Блазник

Блазник

Поселение Торжище стоит у подножия холма, что испокон века зовется Торговым. Широкая мощеная дорога спускается к пристани на берегу могучего Сетиса. Из далёких стран, из-за моря пришли по нему купеческие суда. Деловитые работники, ёжась от предрассветной прохлады, перегружают товар на подводы, приказчики кричат, поторапливают. Неторопливые быки медленно втаскивают череду повозок на базарную площадь. А там!

Солнце ещё только глянуло из-за края дальнего леса красным глазом, а непоседливый людской муравейник уже шумит и волнуется.

Вот рыбаки, окончив ночное бдение, стали небольшим табором чуть поодаль, возле узловатого осокоря. Водная живность обильно грудится на низких помостах, прикрытая свежей травой. Шуршат в корзинах черно-зелёные раки, будущая закуска к молодому пиву. Разевают рты жирные караси, золотясь крупной чешуёй из-под широких листьев лопуха. Их ждёт печь и сметана. Свились кольцами угри, любители ольхового дыма, Лещ да щука, налим да сазан, прочей же серебристой мелочи без счета. В отдельном месте, в угрюмом одиночестве разлёгся сом — патриарх, уныло свесивший усы. И покупатели уже тут, пока рыба свежа.

За низкими изгородями загонов столпился разный скот. Дрожит воздух от блеянья и меканья. Тяжелые коровы равнодушно жуют, смотрят перед собой пустыми глазами. Горячатся скакуны, основательные тяжеловозы потряхивают хвостами, гоняют просыпающихся мух и слепней.

Тут же обилие птицы, связки кур, откормленные гуси в плетенках, битая дичь.

Лавки зеленщиков, развалы невиданных фруктов, привезенных издалека побаловать детей и девушек-приверед.

Пыль, прибитая было росою, взбивается уже ногами продавцов, покупателей и просто любопытствующих зевак, из тех, что не поленились встать до света. Поднимаясь в воздух, смешивается она с тонкими ароматами благовоний и пряностей, запахами кож и съестного, миазмами отходов и отбросов и многим другим. Поэтому в каждом уголке большого базара стоит отдельный, неповторимый дух.

Людей всё больше и больше. Вот шествует степенно хозяйка, за ней бредёт слуга, сгибаясь под тяжестью корзины с покупками. Стайка подростков пробежала, хохоча; вслед им несется ленивая брань торговца, лишившегося десятка яблок. Девица застыла в задумчивости перед лавкой с украшениями; от серег, перстней, монистов рябит в глазах, но пуще всего притягивает её самоцветное ожерелье. Ох, берегись парень, дорого станет тебе её благосклонность! Что-то обсуждают негромко у лотка с охотничьим припасом мужчины, приказчик с интересом слушает, вставляя иногда несколько слов. Вот ударили по рукам, сделка состоялась, расстаются, довольные друг другом. Молодка придирчиво выбирает отрез среди штук полотна в открытом балаганчике. Её малолетний сын нетерпеливо дергает за подол, тянет к лотку с леденцами.

Лицедеи на дощатой сцене затеяли представление. Зрители подходят, толпятся вокруг, слышны первые смешки, мелкие монеты посыпались в выщербленную деревянную плошку.

Странник прошёл неторопливо. Лет тридцать — тридцать пять, полуденные годы, возраст полных сил и наступления мудрости. Высокий, светловолосый, с небольшой русой бородкой. Наверное, шёл он издалека, одетый в пропылённую свободного покроя долгополую одежду, в которой так удобно путешествовать. В холодных осенний дождь, в зной и мороз мёртвых пустынь, по извилистой лесной тропе или городскими улочками, с миром, а то и укрыв опасную сталь среди складок.

— Странно, наставник Олер, — молодой парень в форме Белого Легиона и лычкой ученика на рукаве обернулся, глядя вслед уходящему страннику.

— Что такое, Ивай? — его спутник, пожилой мужчина, чтобы не сказать старик, с готовностью остановился, опираясь на тяжёлый боевой посох. Если бы не одинаковая форма Белого Легиона, двоих можно было принять за отца и сына. Оба горбоносые, ширококостные, рыжие, только шевелюра младшего горела рассветных огнем, а старший был уже скорее бел, чем красен. Лицо Олера обезображивал старый рубец, от переносицы к мочке левого уха, черная повязка прятала пустую левую глазницу, а плечи и спина готовились вот-вот проиграть схватку со временем. Ивай же был кожей чист, спиною прям, и видно было, что бурлит в нём молодая сила, готовая рвануть наружу при первом же случае. Но, конечно, не были они родичами. В Легионе, как известно каждому, близкие родичи вместе не служат. Чтобы родство не застило глаз в тяжелый миг, чтобы не выделять соратников из общего числа. В Легионе все братья.

— Странный, говорю, человек, — начал объяснять Ивай. — Идёт, видно, издалека, устал, а в харчевню не зашёл, рук не умыл, пошёл дальше в гору. Зачем?

— Забудь, коли человек, — Олер закашлялся, запёрхал. — Пыльно-то как…Что к полудню-то будет? Забудь. Что тебе люди? Оставь их стражникам. Кхе-Кхе… Напомни лучше, испытуемый Ивай, что говорит Закон о сути служения?

— Да, наставник, — парень помолчал и затараторил, как по писаному: — Древнее зло не избыто полностью, а лишь отодвинуто и раздроблено. С тех пор собирает оно рассеянные части, дабы в прежнюю силу войти. Суть служения нашего — оному собиранию препятствовать, сколько сил хватит. К частям тем относить следует: сущности малые, шкодливые, именуемые …

— Довольно, — махнул рукой Олер. — Суть ты уяснил, вижу. А зло человеческое?

— Зло человеческое, наставник, присуще ему изначально, и с добром в равновесии пребывает. Люди привыкли прежде всегда о себе думать, потому зло человеческое с добром вместе слиты. Для надзора за людьми злыми стража предназначена. Легион же только за злом природным следит.

— Так-то вот, Ивай. Есть в нём природное зло, в прохожем этом?

— Не заметил, наставник, — Ивай развёл руками. — А если было бы, что тогда делать?

— Ивай! — Олер даже остановился в удивлении. — Если за спиной шкода сидит — что делать надо?

— Прости, наставник, вылетело из головы. Рубить — но осторожно.

— То-то же! Вот если бы это средняя шкода или блазник был — но не садятся они на людей. Никому такой тяжести не вынести. Даже если бы и сел, и то…

— Рубить?

— За подмогой, Ивай, бежать, — Олер хмуро насупился, потянулся в задумчивости к наглазной повязке. — Не заметить тебе блазника, пока он в силу не вошел. А как набрал сил — не нам с блазником тягаться.

— Наставник Олер, — Ивай копался в памяти, пытался вспомнить. — Что такое блазник?

— Великая сущность это, если по Закону. А так, попросту — блазник. Мелкие шкоды, они же отражения духов и божков, страхом, злобой, завистью питаются, чуют их и к ним ползут. Средняя на месте сидит, к себе, наоборот, тянет. Такие места следует обходить стороной или выжигать.

— Это как в Слепом бору, наставник? — глаза у Ивая загорелись.

— Да. Как узнаешь, что где-то собралась лихая ватага — знай, там и средняя шкода — стихийного бога образ, залегла, силы копит. А вот великая — пороки и зло наизнанку выворачивает. Зло добром представляет и тем соблазняет слабых. Потому и блазник. А уж если сразу два блазника в силу вошли! Это война и кровь, ведь каждый себя единственной и последней истиной мнит. Только откуда тут… Много людей требуется, зажечь надо, позвать...

— Зажечь?

— Да. Зажечь и за собой повести. Только заболтались мы с тобой! С мелочью сначала воевать научись. Будешь вместо урока языком трепать — так с лычкой и останешься!

Славный в Торжище базар, а всё же с городскими ему не равняться. И купцов поменьше, и товар попроще, да и покупателей пожиже. Люди простые, городским экивокам не обученные, правду обычно в лицо говорят. Мало что мелкой шкоде достаётся. Но чем поживиться всё же есть.

Надо сказать, трудно увидать шкоду обычным людям. Особым взглядом смотреть нужно. Необученный человек, или новичок, шкоду только случайно заметит, а заметив, не поймёт, только неудобство или неловкость почувствует, словно что постыдное, скрытое подглядел. Нельзя на неё прямо смотреть, избегает Зло прямого взгляда, под тайными покровами прячется. А вот краешком глаза, да с прищуром сквозь ресницы опознать можно. Выглядит мелкая шкода темным, бесформенным сгустком. Если очень сильно постараться и если время есть, заметишь конечности и глаза, что больше всего напоминают черные провалы среди глубокой тьмы. Краб не краб, паук не паук — пакость на ножках.

Сегодня, против обыкновения, много промышляло при базаре мелкого зла. Нет — нет да и мелькнёт чернильный клубок. Заспорили продавец с покупателем, в цене не сошлись. Уже забыли давно, из-за какой мелочи спор. Оба красные, жилы вспухли, кровь к голове прилила, того и гляди удар хватит. Кричат, надсаживаются, друг другу бороды заплевали, успокоиться не могут. А всё потому, что сидит между ними мелкий шкода и пьёт, пьёт, пьёт их силу, что в страсти и ругань уходит. Наслаждается, жирует, чуть не лоснится с довольства. Тут и наступает работа легионера. Тихо подойдя, спрятавшись между секундами, Ивай ударил заговоренным оружием — и назад, пока никто не заметил. Шкода неслышно крякнул, хрюкнул и разлетелся невидимыми брызгами.

— Так ты говоришь, уважаемый — полушку сбросить? — продавцу вдруг приходит в голову, что спорить-то не о чем, время куда дороже прибытку.

— Неплохо бы, почтенный, — покупатель утирает вспотевшее лицо. Ему самому уже неловко, что из-за чепухи надрывался. «И что на меня нашло?» — думает он, расплачиваясь и укладывая покупки в торбу. «И что нашло на меня?» — недоумевает торговец, принимая и пересчитывая монеты: «Бес попутал, не иначе».

А легионеры уже идут дальше, обходя большой базар. Форма Легиона заметна издали, легионеры уважаемы в народе, поэтому перед Иваем и Олером очищается узенький коридорчик в бурлящей толпе. Несколько шагов вперёд, осмотреться, еще несколько шагов вперёд… Черная клякса! Подход — удар — отход. Всё, как учил наставник Олер. Наверное, он доволен? Ивай оглядывается: Олер дышит тяжело, шагает трудно, опираясь на посох. Простое дело — перед приемом в Легион испытать ученика, да получается непросто. Будто со всей округи собрались шкоды у подножия Торгового холма. «Неужто поветрие?» — бормочет про себя Олер, утирая пот. Так бывает, люди ни сном — ни духом, но поветрие уже близко, уже точит и грызет изнутри. Шкоды чуют грядущие беды, слезы и смерть, собираются толпой. Не до испытания тут, не до обычных наставнических каверз. Ивай свежий пока, идёт без напряжения, будто прогуливается, не больше. «Ишь, как управляется! Хороший будет легионер, — размышляет Олер. — Если поветрие переживет».

— Не спеши, Ивай! — бросает он. — Неспроста это всё. Пошли-ка перекусим. Заодно и подумаем.

Ивай и не думает возражать. Жарковато что-то, передохнуть в холодке кто же откажется?

— Как прикажешь, наставник Олер, — соглашается он, указывая рукой. — А вот и харчевня!

Во всех странах и во все времена проповедники говорят одно и то же. Темы проповедей меняются, но слова остаются прежними. О любви и ненависти, о горе и счастье, о своих и чужих. В конце концов, в проповеди не то важно — про что, как — важнее. Слушают тебя люди или проходят мимо, занятые мелкими своими делишками. Странник говорить умел. Расположившись чуть выше базара, среди невесть как занесенных на склон холма валунов, он перекусил нехитрой снедью, найденной в дорожной котомке, и скоро уже спрашивал о чем-то случайного прохожего. Поговорил прохожий со странником — и остался. Потом еще и еще. Когда же собралось у валунов десятка два любопытных, странник заговорил.

— Позволь налью тебе пива, наставник, — Ивай подхватил кувшин с пивом. Тёмный, густой, с правильной горчинкой напиток был хорош, и грех было не отдать ему должное.

Олер только кивнул. Занятый мыслями о возможном поветрии, он сумрачно оглядывал зал выбранного ими кабачка.

Торговый день был в самом разгаре, и посетителей в харчевне было немного. Вот ближе к вечеру, когда большая часть товара будет распродана, а сделки заключены, потянется народ. Кто обмыть удачную покупку, кто закрепить за столом сделку, а кто просто, передохнуть и перекусить перед дорогой домой.

— Клянусь, наставник, — разглагольствовал Ивай, заедая выпивку мелкой сушеной рыбкой, — у меня сегодня особенно хорошо все получается. Иду, а что-то вроде как под руку толкает: «Туда смотри, там проверь!» И точно! Там шкода и сидит. Ни разу сегодня не ошибся! Знакомо тебе такое чувство, наставник? Все в Легионе так умеют?

— Эээ… Как? Под руку, говоришь? — Олер оторвался от принесенного цыплёнка. — Не знаю, не встречал. Хотя, по-разному в Легионе нечисть чуют, у каждого свой секрет.

— Значит, это будет мой секрет, — Ивай взъерошил волосы. — Наставник Олер! Ты зачтешь мне урок?

— Посмотрим, погодим, день-то ещё не кончился. Успеешь глупостей наделать. Самые ошибки под конец случаются, когда уж хвост удачи видать. Вот о чём помни!

— Нет, наставник! Уж я не ошибусь, — мечтательно прикрыв глаза, Ивай словно прислушивался к чему-то внутри. Улыбка осветила его лицо. — Хорошо всё будет! Чувствую — ждёт меня в будущем удача! Всё сделаю, но не буду в Легионе последним человеком! Выжжем зло, выкорчуем под корень!

— Ты что, парень?! — Олер поперхнулся. Слёзы брызнули из глаз. Откашливаясь, отплёвываясь, он сипел задушено. — О чем заговорил, как заговорил… Никогда ты зло не изведешь! Прослушал, что я про отражения и образы говорил? Их-то извести можно, а само зло как? Пока в людях злоба и зависть есть…

— Людей надо исправить, наставник! — Ивай и не думал отступать. — Наказать злых, образумить завистливых!

— Как? — Олер буравил ученика единственным глазом. — Люди — разные. Где разница — там и рознь, где рознь — там зависть и злость. Вот шкодам и пища.

— Объяснить, научить…

— Вот, к примеру, мы с тобой: ты юн, я немолод, ты ученик, я мастер, разные совсем. Научишь меня, как помолодеть?

— Должен быть способ! Мечтаю о…

— Замолчи! Нечего о таком грезить. А уж говорить и того более. Выйди-ка наружу, глянь, тихо что-то...

Странник говорил негромко, но получалось, что его слышал каждый в собравшейся толпе. И каждому, кто слушал, казалось, будто только к нему обращены эти простые, обычные, но ставшие вдруг удивительно важными слова. И каждый в толпе видел, что только на него смотрят усталые, добрые и нечеловечески мудрые глаза проповедника. Они заглядывали в самое нутро и заставляли сердце сжиматься в ожидании главного. Если сейчас странник позовёт — вся толпа, что застыла, боясь пропустить единое слово, качнется и побежит вперёд, как один тысяченогий зверь, услышавший голос давно отсутствовавшего хозяина. «Только позови! — надеется каждый. — Дай высокую цель, и я сделаю всё, что прикажешь!» Размести по брёвнышку города, запрудить Сетис трупами врагов, залить поля их поганой кровью! «Только назови его имя!» — жаждет толпа, готовая жечь и убивать, но строить и создавать Во Имя — готовая тоже.

— Погоди, Ивай, не беги так, — Олер боролся с кашлем и одышкой, пытаясь угнаться за учеником. Базар, несмотря на раннее еще время и погожий день, был пуст. Дико смотрелись прилавки, лотки и открытые лавки с завалами товара, но без единого человека. Ни продавца, ни приказчика, ни любопытного зеваки. Ни даже воришек на промысле, что обычно внимательно следят, не оставил ли кто товар без присмотра. Повисли бессильно ставни лавок, пыль клубилась в центре торговой площади, лицедеи забыли плошку с последним пожертвованием. Так и лежит она, поблёскивая остатками глазури и парой серебряных монет, а рядом крутится пыльный смерчик.

— Ох, не к добру это всё, наставник, — Ивай озабоченно вертел головой. — Где же видано, чтобы так всё побросали? Дождь сейчас пойдёт, испортит товар.

Когда легионеры подошли к месту проповеди, небо над Торговым затянуло уже тяжёлой мрачной тучей. Подвывал холодный ветер, норовя залезть под платье, но собравшиеся не замечали неудобства. Не заметили они и Ивая, раздвигавшего толпу грудью.

— Вера творит. Поверьте — и будет так, — убежденный голос проповедника достиг каждого.

— Так будет! — слитно откликнулся людской строй, и призрачные величественные храмы вознеслись вокруг, подпирая куполами и шпилями небо.

«Будет так» — шепнуло что-то в сознании Ивая, и жарко запылали перед его глазами костры Инквизиции.

— Величие духа невозможно без веры, — продолжил проповедник.

— Невозможно! — повторила толпа, и упали полотна, скрывавшие до времени прекрасные скульптуры. Художник бросил последний мазок на холст, перед которым в благоговении склонятся поколения.

«Невозможно», — согласилось что-то, и Ивай увидел, как побежали одетые не по нашему люди, тщетно спасаясь от огня и меча осиянного истинной верой воинства. Ударила сталь, полилась первая кровь. «Её будет много! — укоризненно сообщило что-то. — Не допусти этого!»

— Я не допущу… — шептал Ивай, отодвигая с дороги завороженных слушателей. — Я спасу!

— Не ходи! — просипел сзади Олер, борясь с удушьем. — Погибнешь…

— Ты еще будешь гордиться мною, наставник, — Ивай заботливо усадил старика под акацию. — Жди меня тут. Всё будет хорошо.

Молния разорвала небо, первые капли дождя ударили по спинам и головам, вода потекла по лицам. Этого не заметил никто, а если и заметил, то не обратил внимания.

— Вера движет горы, — продолжал говорить проповедник, ласково оглядывая слушателей. — Она опора ваша и защита, она броня вашей души…

— Броня, — зачарованно выдохнули люди.

— Скажи мне, человек, — ухватив рукоять сабли, спросил вставший рядом Ивай, — защитит тебя вера от острого железа?

— Твоя вера защитит меня, солдат.

«Чего ты ждёшь? Убей!» — сабля толкала в мокрую ладонь. Ивай думал. Странник улыбался, высматривая что-то поверх людских голов. Внезапный дождь кончился, и надеяться Олеру стало уже не на что: яркий солнечный луч осветил землю, но никуда не делась чернота, сгустившаяся вокруг двух фигур, что стояли у валунов. Язык тьмы, словно пробуя на вкус, постреливал, оглаживая поочередно проповедника и Ивая. Блазник выбирал, чья убеждённость ему удобнее.