыбнулась бабка. — Внука, говоришь, почуяла? — вновь обратилась она к ведьме. — Внука я тебе не отдам.

— Страшно мне стало за невинную душу. Горько. Пропадёт.

— Бабушка, она ведьма? — вмешался в разговор Ваник.

— Ага, — бабка кивнула и погладила мальчика по спине. — Умный мальчик растёт, смелый.

***

Мара опустилась на колени и поднесла тряпку к луже, но тут же одёрнула руку: по краю воды взялась тонкая ледяная кромка, а из отражения мёртвыми глазами на женщину смотрело чудовище.

Холодная волна прокатилась по телу, дыхание стало медленным и тяжёлым. Горло сковал болезненный спазм, и вместо крика из него вырывался, только мокрый прерывистый хрип. Сердце Мары ухнуло и замерло. Тело обмякло и упало в лужу.

***

Ваник сел напротив ведьмы и положил деревянный меч на колени. Бабушка смотрела на него с любовью и даже с обожанием, улыбаясь мягко и тепло, словно этой улыбкой она могла оградить его от всего зла, которое только может быть.

— Внука я тебе не отдам, — повторила она.

— Сам пойдёт, своей волей, — ответила Ивет. — Я носила сына под сердцем.

— Это не твой сын. Это сын моей дочери — Мары.

— Нет больше Мары, — Ивет разлила воду на стол и указала бабке на отражение.

— Боже, что ты наделала, окаянная! Не будет тебе покоя на этой земле…

— Не будет добра в твоей жизни, — напомнила Ивет.

Бабка привстала, оперлась рукой на край стола и замерла: на старой коже заблестели мелкие кристаллики льда. Ваник вскочил со стула и выставил вперёд деревянный меч. Руки его дрожали, и кривое лезвие ходило из стороны в сторону, покачиваясь и опускаясь всё ниже.

— Бабушка?! — Позвал Ваник.

Ведьма поднялась и подошла к бочке. Набрав воды в стакан, она поднесла его мальчику:

— Пей.

— Отойди от меня, — сквозь слёзы прокричал Ваник. — Прочь!

— Пей, я сказала! — велела Ивет, и руки Ваника сами потянулись к стакану.

***

— Как ты себя чувствуешь теперь? — спросила Ивет, когда в стакане кончилась вода.

— Хорошо, — кивнул Ваник. — Спасибо, мне так хотелось пить.

— Не за что, — улыбнулась ведьма. — А теперь пойдём, нам нельзя здесь долго оставаться.

— Угу, — Ваник убрал меч за пояс и подошёл к замёрзшему телу бабушки. — А она насовсем замёрзла?

— Нет, — улыбнулась Ивет, — летом оттает.