Глоток воды

***

Как пахнет вода?

Искристой росой на лугах. Ярким весенним солнцем. Прохладным говорливым летним дождем.

А какой у нее вкус?

Непередаваемый, сладковато-кислый, опьяняющий. Ледяной поток обжигает небо и заставляет зубы ныть. Сверкающая струя льется прямо в глотку, рассеиваясь по телу и наполняя каждую клеточку жизнью.

Никакие сокровища мира не стоят и глотка этой живительной влаги. Я это знаю лучше, чем кто-либо другой.

Я десять лет не брал в рот ни капли воды. Я готов удавить за одну лишь чарку, готов вспороть брюхо родному брату, если за это только пообещают напоить досыта.

Хотя кого я обманываю. У меня нет братьев.

У меня вообще никого нет.

Все, кто был, отвернулись от меня или были повешены. Или словили стрелу в грудь. Или попрощались с головой. Это не важно.

Сейчас уже не важно.

Десять лет без воды — это не шутка. Десять лет вдали от солнца и тепла, вдали от яркого света и живых людей. Десять лет агонии и гниения в каменном мешке, по осклизлым стенам которого ползают мокрицы, а по моим цепям величаво шествуют прозрачные пауки.

Они словно проверяют, жив ли я еще. О, какую замечательную паутину можно будет сплести на моих ребрах, верно?

Не дождутся. Я еще жив.

Кровь — неважная замена воде. Первое время я пытался грызть руки — повсюду, куда только мог дотянуться.

Теперь они покрыты вязью шрамов.

Бесполезно. Мне нужна вода.

Она будто бы в насмешку держит целую бочку воды и ведро прямо за стеной. Будто бы знает, что я чую это и через двойную каменную кадку.

Хотя почему "будто бы"?

***

— Кто ты?

Сначала меня окатило потоком свежего воздуха, заставившего затрепетать ссохшиеся легкие. От непривычки закружилась голова, и замутило.

Затем словно саблей по глазам резануло. В мою — о, я уже привык называть ее "моей" — темницу влетела нестерпимо яркая огненная бабочка. Пришлось откинуть голову, молясь, чтобы она не отлетела от долголетней неподвижности.

— Кто ты? — повторил все тот же голос.

В свете бабочки, оказавшейся факелом, я, наконец, разглядел его.

Курносый нос картошкой, вихрастые русые волосы, кафтан кричащей расцветки и красные сапоги с загнутыми носами.

Она послала ко мне эту деревенщину?

На язык просилось слишком много вопросов, но все они отступили перед одним-единственным словом:

— Воды...

Воды, воды, воды! Я был готов кричать, но горло, давным-давно отвыкшее от произносимых звуков, стало похоже на сдутые кузнечные меха, набитые песком.

Воды. Ее запах уже проник в это проклятое помещение и теперь дразнит ноздри!

— Воды? — недоуменно переспросил деревенщина, — но она запретила поить тебя.

Я вновь попытался вымолвить что-то, но только закашлялся.

Мне показалось, что вместе с кашлем я выплюну легкие, и они шлепнутся на грязный пол, как мокрый мешок.

Мой незваный гость помялся и подошел чуть поближе. На его круглом лице промелькнуло что-то, вроде разочарования.

— Да ты просто старик… — разочарованно протянул он, разглядывая меня.

Старик? Что ж, наверное. Десять лет мучительной жажды и заточения не пощадят никого.

А чародеев — и вдвойне.

И она прекрасно знала об этом, с особым удовольствием подбирая пытку для меня.

Легкий ветерок повеял из приокрытой двери.

Запах воды стал нестерпимым и перекрыл все остальные ароматы.

Это было просто невыносимо!

Я захрипел и выгнулся, почувствовав, как железо, покрытое раковинами ржавчины, впивается в мои одеревеневшие руки.

Мой посетитель отступил.

Интересно, эта гримаса сомнения только почудилась?

Но в тот момент мне было все равно.

— Воды… — беспомощно прошелестел я, обвисая на крюках, — воды...

Странное ощущение — будто из моей памяти одним махом стерли все слова, оставив в насмешку лишь одно.

Гость постоял, покачиваясь на носках, несколько мгновений. Клянусь, за это время я даже услышал стук своего сердца, хотя давным-давно уверился в том, что оно скукожилось за ненадобностью.

— Вот!

Что это? Вода?! Неужели...

Целое ведро. Оно парит, чуть покачиваясь, прямо перед моим лицом, и прохлада, поднимающаяся над водной гладью, пощипывает потрескавшуюся от времени кожу.

— Пей, старик!

Зубы клацнули о край, и вот уже холодная, как горный поток, струя волной разливается по внутренностям. Я будто воочию вижу, как отклеиваются от ребер и расправляются легкие, как взбухает печень, как наполняется слюной рот...

— Еще!

Как давно я не слышал собственного голоса!

— Ты не напился? — подозрительно спросил деревенщина, поглядывая на меня.

— Думаешь, одного ведра достаточно для того, кто не видел воды десять лет? — едва слышно спросил я.

***

Одного ведра и впрямь было недостаточно.

Двух тоже.

Но мой гость был так глуп (или доверчив? Или любезен?), что принес мне целых три.

Откуда же ему было знать, что сила чародеев таится именно в воде?

Ручаюсь, он очень удивился, когда вместо немощного старика перед ним оказался я — в прежнем своем обличье. Разве что волосы клочьями до пола повисли, ну, да это дело поправимое.

Двенадцать цепей разлетелись, как лепестки шиповника на сильном ветру.

— Ну, что ж, — задумчиво произнес я, выпрямляясь перед поскуливавшим от страха незваным гостем, — пожалуй, пора вернуть должок.

***

Богато зажила она после той войны. Интересно, все ли мои сокровища она пустила на свои узорчатые шатры и невиданные яства?

Или для этого пришлось потревожить еще парочку-другую чародеев? Что тогда случилось с ними?

Я прошелся между шатрами, поглаживая струящуюся под пальцами ткань. Малейшее движение отзывалось ноющей болью в отвыкших от этого суставах и мышцах, но эта боль была сладостной.

Она означала, что я жив. Что я вновь полон сил.

Что я готов к битве.

Впрочем, было похоже, что битва эта откладывалась. Ни ее, ни войска нигде не было.

Ну, что ж, каждое мгновение ожидания лишь подслащивает будущую победу.

Весьма неосмотрительно было покидать свои шатры, не выставив дозорных.

Я удовлетворенно улыбнулся и вернулся в самый роскошный шатер — не иначе, как принадлежащий лично ей. Насколько я помню, она всегда любила роскошь.

Думаю, она не очень обидится, если я дождусь ее именно здесь? Стражу она внутрь точно не пустит, а я не хочу, чтобы кто-нибудь помешал нашей встрече.

***

Там, в сырых и темных недрах своего узилища передо мной будто бы плавало огромное зеркало, настойчиво отражая то, что так хотелось забыть.

Повисая на крюках, впившихся под лопатки, и гремя цепями, обвивающими тело, я поклялся вырвать ей язык и выжечь глаза.

Я не мог забыть глумливой улыбки, с которой она наблюдала, как корчатся в огне мои друзья и соратники. Громко звучали в ушах и ее насмешки:

— И ты — тот самый хваленый чародей, о котором я столько слышала? От имени которого трепещут все окрестные царства? Или, наверное, правильнее сказать — трепетали?

А я лишь корчился у ее ног, опоенный дурман-травой. Если выпить хотя бы глоток вина, смешанного с ее настойкой, то можно сразу потерять сознание.

Я же залпом осушил целый кубок. Какой же я был глупец!

Потом, подыхая от скручивающих тело спазмов, вызванных жаждой, я дал зарок вихрем пройтись по ее владениям, сметая все на своем пути, перерезая глотки всем, кого она любит.

Я так и не понял, кто предал меня. Чья рука смешала для меня вино? Кто открыл ворота ее войску? Кого винить в том, что мои земли вытоптаны и усыпаны солью, леса сожжены, а озера — отравлены?

Для нее война — это забава. Она сама придумывает себе, с кем позабавиться, кого вызвать на честный бой, а кого — взять хитростью. Сколько уже полегло от ее рук? Скольких положило ее войско?

Она сильна, но перед моей силой оробела и решила действовать окольным путем.

Наконец, полностью обессилев и потеряв всякую способность ощущать хоть что-то, я понял одну простую вещь.

Она — богатырка, перед которой кладут земные поклоны самые прославленные воины. И нет большего позора для такой, как она, чем быть побежденной.

И стать рабыней для победителя.

***

Вода — поистине живительное средство.

Я пошевелил пальцами, по которым перебегали, вспыхивая, синеватые огоньки.

Снаружи донеслись голоса, бряцание сбруи и конское ржание. Где-то внизу будто бы почудились крики деревенщины, но, я думаю, что только почудились.

Я так и не узнал имени того, кто так любезно одолжил мне свою одежду. Впрочем, это вряд ли имеет какое-то значение.

Полог шатра приподнялся, и на пороге появилась она, оттирая дорожную пыль с забрызганных кровью доспехов.

Тяжело упала на плечи тяжелая коса, когда она сняла шлем. Сверкнули синие глаза.

И сдавленный вскрик вырвался из груди, когда она заметила, кто стоит посередине ее шатра.

— Здравствуй, Марья Моревна, — любезно улыбнулся я.

— Поздорову… Кощей, — с ненавистью выплюнула она.