Застава

Пусть трусов назовут гонцами,

Как мертвецами — храбрецов!

Топот на лестнице ударил по ушам, словно набат. И, пробуждаясь от тяжёлого сна, Вистарх рывком вскочил из-за стола и схватился за меч. Дверь распахнулась, ударившись о срубовую стену.

— Евпат ушёл!

Почудилось, что пол пошатнулся, как дно ладьи, пляшущей на волне. С трудом преодолев себя, Вистарх снова опустился на стул, и, вернув в ножны, забросил меч на столешницу. Спросил хмуро:

— Чего орёшь, как порося недорезанный?

Мальчишка на пороге, встревожено глядя на старшого вседержателя, рукавом смахнул пот с белого лица и повторил тише:

— Так ведь совсем ушёл Евпат-то… Увёл людей своих… Сгибнем же… — совсем уж тонко, почти всхлипнув, закончил он.

Вистарх почувствовал, как немеют пальцы на так и не отпущенной рукояти. Стиснул зубы, вскидываясь, и зло глянул на подростка:

— Что кудахчешь? — рявкнул он. — Ты, кто? Муж думающий, чтобы решать, что хорошо, что плохо?! Сгибнем, — передразнил он. — А ну, бегом отсюда! И чтоб нюни больше не распускал!

Когда мальчишка прыснул за дверь, Вистарх крикнул во след:

— И глав дружинных мне позови!

Громкий хриплый голос накрыл полдома, и — старшой не сомневался — поднял воинов, как и он, забывшихся перед рассветом.

Вистарх закрыл глаза и до ломоты стиснул кулаки. Хотелось самому бежать и проверять — правду ли сказал отрок. Ушёл ли Евпат? Вчера полвечера проспорили, до хрипоты убеждая друг друга каждый в своей правоте. Он кричал, что нужно перекрывать заставу, а друг настаивал, что нужно уходить в головную крепость. В гневе не сдержавшись, Вистарх бросил нелепые слова о трусости и желании отсидеться на городских хлебах. Вот и ушёл Евпат. Ударив ножнами о косяк и хлопнув дверью. Молча ушёл, зло. Тогда ещё сердце ёкнуло, да гонор не дал остановить. Кто ж знал, что так получится?! Что он попросту уйдёт…

Тяжёлые шаги на лестнице как накатывающийся весенний гром. Дверь снова раскрылась рывком. Ставр вошёл, набычившись, пригибаясь в проёме. И сразу стало тесно от широких несдерживаемых движений.

— Ушёл сучара! — тяжёлый кулак впечатался в загудевшую столешницу. — Срать-те-в-руки! Ай да светлый вседержатель! Кого ты пригрел, старшой?! Гада ползучего! Ушкана засанного!

Вистарх поднялся, до хруста выпрямился, снизу вверх глядя на Ставра. Положил поверх стола кулаки — легко пристукнул костяшками.

— Язык придержи.

Этого хватило. Видимо, получилось передать взглядом и спокойствие, крохи которого наскребал в сердце, и уверенность, которой у самого уже не оставалось. Ставр сплюнул, сдал назад и, потянув с бедра меч, сел на лавку у стены. Отвернулся к окну, словно видеть не желая. Наверно, так и было.

За ним пришли и остальные — Кустарь с сыном, Еладюк, Борка, Крижляк. Заходили молча, садились, здороваясь беззвучно, вприглядку. Как всегда последним, утверждая своё право на опоздание, пришёл Илий. Встал в дверях, оглядываясь, будто в поисках места, оправил доспехи, ненароком показав тесёмку на вороте. Чистую, свежую. Рубахи, весь дозор сберегаемой в кошеле.

Совет был собран, и Ставр нетерпеливо поднялся. Тряхнул головой и пристукнул широкой ладонью по рукоятке меча:

— Объяснись, старший! О друге своём, из Мологи золотой! О сыкуне расписном, с которым братался, на род его не поглядев! О Евпате, чтоб ему пусто было!

— Нечего объяснять. — Отрезал Вистрах. — По моему велению ушёл. В Мологу. За подмогой.

Накрыло молчанием. Словно в омут бросило.

— А чего не предупредил, старшой? — хмуро спросил Крижляк. — Паники бы не было…

— Как раз, чтобы паники не было, а то пошли бы пересуды… — пожал плечами Вистарх. А у самого спину холодным потом, словно бисером ледяным, покрыло — хорошо, что под тяжёлой кольчужной рубахой неприметно.

— А чего со всеми людьми ушёл? — остывая, недоверчиво буркнул Ставр.

— По моровым землям пойдёт — так ближе, — мотнул головой Вистарх. И сам себе испугался. Да того складно вралось.

— Когда вернётся-то?

— К вечеру должен. — Уверенно бросил Вистарх. Исподлобья огляделся: кто-то покачал головой, кто-то принялся в уме считать, кто-то попросту принял на веру. Только Илий задумался о чём-то своём, покусывая ус, да глядя в окошко на серую даль моровой пустоши.

— Так. — Вистарх поднялся с места, ставя точку на этом вопросе. — Моры идут ходко, сегодня сойдёмся. У нас — семь сотен копей и всего восемь вседержателей. У них, по сегодняшнему пригляду — тьма воинов. На нашем направлении прорыва не ожидали — отряды «солнцебронных» стоят на западе, придут не раньше завтрашнего утра. До этого времени нужно держать границу. Будут мысли?

— Будут, как не быть. — Хмуро отозвался Еладюк, неторопливо поднимаясь. — Чай, не зря полночи валялись, пузо грели, в потолок глядючи… Думается мне, не сильно-то мы и разное предложим. Граница заперта, сигнал ведунам дан — в крепостях второго рубежа приготовятся, ежили что. Остаётся только ворота оборонять. Тут и дело нехитрое — выходим да останавливаем. Проход для моров узковат — по две сотни встанем, так и придержим долгонько, а стену рубежа пробить у моров сил не найдётся — после того, как их в прошлом году «солнцебронные» потрепали, у них серьёзных чародеев, почитай, и не осталось. До заставы же, думаю, пускать моров нельзя — старая она, разнесут к ихней матери, так и ведуны границу не удержат. Так вот думаю.

— Ещё кто? — Вистарх коротко огляделся.

Поднялся Борка, поправил плащ, в который кутался, грея старые кости:

— Остановить мы их не остановим. Тут уж, думаю, дело ясное. Восемь вседержателей, у каждого сил на удачу людскую хватит всего шагов на пятьдесят-сто, да и то, пока сам на ногах держится… Надо готовить солёный дол перед заставой, а за ней — заклятую землю, чтоб заморозить границу за собой, когда уж совсем невмоготу станет — хоть время для «солнецбронных» отыграем. Да и заставу неплохо бы поджечь, всё время будет на нашей стороне…

— Добро, — кивнул Вистарх, — Займись.

— Если Евпат приведёт подмогу, то крайности не потребуется… — прищурился Ставр, — А, старшой?

— Если, — спокойно ответил он, глянув прямо. — Да только Молога нам на ратную подмогу не кланялась. Захочет кто пойти — Евпат приведёт, а старшой их ещё незнамо как решит.

Вседержатели хмуро отвели взгляды. Надежд не прибавлялось.

— Засадного полку бы… — кашлянул Кустарь-младший и тут же замолк, наткнувшись на отцовский взгляд.

— Дело, — огладив бороду, глухо поддержал сына Кустарь-старший. — Свежая кровь не помешает. Сотенку-другую поставить в потайном кармане на рубеже. Конными, с тяжёлой бронёй и крепко заклятым оружием. Чтоб ударили с края, когда моры уже у заставы завязнут. И время отыграем, и потреплем хорошо.

Вистарх кивнул. И об этом тоже уже думал и для себя решил:

— Будет. Кустарь-младший и поведёт.

— Старшой!

Молодой вскинулся, но отец осадил. Сам поднялся, тяжёло, оберегая порченую в прошлом году ногу:

— Не обессудь, старшой. Сын со мной пойдёт. У меня этот бой последний. Так будет кому перехватить нитку, когда упаду.

Ответить Вистрах не успел.

— Ставр поведёт. — Сказал Илий, повернувшись от окна. — Он единственный, кто сумет тебя, старшой, от первого столкновения удержать.

— Что? — Вистарх угрожающе повернулся к соратнику, ладонь неожиданно сомкнулась на набалдашнике меча. Тут же выпустил, остерегшись себя.

Илий выпрямился, закладывая пальцы за пояс. Не заметить движения старшего не мог, но отступать тоже был не приучен. Так же, как и Вистарх, готовился на старшинство, так же мог вслепую всадить нож в глаз дракона, выстоять ночь на ледяной пустоши напротив морового замка и вырастить цветок из камня… И так же мог вести за собой в битву — беспощадно к себе и другим.

— Да ты что городишь?! — Вистарх привычно в досаде пристукнул костяшками по столу.

— Дело он говорит, старшой! — загораживая Илия, поднялся Ставр. — Тебе в засадном быть! Не хватало ещё, чтоб тебя моровым отдали в первый бой. Если уж сдохнем тут, ради того, чтобы придержать ворогов, то тебе голову класть нельзя!

— Старшого в засадный! Ставр поведёт! — внезапно загудел совет глухими голосами. — Ставра и Старшого на засадный!

Стиснув зубы, Вистарх хмуро оглядел товарищей, обойдя взглядом лишь Илия. Рвалось наружу непотребными словами и обида на предателя, и злость на встрявшего с нелепостью соперника… Но — смотрел на людей и понимал — не отступят. Даже Ставр, с восхищением смотрящий на Илия, с трудом подчиняющийся иному старшему и способный подчас попросту пренебрегать его словами, стоял неумолимо, не Илия, а его, Вистарха, готовясь защищать.

— Не так часто мы о чём тебя просим, Вистарх-Гром, — негромко сказал Еладюк и тем выиграл молчаливое противостояние.

— Как велит совет, — он опустил голову. Пристукнул по столу: — Подытожим. Ставр ведёт запасной с правого «кармана», Борка обороняет заставу тыловой сотней, Еладюк на правый, а Крижляк на левый полки. Кустарь с сыном на вторую линию. Илий… — на мгновение замолк, хотя и так знал, что скажет неугодное, да и другие знали тоже: — Илий ведёт первую линию… И прибудет в нас уверенность, да отринет сомнение. За свою землю. За свой Дом!

— За Дом! — Вседержатели поднялись, сдержано салютуя стиснутыми кулаками.

Вистарх остался стоять за столом, скупым наклоном головы прощаясь с каждым. Встретиться уже предстояло на границе, а там возможность переброситься словом-другим, взглядом или кивком попрощаться вряд ли могла представиться.

Илий задержался на пороге, взявшись за косяк, обернулся.

— А ведь врёшь ты, старшой… — задумчиво сказал он и, вернувшись обратно в комнату, надёжно прикрыл дубовую дверь.

Вистарх понял.

И можно было попросту приказать, и можно сослаться на непогрешимость старшего, можно… Но он тяжело опустился на стул и сложил на столешнице нервно сжатые руки:

— Вру.

Илий снова подошёл к облюбованному окну, облокотился, глядя на дальнюю дымку над горизонтом бесплодных моровых земель. Вставало белёсое рассветное солнце, светлело небо, но птицы здесь, на самом рубеже мира, по утрам не летали, не пели песни под облаками. Да и облака плыли серы и невзрачны, словно запылившиеся одуванчики у проезжей дороги.

— Значит, ушёл Евпат… — вздохнул Илий.

— Значит, ушёл. — До боли тиская пальцы, Вистарх мрачно смотрел в стол и ощущал беспросветную тьму перед собой. Словно зашвырнуло в омут, до самого дна, и уже не выбраться. Не то тянуло вниз, что друг струсил, а то, что предал.

— А сотня копий сейчас была бы ох-как нужна… А уж как нужен вседержатель!

— Не сыпь соль на рану! — мотнул головой Вистарх, — Знаю всё! Но не мне его судить. Он сам за своих людей и свой дом в ответе. И Китежу он на щите не клялся в обороне. Со мной в дозор пошёл, по дружбе…

— Видно не дружба то была! — угрюмо оскалился Илий. — Сам понимать должен, теперь уж не скроешь… Между нашими городами вражда старая. Молога-то к этой заставе поближе будет, чем Китеж, да кто ж молодому городу даст право на защиту ворот?! А они рвутся, всеми жилами рвутся в дозорные! Вот и Евпат, поди, с тобой сошёлся, только чтоб подмазаться!

Вистарх досадливо мотнул головой:

— Не то ты говоришь! Не из таковых он! Да и вседержатели Мологи не темнее китежских!

— Что ж тогда ушёл?!

— Не мне судить! И не тебе! — упрямо повторил Вистарх. — У него свои люди и своя боль за них! Каждый, кто ведёт, сам отвечает. За всё. И ноша эта не мёд. По себе знать должен.

Илий бросил взгляд назад, на старшого и снова отвернувшись, коротко подтвердил:

— Знаю.

— Ну, а коли знаешь, чего ворошишь? — Вистарх пристукнул по столу и тут же вздохнул: — Да и толку от него и его сотни… С ними али без них… Не остановить нам моров в этот раз. Удача будет, если задержим до подхода «солнцебронных». Да и то — вряд ли…

Илий отвечать не стал. Он надел к бою чистую рубаху — что могло быть более твёрдым ответом? Илий спросил о другом:

— А лгал зачем?

В задумчивости Вистарх до судорожной белизны в суставах сжал-разжал кулак, словно проверяя на прочность, а потом посмотрел на товарища и соперника прямо:

— Тут все полягут, Илий… Пусть они остаток жизни знают Евпата как моего друга. Пусть знают как воина-вседержателя, у коего честь и правда в крови. Пусть знают таким, каким я его знал, в какого верил. Это то меньшее, что я могу сделать для него. Для моей памяти о нашей дружбе. Да и для тех, кто сегодня поляжет… А дальше… Ему жить. С живыми. С ними пусть объясняется сам.

Вистарх опустил голову. Евпат предал, сбежав от битвы, и тем порушил честь вседержателя, но он, старшой вседержатель Китежа, порушил её не меньше — грязной ложью. И ради чего?! Всего лишь — ради памяти. И Илий волен раскрыть этот наивный обман, а совет — низвергнуть старшого. Благо, есть на кого менять…

Илий молчал долго. Глядел на сухую пустошь до горизонта, на запылённый диск солнца, медленно ползущий вверх по небосклону, на дымку, переходящую в облака.

— Назвать изменника гонцом… Спасти честь предавшего друга… На это нужно большое мужество и большое сердце… Я рад идти с тобой, избранный вседержатель Вистарх-Гром. И был бы горд быть твоим другом.

Вистарх рывком поднялся, порывисто шагнул к товарищу и крепко схватил его за локти. Посмотрел в глаза, словно выискивая там что-то большее, чем услышал в словах. Словно уже не доверяя своему чутью, своему сердцу.

— Я тоже…, — глухо отозвался он, когда ладони Илии цепко стиснули его локти в ответ. — Я тоже рад. Да!

Илий кивнул молча — губы странно скривились, словно помимо воли что-то хотели сказать, да сил не хватало сорвать замок рассудочности.

— Ты ненавидел меня… — Вистарх почувствовал, что голос срывается, готовый уйти в хрипоту от кома, застрявшего где-то под кадыком. — Когда меня, а не тебя, поднимали избранным, когда меня наделяли мечом и щитом города… Только ты знай — я всегда считал, что это ты достоин быть старшим. И за тебя был мой голос.

Илий опустил голову и крепче стиснул локти старшого. Неожиданное признание выбило почву из-под ног, но не могло остановить и заставить отказаться от задуманного.

— Я рад, — повторил Илий, не поднимая лица. — Честно — рад!.. Давай, в знак дружбы поменяемся плащами и шлемами? Хоть один бой поведу, как старший вседержатель… А?

Вистарх отступил в изумлении. Но пожатия не расцепил.

— Илий? Того ли тебе нужно?

— А чего ж ещё? — Криво усмехнулся в ответ товарищ. — Не меча же прошу!

Уронив плечи, Вистарх почти беззвучно спросил:

— На себя стащить хочешь?

Илий отвернулся и безучастно отозвался:

— У моров в крови — если вожак убит, то и вся стая останавливается, — вот и считают, что у нас также. А тебе помирать сейчас нельзя — ты ещё детей не сотворил. Старшему род вменяет продолжиться, чтоб его достоинства сохранились для всех, и повторились в потомках… Неправ был Китеж-град, когда поставил тебя старшим… Вседержетелю нельзя в бой, когда у него дома за спиной нет. Вон, даже Кустарь-младший уже отец…

— У меня есть дом.

— У тебя есть женщина, и есть изба! — беззлобно усмехнулся Илий. — А Дом — Дом.

Вистарх облизал губы. Он знал. Дом — это топот детских ножек по половицам, влажная земля, по которой раскатываются спелые яблоки, колосья, которые можно собирать в ладонь, как женские косы, это бабушкины сказки клочьями по углам, и руки родителей, равные шёпоту листьев… Это Дом.

— Молод ты ещё, — хмыкнул Илий.

— Сам-то! — Хмуро отозвался Вистарх. Несущественная разница в летах позволяла так отзываться. Но сердцем знал — старше Илий. На двух детей да пять осенних дозоров…

На шум из коридора обернулись одновременно. По лестнице кто-то топал. Давешний мальчишка, словно в усмешку судьбы, вновь со стуком распахнул дверь и заорал:

— Моры!

Вистарх и Илий согласно поморщились, глядя на восторженно-испуганное лицо подростка, и слажено отвернулись к окну.

От горизонта шёл туман. На самой дальней кромке мира уже появился белый край идущих льдин. Перед ними чёрным роем шли моры — сыны льда.

— Седловинные, — навскидку определил Вистарх. — Они любят ходить серпом. Гористые идут клином…

— А может бусавые, — пожал плечами Илий, — Те безумные, ходят, как вздумается.

Вистарх не стал настаивать, кивнул и потянулся к доспехам:

— Скоро проверим.

— Гром… — Илий зацепил за локоть, придержал, глядя исподлобья.

Он понял. Остановился, недовольно хмурясь. Но отказывать тоже не хотелось. Рушить с трудом налаженную дружбу в такой момент… Молча передал островерхий шлем, указал на плащ на спинке стула.

Илий взял сам.

Уходя, вздумал поклониться поясно, но Вистрах не позволил — взял за плечо, стиснул до белизны на костяшках, прожимая кольчужную бронь, так, чтоб до мяса дошло пожатие, до самого сердца докатилось. Илий ответил также. Нехотя расцепив руки, попрощались кивками. Минув подростка, Илий шагнул на лестницу и заторопился к своей дружине.

Вистарх угрюмо усмехнулся. Вот так. Был у него один друг и один соперник. Не стало друга. Впрочем, и соперника тоже не стало. Словно судьба покуражилась — в ком потерял, в ком нашёл — не ожидал.

— Ну, горластый… — сумрачно глянул на дежурного отрока Вистарх: — Бегом на конюшню. Садись на самую резвую кобылку и скачи в Китеж. Старейшинам скажешь — моры идут серпом, за ними льды долгослойные. Пусть городские готовятся, если ворота мы не удержим, межевую землю поджигать.

— Ага, — кивнул подросток и влёт кинулся по лестнице.

На середине подъёма задержался — замедлился торопливый топот, замер. Отрок понял. Всё понял. О том, как посылают гонцами. И для чего. Пересилил себя и кинулся дальше.

Вистарх подошёл к оружейному сундуку, достал доспехи и старый, серебрёный шлем. И плащ. Синий, как и положено рядовому вседержателю…

Когда спустился, коня уже держали у крыльца. Саврасый грыз удила и диковато косился. Чуял битву.

— Блинок, Блинок мой… — успокаивающе заговорил Вистарх.

Пятерней распутал чёрную гриву, погладил подрагивающую кожу у скулы, почесал широкий лоб. Конь в ответ беспокойными губами пробежался по щеке, влажно фыркнул за шиворот. Засмеявшись, Вистарх обнял коня, вжался лицом в морщинистую мощную шею, потрепал. Вот и настроились.

Запрыгнул верхом, пристроил плащ, чтоб спускался стройными складками. Он — вседержатель. Он — тот, на кого настраиваются, тот, с кого берут пример. Тот, кто самой своей душой, своим состоянием искривляет законы мира вокруг. Как и моры. Только те — разрушают. Его дело — созидать. Олицетворять Свет. Спокойствие. Истинность. Силу. Жизнь.

Вседержатели уже построили свои дружины.

В небо строгими островками отрядов глядели остриями сотни копей, сотни шлемов. Заледенелые в предчувствие битвы глаза буравили горизонт как нацеленные стрелы.

А грудь теснила гордость. Не каждый город-пограничник мог выставить на заставу семь сотен мужчин. Но и не каждый оборонял ворота человечьих миров! Вон Молога — большой город, а охраняет лишь малохожую тропку, да и то лишь потому, что жители его, ещё в том, далёком, мире-прародителе, цепями себя к жилищам приковали, лишь бы отстоять свои дома, защитить от нелепого приказа, от разливающейся воды. Только за мужество их и почтили заставой. Хоть и новый город… А многим другим из новоприбывших и куска границы не досталось — только поля сеять да воинов кормить. Но Китеж — давний город, из первых, кто сошёл в приграничье и по своей воле, по воле всех жителей, стал дозорным постом на первом рубеже, охраняя ни много ни мало, а целый коридор в защитной стене меж мирами! Древний род, сильная кровь, высокая честь. И на поклон ходит только к Белоозерью — старейшему поселению на этой земле, главе всех городов, хранителю ворот в мир-прародитель.

Вистарх тронул пятками жаркие бока Блинка и конь, вскидывая копыта, выучено гордо понёс его мимо отрядов. Мимо поднятых копий, мимо сплочённых щитов, мимо цепко смотрящих глаз.

— Воины! За спинами — земля нашего дома, отвоёванная в ничейной межи меж миров. Земля, на которой ворота в мир наших предков. Здесь — рубеж человечьей сути! Нам завещано хоронить межевую землю, чтоб не допустить тьму к Воротам в мир-прародитель! Потому что мы — потомки тех, кто, сходя во тьму, дышал последней мыслью — защитить свои города, свою землю! От чужих и своих! Нет ничего дороже дома! А это значит — плата за него высока! И когда приходиться платить — хозяин не скупится! Китежцы! Пора платить! За Дом! За Мир! За Людей!

Конь не выдержал накала крика и, заплясав, встал на дыбы, плеснув гривой по напряжённым рукам седока.

— За Дом! За Мир! За Людей! — полыхнули обнажённые мечи.

Вистарх не сдерживал коня — жеребец бешеным галопом промчал по площадке перед заставой. В громе оружия и шквале криков. С трудом остановился на переднем крае, где спокойной глыбой стоял под Илиёй его старый кудлатый вороной. Так и встали рядом — Вистарх в синем плаще на приплясывающем в нетерпении Блинке, и Илий в красном на недвижимо застывшем Вороне.

Вистарх на миг обернулся, окинул взглядом ряды.

— Ставр, поди, локти грызёт. Жалеет, что не в первом ряду с тобой пойдёт.

Илий усмехнулся:

— Ничего. Живы будем — находится ещё.

Лицо Вистарха смёрзлось в кривой усмешке.

Впереди клубилась под ногами моров пыль. Словно накатывающийся прибой. Но сквозь серую пелену уже проглядывали перекошенные лица, сомкнутые на древках ладони и лохмотья одежд. Шли живущие за пределом, рвясь обратно в людской мир. Шли туда, куда их нельзя было пускать. Потому что за святым желанием обнимать свою землю и прижиматься спиной к стенам своего дома, стояло неумение быть счастливым, нежелание довольствоваться малым, неспособность видеть светлое. Стояло разрушение. Сами того не желая, моры приносили смерть туда, где пробивали заслон. Их счастье становилось болью для живого… А за ними, словно караул за полком провинившихся, шли ледяные глыбы. Шла Смерть. И лишь ненадолго отставала.

— Бусавые… — хмуро отметил Вистарх. Илий кивнул.

Почуяв знакомый запах грязного пота, Блинок неистово заплясал, грызя удила, заходил ходуном. Пришлось придержать коня, наклониться, и, успокаивая, почесать под спутавшейся гривой. Блинок поубавил нервной прыти.

— Уходи сейчас, — сказал Илий. — Потом сложнее будет.

Вистарх стиснул зубы. Но попранная гордость знала одно утешение — мужество покорятся воле соратников. Обернулся — Илий рвал меч из ножен — и развернул коня.

Под молчаливое приветствие копий и мечей проехал мимо рядов. Сдерживая коня, словно дразня противника метанием синего плаща, и подбадривая китежцев бликами камней на ножнах меча города. За спинами воинов ушёл в сторону и дальше, туда, где в засаде, за стеной невидимости, стояли две засадные сотни.

Ставр принял сухо — другу предстояло за другого стоять в золочёном шлеме под знаменем города. Честь — честью, но жизни это не прибавляло… С большей радостью Ставр бы принял эту ношу сам.

Вистарх встал рядом и глянул на поле перед заставой.

От сухой земли, серой, с поникшим ковылём, поднималась пыль. Моры набирали скорость. Шли, как бог на душу положит — без строя, без единого командира, но ходко и страшно. И их было много. Слишком много.

Посмотрел на своих. Коротко блеснул меч Илия — вышли из-под защиты высоких щитов стрелки. Припали на колени, натягивая луки к солнцу.

Отмашка. Чёрная радуга протянулась от заставы до первых рядов моров. Там закричали, забились, но, лавина, поглощая сама себя, топча упавших, полетела на ряды.

Отмашка. Взвились и рухнули в ряды моров серебрёные стрелы.

Отмашка. Стрелы опали, не долетев…

Над рядами врагов заклубился защищающий дым — в бой вступали колдуны. Набирая силу, затрещало валом над головами моров зелёное пламя и жаркие искры понеслись на людей. Горящие камни били наотмашь. Не все успели отшатнуться за щиты. Кто-то свалился, корчась и держась за пропаленное насквозь тело. Умирать так недолго: затопчут.

Илий поднял руки, призывая небо в помощь, и ударил в бока коня пятками. Ворон пошёл галопом, привычно пронося седока вдоль рядов. Над ними схлопывался ветер, тонким злым смерчем клубясь над людьми — искры гасли, долетая до заслона. Секундой позже, также возводя заслон, пронеслись Еладюк и Крижляк.

Ещё мгновение…

Отмашка. Шагнули бойцы, распределились по уровням. Ряды оскалились оружием и закрепились. Отсюда им, первым — ни шагу.

Моры заревели. Исступлённый ор заставил вздрогнуть.

Схлестнулись.

С глухим стуком сошлись оружия и тела.

Захрипели, хватаясь за древки и проталкивая себя к людским глоткам, насаженные.

Где-то моры проломили, пошли прямо по упавшим. Где-то приостановились, пробираясь сквозь серебрёный металл…

Отмашка…

Полыхнули на солнце короткие копья и стрелы воинов второй линии…

Дикое неистовство и пренебрежение жизнями — своей и чужими — делало моров беспощадными противниками, а ореол магии, поддерживающий движение даже в поражённых телах, — сложно уязвимыми. Только там, где рассекали пространство сражающиеся вседержатели, тускнела магия тьмы и смертельно раненные моры прекращали тянуться к горлам людей, а живые подчас отступали, на мгновение пронзаясь мыслями о ценности живого. Или попросту — страхом…

Вседержатели метались по рядам. Там, где рвали воздух и тела их мечи, мир становился красен… А моры стремились проломить строй, нацеливаясь на старших воинов, нутром чуя, что их гибель приближает победу Моры. И более всего их привлекал мечущийся красный плащ под золотым шишаком.

Вистарх прикрыл глаза рукой, загораживаясь от ползущего в зенит солнца.

Отсюда, из укрытия, бой казался мешаниной, а люди чудились пыльными глиняными игрушками, сваленными в кучу. Издалека и кровь была не кровь, и смерть — не смерть. Но сердце знало — всё уже случилось. Только опыт давал прочувствовать, как на своей шкуре, что происходило там, внутри, что это такое — стоять в первой нитке, держа своей жизнью границу, быть границей. И оттого ходили ходуном плечи, от того стискивали повод руки и в бешеном ритме прыгало по груди сердце. Вверх — вниз, теряя вдох и замолкая в мгновения наивысшего напряжения.

Там, впереди, гибли люди. Первые сотни — Илии, Еладюка и Крижляка — собой преграждали путь. И кружилось, кружилось по телам вихрем металла оружие — своё и чужое… В тесноте сомкнутых рядов, в невозможности нового вздоха…

— Еладюк.

Вистарх вздрогнул от глухого выдоха Ставра. Поднялся в стременах, потянулся, ища взглядом на поле. Нашёл, сжался. Еладюк летел с пробитого копьём коня. Упал, переворачиваясь по земле, заваленной трупами, тяжело поднялся навстречу налетающим морам… Кривой меч смахнул голову вседержателю, да кто-то об неё споткнулся — запущенным мячиком она полетела в толпу.

Вистарх зажмурился.

Одёргиваясь, кликнул посыльного. Настало время выдвигаться второй линии — Кустарям.

Там, впереди, кипел в одном котле человечий ад… Двух разных сутей. Одной войной замешенных в липкий ком теста, в огне сражения становящегося золой...

Ломились сквозь ряды моры. Топча и рвя, словно взбесившееся зверьё. Ломились, видя только одну цель — один проход меж незримых стен рубежа, коридор заставы и воинов, его защищающихся. Но люди держались. Падали одни — вставали другие, секли беспощадно, зная цену промаху и случайной жалости, зная силу магии моров — только смертельные удары останавливали их…

Солнце ползло к зениту. Плавил жар — труда и усталости… И стояли ряды…

Уже втиснулись в сражение люди Кустарей, уже сами они — старый и молодой — метались по заваленной телами земле. И в два меча крестили воздух. Парила распластанная плоть, не оставляя морам шанса на жизнь. Потом и кровью дымились тела рубящихся. Падали свои и чужие. Пустыми глазами глядя в небо, раззявленными ртами зовя смерть, судорожными пальцами карябая землю или вжимаясь в оружие, словно в святыню. Люди держались…

Уже упал Крижляк и был сметён напавшими. Но озверевшие остатки его сотни, под прикрытием Кустаря-младшего, настолько же бесшабашного и лихого, прорвали круг моров и вытащили командира.

Уже четвёрка людей, закинув щиты за спины, бегом тащила на полотне плаща истекающего кровью вседержателя к заставе…

Солнце раскаленным добела гвоздём сидело в зените. Жарило. Впивалось.

Ряды стояли. И сквозь них, чудесной связью, словно жизнь каждого защитника как бусину нанизав на незримую нить, пролегала граница людского мира. Тонкая. Хрупкая. Бьющаяся в ритме уставших сердец…

Внезапно Ставр подал коня вперёд. Вистарх едва успел удержать за повод.

«Илий!», — пронзило понимание. Холодея, глянул — вокруг спешившегося вседержателя в красном и золотом кольцом стояли моры. Круг сдавливался, как челюсти волка, готовые рвать. Покалеченный Ворон, глухо вопя и болезненно всхрапывая, силился подняться, но обрушивался — не держали подрубленные ноги.

В красном плаще, прикрывающим кровь, словно вседержатель неуязвим, Илий надёжно держал меч — падение не заставило его сознание помутиться, но моров оказывалось слишком много…

Вистарх почувствовал, как окаменели плечи, но изнутри в рёбра, словно в стену склепа шибает сердце.

Ставр обернулся на побелевшего старшого.

— Не успеют! — почти беззвучно шевельнулись губы.

Вистарх судорожно кивнул — да, не успеют. Люди рвались к Илию, словно переняв у моров бешенство и неистовство удара, но время отыграть не могли. Кольцо уплотнялось… Моры знали, на что и ради чего шли.

— И ты не успеешь. — Ответил Вистарх, убирая руку с повода соратника. Внутри всё смёрзлось в ком, и с трудом продралось сквозь пустоту сердце, возвращаясь к ритму. А руки… Руки вспомнили сильное пожатие обретенного друга и стиснули пустоту.

Ставр скрипнул зубами:

— Одна сотня!

Там, впереди, Илий принял на меч первого врага.

Вистарх прикрыл заслезившиеся глаза. Соблазн был велик…

— Полсотни! — задушено процедил Ставр — Отвлечь!

В прыжке сваливая одного противника и рассекая другого, Илий попытался вырваться из круга. Чёрный мор напал сбоку. Бросился псом, напоролся на нож, но свалил вседержателя с ног.

— Нет, — Вистарх почувствовал, как что-то рвётся внутри. Натягивается струной и лопается, просачиваясь влагой. Ответил, словно кусок мяса из себя вырвал: — Не время. Пусть увязнут больше…

Илий попытался подняться. Люди Кустаря вскинули луки, не надеясь пробиться к вседержателю, но рассчитывая отвлечь… Моров косили стрелы, но и лучников враги пустили под топоры.

Ставр зарычал:

— Один пойду! — и отпустил повод.

— Я не удержу карман невидимости! — Вистарх дёрнулся, но не стал останавливать. Ставр сам придержал коня. Сам сдал назад.

Илий едва поднялся, разбрасывая нападающих, но новая волна опрокинула его на землю. Толпа моров налетела, закрыв от стороннего взгляда рухнувшего. Только вскинутые топоры сверкнули….

Люди с упорством обречённых пробивались к месту, где упал вседержатель…

Вистрах последний раз окинул взглядом тёмную мешанину, погребшую под собой, словно под завалом Илия и перевёл взгляд. Сражение продолжалось. Моры продвигались к заставе.

Прибежал гонец от Борки, оттёр лицо. Запыхавшись от бега, заговорил с остановками, со свистом глотая воздух:

— Солью дол… перед заставой… засыпали! Прямо за воротами… горючего камня… гору выложили… Одного факела хватит…, чтоб всё занялось… Борка сказал — всё готово!

Голос показался знаком. Те же нотки восторженного романтизма, только придавленные усталостью, глубокой, такой, в которой даже самое страшное известие принимается равнодушно. Усталостью, способной за одно утро сделать из ребёнка старика…

Вистарх обернулся. Юноша, стоящий перед ним, ничем не напоминал уже подростка, восторженно орущего кличи и с жадным восхищением смотрящего на вседержателей. Перед старшим стоял, утирая запылённое лицо окровавленными, просолёнными руками солдат, не менее других знающий цену времени и молчания… И можно было сорваться, наорать, пока осталось время, отправить в тыл… Можно. Но упёрся в него мрачный понимающий взгляд юноши, и Вистарх молча кивнул, что принял.

Гонец поклонился и побежал обратно к заставе, в бой. Необученный, неумелый, но упрямый и уверенный в своей правоте.

Кустарь-старший упал сам. Неожиданно уронил голову, расслабленно бросил меч и кулём свалился с коня. Ни от стрелы, ни от удара. Просто время вышло.

Закричал Кустарь-сын, вдруг перестав быть младшим и оставшись на линии единственным вседержателем. Заорал неистово, обрушивая меч на врагов, но возможности пробиться, оказаться рядом с отцом и принять последний его вздох не отыграл. А люди с новыми проклятиями, словно черпая силу из бездонного колодца страстей, отбросили на время моров…

Вистарх на секунду прикрыл воспаленные, уставшие от напряжения глаза.

Невольно вновь глянул на место падения Илия, давно оказавшееся за линией фронта, и вздрогнул. Там всё ещё носились ходуном волны, всё ещё что-то влекло моров к центру тёмного круга, что-то бурлило там, кипело. Но ни красного, ни золотого он не увидел.

Приосанившись, сидящий на поджаром гнедом Борка встрепенулся, словно ото сна, и поднял меч. Неторопливо тронулся, и за ним без криков и суеты пошла его сотня. Ветераны. Сухая старческая фигура под синим тяжёлым плащом плыла сквозь дым, как мачта с опавшим парусом в тумане. Спокойно, неторопливо, будто выбираясь в море на ощупь, опасаясь приустьевого бара.

Когда Борка пустил коня галопом — распахнулся парус цвета неба…

Мерно шагавшие ветераны, рассредоточиваясь, рванули на последних шагах и вонзились в бушующее скопление тел. Корабль вышел в море…

И закипело струями за кормой — не пеной, кровью…

Сражение длилось, сражение агонизировало, словно павший конь, оно давилось усталостью и ненавистью, обливаясь потом и кровью. Оно продвигалось к ясеневым брёвнам срубового здания. Оно готовилось выплеснуть в арку входа заставы тела и души и пролизать себе железным языком вход. Оно уже почти касалась стен! И Моры, чуя победу, ломили, визжа и хрипя. Добивали последних защитников… Но и сами уже шатались от усталости полуденного боя. На место упавших вставали другие, но и тем нелегко давались последние шаги до ворот.

Вистарх поднял с локтя шлем и, смахнув волосы с мокрого лба, накинул шишак на голову. До упора подтянул лямки щёчек и сдёрнул плащ — чтоб не мешался.

По знакомому движению за спиной заходили ряды. Глухо клацнули доспехи. Звякнули о стремена копья. Зашуршали подбираемые плащи…

Ставр поправил наруч и глянул косо с нескрываемым ожесточением.

Вистарх неторопливо повернулся к нему:

— Знаешь, Ставр… Тебе есть кого ненавидеть за то, что тебя не было рядом с Илием рядом… Так будь благодарен судьбе хоть за это малое. — Сплюнул и рванул меч из ножен. Поднялся в стременах, разрывая клинком скрывавшее отряды пространство, и обернулся: — Круши тварей!!!

— За Дом! — подхватили люди.

Блинок заплясал, роняя пену неистовства с губ, скакнул, лебедино выгнувшись, и рванулся в галоп.

И попёрла лавина.

Вистарх летел с бешеным криком. О чём тот крик — не чуял, не понимал. Лишь бы кричать, пьянеть от воздуха, до натуги переполняющего грудь и давящего на сердце, заставляя стучать. Летел, всем телом ощущая пустоту внутри, переполненность белой яростью — без запаха, без вкуса, без осознания себя, просто желанием рвать! Летел и ощущал сопротивление ветра, натяжение гудящих мышц и такое же дикое неистовство побратимов. Слева — дотянись! — раззявив рот и выпучив глаза, летел Ставр, и от него веяло смертью…

Блинок грудью ударил в спины замешкавшихся людей. Свалил, отбросил под копыта коней и вклинился меж сражающихся. Захрипел, стремительно вытягиваясь к противникам.

Слёту опуская меч на голову в кожаном шлеме, Вистарх почувствовал себя звездой. Светилом. Пылающим, дымящемся огнём во все стороны, парящим от обилия собственной силы и просто сумасшедшее желающим поделиться своим светом. Поделиться так, что сжечь… И он жёг. В стороны, в мир уходила волнами, языками раскалённого воздуха его сила. И он мчал, как любой иной вседержатель, зная только одну цель — врага, только одно право — дарить свет. Сжигать светом. Когда его слишком много, он сам становится смертью, он становится тьмой… Вздёрнул меч — из разреза кожаного шлема задымилась кровью розовая плоть…

Меч вибрировал от ударов. Трещали кости рук, обрушивающих на врага оружие. Тело пульсировало от бьющейся крови…

Ходил ходуном Блинок, не давая слабины, сам стремясь в гущу боя.

Одного их вида — оскаленного по-волчьи коня и нечеловечески ощерившегося воина хватало, чтоб моры пятились. А невидимый огонь вседержателя сжигал колдовство, подпитывающее бешенство дикарей, их неистовство и бессмертность. И там, где обрушивались на головы меч и топор Вистарха, моры падали. И никакое колдовство не могло поднять их. Там проходили люди и расклинивали тьму.

Краем взгляда в сутолоке сражения Вистарх подчас замечал Ставра. Тот шёл слева, не отставая. Такой же бешеный взгляд, охрипший ор и страшные удары меча и секиры. Серебрённые, они уже давно потеряли свой свет, став мутными, в красных полосах и брызгах. Да и сам Ставр стал таким — грязным, взъерошенным, окровавленным…

То, что впереди колдун, Вистарх почуял нутром. Мешало что-то вздохнуть глубже. Взрычав, направил Блинка на опасность. Среди сплошного поля кожаных шлемов, выпяченных белков и злых оскалов двумя спицами упёрлись воспаленные красные глаза с суженными зрачками. В голове полыхнуло, от жара тело стало вяло и болезненно, лихорадочно заломило суставы. Преодолев себя, Вистарх поднял меч. Его сил и воли хватило бы на один рывок! Но Блинок не выдержал — жалко всхрапнул и, трясясь всем телом, встал. Тёмная толпа с победным воем набросилась скопом. Вистрах завертелся ужом, защищаясь с двух рук — моры падали с посеченными головами, но выдержать натиск было невозможно. Мелькнул тёмный топор, подрубая лошадиное горло, — Блинок забулькал кровью и рухнул.

Вистарха выбило из седла…

Упал на моров, бегущих навстречу. Левая рука, подворачиваясь за спину, глухо щелкнула, опаляя болью. Тяжёлый удар выбил воздух из лёгких.

Потрясая оружием, накинулись моры…

Белки глаз на измождённых лицах.

Волчьи оскалы.

Скрюченные на топорищах пальцы.

Блеск щербатых лезвий…

Вистарх стиснул рукоять меча избранного вседержателя и ринулся на поднятые топоры.

Ударил. Принял. Откинул. Ударил. Ударил. Ушёл. Ударил.

Левую руку не чуял. Нога, задетая под колено, подгибалась. В боку влажной жарой набухало. Из-под шлема капало. Ладонь скользила по липкой жиже на рукояти меча. Мир перед глазами заволакивало белым, словно проступало молоко, пропитывая полотенце. И тишина была. Глухая, тугая, терпеливо ждущая его смерти тишина…

Когда оскаленный мор вынырнул из молочного тумана, он понял, что всё кончено. Сначала повело, развернуло от сильного удара, и лишь потом ошарашила боль. Навалилась, как обвал — скопом на каждую пять, на каждый вершок тела. А взгляд остановился, упёршись в землю — падающую на него, бьющую плашмя, обнимающую землю.

И вернулись звуки. Ор и рык, свист, звон и скрежет оружия, стоны и проклятия раненых, плюхание безвольных тел…

Чьи-то ноги загородили полмира. Чьи-то руки хватанули за плечи, заставляя сломанную ключицу хрустеть и вминаться в плоть… Но боли не было. Уже не было. Его повернули, но молоко тумана, наконец, пропитало полотнище, и он ничего не увидел. Только раскаленный добела гвоздь солнца где-то далеко, в другой вселенной. И ему подумалось, что это хорошо, что он ничего не чует, и хорошо, что не видит поднятых топоров. Это тоже была хорошая смерть.

Его вскинуло, словно щенка за холку подняло и понесло, поволокло, нещадно сминая сломанное плечо и выплёскивая кровь из порубленного нутра.

Обдало жаром конского пота, вдавило в мокрую, пахнущую кровью шерсть, и понесло, укачивая, будто в колыбели… Понесло, мимо грома битвы, мимо белого тумана, в котором отражалось солнце, мимо криков умирающих и ещё живых… Мимо лиц, втоптанных в кровяную грязь… Мимо обрубков с запылившимся срезом… Мимо выпирающих кишок и подёргивающихся пальцев… Понесло всё дальше в белое молоко.

— Вседержатель! Вистарх! — кто-то с пробивающимся звоном в голосе звал его, тормоша и теребя.

И хотелось подняться на голос, отозваться, хоть шевельнуться, но белое, дышащие горячим молоком, полотнище на глазах опускало в сон и безвольность.

— Старшой, срать-те-в руки! — крепкие ладони сжали плечи, вгоняя в боль.

Он застонал, вскидываясь.

Дико глянув окровавленными глазами, мрачный Ставр тут же одёрнулся и исчез из обзора.

Знакомый юноша — белое лицо в каплях веснушек и подсохшей крови, да сведенные к переносице брови над блестящими глазами — подсунул под руку меч Города. Когда пальцы с третей попытки обхватили черен, Вистарх смог приподняться на локте. Прищурился, всматриваясь.

Мальчишка сдал назад ровно настолько, чтобы вседержателю открыть обзор, но оставаться защитой от возможной стрелы или дурного глаза. И Вистарх увидел.

Их оставалось не более десятка — воинов-китежцев, сумевших укрыться в заставе. Обессиленных, окровавленных, сползшихся к головному зданию, под защиту последнего вседержателя. И стояли, сидели и лежали во дворе кто где: кто рядом со стенами, кто у ворот, кто — так же, как он, Ставр и юный гонец, — над ними, на нешироком балконе над аркой. Сюда Ставр приволок и его, спасая от неистовства моров. А те остановились… Широкий — коню не перескочить! — дол перед заставой, тянулся во всю ширь Ворот. По нему, камнями и песком лежала щедро рассыпанная соль.

Вистарх попытался подняться, но тут же вяло повалился обратно на камни. Сквозь заново проступающий молочный дым, мелькнуло перекошенное лицо подростка.

— Старший! — голос звенел от непрошенных, детских ещё слёз.

Едва сумев пошевелить тяжёлым, огромным языком, Вистарх облизал губы и прохрипел:

— Помоги подняться…

Юноша, вытерев об локоть сухие глаза, сунул ладони под спину вседержателя.

Мыча от боли, Вистарх сел, бессильно привалился к краю бойницы плечом. С трудом поднял голову, будто огромный вечевой колокол втянул под купол…

Моры, управляемые сознаниями магов, стаскивали с поля боя трупы — заваливать дол, создавать дорогу для войска. Сваливали, и тела, уже раздетые донага, безвольно мотаясь, раскидывали руки, бело-розовыми слизнями ложась на сверкающую солью ленту. Один за другим мёртвые люди, бывшие своими по крови, по убеждениям, по оружию, сваливались, мостя проход для смерти.

Звуки сражения затихли, только стоны, вопли и хрип доносились до заставы. И иногда — вскрики добиваемых…

Подошёл Ставр, сел спиной, привалившись к краю бойницы. Запрокинул голову, упершись затылком в камень, и закрыл глаза. Лицо, щедро облитое кровью из раны на голове, сделалось спокойным.

Солнце перевалило за зенит и уходило к западу...

— Что дальше? — тихо спросил подросток, осунувшись за день до тёмного лика древней иконы.

Ставр очнулся и вяло усмехнулся:

— Как двинутся — будем стрелять. Потом уйдём в последнее здание заставы и подожжем за собой ворота. Будем стрелять оттуда, кто проскочит…

Юноша, став ещё белее, кивнул. Поджечь ворота, значило, сжечь всё. И всех.

Внезапно очнувшись, Вистарх приподнял голову.

— Дальше? — медленно переспросил он.

Ставр потянулся ближе, чтоб расслышать.

— Тянуть время, — едва внятно сказал Вистарх. — Они завалят дол… Когда двинутся — откройте ворота. Там горючий камень. Пусть увидят и поймут… На арке пусть встанут самые слабые. С факелами в руках. А те, что посильнее, пусть уйдут во дворы и затаятся с луками…

— Почему не наоборот? — хмуро спросил Ставр. — Сильные смогут стоять дольше…

Вистарх поднял слезящиеся глаза на друга.

— Моры только тогда остановятся, когда будет смысл ждать. Сильных они убьют, пусть даже придётся пожертвовать несколькими часами ожидания. Слабых моры подождут, чтоб не рисковать… Слабые упадут сами — вот почему они будут ждать. Когда те, с факелами, рухнут, и моры войдут — пусть сильные стреляют огнём по камню…

Долгую минуту Ставр смотрел на обессилившего вседержателя, а потом тяжело кивнул:

— Сделаю, как велишь, старшой…

— Ставр, — позвал Вистарх и глянул исподлобья, не найдя на большее сил. — Я останусь на арке…

— Я — тоже, — просто ответил соратник и, кинув подростку кисет, тяжело подволакивая ноги, пошёл к лестнице, к людям. За ним частыми каплями по камням оставался кровавый след…

Парнишка вытащил нож и потянулся к плечам старшего вседержателя. Вистарх не перечил, и юноша снял с него кольчугу. Помог лечь. Вистарх глядел в белое небо, в белое молоко перед глазами и едва осознавал, чем и как его врачуют, запаивая рану. Боль от целительного порошка проходила сквозь заслоны бессилия лишь слабым отголоском. Рассудок уже понимал, что гаснет.

Белое солнце в белом небе.

Топот детских ножек по половицам. Влажная земля, по которой раскатываются спелые яблоки. Колосья, которые можно собирать в ладонь, как женские косы. Бабушкины сказки клочьями по углам. Руки родителей, равные шёпоту листьев. Губы любимой…

Снизу, от пола — скрип отворяемых ворот.

Вистарх вздрогнул и открыл глаза. Юноша помог подняться. Вновь тяжело привалившись к камню бойницы, вседержатель увидел моров. Бледно-розовые гати из мёртвых тел уже были сложены — кое-где едва шевелящееся, где-то стонущие… А торжествующие враги ждали только команды.

Ставр вырос рядом. Подал факел. Вистарх выпустил меч и принял палку в смоленой обмотке, горящую зеленоватым пламенем. Опёрся на руку юноши, поднялся и, навалившись грудью на камни стены, оттолкнул гонца:

— Уходи.

Тот мгновение помедлил, а потом ушёл. Молча. Спокойно. Зная цену этого приказа.

Клонилось к закату солнце. Окрашивался горизонт. От вечернего ветра срывало в лихорадку. Но умирающие люди стояли на арке, подняв факелы и равнодушно глядя на растекающееся у ног море моров. И на льды далеко за их спинами. И на туман, клубящийся от них…

Вистарх и Ставр стояли рядом, по центру, между другими людьми, по собственной воле выбравшим последнюю вахту на воротах. Ставр придерживал старшого, но и сам колебался на неверных ногах.

Горели факелы, запирая дорогу одним только страхом, что будут брошены и взорвут с таким трудом добытый проход в мир благоденствия. И то, что смогли отвоевать у людей, моры боялись потерять в борьбе с огнём…

Гвоздь солнца в небе начал гаснуть, отдавая тепло, стал краснеть, обрамляя стены заставы в розовое прозрачное прохладное сияние. И тогда Вистарх навалился грудью на камни и, выглядывая в бойницу, и зашептал, призывая Ставра:

— Ты видишь?! Видишь?! Я же говорил, что он придёт…

— Кто? Где?

Ставр подался вперёд, до рези вглядываясь в туманную даль.

— Он пришёл, видишь! — Вистарх обессилено начал заваливаться. Из глаз потекли непрошенные слёзы.

Горизонт заволакивало белёсым туманом, и не было в его пространстве ничего, кроме островерхих льдин и редких облаков.

— Евпат пришёл! — шептал Вистарх, от усилия дрожа всем телом. — Он не оставил! Он не мог оставить! Он мой друг, Ставр… Он не мог не прийти… Понимаешь?.. Он пришёл… Он всё-таки пришёл… Евпат… Видишь? Ну?.. Там флаги Мологи — голубое с чёрным… Видишь?

Вистарх задохнулся, теряя силы. Факел дрогнул в руке и начал заваливаться. Поймала рука соратника, придержала, не дав упасть. Ставр глянул на умирающего. Глаза его уже были закрыты, лицо серо и безжизненно, рот приоткрылся в бессилии. Но невероятная воля ещё держала.

— Видишь? — прошептал Вистарх, цепляясь скрюченными пальцами. Закрытые веки дёрнулись, словно взгляд обыскивал, ощупывал даль.

Ставр ещё раз оглядел горизонт. Белый туман. Кромки льдов. Чёрная толпа моров…

— Вижу, — прохрипел Ставр, — Флаги Мологи. Голубые. С чёрным. И Евпат.

— Он пришёл, — криво, одной стороной, улыбнулся Вистарх.

Лицо озарилось на мгновение и, вздрогнув, замерло.

Ставр опустил тело на камни арки и, прощаясь, кратко тронул посеревшую щёку.

С трудом выпрямился, подняв выше факелы — за себя и за упавшего.

Зелёное пламя снова шипело над головой, над стенами, над людьми, и моры у подножья заставы топтались, ожидая падения последнего защитника.

Солнце пылало погребальным костром. Красные блики ложились на стены, на тёмные доспехи моров, на дальний туман…

Последний вседержатель заставы стоял над воротами. Он смертельно устал. Он выигрывал время. И у него не оставалось сил смотреть на то, как темнеет горизонт…

И как, разрывая туман, мчат к заставе развевающиеся знамёна.

Голубые с чёрным.