Конец пути

Солнце заливало долину нестерпимым светом. Амир остановился, смахнул капельки пота со лба, прикрыв рукой глаза, огляделся. Впереди еще один перевал, а там эльфийский лес сменится черным древостоем. Он шел уже три дня, с редкими недолгими остановками, сверяя направление с картой, нарисованной от руки. Накостылять бы этому художнику косорукому. Ни точного масштаба, ни внятного рельефа… Амир уже преодолел сто двадцать километров, сколько еще — непонятно. Одежда пропахла потом и дымом, пропиталась росой, туманом и кровью, покрылась пятнами въевшейся пыли. Ноги гудели и подрагивали от усталости, предательски слабея в самый неподходящий момент. Но отдыхать нельзя. Стоит расслабиться, дать организму поблажку, и он взбунтуется. Только короткая передышка, и снова вперед. С собой Амир взял лишь флягу вина, краюху хлеба, сушеные ягоды вики, охотничий нож, фонарь, да лук со стрелами. Местность полна разной дичи, родников и речушек. Скорее можно самому стать обедом, чем умереть от голода или жажды.. Подстреленный заяц и пара куропаток за время пути — вполне достаточно Он мог бы воспользоваться лошадью, но Рагда помогает только тем, кто добрался до нее пешим. И не всем подряд, а кого сочтет достойным. Среди людей мало кто мог сравниться с Амиром по силе и ловкости. Но с нелюдями не знаешь, чего ожидать.

Амир поднял голову, вглядываясь в очертание горного хребта и нахмурился. С юга надвигалась туча. Вот только дождя ему сейчас и не хватало. Вряд ли до его начала он успеет преодолеть перевал. Но поспешить все равно надо. Склон был довольно пологим вначале, каменистым, поросшим частым кустарником. Есть за что уцепиться и ногам опора, но если пойдет дождь — все изменится. Амир почти бегом взобрался на несколько метров и стал карабкаться выше — теперь осторожнее, распределяя вес тела и проверяя прочность каменных выступов. На ломоту в мышцах он уже не обращал внимания, только пораненные за время переходов пальцы саднили, не успевая покрываться корочкой, и ветер холодил содранную кожу. С левой стороны посыпались мелкие камни, звонко щелкая друг о друга. Амир посмотрел вверх. На гребне хребта сидела химера. Наклонив рогатую голову набок, с любопытством разглядывала человека, словно букашку, заползшую в ее владения. Совсем молодая, размером с волка, скорее всего, даже огнем плеваться еще не умеет. Но зубы уже отрастила — острые, как кинжалы. Че-е-еррт! Хлопанье крыльев приближалось, становясь оглушительным. Амир вжался, распластался на поверхности, потянулся за ножом.

Когти царапнули плечи, ухватили ткань рубахи, и мир перевернулся. Жесткий удар вышиб из легких воздух, камни впивались в тело, царапали, волны сыпучей земли вместе с клубами пыли неслись вслед. Наконец, безумное кувыркание приостановилось и он замер в скрюченной позе. Оглушенный, избитый, с трудом втягивающий воздух. Голова гудела, горы вращались. Амир протер глаза, чихнул и попробовал подняться — лодыжка отозвалась резкой болью, а летучая тварь сразу же набросилась, опрокинула на спину. Амир схватил верхнуюю челюсь химеры, изловчился, впихнул здоровую ногу в открытую пасть. Глубже, в глотку! Ударил ножом снизу в грудь, лезвие скользнуло вдоль кости. Химера взвыла, дернулась, пытаясь вырваться, когты рванули ткань, рассекая кожу на бедре. Но Амир не отпускал, подался за ней, ударил еще и еще раз, провернул нож в ране — пальцы соскользнули с рукояти, залитые склизкой кровью. Тело зверя наваливалось, билось в конвульсиях, крылья беспомощно поникли. Амир с трудом отодвинул отяжелевшую тушу, аккуратно вытащил из раскрытой пасти располосованную ногу. Обессилено раскинулся на земле, не в силах ни думать, ни чувствовать. Не хотелось шевелиться, ничего не хотелось. Сознание упускало реальность, уходя в прошлое. Лучистая улыбка, гордо вздернутый подбородок — Далайя.

Порыв ветра обсыпал земляной крошкой, усилил теплый запах крови, на лицо упали крупные капли дождя. Мучительно застонав, Амир сел, разорвал широкими полосками рубашку, сняв ботинок, туго замотал поврежденную голень и втиснул ногу обратно. Медленно встал на четвереньки, заставил себя подняться на ноги. Покачнулся, неловко взмахнув руками, бросил взгляд на мертвого зверя, сплюнул, поднял лицо к небу — теплая влага приятно заструилась по щекам и шее. Отыскав свой заплечный мешок, глотнул вина, съел ягоду вики. Подумав, забросил в рот еще одну. Сейчас это необходимо — притупить болевые ощущения, взбодрить организм, расплата придет потом. Полежит овощем дня два, ничего страшного.

Здравый смысл подсказывал, что хребет надо бы обойти, а не лезть снова в гору, рискуя сломать себе шею. Тем более, что дождь припустил вовсю, укрывая скользкой влагой склон. Но Амир не собирался терять столько времени. Бурча сквозь зубы боевую песню, он все лез и лез, оскальзываясь, упорно напрягая, казалось, уже донельзя вымотанное тело, оставляя за собой красные следы. Только бы добраться до леса — омыть и подлечить раны. Дождь иссяк, мокрые камни засверкали, преломляя солнечный свет. Взобравшись на вершину, Амир свалился навзничь, еле переводя дыхание. Холодный ветер трепал мокрые волосы, высушивая смешанную с потом влагу. Помогая себе ногами, Амир съехал вниз почти до самой середины, а остальной путь уже прополз на четвереньках. Еще немного…

Очнулся он под пологом леса на берегу мелкой речушки. Вокруг никого.

Сам сюда добрался или принес кто? Амир снял ботинки, размотал рваные полоски ткани — нога опухла и посинела. Ничего, когда он переродится, все это будет уже неважно. Если переродится. Сняв одежду, Амир залез в воду, глухо изрыгая проклятия — боль пробудилась с новой силой.

Среди толстых стволов многовековых буков, словно повторяя переливы струй, зазвенел радостный смех. Амир машинально двинул рукой к бедру и снова выругался. Идиот, нож на поясе оставил! Полупрозрачный женский силуэт метнулся от одного дерева к другому, слился с корой, как ни присматривайся — видишь только тень. Вот она встрепенулась и снова бесшумно пролетела зеленой дымкой, преломляя свет, мерцая и дразня. Слева, впереди, справа.

— Путник… путник… путник, — шелест листьев и звонкий смех со всех сторон… — Постой, не спеши. Иди ко мне… ко мне… ко мне.

Лесные девы. В сто раз хуже открытого врага. Одурманят, завлекут, заморочат — забудешь, кто ты есть.

Амир едва успел выбраться на берег — движение и шум затихли на мгновенье, потом резко приблизились — три туманно-зеленых всполоха бросились прямо в лицо. Амир отшатнулся, выхватил нож, резанул воздух. Мозг взорвал пронзительный визг и сразу за ним — истеричный хохот. Порыв ветра взъерошил волосы, зашумел в ушах. Перед глазами возникло лицо Далайи. Родное, любимое лицо, что вот уже полгода не покидавшее его ни на минуту, исказилось, ощерилось злобной ухмылкой, вперилось наглым, похотливым взглядом. Амир сдавил голову руками, отчаянно закричал:

— Сгинь, нечисть!

Далайя — его мечта, богиня, воплощение его грез. Манила, обещала, насмехалась и отталкивала, вновь влекла, дурманила, ласкала то пылко, то нежно, и опять гнала безжалостно. Ранила сердце, выворачивала душу. Вздыхала с сожалением: «Был бы ты гаймалом, тогда другое дело». А он станет! И тогда посмотрим, кто будет убегать, а кто догонять.

Тишина. Кажется, отстали. Амир прополоскал одежду, разложил на траве под солнцем, поковылял в гущу деревьев. Отыскав молодой ясень, ободрал кору, приложил свежим срезом к ранам. Ничего, до места он сумеет добраться. Облачившись в сырое, Амир отпил вина, сверился с картой и захромал дальше.

Вскоре светлый прозрачный лес сменился туманной глушью. Темные стволы теснились, высоко путались густыми кронами. Вот и старый пень, поросший сизым мхом. Говорят, чтобы попасть к Рагде, надо идти от этого пня строго на север. Порывшись в заплечном мешке, Амир положил в рот ещё одну сушеную ягоду. Осталось совсем немного. Старая колдунья должна ему помочь. А если откажется…

Нога соскользнула с торчащего корня, покрытого грязно-серой слизью. Звуки совсем пропали, и давящая тишина завладела сумрачным лесом. Каждый его шаг, хруст сломанной ветки, каждый вздох отдавался громким эхом. Казалось, даже мысли замедлили свой бег, вяло перетекая из одной в другую.

Пробираясь через сплетенные лианы, Амир содрал кожу на запястье, чертыхнулся. Вымерло тут все, что ли? Взгляд уткнулся в огромное дерево. Чтобы обхватить этот ствол, понадобиться человек семь — восемь. Похоже, то самое.

— Рагда! — крикнул он что есть силы. — Отзовись!

Он прокричал это три раза, и стал ждать, утомленно усевшись на мягкую лесную подстилку. Сил совсем не осталось. А что, если колдунья так и не появится? Сиди тут хоть до скончания века. Пусть он прирастет к этому дереву, но дождется ответа.

Сколько прошло минут или часов, он не знал. Склонив голову на грудь, то забывался прерывистым, беспокойным сном, то вскакивал, разбуженный воображаемым шумом. В очередной раз открыв глаза, Амир увидел перед собой мальчика лет шести. Он стоял совсем близко, и молча разглядывал юного путника.

— Как твое имя? — серьезно спросил мальчик, спрятав руки в обширные карманы светлого балахона, из-под которого выглядывали штанины, почти наполовину прикрывавшие босые ступни.

Амир растерянно огляделся по сторонам, не веря, что мальчик мог оказаться один в этой глуши.

— Чего озираешься? Мы тут одни. Ты звал Рагду, я пришел.

— Ты?! — Амир насмешливо оглядел мальчишку, недоверчиво качая головой.

— Вы, люди, привыкли доверять лишь тому, что видите и можете пощупать, — голос Рагды неожиданно наполнился силой и, казалось, зазвучал у Амира внутри. — Но видимое не всегда отражает реальность. Знаю, зачем пришел. Уверен ли ты в своем желании?

— Уверен, — тихо, но твердо ответил Амир, разглядев в лице мальчишки недетскую властность.

— А цену знаешь?

Амир нерешительно посмотрел на мальчика, порылся в мешке, достал ожерелье. С редкими драгоценными камнями, искусной огранки, передаваемое по наследству. Всю дорогу мысленно просил прощения у матери. Взял без спросу. Заплатить больше нечем, а без Далайи ему не жить.

Мальчик принял украшение, повертел в руках.

— Подойдет. Но это оплата. А цена — ты проживешь меньше, чем смог бы человеком. Твои кости будут болеть каждое полнолуние. И обратная трансформация невозможна. Навсегда останешься гаймалом. Ты готов?

— Да, — все тот же твердый ответ.

— Твое имя?

— Амир.

Рагда обошел вокруг дерева, приклеил к коре лепешку из глины. Вытащил из одного кармана склянку с прозрачной жидкостью, из другого такую же — с золотисто-желтой.

— Когда я уйду, выпьешь эту, — протянул прозрачную. — А когда упадет этот кусок глины — эту.

Амир принял вторую склянку и кивнул.

— Хорошо. Благодарю тебя, Рагда.

Мальчик, не говоря больше ни слова, отвернулся и пошел прочь. Амир смотрел ему вслед со смешанным чувством легкого разочарования и странной опустошенности. Готовился к допросу, может быть, к испытаниям, или хотя бы к насмешкам и поучениям. Не удивился бы отказу. А тут. Вместо старой колдуньи, кем все считали Рагду, явился малолетний мальчишка и все сказал за него. Амир разжал ладонь, разглядывая колдовское зелье. Содержимое склянок слабо светилась изнутри, всего по одному глотку. И это все? Аккуратно вынув маленькую пробку, Амир опрокинул в рот прозрачную жидкость и поспешно зажал губы, чтобы не выплюнуть. Язык обожгло острой горечью. Сглотнув, он шумно выдохнул и удивился, что не увидел пламени. Что, если Рагда посмеялся над ним и решил превратить в дракона? Но жжение быстро прошло, разлившись по всему телу приятным теплом.

Лес все больше погружался в темноту. Амир бросил склянку, вытащил из мешка фонарь, направил свет на лепешку и стал ждать. Надо же, кусок глины прилепил, затейник. Тепло внутри усилилось, расползлось, доставая до кончиков пальцев, пробегая жаркими волнами по мышцам, огнем разгораясь в груди. Лепешка с глухим стуком ударилась о землю. Жидкость из второй склянки была терпкой, сладкой, как вино, и холодной, как только что растаявший снег. Амир прижался спиной к прохладной коре — внутри полыхал костер. Казалось, что еще немного, и из глаз посыпятся искры. Ничего, он вытерпит. Ради нее… Тело пронзила острая боль. Скорчившись у подножия дерева, Амир глубоко вдохнул, пытаясь воздухом хоть немного унять адское пламя, пожиравшее его внутренности. Кости и жилы выворачивались, ломались, горели, словно его бросили в жерло вулкана и одновременно под колеса поезда, а потом пытали каленым железом. Боль стала нестерпимой, пронзительной, всепоглощающей. Он растворился в ней, потерялся, сам стал тугим кричащим комком боли и страдания.

Непроглядная тьма медленно растворялась в жемчужно-сером, как бывает перед самым рассветом.

Молодой гаймал приоткрыл глаза, удивленно разглядывая все вокруг. Несмотря на едва просачивающийся свет, он видел четко и ясно. Поднявшись на ноги, отряхнулся, снял с себя обрывки одежды.Сознание еще помнило ту яростную бурю, что бесконечно долго терзала его, а тело уже наслаждалось свободой и мощью нового воплощения. Все его раны пропали без следа — оливково-коричневая кожа была гладкой и чистой, лишь местами покрыта широкими полосками короткой шерсти. В порыве безудержной радости Амир три раза обежал ствол. Он кричал, смеялся и плакал. Он смог, он сделал это! Далайя насмехалась, не верила. Теперь она увидит, поймет… удар кулака раскрошил кору. Одним рывком Амир запрыгнул на дерево, быстро взобрался на самую вершину.

На юго-востоке, за лесом, раскинулись обширные поля, а за ними, в розовом мареве рассвета — летнее поселение гаймалов. Сегодня заканчивалась неделя чествования Великого духа. Вокруг шатров догорали костры, далеко разнося дымный аромат высушенных цветков мальвы.

Расправив могучие крылья, Амир оттолкнулся от ветки, и ровно влился в воздушный поток.

Ветер подхватывал ликующую песню души. Казалось, он слышит ее возвышенную радость, нежный трепет, и оттого становится теплее.

Опустившись на землю в стороне от поселения, Амир осторожно пробирался сквозь густую растительность, прислушиваясь к ритму песни. Скоро можно было разобрать все звуки: отдельные голоса, смех, шорохи, шаги, шуршание крыльев. И запахи: потухшего костра, горячих лепешек, молодого вина и опаленных перьев. Он подобрался совсем близко, размышляя, отправиться к правителю, или сначала найти любимую.

Мысли оборвались, растаяли от ее приглушенного смеха. Такого знакомого, такого родного. Амир встрепенулся, зорко вглядываясь в тень за последним шатром.

Темными змеями вьются по земле косы, путаясь тугими кольцами в траве. Распластанные крылья беспомощно трепещут, тонкие руки обнимают, пылко притягивая ближе. Губы тихо шепчут, прерывисто вздыхают, тело выгибается в сладостной неге.

Амир упал на колени, стиснув зубы, ломал когти, царапая землю. Разве может сравниться боль превращения с этой душевной мукой? Когда невозможно дышать, когда глаза отказываются смотреть, затуманенные горькой слезой, а уши — слушать, наполненные вскипающей кровью, когда сердце сжимается, вот-вот готовое взорваться? Когда сама жизнь стремительно покидает твое тело…

Д а л а й я.

Двое вскочили и скрылись за пологом шатра, напуганные душераздирающим воплем — плачущим рыком раненого зверя.