Из Оттуда

Пульсовую колбу нашел Явь, за Южным Ухом, на отмели. В крупицах соли, мутная, она отражала белое и черное — небо и море.

— Яйцо, — прошептал Сон.

— Дурак? — Явь бросил корзину и вытер находку рукавом. Она тихо гудела холодная и, кажется, живая.

— Оно из Оттуда, — сказал Сон и посмотрел в небо, потом — на зубастые скалы и выше, где вился тонко дым, и над Сухим Гнездом, их маленькой деревней, носились чайки. «Оттуда» — не из Гнезда, «Оттуда» — с неба — иногда падали осколки, мертвые и громкие. Явь не видел; мать говорила.

— Брось. — Сон нахмурился.

Явь спрятал колбу в кулак и сказал:

— Ща ак вдарю!

Но Сон не слышал:

— Кусачее!

— Тих! — Явь огляделся; не таится ли кто в тени обрыва или в лодках на мели, а после произнес:

— Услышим Дымящее Горло, увидим Бездонное Эхо…

Сон отступил.

— Поймаем Энергосинхрон! — добавил Явь, и Сон замер.

Про Энергосинхрон, о его холодных щупальцах и ядовитых зубах, им рассказала тетка Радио, и с тех пор Сон видел его всюду, но чаще — в чулане под лестницей.

— Он из Оттуда, — поведала тетка, хитро улыбаясь, — Спускается в сумерках и тащит несносных мальчонок, глотает их целиком, ням-ням, сам — тьма, и каждая тьма, любая на острове, — он.

Тогда, в мерцании печного огня, лицо Сна вдруг поблекло. А позже ночью он разбудил Явя и прошептал:

— Там кто-то есть.

— Спи, — сказал Явь и отвернулся. Сквозь дремоту он слышал — тукнула дверь, и вразнобой пропели ступени. Он провалился в никуда, а проснулся — как из омута вынырнул — Сна рядом не было.

Он стоял у лестницы и смотрел в темноту кладовой.

— Пришли одной дорогой, уйдете разными, — иногда говорила тетка.

Сон родился мертвым, желтым, точно ком теста.

— Пирожок не вышел, — сказала Радио, мамина сестра и она же — деревенская знахарка, завернула его в покрывало и вынесла вон. Следом появился Явь, появился и заорал. Эхо ответило из предбанника.

Не эхо, Сон.

Той ночью, слепо глядя в нутро чулана, Сон будто вернулся в смерть.

— Эй, — позвал Явь. Брат моргнул и сказал:

— Энергосинхрон.

В каморке с балки свисали узловатые пальцы — коренья горчанки, ниже блики смотрели с бутылей косо, и корзины, большие и маленькие, показывали зады. Кто-то смеялся в глубине, за метлой.

— Капкан поставим, — сказал Явь.

Много ночей после капкан молчал, а сегодня они проснулись от крика. Спросонья Явь подумал — «Попался!». Но нет.

Орал отец. Потом мать:

— Я-а-а-авь! Явь! Иди сюда, олух!

Сейчас — на берегу — Сон стоял потерянный, но все еще в себе.

— Найдем Оттуда, — сказал Явь. — Застанем гада врасплох!

— Мож, безделица какая, а ты размечтался. — Услышал в ответ.

— Трусишь? — спросил.

Сон пожал плечами.

— Если это ключ, где замок?

Явь думал недолго:

— Спросим Ле. Он знает!

Старый Ле жил на свалке, среди свиста и голосов, сторожа пустые скорлупы, ржавые зубы и дырявые крылья — осколки Оттуда.

Ле упал с неба. Явь не видел; мать говорила.

— Мама нас убьет … — кажется, сказал Сон.

Явь уже бежал к Уху, и дальше — по тропинке, через поле, обрывая горох, тайными путями — сквозь лазейку в заборе, и потом по илистым камням, моча пятки в холодном ручье.

— Корзину забыли! — крикнул Сон. Явь махнул рукой и рассмеялся. В ладони кольнуло, как, бывает, колет камешек в башмаке.

Они спустились в низину, по каменным ступеням прямиком в открытую гнилую пасть. Уже издалека Явь видел флаг — желтый язык лизал облака.

Пахло ржой, золой и землей.

В руке кольнуло снова, острее.

Из тумана прыгнул Нос.

— Фу, свои! — отмахнулся Явь. Нос коснулся руки и понесся за ними, лая и загребая хвостом-веслом.

— Эй! — заорал Сон, и эхо окликнуло из закоулка, от дома Ле. Они нырнули под ивы и, наконец, остановились — красные, жадно глотая дымку.

Сон открыл люк и впустил в жилище старика свет, туман и пса.

Ле сидел в кресле у печи, открыв беззубый рот. Похожий на сухое дерево, он будто пророс из подвала, впился в дом корнями и корни эти глубоко, крыша осядет, состарится Явь, остров проглотит Свалку, проглотит и перемелет, а Ле все еще будет здесь.

В черном котелке кипело, выливаясь и капая на угли.

— Ле, — робко позвал Сон.

— Помер что ль? — спросил Явь. Нос обнюхал цветастый коврик, сунулся в помойное ведро и кинулся к хозяину.

— А? Ну, брысь! Брысь! — Старик завертел белой головой, спасаясь от пасти.

— Уха сгорела, — сказал Явь, снял чан с крюка, поднял крышку и поморщился.

Ле тоже заглянул в котелок. А за ним — Нос.

— Тьфу! Какая килья пропала! — Старик нахмурил клочковатые брови, а после спросил:

— Вам-то чего не спится?

Явь и Сон переглянулись.

— Мы за водорослями ходили, за языками, — ответил Сон, — Тетка все запасы извела.

— А-а-а, — протянул Ле. — И где они — ваши языки?

Сон замялся.

— А мы нашли кой-чего, — сказал Явь, — Оно, кажется, из Оттуда.

Он раскрывает ладонь.

Мир сдвигается и катится, колесом с холма.

— Мама! Мамочка! — звонко кричит пульсовая колба, и все в Яве закручивается узлом.

«Свалка сомкнула зубья и жует, ща проглотит!» — мелькает в мыслях. Волна накрывает дом старого Ле, сметая, ломая и волоча.

Огонь в печи гаснет.

— Мама! — кричит колба. Когтистая рука хватает за волосы и кидает на пол. Явь пинает и мажет. Темнота рычит, не Нос, темнота, черная, как море, и злая, как тетка Радио.

Земля уходит, но Явь нашел кольцо подвальной дверцы, и висит.

Он слепо смотрит в темноту, Сна нет.

— Мама! — кричит брат, и земля опять под ногами.

«Молчи!» — думает Явь, отпускает кольцо и, задыхаясь, ползет на голос.

Нож, мятая тряпка, лужа. Пахнет сладко, барабанит снаружи и внутри.

— Мамочка! — кричит колба, и все кончается.

Дверь впускает свет и выпускает темное, в чешуе.

«Энергосинхрон!»

— Во кварка! — На пороге лежит Ле, это он отворил люк и выгнал чудище вон.

— Во кварка! — повторил старик и сел — жилетка порвана, волосы ершом, и нос разбит, рубаху пачкает красным.

Все в доме наизнанку, помято и разбросано.

Явь будто тоже наизнанку, шарит руками по полу, оглушенный светом.

Нос скулит в углу под умывальником, ведро перевернуто, и лужа льется по полу, капает в подвал.

— Сон! — позвал Явь, когда голос вернулся, — Сон? — Он увидел.

Брат лежал за печью, осыпанный побелкой, наполовину укутанный покрывалом.

Явь тронул его за плечо, спросил снова:

— Сон?

Он не ответил.

— Радио дома? — сказал Ле глухо, будто издалека. Он перевернул Сна на спину и взвалил на плечо. — Дома?

— Да…кажись, да, — сказал Явь.

Дверь хлопнула, раз, другой, третий. Оцепенение спало. Он услышал чаек.

Ле уже был у моста. Ветер трепал светлые волосы Сна, поблекшие, и белая рука свисала, будто восковая. Казалось Явю, капля за каплей, Сон растает, и он останется один.

Явь хотел позвать, но горькие слова засели в горле, и он сомкнул зубы, сдерживая слезы и крик.

Ле бежал тяжело, перебежками. Явь — хромая и злясь.

Ноги вязли в тропинке, и она тянулась, как смола.

Тогда впервые краем глаза Явь заметил его и отвернулся, напуганный. Оно было похоже на небо, без конца и без начала, оно шло за ними, то хватая тишиной, то отпуская.

Радио увидела их чуть раньше, чем они ее. Она бросила корзину и побежала. Они встретились у колодца. Явь обернулся, но за спиной были только лесок, дорога и Нос.

— Что сделалось? — спросила Радио, подхватывая Сна.

Ле молча сел на помост, тяжело дыша и держась за сердце. Тетка не дождалась — ушла в калитку, мелькнула белым на задворках, и все, растаяла за ветками.

— Я его нашел, — сказал Явь и шагнул назад, и шагнул бы еще, но Ле поймал за руку и не дал исчезнуть.

— А я не нашел, — сказал он, красный, как от лихорадки.

Колено свело судорогой. Позже окажется — сломана кость, еще позже — хромота навсегда.

— Это Энергосинхрон? — спросил Явь, сел и вытянул распухшую ногу.

— Нет же! — Ле криво улыбнулся, — Это пульсовая колба, — он посмотрел на Явя и добавил, — Маленькая настоящая смерть.

— Оно упало из Оттуда, — прошептал Явь, теряя голос.

— Не.

— Упало с неба, — повторил Явь одними губами. Он держался за прошлое, как за якорь.

— Оно здешнее, — сказал Ле.

Явь не верил.

— Я совсем малец был, когда Оттуда кончилось, — Ле оперся спиной о колодец. — Люди вышли на улицы и впервые за многие годы, наконец-то, увидели Завтра, прекрасное и ужасное. А Завтра увидело их. — Он закашлялся, а когда прочистил горло, сказал:

— Оттуда было здесь.

Ему бы молчать, но тишина душила. Явь раздвоился, сидит у колодца в шелесте клена, и он же тенью висит над братом в доме и зовет, зовет, зовет.

— Оттуда здесь? — эхом спросил Явь.

— И Энергосинхрон, — ответил старик. — Но не чудовище. Машина.

Явь нахмурился, не понимая.

— Ловушка, — пояснил Ле, — похожая на капкан, но не капкан — умнее. Раньше люди всякое умели, жили легче, катались по небу, ловили голоса далеких звезд, но однажды шагнули не туда. — Он, наконец, отдышался, и дальше рассказ полился плавно, как масло:

— Я родился, когда мир уже почти отдал концы. Примур, а так звалось место, на каком сейчас Сухое Гнездо, был захолустный городок, далекий от настоящего шума, но здесь родился он… не важно, как его звали. Умник. Тогда уже изобрели колесо и рычаг; ему пришлось труднее. Но он выкрутился. Поймал первое человеческое эхо.

Явь слушал и глядел в лесок. Казалось ему, кто-то бродит там, мелькает меж ветвей и ждет.

— А человеческое эхо — как спичка, которая горит и не погаснет. — Ле тяжело вздохнул. — Потом Умник выдумал еще смешнее. Нарочно, или был слепой, кто знает? Он изобрел энергосинхрон. И пульсовые колбы стали везде — в маяках и грелках, часах и повозках — везде, прелесть, такая прелесть — небо не коптит. И надо немного — подключить энергосинхрон к мертвецу, еще теплому, дать молнию, и вот оно, эхо, колотится в колбе. Ему-то, покойному, все пустое, а нам — греться и летать.

Ле побледнел, но не умолк:

— Глупый был Умник или злой, он открыл дверь и потянул других следом. Они не знали. Грелись и летали, не замечая — мир треснул. А когда заметили, отвернулись. Я рос взаперти, среди стариков, представь, — он рассмеялся, но грустно, — Ты, из мира снаружи, пахнешь ручьями и смолой, зацелованный солнцем, вообрази, я долго за миром наблюдал сквозь замочную скважину. Я был последний ребенок на острове, а может — в целом мире. Колесо остановилось. Давно.

Ле прищурился, тоже заметил кого-то, там, в лесу, за оврагом.

— Иногда я просыпаюсь в ночи, и кажется, Завтра не наступило. Я один. Страх гонит в Сухое Гнездо. Безумный, я брожу по улицам и заглядываю в окна. — Старик опустил голову. Явь растерялся, а потом рука сама легла на плечо Ле.

«Я здесь,» — хотел сказать Явь, но язык онемел.

— Завтра пришло с востока, — продолжил рассказ Ле, чуть помолчав, и теперь сбивчиво, — Оно накрыло Примур… кричало и злилось… а когда стихло, все пульсовые колбы оказались… пустыми. — Дрожь прошла по его рукам, — И после я никогда не видел человеческое эхо… до… сегодня. — Голос его охрип, и последнее он сказал по слогам:

— Гля-ди…

Он показал на лес.

Они сидели на краю Сухого Гнезда, у колодца, в кленовой тени, рыжий пес лежал у ног, и дорога вела прочь, по мосту, мимо Свалки до самого Южного Уха.

Явь не увидел.

— Явь! — мать вышла из калитки, бледная, но легкая, и страх отпустил. Боль впилась в колено острыми зубами.

Мать обняла его.

— Сон уже очухался. — Она поцеловала Явя в макушку и позвала старика:

— Ле, дед Ле!

Мать дрогнула, прижала крепче. Явь испугался:

— Ма, пусти.

— Не смотри, — прошептала она, но он выпутался из объятий, как букашка из кокона, и оглянулся.

Кто-то стоял над ними. Не Энергосинхрон, не эхо и не море, другая, нежная рука закрыла Ле глаза.

20 июня — 31 августа 2017 года