Кукольница Рата

Обыск в доме, казалось, не кончится никогда. Рата с покорным лицом, не поднимая на офицера прекрасных ореховых глаз, отвечала на вопросы. Она изредка поправляла дрожащей рукой тёмные разлетающиеся пряди — не успела покрыть платок, слишком быстро ворвался этот Шотс, потрясая бумагой с королевскими печатями. Огромный плечистый офицер топтал грязными сапогами недавно выстиранные половики, осматривал сундуки, разбрасывал вещи. «Нет бы, пахать или в кузне работать, имея такую силищу, а он в сыске жирует», — думала женщина. Все знали, что офицеры в своём зале общественной харчевни получают двойную порцию каши.

— Там что? Почему заперто? — Шотс остановился у неприметной двери.

«Последняя. Неужели доносчик обманул? Сорвалась желанная награда. Стребовать что ли с Вита компенсацию за ложную наводку? — вихрем пронеслось в его мозгу, — хотя, что с этих голодранцев возьмёшь! Нет, нельзя, в другой раз промолчат».

— Игрушки, господин офицер. — Рата торопливо открывала замок. — Шью игрушки.

— Разрешение есть? — Шотс толкнул скрипучую дверь, освятил фонарём затхлую комнатку с низким потолком, заваленную пузатыми куклами в цветастых платьицах.

— Вот. Посмотрите, господин офицер, — супруг Раты, приземистый, сутулый, но всё ещё красивый Огун протягивал обветшалый лист, на котором еле просматривлась подпись губернатора и печать королевской канцелярии.

— Надо обновить, срок истекает через два месяца, и не разглядишь тут ничего! — изучал бумагу Шотс.

— Мы подали прошение, — тихо сказала Рата.

Офицер шагнул в кладовку, носком сапога поворочал сваленных на полу кукол.

— Ладно. Осмотр закончен. Ставь метку, хозяин. — Шотс на ходу достал из-за обшлага ордер, приложил его к стене и нанес перстнем черту в графе «Результаты обыска: Чисто».

Огун с готовностью прижал к бумаге свой перстень в знак согласия.

Заперев входную дверь за непрошеным гостем, он порывисто обнял жену и выдохнул:

— Обошлось на этот раз.

Офицер, спускаясь по ступенькам крыльца, поманил пальцем подобострастно сгорбленного доносчика Вита.

— Обманул, негодный раб!

— Не нашли? — выпучил глаза тот.

— Пусто. — Шотс положил огромную ладонь на плечо мужичка, отчего тот ещё больше присел.

— Не может быть! Я видел, как старая Ганна шепталась с кукольницей Ратой на этом самом крыльце. Уговаривала: внучка, дескать, больна. Потом я к дому старухи пролез, из окна аромат гречневой каши учуял, чуть слюной не захлебнулся.

— Да за гречиху сразу смертная казнь! Никто не решится крупинку утаить! У тебя, дружище, от голодухи галлюцинации начались, — расхохотался Шотс.

— Какая крупа! — показал раскрытые ладони доносчик, — про неё и мыслей не было. Я ж объяснял, куклы волшебные у неё! У Ратки этой!

— Бредишь?

— Я так подумал скудным умом своим, ежели король запретил съестные припасы дома держать, то и волшебством нельзя пищу готовить.

— Игрушки, говоришь… — Шотс вернулся к двери и загромыхал кулаком по крепким плохо струганным доскам. — Открывай, Огун! Обыск.

За дверью угадывалось шевеление и приглушённая речь.

— Открывай! Именем короля!

— Ордер есть у вас? — басок Огуна.

— Ты же видел его! Открывай!

— Тот обыск закончен, господин Шотс, новый ордер есть у вас?

— Проклятье! До чего упрямый. Я только хотел куклу купить у твоей жены. Даже три! Слышишь?

— Я принесу вам завтра, господин офицер, — мелодично сказала из-за двери Рата, — выберу лучших, не сомневайтесь.

— Ну, смотри! Утром. — Шотс обернулся к Виту, — проверим, что за колдовские куклы она шьёт.

***

Кто-то донёс. Рата не хотела думать на соседей, хотя они должны бы первыми догадаться, чем занимаются они с мужем. Но люди, которые пользуются игрушками, покупая кукол у старого Чифта, не лишат поддержки собственных детей за жалкую подачку от сыска.

— Мы должны прекратить, — шепнула мужу Рата, прислушиваясь к тому, что происходило на крыльце, — нас поймают.

— Я поговорю с Чифтом, — склонился к её уху Огун.

Когда они убедились, что офицер ушёл, Рата бросилась к сундуку с принадлежностями для рукоделья. За ночь надо пошить кукол для Шотса. Супруг вылез через окно в кухне. Наблюдающие за крыльцом не должны увидеть его. Узким проулком, дурно пахнущим из-за выплёскиваемых туда помоев, пробрался на площадь, где стоял неказистый дом Чифта, лепясь к зданию школы на её заднем дворе. На стук долго не отвечали, наконец, приоткрылась дверь, и в щёлочку выглянул хозяин, показав часть лица с желтоватой обвисшей кожей.

— Чего тебе, Огун?

— Дело срочное, отвори.

— Просил, не ходить, — сердясь, шептал старик, но всё-таки впустил нежданного гостя в дом.

Они разговаривали в полутьме сеней. Чифт выслушал не перебивая, молчал, кряхтя и почёсываясь. Когда Огун начал терять терпение, заговорил.

— К себе не возьму. Сам знаешь, если что, ко мне первому придут.

— Кому везти тогда?

— В лес вези.

Огун отшатнулся, чуть не опрокинув наполненную чем-то вязким бочку. Мысль, что можно избавиться, выкинув или испортив, тайно собранный и тщательно скрываемый запрещённый груз, была дикостью.

— Как же так, Чифт? Из одного страха обречём на смерть тех, кому могли помочь?

— Ты говорил, офицер видел кукол Раты. Если бы не это, — покачал головой старик.

Огун не по выражению лица, но по голосу понял, как Чифт огорчён.

— Если бы не это, — повторил старик, — сказали бы людям, где искать, теперь же следует всё уничтожить.

Не обращая внимания на реакцию гостя, Чифт строго приказывал:

— Я подгоню телегу к тому окну, что в проулке, когда стемнеет. Ты и мои сыновья перегрузите кукол туда. Отвезёшь на тухлое болото и скинешь в топь.

Огун шёл домой, шатаясь как пьяный. Он вовсе не думал о страшном месте, куда его направляют, хотя ни один разумный человек не поедет к тухлому болоту, тем более ночью, когда его обитатели выбираются наружу. Мужчина вспоминал, как они рисковали, как много работали, чтобы помочь нуждающимся, а теперь всё пойдёт прахом.

Когда он вернулся домой, Рата заканчивала первую куклу. Не отрываясь от шитья, сказала замершему в дверях мужу:

— Вымой сапоги, весь дом пропахнет.

Прежде всего женщина беспокоилась за кукол, которые и так имели несвежий дух, а ведь предназначались они детям.

— Всё пропало, Рата. Не важно, чем воняют игрушки. Чифт не возьмёт их себе. Никто не возьмёт. Ночью повезу в лес.

Огун не сказал про болото, не хотел огорчать жену. Она не повернула головы, завязала узел, откусила нитку и поставила куклу перед собой на стол, любуясь ею в неровном свете керосиновой лампы.

— Не огорчайся, любимый, те, кто скрывается в лесу, найдут их там. — Рата взяла раскроенную ткань, привычно сложила части нужным образом.

— Что в ней? — испугался Огун, нащупав в готовой игрушке привычные крупинки, — с ума сошла? Думаешь, он не догадается вспороть ей тело?

— Речной песок. У меня был запас для такого случая. На три куклы хватит.

— Это, скорее мелкие камушки.

— Да. Нельзя набивать одной ветошью, вдруг Шотс заметит, что игрушки легче тех в кладовке.

— Ладно, темнеет. Пойду таскать ближе к кухне. Скоро Чифт приедет.

Пока Огун заталкивал игрушки в мешки и переносил их, Рата закончила вторую куклу. Она слышала, как муж говорит с теми, кто подъехал на телеге, но не показалась из своего угла, не по силам видеть, как мужчины избавляются от того, что могло бы спасти жизнь не одному ребёнку.

— Идите домой, — сказал Огун двум бородатым мужикам, сыновьям Чифта, после того как они втроём погрузили меши, — я один отвезу. Утром телега будет во дворе.

Его не слышали. Старший из братьев Кост пригладил пятернёй всклокоченные чёрные волосы и уселся впереди, собираясь править. Трут, рыжий в их мать, запрыгнул прямо на мешки и указал Огуну место рядом.

— Парни, — настаивал тот, — охота вам таскаться в такую даль. Я один справлюсь.

Он задумал сгрузить мешки не в топь, как велел Чифт, а на берег болота. Если не люди, так хоть белки, мыши да птицы найдут себе пищу.

— Садись, — недовольно сказал Кост, не оборачиваясь, — чего медлишь? Не ровен час, пойдёт кто.

— Да кто ж пойдёт в такую темень, — возразил Огун, устраиваясь на мешках.

Ехали молча. Дорога дальняя, неплохо бы завести беседу, но Огун огорчился, не убедив братьев, а те, видно, не из болтливых. Рыжий напевал себе под нос что-то однообразное. Кост время от времени просил его заткнуться. Когда заехали в лес, Огун столкнул один из мешков с телеги в сторону. Спутники не увидели. Трут лежал, лицом к звёздному небу и, возможно, задремал, Кост не оглядывался, понукая лошадку, когда та переходила на шаг. Огун осмелел и сбросил один за другим все крайние мешки, может и не заметят. А если заметят, не убьют же они его!

Он ошибся. Именно за тем и послал Чифт сыновей в лес, чтобы прикончить мужа кукольницы. Добравшись незадолго до рассвета в назначенное место, Кост и Трут, не слушая уговоров, перенесли оставшиеся мешки к болоту, потом развернули телегу и когда Огун, тяжело вздыхая, подошёл к ней, Кост сшиб его сзади ударом дубины по голове. Мужчина упал ничком. Братья убедились, что он не дышит, и поторопились прочь.

Лошадь бежала споро. Телега легче, и дорога вела к дому. Убийцы сидели рядом, устремив невидящие глаза вперёд. На обочине то там, то сям лежали развязавшиеся мешки, а выпавшие из них куклы таращили круглые глаза и кривили улыбкой нитяные рты.

— Что? — спросил Чифт, когда уставшие сыновья ввалились в сени.

— Готов.

— Рата?

— Её нет дома.

Старик замахнулся на рыжего, который сказал это весело.

— Я что приказывал? Удавить её, а дом поджечь!

— Зачем поджигать, отец? — Кост подтолкнул младшего брата в комнату, опасаясь, что его ухмылки окончательно разозлят Чифта, — кукол нет, а огонь может перекинуться, и заполыхает вся улица.

— Не твоя забота. Потушили бы, зато подумали, что Рата угорела. А теперь чего? Если разболтает кому, что мы знали, каких кукол продаём, не отопрёмся.

— Отопрёмся, — выглянул из комнаты рыжий.

Кост пригрозил ему кулаком и сказал отцу:

— Пойду, покараулю Ратку около дома.

Напрасно он дожидался. Кукольница сидела в подвале сыска. Сыновья Чифта ещё не вернулись, когда она, утомлённая бессонной ночью пришла к Шотсу. Офицер взял кукол и, не предлагая денег за работу, стал вертеть игрушки, стараясь понять, что в них волшебного.

— Заговор надо знать? — спросил он потупившуюся Рату.

— Какой заговор, господин офицер? — удивилась женщина.

Шотс мял куклу, крутил ей голову, ручки, но ничего не происходило.

— Фальшивку подсунула! — возмутился он и, заметив испуг в глазах Раты, вскочил с места, — а я вот сейчас в твоём дому погляжу на других! Эй! Кто-нибудь! отведите подозреваемую в подвал.

Он не нашёл игрушек в доме, пропал и Огун, всё это подозрительно. Обозлённый Шотс держал Рату в темнице, требовал объяснить, как волшебные куклы готовят еду. Женщину морили голодом, в надежде, что она «прикажет» кукле накормить её, воды давали мало.

Рата беспокоилась о муже, который, по словам Шотса, не вернулся домой, умоляла отпустить её. Тщетно. Что она могла рассказать? Какие секреты? Если раскрыть обман, признаться, что вместо песка в игрушке должна быть крупа, то смерть грозит не только ей, Чифту, Огуну и многим, кто покупал у Чифта кукол, но и тем, кто, рискуя, утаивал часть урожая и продавал ей крупу для игрушек. Твердила, что куклы не волшебные, годятся лишь для забавы. Шотс не верил.

***

Огун открыл глаза и увидел себя в просторной светлой комнате. Ничего не болело, в теле непривычная лёгкость, в то же время мужчина чувствовал в себе недюжинную силу: вот, шевельнёт сейчас пальцем и всё вокруг рухнет в то же мгновение. Огун, как ни странно, не лежал, а стоял перед двумя сидящими в креслах женщинами. Одна была рыжеволоса, вторая чёрная. «Как сыновья Чифта», — подумал Огун. Лица у обеих землистого цвета, а глаза, как угли. Кресла, на которых они восседали, можно бы назвать двойным троном, если бы не оформление в виде коряги, странное, но изящное.

— Ну что, красавчик, — смеясь заговорила рыжая, — тебе лучше?

— Кто вы?

— Он ещё и вопросы задаёт, каков нахал! Ты слышала, мамуля?

В другое время Огун удивился бы, ни одна из дам не выглядела старше, скорее их можно принять за сестёр, но сейчас ему не до наблюдений.

— Где я?

— Не хочешь узнать, что с тобой? — сказала чёрная таким голосом, что мороз должен бы пробежать по коже, но Огун ничего не чувствовал.

— Что же?

— Тебя уби-ха-ха-а-ли, — захохотала рыжая, подскакивая на своём пеньке, — у-би-ли.

— Кто? Как? — мужчина отшатнулся, ощупал себя, не веря ей.

— Тебе лучше знать, с кем ты приехал на болото. Скажи спасибо, я вовремя нашла твой труп.

— Ты меня вылечила?

— Ха-ха-ха! Он глупец!

— Прекрати! Угомонись, говорю тебе, — строго велела ей мать и обратилась к Огуну, — Я лимнада Вархинья, моя дочь — Гмена. Как твоё имя?

Он назвал себя.

— Ты мёртв, Огун. Здесь ты можешь находиться сколько угодно, нам нужны работники. А там, — она указала наверх, — только три дня. Есть у тебя незаконченные дела?

— Я бы хотел проведать жену, — он помялся, потом договорил, — предупредить, чтобы не доверяла Чифту.

— Любишь её?

— Да, — твёрдо сказал Огун, но тут же понял, что никаких чувств не осталось в сердце.

— Странно, — Вархинья, задумавшись, чуть притушила огонь в глазах.

Стало заметно, что они чернее золы, а не красные, как сначала казалось.

— Обычно люди после смерти забывают тех, кого любили, — она повернулась к дочери, — ты, проказница, что-то лишнее наколдовала?

— Мамуля, честное слово, всё делала, как учили!

— Ладно. — Вархинья снова засверкала пламенем, обернувшись к Огуну, — я отпущу тебя на три дня, но ты должен заплатить.

— Чем?

— Приведи сюда жену. Что она умеет?

— Рата шьёт кукол.

— Мне нужны игрушки! — захлопала в ладоши Гмена.

— Приведи свою Рату к нам. Здесь ей будет лучше, чем среди людей. Вдовам нелегко. И помни! Если ты задержишься дольше или не заплатишь, отправишься в землю! — она ткнула рукой в пол, — и уже никто не вернёт тебя сюда.

— Я согласен, — наклонил голову Огун.

***

Кост и Трут по очереди караулили Рату около дома. Они видели, как сюда приходил офицер сыска, и подумали, что он тоже ищет кукольницу. Чифт велел глаз не сводить с её дома, они должны первыми найти беглянку. Но дождались они не Рату, а её мужа. Трут, что дежурил в этот вечер, остолбенел, не веря своим глазам — Огун шёл по улице прямо к нему. Трясущейся рукой рыжий вытащил нож из голенища и спрятал его за спиной. Воспользоваться не успел. Муж кукольницы быстрым рывком взял Трута за горло, приподнял словно пушинку, а другой рукой перехватил и сжал кисть, отчего оружие выпало из слабеющих пальцев.

— Это не я, — хрипел висящий в воздухе Трут, — Кост ударил тебя…

— Где Рата?

— Не знаю…

Огун встряхнул его.

— Не знаю, — теряя сознание, сипел рыжий, — не было с тех пор как мы вернулись из леса…

Огун сдавил горло жертвы так, что глаза его закатились. Бросил безжизненное тело как тряпичную куклу и пошёл к дому Чифта. Там ужинали. Услышав грохот, Кост вышел в сени.

— Кого нелёгкая принесла?

Он не собирался открывать, но дверь слетела с петель от мощного удара. В тот же миг перед Костом возник Огун.

— Ты мёртв! Мертвец! Уйди, нечистый! — холодея внутренностями, Кост прижался к стене и вращал глазами.

Он ничего не успел предпринять, даже подумать не успел, получил удар в лицо и сполз на дощатый пол. Следующим был Чифт, который выглянул проверить, что происходит в сенях.

— Где Рата? — Огун заломил старику руку, схватил за волосы, запрокинул голову.

— Шотс её искал. Наверное, в темнице твоя жена, — Чифт сказал первое, что пришло на ум, стараясь выиграть время, — отпусти, мне больно.

Огун рассмеялся точно так, как на болоте смеялась рыжая болотная нимфа, и спросил, сворачивая старику шею:

— Другим не больно?

Бросил Чифта на тело его сына и вышел.

Караульный заметил странного человека издали. Тот шёл, не видя ничего вокруг, будто глаза его были приклеены к точке, куда направлялся. Парень не из робких. Он вытащил короткий меч из ножен, другой рукой нащупал рукоять подвешенного к поясу кинжала.

— Стой! — крикнул он, — нельзя без пропуска.

Его слова не возымели действия, также как удар меча, который пришёлся в живот нарушителя, но не нанёс раны. Вернее, лезвие проткнуло плоть и вышло, не оставив кровавого следа. После того, как меч был выбит из руки, охранник защищался кинжалом, но нечеловеческая сила отбросила его в сторону, и он затих, повредив голову неудачно подвернувшимся булыжником.

Разметав всех, кто встретился на пути, Огун спустился в подвал. Ни один замок не выдерживал его удара, прутья решёток гнулись как ветки ивы.

— Рата! — крикнул он в темноту.

У жены не было сил ответить, она лишь приподняла голову, услышав родной голос. Огун заметил движение, подошёл, поднял жену на руки. У выхода путь ему преградил Шотс.

— Не спеши, тебе не уйти. Сдайся, парень, или он умрёт. — Остриё меча упиралось в спину Раты.

Удар ноги в низ живота заставил офицера замолчать. Присевший у стены, поскуливающий Шотс уже не смог никого остановить — ни подчинённых, которые разбегались шустро как тараканы, ни узников, что брели, цепляясь друг за друга, ни злодея с его ношей.

В городе Огун не задержался. Он шёл, не останавливаясь, пока не скрылись из виду последние постройки. Ненадолго присел у родника. Ему не требовался отдых, ждал, когда жена утолит жажду. Рата пила, умывалась, снова пила, поливала из ладоней на шею, грудь, волосы, опять пила. Лицо женщины посвежело, но идти она по-прежнему не могла. Муж, не говоря ни слова, поднял её и понёс к лесу. Она тоже молчала. Боялась. Теперешний Огун не тот, которого знала и любила. В нём нет тепла. Совсем.

Не возражала, когда он положил её у ручья и оставил. Она не думала, вернётся или нет. Всматривалась в клочок неба между верхушками елей, слушала стрекотанье и жужжанье насекомых, вдыхала аромат хвои и трав. Огун вернулся. Положил рядом с ней мешок с куклами и, уходя, сказал:

— Прощай, Рата. Забудь меня.

Она забыла. Его слова не были обычными. Они сбылись.

Через два дня Рату нашли те, что скрывались в лесу. Сначала они обнаружили мешки, которые Огун сбрасывал по дороге к болоту, потом последний и рядом с ним обессилевшую кукольницу. Люди принесли её в свои землянки, выходили.

О том, что в куклах спрятаны семена, Рата сказала им. Следующей весной посеяли гречиху, чечевицу, горох. С каждым годом жизнь лесного народа вдали от города и жадного короля становилась легче, а день, когда Рату нашли у ручья, стали отмечать как праздничный — день кукольницы Раты.