Из могилы

Отсюда все так хорошо видно: еще кого-то заперли без возможности досрочного освобождения. Он также, как и я, хотел, чтобы не было войны. Многие из нас побросали свои дома: каждый хотел внести свой маленький вклад в копилку того, что человечество никогда не видело своими собственными глазами.

Мир… Какой он? И что значит жить не видя красных полноводных рек крови? Мир… Он существует или нет? Может это всего лишь легенда? Совсем как Санта-Клаус: подделка приходит в наш дом каждый год. Хотя нет, обычно должно пройти шесть лет, чтобы "детишки" наконец, увидели еще одного, думая про себя: "Ну хоть этот настоящий!"

Они всех сбрасывают в яму, никого не щадя: ни женщин, ни детей. Не могу понять, насколько здесь страшно. Чувствую постоянный холод, и жадно вдыхаю воздух, который обнимает голубую звезду. Все, что может коснуться ее, я глотаю с особым трепетом, ведь у каждого звезда своя...

Когда наступает кромешная тьма, на небосводе зажигаются еще три красные (упавшие называют их: вера, надежда и любовь, и если одна из них гаснет, то в долгих мучениях погибает голубая). Временами, когда совсем ничего не видно, заключенные начинают сходить с ума, оставаясь наедине со своими мыслями и страхами.

Они всегда говорят: "Помни о смерти"...

Но я хочу помнить о жизни...

Я видела тела убитых детей — война пришла на место, где раньше были игры, украдкой как вор, превращая в осколки и пыль их дома, школы, детские сады. Удивительно, насколько тела хрупкие… Все рассыпается и разлетается на ветру...

Я могла бы кричать громче, но мне зашили рот.

Я могла бы писать, но я с каждой попыткой падаю все глубже на дно. Звезда все дальше. Кажется вот-вот исчезнет. Боюсь однажды не заметить ее маленькой мерцающей точки.

Знаешь, Отец, иногда кажется что меня уже нет в этом мире. И мира нет… Он так же как и я, безвозвратно катится в пропасть, но уже отдельно от меня.

Я искала, но не нашла источник этой болезни, он врос в мир настолько глубоко, что затерялся в пространстве и времени. Даже если я спущусь по ветке глубже, то упрусь в глухую стену, зато болезнь проходит все препятствия насквозь, дразня меня.

Но это все не то… Все, что я хотела бы знать, почему мои письма не достигают адресата...

Если это не закончится никогда, то я останусь в заточении, дожидаясь того момента, когда боль от ранений, переломанных рук и ног станет тише, а головокружение от сотрясения пройдет, и мне ничего не останется, как довольствоваться тем, что я на последок смогу испытать в этой жизни: примирение с реальностью.

Отец, света все меньше… Я не могу больше так быстро и свободно писать как раньше.

Прошло уже много времени с того момента, когда я попала сюда, и уже большую его половину потратила развлекая свою фантазию, ужасая душу и раня психику. Мои движения накладываются друг на друга с небольшой разницей во времени, сводя меня с ума. В голове бесконечное эхо, и если не остановиться и не замолчать, можно упасть в себя тоже.

Любимый так далеко, если смотреть в его сторону, он не больше той голубой звезды. Хочется верить, что завтра он не засядет в яме так же как и я. Не разрешай ему падать — мы ведь одинаково любопытные.

Я не знаю где я… Не знаю, кто я...

И где Ты, я не знаю тоже. Ведь я так давно Тебя не видела...

Изо дня в день мне внушают, что Тебя не существует, но почему мне кажется, что это ложь?

Я слышу взрывы и крики, что-то липкое стекает по стенам, но мне уже не видно, да и уже становится все равно, ведь меня уже не существует.

— Ты пойдешь ко мне навстречу?

— Красивые цветы! — Отец отвел глаза от покачивающихся на ветру радужных пятен, которые всерьез представляли себя морем. — Какие твои самые любимые?

— Спрашиваешь, словно не знаешь… Синие, что произростают из земли, и розовые, что на дереве.

— Ты никогда не держала в руках ни тот, ни этот, даже в глаза не видела.

— Видела!

— Интернет не в счет.

Полсанул, так полсанул… Специально так сказал, будто не знает, что оба многое значат для меня.

— Не смогла переплыть море?

Я мотала головой.

— Дорого. И потом, я же упала...

— Странные розовые цветы… — Отец пытался что-то вспомнить, но не смог. — Когда они распускаются на вашей планете?

— Конец марта, начало апреля.

В фантазии Ему не отнять: пауза затянулась надолго. Я не хотела что-то говорить, сожалея о недостижимом, а Он с трудом пытался представить розовое облако в виде дерева.

— Это настолько важно?

Я кивнула.

— Хотела взглянуть хоть раз в жизни и прикоснуться, вдыхая аромат. Ведь его цветение быстротечно. Как Кадупул, только Сакура.

Похоже, воображение убито напрочь, так как Он впал в ступор.

— Там, где я жил, цветущие деревья редкость.

— Да, я знаю, там и сейчас только песок.

— Что ж… Я так долго здесь не был...

Отец поднялся, и, переменившись во взгляде, добавил: — Как тут у вас обстоят дела?

О цветах Он любил говорить, а о работе — нет.

— Может не нужно смотреть на это?

Я схватила Его за руку, потому, что стало стыдно за то, что вокруг.

— Там вроде был город...

Отец ткнул пальцем в карту, пытаясь прочесть название.

— Все кровью залито, не разобрать. И здесь...

Я пожала плечами.

— А это государство все растет и растет...

— Это Россия, — нашлась я. — В крови граждан этой нации засел дух исследователей.

— Дух говоришь… Что же они этим духом ни с кем не делятся? С Китаем или Японией например? Звали бы с собой покорять остатки свободного пространства! Хотя, лучше бы вторых брали, ведь население почти одинаковое, а площадь… А это что такое черное?

— Не знаю… Но носит название ИГИЛ, — в недоумении ответила я.

— Государство?

— Нет, скорее вера.

— Впервые веру на политической карте смотрим… И что за вера такая?

— Убивать исподтишка. Терроризм называется.

— Это посложнее будет...

Он долго вглядывался в красную строчку снизу, наблюдая как меняются цифры. Минус один, минус два, снова минус один. Жертв в копилке с названием "вина Отца" только прибывает.

— Что это?

— Это убитые за слово Божье и крестовых походах, плюс возмущенные политикой и жертвы искусства.

— Последнее непонятно.

— Это те, кто внес Твой образ в творчество не в том виде, которое нравится большинству. Например: карикатура. Убийцы думают, что Тебе не нравится картина. Наверное… — добавила я.

— Как глупо… У вас это было бы равносильно тому, как отец убивает своего ребенка за то, что тот нарисовал его не как на картине Иванова. Вот ты как бы меня нарисовала?

— Как арбуз!

— Почему арбуз?

— Потому, что мы — семена, а Ты — все вместе взятое: сладкий и хрустящий. Я так Тебя представляю.

— Аппетитно представляешь!

Грохот снаряда заглушил Его слова, но я читала по губам.

— С чего же мне начать?

— Просто залей все арбузным соком!

— То, что надо! Но сначала...

Больше я не понимала ничего из того, что видела. В небо поднимались танки, ружья, бомбы, исчезая в нем.

— Мне не хорошо… Больно...

— Потерпи еще чуть-чуть. Самую малость!

— Я схожу с ума...

— Еще немного...

Я бредила. Может это мой сон?

Ах, нет, не сон… Я все еще здесь, в пропасти.

— Я люблю тебя...

Я все еще вижу, как все повторяют друг за другом, и я не исключение. Я не хочу жить в таком мире. Убери все с глаз моих...

Давай закрасим черное другим цветом...

Сотрем реки крови...

Пришьем врагов друг к другу...

Воскресим убитых в строке "вина Отца"...

Уже ничего не видно… Звезды над моей головой погасли… Есть только одна красная… Мне этого мало...

сентябрь 2015