.to the Sea/search

Я знаю, что такое море. Вы когда-нибудь задумывались об этом? Вы когда-нибудь смотрели на воду с вопросом? И было ли в вашей жизни такое, что вы просто не находили ответа?

Я знаю, что такое море. Спроси любого, и он скажет то же. Я знаю. Мое знание – набор вызубренных формул и дефиниций, моя память, мой опыт. Информация, полученная органами чувств. Бесконечное повторение нулей и единиц, плавный поток звуков, стройная, строгая последовательность букв.

Море. Я точно знаю, что это. Так откуда же берется назойливое любопытство, где коренится росток неуверенности в самой себе, подмывающий, подталкивающий и, в итоге, спихнувший меня туда, где я сейчас нахожусь? Но, по крайней мере, теперь я точно знаю, что такое море.

Он наблюдал, как она вошла в воду. Нет-нет, ему и в голову не пришло бы за ней следить. Она даже не была в его вкусе. Просто там было скучно – и он смотрел по сторонам, а потом остановил взгляд на том, как она, осторожно ступая, пересекла бетонные плиты и коснулась ногой воды. Он почти услышал шипение – как если бы холодные брызги испарялись, сталкиваясь с ее обожженной кожей.

Море лениво лизало поставленные людьми загородки. Морю было все равно – бить ли в бетон или растекаться волной по иссеченному камнями берегу. А если бы и не было – кого это волновало? Не ее же, в самом деле, — ведь она совсем не ему шепнула: «Привет», погружаясь в воду по щиколотку. Нет, точно не ее – да и не стала бы она говорить ничего подобного, просто буркнула под нос: «Холодно», а он, уже изрядно нагретый солнцем, придумал себе невесть что. Никто не разговаривает с морем и не спрашивает его: «Эй, как дела? Тебе не мешает, если мы тут посидим?», и это логично. В сущности, что такое это море, как не большое скопление воды? Вынь оттуда водоросли да всяких мальков-крабиков, и останется обычная ванна. С песком.

Он потряс головой. Видимо, все-таки перегрелся, вот и лезут глупые мысли. Видимо, все-таки стоило ехать не одному, а с ребятами, тогда у него давно была бы под боком болтливая худышка, и его не тянуло бы на созерцание странных блондинок. Странных, не то слово – вон, стоит у самого берега, полощет ноги. И лицо такое – сосредоточенно-почтительное, как будто вода тут освященная. Или?

Да нет же. Вода грязнючая, он сам проверял. Надо было все-таки ехать культурно на курорт, а здесь – что? Одни обгоревшие еще много лет назад мамаши с малышней, да еще любители пива с пахлавой. Он пробовал и то и другое – и удивлялся, что еще жив. Замусоренный пляж, теплая мутная жижа, именуемая море – и целая сеть караоке на берегу. Рай для уставших, ленивых и тех, кто уверен, что лучший загар получается после полудня. Не место для разговаривающих с водой.

А она стоит, разговаривает. Фигурка у нее ничего так, хотя бедра широковаты – а вот грудь при таких бедрах могла бы быть и побольше. Нос длинный, глаз почти и не видно. И еще эти волосы – стянутые в тугой узел на затылке. Слишком светлые, да еще и вьющиеся, судя по паре выбившихся прядей. Два слова – не типаж.

А море с ней ласково. Ему так кажется, потому что она, зайдя по колено, вдруг улыбается – мягко, спокойно. Улыбается и приседает на корточки. Сует в воду обе ладони, зачерпывает и смотрит, смотрит. Что она там видит, в этой мутной воде? Или малька поймала – но нет, тут надо быть молниеносно-быстрым, да и слишком близко к берегу. Ему интересно – от чего она так довольна. Ему интересно – что она видит нового там, где каждый день плещутся сотни тел. Или она просто – никогда не видела моря?

Это могло бы быть объяснением. Он вдруг обращает внимание на то, как сильно обожжена ее кожа. Эти красные пятна на плечах и спине – бледную кожу нельзя вот так палить, иначе заработаешь ожог, а то и хуже. Кто бы сказал дурочке, что она уже почти дымится? Но не он же, в самом деле?

Он огляделся – никому не было дела. Ему бы тоже не было, если бы не стало так скучно. Ну, что ж.

Он окликнул:

— Девушка!

Она, конечно же, и не подумала, что это ей. Так и сидела. Вода утекала сквозь пальцы, и тогда она зачерпывала еще. И смотрела. Да что там такое?

Он, вздохнув, поднялся, и пошлепал к ней. Песок обжигал, но бетон был еще хуже. Он еще удивился – как она, не поморщившись, по нему прошла?

— Девушка! – снова окликнул, ступив в воду.

Она вздрогнула. Обернулась, едва не расплескав остатки воды, поднялась. Глаза у нее оказались синими-синими. И – бездонными. А щеки – все в пятнах-веснушках. Он скользнул взглядом по ее лицу и посмотрел вниз. Ее ладони – плотно прижатые одна к другой, были похожи на колыбель, и вода в них блестела зеркалом. Один миг – мелькнуло серебристое тельце. Все-таки малек! Или – солнечный блик? Но прежде, чем он успел понять это – она поднесла руки к лицу и все выпила. Сглотнула, даже не поморщившись. Не отрывая от него синих глаз.

И чуть склонила голову набок, словно спрашивая.

— Осторожнее на солнце. – бросил, отступая.

Ему вдруг захотелось оказаться подальше. Не здесь и не сейчас, а еще лучше – за пару минут до ее прихода. Чтобы убежать? Ему не хватило времени подумать – она сделала шаг и схватила его за запястье мокрой ладонью, и волна дрожи, прокатившись по телу, ударила по сердцу, заставив его замереть.

— Спасибо.

Ее голос оказался хриплым и терпким, как гранат – как если бы она давным-давно ничего не говорила. Но ведь говорила же – он сам видел, как девушка разговаривала с морем! Видел – или ему показалось. Это как с мальком.

Он попытался унять свои мысли. И сдержаться, чтобы не вырвать руку. Отвратительно пахло водорослями – он готов был поклясться, что запах не был таким настойчивым еще пару минут назад. И еще – соль. Соль почти ощутимо разъедала кожу – это не могло быть правдой, но он чувствовал жжение там, где ее пальцы держали его.

— Да не за что.

Он буркнул и глянул назад, на свое покрывало. Девушка, словно поняв намек, выпустила его руку и отступила.

— Ну, пока. – она чуть-чуть улыбнулась – не слишком уверенно, но весьма мило.

И даже ладошкой махнула.

— Ага.

Он зашагал обратно, схватил свою сумку и принялся торопливо собираться. Запястье выглядело как обычно, но жжение не проходило. И он с внезапной ясностью ощутил, как палит солнце. Песок под ногами чесал ступни, одуряющее пахло гнилой зеленью. Его едва не стошнило – он открыл тюбик с кремом и вдохнул пару раз, успокаиваясь. И, решив, что завтра найдет место поприличнее, вернулся к себе.

Море. Море!

Мне хотелось кричать от счастья.

Что они понимали, эти гомонящие люди? Они просто сидели и мусорили, а море терпело. Море терпело не один год – а они не успокаивались. Они приходили к нему, бросали банки и уходили, недовольно ворча. А оно – оно молчало. Оно будет молчать и дальше – это тебе не вулкан, который может плюнуть в небо серой. Не та стихия, да и нрав не тот.

Что такое море? Не сильная дева-река и не юноша-озеро. Не веселый ручей, не дождь с небес. Море.

Море – древнее, спокойное. Сонное. Море – моя стихия. Безбрежное создание, ленивое, уснувшее много веков назад, задолго до того, как люди додумались его покорять. Равнодушное. Слишком великое, чтобы бороться. Слишком старое.

— Привет. – шепчу, входя.

Люди иногда думают, что море говорит с ними плеском волн. Я улыбаюсь зеркальной глади. Мальки щекочут ноги, и я наклоняюсь к ним поближе. Тоже гости моря. Как крабы, мидии и корабли. Как водоросли. Как я.

Мне хочется петь. Я так давно не видела его, что это почти больно. А ведь есть еще и простая физическая зависимость. Простая необходимость. Есть много того, что я унаследовала от предыдущих – и все это требует быть рядом с ним.

Я присаживаюсь на корточки. Кожу уже щиплет. Я едва удерживаюсь, чтобы не распустить косы – уж они-то закрыли бы спину плащом. И только мгновением позже вспоминаю, что мои волосы сейчас не настолько длинные, и вовсе не темные, если верить утреннему отражению в зеркале. А еще эта кожа – раньше у меня была смуглая, и солнце не липло к ней с первых же дней. В прошлый раз я могла позволить себе дневные прогулки – теперь придется наслаждаться ночью, по крайней мере, пока.

От воды пахнет водорослями и солью – а еще рыбой. У меня почти урчит в животе – и я глотаю слюну. А потом:

— Девушка!

Мне удается сдержать рычание. Очень хочется провести языком по зубам – но я и без того знаю, что надо пить. И пью. Соленая вода прокатывается по горлу, и парень ошарашено замирает. Что ему?

— Осторожнее на солнце.

Осторожнее – я и сама знаю. Он помешал мне, и желание зарычать почти непреодолимо. Я уже чувствую, как вибрирует внутри – и хватаю незнакомца за руку. Пусть только моя кожа не окажется в слизи! Уже касаюсь его и понимаю, что слизь все же есть – ведь я выпила, пусть даже чуть-чуть. И все же ее так мало, что он не чувствует скольжения – а вот ожог у него возможно и будет. Надо убираться, пока он не пошел волдырями.

Я смотрю на него и говорю:

— Спасибо.

В горле все еще сдавленное рычание, а в груди уже раскрывается, как куколка, пение, — и голос получается жженым и горьким.

Вспоминаю, что надо улыбнуться. Но – одними губами.

— Ну, пока.

И ухожу. Быстрее, иначе солнце высушит меня хуже медузы. О парне забываю, не успев дойти до дому. И с удивлением обнаруживаю, что мы с ним соседи. Он пару секунд откровенно пялится – судя по всему, это шок, — а потом что-то бурчит и хлопает дверью.

Ко всему прочему, они еще и снимали соседние квартиры. Он, вероятно, уже встречал ее – быть может, скользнул по ней взглядом, не замечая. В другой ситуации он не обратил бы на нее внимания. В другой – не тогда, когда тебя мутит от запаха соли и гнили, который не исчез даже сейчас. В другой – не тогда, когда вспоминаешь мелькнувшую в ее ладонях рыбку. Или все-таки показалось?

Он хотел бы верить, что показалось. Но даже если так, это не отменяет того факта, что девушка пила воду прямо с моря – грязную, вонючую и соленую. Для проверки он даже открыл ноут и загуглил – так и есть. Морская вода – не для людей. Не больше недели для людей. Да и тогда – это должно быть отвратительно на вкус.

А может она болеет? Может, у нее какая-то болезнь, при которой надо пить именно морскую воду. К примеру, по чашке в день в течение недели. А малек ему привиделся. И жжение в запястье он себе надумал.

Он раздраженно захлопнул ноутбук и пошлепал в ванную. Делать ему нечего, только размышлять о глупостях. Девушка как девушка, выбросить из головы и дело с концом.

И все-таки, перед тем, как включить душ, он помедлил. Прислушался к тому, что происходит в соседней квартире – и, конечно же, ничего не услышал.

Привычная пресная вода смывала злость и усталость. От нее не пахло солью, и на вкус она была хоть и не идеальна, но все же терпима. Он позволил себе постоять под душем чуть дольше обычного, наслаждаясь покоем, пока ему на голову не капнула особо крупная капля. Он тряхнул головой, но капля не унималась – тогда он взъерошил волосы рукой. Ткнулся пальцами в холод, дернулся, отступая – и в ванну плюхнулся, трепыхаясь, крошечный малек.

— Какого!

Опомнился он, уже тарабаня в соседнюю дверь. На нем было одно полотенце, которое женщина, открывшая дверь, смерила критичным взглядом.

— Вам чего?

— Мне…

Он запнулся. Мелькнула шальная мысль, что квартира не та, но он был уверен, что видел девушку именно здесь. И только потом сообразил, что на вид ей было лет семнадцать – вполне себе возраст, чтобы ездить с родителями.

— Мне бы с вашей дочерью поговорить.

Его смерили еще одним взглядом. Однако, судя по всему, с родственными связями он не ошибся.

— Вы кто? – наконец спросила женщина.

Пускать его в таком виде в квартиру она явно не намеревалась, и он ее понимал. До него только сейчас дошло, как глупо он выглядит, но отступать было поздно.

— Сосед. Послушайте, — доверительно понизил голос, — это ваша дочь кричала?

— Кричала?

— Да. Я был в ванной, как слышу – девчачий крик. – принялся вдохновлено врать он. — Я подумал, вдруг что.

— Ничего. – буркнула женщина.

Его вранье, кажется, не произвело на нее никакого впечатления.

— Уходите, пока я милицию не вызвала.

Он кивнул.

— Не надо милицию.

Очень хотелось добавить «Я смирный», но ему подумалось, что этого она тоже не оценит.

Малька в ванной не оказалось. То ли смыло в водопровод, то ли его никогда и не было. Он на всякий случай посмотрел возле ванны, хотя такой кроха не смог бы выпрыгнуть из нее при всем желании.

Смыло. Придется либо принять эту версию, либо тот факт, что у него начались мальковые видения.

Он устало поплелся в комнату. Голова вдруг оказалась такой тяжелой, что он едва мог держать ее на плечах, и диван возле самой двери оказался весьма кстати. Ему показалось, правда, что диванов несколько – предметы казались такими размытыми, словно он смотрел на них через мутное стекло. Уже отключаясь, он внезапно подумал, что никакая, даже самая маленькая, рыбка не смогла бы проскочить через отверстия душа. Эта мысль была в чем-то волнующей, но он уже не помнил, в чем. В ушах шумели волны.

Море.

Я бы хотела дышать им вечно. Я бы хотела окунуться и поплыть, и плыть так далеко, как это возможно, так глубоко, как позволяет давление воды. Я хотела бы – но мое тело слишком легкое, слишком слабое. Слишком хрупкое. И тонкий слой слизи, ныне покрывающий его, еще слишком слаб. Он залечивает ожоги, и это приятно, но из-за него мне еще меньше можно на солнце. И я отмахиваюсь от матери, которая зовет вечером скупаться, закрываюсь в ванной и сижу там, только голова торчит из-под воды. Пресная вода противная, но лучше такая, чем суша.

Когда же я смогу вернуться в море? «Когда» – мой любимый вопрос. И «поскорее бы» — всегдашний ответ самой себе. Гоняю волны в чугунной коробке. Люди повсюду ставят коробки – комнаты, дома, города, страны. Окружают себя стенами, ограничивают пространство, отрезают крылья. И остается только море. Бесконечное, бескрайнее. Море – и океан.

Как же я хочу к океану! Когда-нибудь, обещаю себе. Когда-нибудь я вот так же проснусь утром – и впервые увижу себя. И пойду гулять, а окажется, что я на берегу океана. Когда-нибудь.

Иногда мне нравится мечтать об этом. Какая я буду – блондинка, темноволосая? Или, быть может, рыжая? Мне хотелось бы быть рыжей в тот раз – в самом начале у меня были чудесные косы осенней листвы.

Перебираю светлые вьющиеся пряди, пропускаю между пальцами. Скорее бы. К океану. Но одного желания недостаточно, нужна еще вода. Еще соль, еще ракушки, еще камушки под ногами. Один глоток – так мало.

Вздыхаю. Море дало мне все что могло. Желание. Песню в груди. И защиту. Я поддаюсь порыву и пробую собственное запястье на вкус. Язык скользит по коже, собирая слизь, и его тут же обжигает. Проносится в голове шальная мысль, что могу сама отравиться, но я трясу головой и набираю полный рот воды, кашляю, выплевывая слюну и яд, давлюсь им и наконец сглатываю чуть горьковатое. Значит, в этот раз я на самом деле опасна. Я думаю, что это даст мне шанс прожить полный год, почти с удовольствием оцениваю возможности и перспективы, уже смакую предстоящую добычу. И потом вспоминаю соседа. Одно касание – это мало. Но одно касание он почувствует. Мне почти жаль его.

Уходя, мама тарабанит в дверь и говорит, чтобы я отдохнула и еще раз помазала плечи кремом от ожогов. Крем мне никак не поможет, но я согласно мычу и жду, пока дверь захлопнется. И только потом позволяю себе запеть. Тихо-тихо, но песня рвется, скрипит на зубах песком. Льется рекой из горла, словно его полоснули ножом, сильная и холодная, настойчивая и смелая, решительная, упертая, бегущая, стремящаяся, неудержимая. Раненая, окровавленная, захлебнувшаяся сама собой, стонущая, кричащая, воющая, агонизирующая. И, под конец, мертвая.

Когда он проснулся, глаза застила тьма. Он пару раз моргнул, привыкая видеть окружающий предметы, и поднялся. Голова все еще гудела. Он попытался вспомнить, а когда вспомнил, включил свет и долго, придирчиво осматривал ванну и душ. Ему стало жутко.

Это было как волна. Он вдруг подумал о том, как будет жить дальше. И еще – что квартира совсем не безопасна. Он подумал, что просто перегрелся на солнце, но сердце стучало как бешенное. И хотелось заткнуть ванну пробкой, перекрыть воду и запереть комнату на ключ. Хотелось в пустыню, и как только это желание пришло, он почти физически ощутил жар по телу. И у него снова закружилась голова. Он поднял руку, чтобы зарыться пальцами в волосы – и увидел след. Красным по коже. Как россыпь бусин – вздувшиеся пятна.

И внезапно вспомнил – голос. Эта песня, ворвавшаяся в его сон, была слишком настоящей, чтобы на самом деле присниться. Как если бы голос до сих пор отдавался в ушах. Он даже мог воскресить ее в памяти, ноту за нотой. Будь он музыкантом, он бы так и сделал. Он бы записал ее на бумаге, закодировал человеческими символами – и убил бы напрочь. Но вместо этого он мог только вспоминать. Не напевать даже – все равно ему никогда не повторить ее так же, но закрыть глаза и попытаться воссоздать то чувство, что терзало его во сне. Просто отрешиться от красных пятен на запястье. Отрешиться от ваты в голове, от малька в ванне, от глотающей морскую воду девушки. И – плыть.

Ему почти показалось, что в окно ударила волна. От съемной квартиры до пляжа недалеко. Слишком мало, чтобы устать. И слишком много, чтобы на самом деле засыпать под шелест воды.

И все-таки он услышал ее – хотя бы на мгновение. Волна вздыбилась пенным валом, выгнулась шипящей коброй. Нависла пузырящейся тенью, встала стеною. И – опала. Не отступила, втягиваясь в широченное тело-море, а просто – исчезла.

И он на самом деле подумал – больше ее нет. И опомнился, только набрасывая футболку.

Стоило ему закрыть дверь, как он услышал ее шаги. Ступнями по песку-наждаку. Скрип. Скрип.

Длинные косы, в которых запутались водоросли – рыжие нити вперемешку с ракушками и зеленые ленты-трава.

Чешуей через кисель-воздух. Блеснула чешуйка, взвизгнула, столкнувшись с чужой стихией.

Он моргнул. Раз – и она обернулась. Два – и исчезло наваждение.

Стянутые в узел волосы, светлая кожа – тонкая-тонкая, нежная-нежная. Ноги в шлепанцах. Губы чуть приоткрываются, словно раздвигает их вопрос-пузырек. Он ждет, что тот вот-вот прозвучит, но она молчит и отворачивается. А потом бросает взгляд из-за плеча – не на него даже, а куда-то за спину себе, но он ловит и идет следом.

Ночью через едва освещенные улицы – мимо черных пропастей-подъездов, по змеям-переулкам. Шаг за шагом, скользя глазами по ее плечам, ища и не находя на них ожогов. Он уверяет себя, что просто ничего не видит в темноте, но вот они проходят под редким работающим фонарем, и он хватает ее сзади за плечо. Он хочет заставить ее повернуться – не для того, чтобы задать ей миллионы вопросов, хотя, видит бог, у него есть пара.

Нет, он не будет ее спрашивать – в конце концов, он и так знает ответ на то, о чем стоило спросить еще в подъезде. Он просто хочет посмотреть на нее – и проверить сам не знает что.

Но вместо этого его пальцы скользят – и он чувствует жжение в подушечках.

И остаток пути он уже не пытается к ней прикоснуться.

Сосед получил еще один ожог и убрал руки. Надо было сказать ему отцепиться еще возле квартиры, но мать спала и так слишком чутко. Голоса могли разбудить ее – только этого мне не хватает.

Однако внимательность этого парня изрядно мешает. Обычно людям все равно, что делают другие, но этому было то ли слишком скучно, то ли он попросту такой. Случаются наблюдательные типы – они почти хуже всего. Почти, потому что встречаются еще и догадливые.

Я помню тот раз, когда мне досталась возможность быть незаметной. Тогда я вошла в воду и пила столько сколько хотела, и купающиеся в метре продолжали свои дела, даже не повернув головы. Мне хватило одного дня – к вечеру я так наплавалась в безопасном удалении от берега, что ушла без сожалений.

Сейчас бы мне весьма пригодился этот подарок. Но вместо него море дало мне яд, и сосед громко дует на пальцы, пытаясь унять жжение. Через пару часов, если он попытается сделать то же самое, одним жжением ему не отделаться.

— Ты либо любишь купаться, либо…

Он останавливается у кромки воды, когда я, сбросив шлепанцы, с облегчением подставляю ступни волнам. Это «либо» позволяет мне сказать что угодно, дав ему подсказку, но вместо этого я пожимаю плечами.

— Люблю.

Это правда.

Он хмурится – могу поспорить, хотя стою к нему спиной. Люди почти всегда хмурятся, когда что-то в их логических цепочках оказывается не на месте. Даю ему шанс сформулировать свою мысль, ополаскивая ноги. Как обычно, вода делает меня расслабленной и снисходительной.

И слышу плеск. Он подходит ко мне, становится рядом и смотрит как будто бы на горизонт. И все же подмечает мое недовольство.

— Больше похоже на то, что тебе необходимо купаться.

Он выделает «необходимо» так настойчиво, словно выдвигает обвинение. Это бесит. Я решительно двигаюсь дальше в море, надеясь, что он не станет залазить глубоко в одежде. Мне проще, сарафан всегда легко скинуть. Другое дело – его брюки, вряд ли ему захочется их мочить.

— Как тебя хоть зовут, русалочка?

Вопрос бьет наотмашь, и я застываю. Смотрю на гладь воды, пытаясь успокоиться – секунду, другую. Края сарафана намокают и липнут к ногам, тянут вниз – как тогда. Меня почти трясет – не от холода, не от страха и не от гнева; я даже сама не знаю, от чего. Может быть, от всего разом – а может, это просто море зовет слишком сильно, слишком громко и слишком настойчиво.

— Слушай, я…

Я слышу, как он делает шаг назад – и мне словно становится легче дышать.

— Я не хотел, ладно?

Чего он не хотел?

Я трясу головой, наклоняюсь и зачерпываю воды – но вместо того чтобы выпить, просто окунаю в нее лицо.

Что со мной происходит?

Оборачиваюсь. Парень выбрался на берег и стоит с виноватым, немного растерянным видом.

— Я не хотел.

Он даже поднимает руки ладонями наружу – мол, смотри, я мирный.

Да. Он мирный, а я ядовитая. Если я сейчас сама прикоснусь к нему – это будет намного сильнее того маленького защитного укола, что он получил, пытаясь схватить меня. И сильнее того, что я сделала с ним утром.

Вздыхаю.

Мне надо успокоиться – в таком состоянии я все равно не могу нормально плавать. Иду обратно, по пути облизывая ладонь. Щиплется, но соленые капли словно растекаются по языку бальзамом. Боль мешается с удовольствием причудливым коктейлем, и я отмечаю, как мое тело приходит в восторг от этого вкуса. Это, плюс расшатанные до бешеной амплитуды нервы – вот она я.

— Как запястье?

Спрашиваю, усаживаясь на холодный песок. Он садится рядом, потирает пострадавшее место пальцами.

— Остались следы. И, кажется, было еще… Я долго спал.

— Организм боролся с ядом как мог.

Пожимаю плечами. И добавляю:

— Следы сойдут.

И – секундой позже.

— Я думаю.

— Ты не знаешь?

— Откуда мне знать?

— И правда, откуда.

Его голос наполняется ядом не хуже моей кожи.

Мне хочется сказать ему, что я только сегодня получила этот подарок, но я прикусываю язык. Жаловаться? На слабую кожу, на нервы, на светлые волосы? Жаловаться на то, что живу?

Качаю головой. Почему мне кажется, что, если я заплачу, то на моих щеках навсегда останутся красные нити-следы? Почему я верю, что еще могу плакать?

Я сижу и молчу, а потом он подвигается ближе, почти впритык. Почти – замирает в паре сантиметров, так, чтобы его кожа нигде не касалась моей.

— Если это яд, тогда понятно. – произносит задумчиво.

— Что понятно?

— Что могут быть галлюцинации.

Мне остается только смущенно уставиться на кромку моря. Откуда берется этот стыд – из каких глубин моей покореженной нервной системы? Я поджимаю губы и мысленно уверяю себя, что могу прекратить это в любой момент. Мне надо просто встать и пойти к морю – и волны сотрут эти чувства так же, как любые следы. Волны съедят все, как съедали все разы до этого, но я отчего-то медлю.

И мы сидим. Секунды превращаются в минуты, а те растекаются в час, и море тихо лижет берег. Я вдыхаю его запахи, вбираю в себя его голос – и мне хочется петь, но я молчу. Песня приведет меня туда быстрее, чем что-либо. Песня и вода, а я запрещаю себе и то и другое. Хотя и знаю, что не смогу запрещать вечно.

Мне стоит сделать это сейчас, пока я делаю это добровольно. Мне стоит сделать это как всегда. А я сижу.

— Откровенно говоря, я ничего не понимаю. – наконец произносит он.

Я вздрагиваю, потому что чувствую, как напряжены мои мышцы – словно тело насильно удерживается в этом положении. Словно мне хочется встать, но я борюсь. Но почему же – словно? Мне на самом деле хочется.

И вдруг от его слов улыбаюсь.

— Откровенно говоря, я тоже понимаю очень мало.

Он поворачивается и смотрит на меня – взгляд обжигает мне щеку не хуже солнца, но я не хочу видеть его.

— Вообще-то я…Ну, надеялся услышать что-то другое.

— Например?

— Например, что ничего не происходит.

Он молчит несколько мгновений и продолжает:

— Что ты ничего не имеешь общего с этими следами, что ты не пила морскую воду и что…не знаю, может, что ты нормальная?

— Я нормальная. – собираю все силы для еще одной улыбки. – И ты тоже, наверное.

Пренебрежительное фырканье.

— Учитывая, что ты не отрицаешь остальное, то «наверное» куда более применимо к тебе, чем ко мне.

— Ну спасибо.

Мне почти становится обидно. Почти – потому что когда я уже готова спорить, волна подбирается к моим ногам и лижет пальцы. И это прохладное касание заставляет меня вздрогнуть и поджать губы. Нестерпимо хочется петь. Нестерпимо больно молчать. Я поднимаюсь и иду с пляжа.

— Если я не кажусь тебе нормальной, не ходи за мной. – бросаю, когда он тоже встает.

— Это мой долг гражданина. – хмыкает он. – Ты похожа на человека, который собирается сделать…что-то. С собой.

Я замираю. Мне очень, почти невыносимо хочется ударить его. Вцепиться зубами, вспороть кожу. Эти отголоски старых «я» все еще бродят внутри, как рыбки в круглом аквариуме, натыкаются на стены, всплывают на поверхность, заражая меня неуемной жаждой неясного. Когда у меня вообще были зубы – позапрошлый раз или еще раньше? Сейчас и не вспомнить. Сейчас и не осуществить.

Я хочу уйти от него, но он топает следом.

— В любом случае, позови меня, когда в следующий раз соберешься купаться ночью.

— Жаждешь увидеть, как я утоплюсь?

Молчит.

— Я не желаю тебе зла.

Не желает. Никто никогда не желал мне зла – с самого начала. Даже я сама. Но мне не хочется ему отвечать – и потому остаток пути мы думаем каждый о своем. И только потом, у квартиры, он еще раз останавливается.

— Позови меня.

И еще:

— Я тебе ничего не сделаю.

И когда дверь закрывается, я внезапно чувствую себя одинокой.

Старина Гугл уверял, что русалки веселы, активны и шаловливы. А еще – что они на самом деле могут быть и двуногими, без выдающего с головой хвоста. Правда, тот же Гугл считал, что ему, как мужчине, встреча с подобным существом грозила бесстыдным заигрыванием с последующим утоплением в тихом омуте.

Он оторвался от экрана и посмотрел на пляж, где, в паре метров от него, сидела, спрятавшись под зонтиком, та, что должна была быть весела и шаловлива. Сегодня она в море, кажется, еще не заходила – устроилась возле матери, подтянула к груди коленки и удостоила его пары равнодушных взглядов. Ни заигрывания, ни утопления. Она снова повернулась в его сторону, и он помахал ей рукой.

Жара утомляла. Зонтик не спасал. Экран ноутбука было почти не видно. По хорошему, ему надо было остаться дома, но он поперся за ними, когда услышал хлопок соседней двери. И теперь бесился на себя самого. И на нее, куда без этого. У него все еще побаливало запястье. От недосыпа мутило – хотя, возможно, все дело было в мужчине неподалеку, который увлеченно смаковал давно уже отжившие свое сосиски. И, черт возьми, она даже не была в его вкусе.

Следующей ссылкой Гугл предложил ему ознакомиться с фотографиями останков настоящей русалки. Он ознакомился, захлопнул ноутбук и уставился на белую спину соседки. Ни одного следа ожога, ни красного пятнышка, ни загара. Если бы не запястье, он бы просто купил успокоительного и хорошо проспался. Если бы не вчерашняя ночь, если бы не ее реакция на его безобидный вопрос. Если бы.

Еще один взгляд – он сдержал улыбку. Она решительно поднялась и направилась к морю. И снова – нежное касание. Ладонью по волне, шагая все дальше и глубже. Она зачерпывала воду ладошками и обтирала плечи; вот только он не мог бы точно сказать, от чего они блестят – от влаги или от слизи? Море впитывало ее в себя, вбирало, как губка, и вот она уже стоит в нем по пояс. Ему больно смотреть, он не может отвернуться, потому что – ему кажется, — если он отвернется, она исчезнет навсегда. И потом – она снова пьет эту грязную соль, запрокинув голову, глоток за глотком, сплошным потоком. И давится – кашляет, трясет головой. Замирает, словно ловит чей-то голос. Сейчас – вот-вот, — бросится, побежит вглубь, рассекая толщи воды. Он вскакивает, ноутбук хлопается на покрывало, но она уже разворачивается и бредет обратно. А когда добирается до берега, спотыкается и почти падает – одним коленом, обвалявшись в песке. И, зажимая рот ладошкой, кидается с пляжа – едва крикнув матери, что уходит. Он торопливо собирает свои вещи – и смотрит, как она до самой квартиры не дает себе разомкнуть губы.

В ванной меня все-таки выворачивает – песней в полный голос, так что звуки бьются о стены – сильно, до боли. Сосед, который сидит в комнате, дожидается, пока я замолчу – и еще минуту. А потом стучит.

Ванная не заперта, но я все равно не могу ему сказать. Голос, дыхание – ничего нет. Он входит, садится на пол рядом и молчит. Сколько у него может быть вопросов? Миллион? Миллиард?

Упираюсь головой в его плечо – хорошо хоть волосы у меня не ядовиты.

— Глупо просить тебя сказать, что ты просто учишься на оперную певицу?

Я молчу, пока не чувствую, что смогу не зарычать.

— Не знаю. Может и учусь. А может, органы уже начали трансформироваться.

— Для чего?

Ненавижу вопросы, ответ на которые очевиден. Даже если очевидным он кажется только мне.

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что русалки себя так не ведут.

— А здесь мне стоит убедить тебя, что я никакая не русалка?

— А ты не русалка? – с детской непосредственностью.

— Понятия не имею. – честно.

Мы снова молчим. И потом:

— Но ты выглядишь так, словно знаешь, что делаешь.

— Это потому что я делаю это не в первый раз.

— Как это?

Как? Я думаю. Как же это – раз за разом, снова и снова. Желать океан, искать море. Вечное стремление – слишком поэтично, какое же оно вечное? Лет десять, а может, двадцать. Дюжина девушек, уходящих в воду. Повторение, повторение. Повторение. И опять.

Дюжина меня. Каждый раз – новое тело. Каждый раз – новая я. И песня. И воспоминания о том, чего я лишена. Клыки. Темные косы. Чешуя. Незаметность. Умение плавать. Чарующий голос. В следующий раз я буду жалеть, что у меня нет яда. А может быть, в следующий раз я попаду в океан.

— Слушай, а рыбы долго живут?

Он пожимает плечами – и я убираю голову.

— Могу посмотреть в Интернете.

Мы идем в комнату – матери еще нет, хорошо. Еще хорошо, что я помню ее матерью – хотя не испытываю ничего похожего на дочерние чувства. Такие у меня были только к той, первой маме. Так легче, наверное. Может, это тоже своеобразный дар. Как тот, что я не помню своих имен. Ни одного. Даже первого.

— Вообще довольно долго. Кроме некоторых, но большинство…Круто быть рыбой, наверное.

— Наверное. В любом случае, мне так не повезло.

А может, мне как раз повезло. А может, это просто возможность приходить снова и снова, пока океан не примет меня.

— О чем ты?

Слышу скрежет ключей в замке и поспешно вскакиваю с дивана. Хотя, что тут такого, сидеть рядом с парнем. Он тоже торопливо встает, закрывает ноут и подхватывает свою сумку.

Мама входит, он здоровается и, протиснувшись к двери, уходит. Закрывая за ним, выглядываю в коридор.

— Я обычно проживаю не больше года.

И проворачиваю ключ в замке.

Она пила соленую воду. У нее не было хвоста. Ее тело покрывала слизь – ядовитая, судя по всему. И еще – она пела. Она пела так, что банальное «захватывает дух» вдруг обрело для него смысл. Она пела так, что он хотел умереть – и умирать каждую секунду, потому что ее голос был слишком хорош, чтобы жить.

Он задумчиво посмотрел на экран ноутбука.

-невосприимчивость к соли

-нет хвоста

-слизь

-голос

Вот и все, что он смог написать, и белый лист «Ворда» резал глаза.

Во всем этом почти не было смысла. Почти – потому что его тело все еще помнило ее голос – и все еще тянуло сделать хоть что-нибудь. Да хоть с балкона спрыгнуть, только бы не сидеть здесь, собирая глупый список. Как если бы он мог по нему что-то узнать.

Разозлившись, он захлопнул ноут и швырнул на кровать. Поспать бы – они полночи бродили городом, а с утра уже были на пляже. Хотелось отдохнуть, но он боялся закрыть глаза – и потерять ее. Не из-за нее – она, в конце концов, ему даже не нравилась! – но из-за собственного любопытства. Не каждый день удается встретить русалку.

Пометался по комнате – злясь и бурча, а потом все-таки бухнулся спать. И под вечер, едва разлепив глаза, услышал настойчивый стук в дверь.

— Тебе стоило позвонить.

Она непонимающе уставилась на него – в свете лампы ее глаза казались скорее зелеными, чем синими, — и чуть сердито мотнула головой.

— Звонок. – повторил он, пропуская ее. – В следующий раз используй его.

— Следующий раз. – ее голос оказался хриплым и как будто сухим. – Обязательно.

Это звучало как обещание, но вряд ли им было.

— Мы идем купаться? Еще даже не стемнело.

Она прошлепала в комнату – он только сейчас заметил, что на ней нет обуви, — заглянула в ванную.

— Ты вообще спала?

«Ты выглядишь паршиво» — чуть не добавил. Но внезапно осекся.

Что-то в ней было не так. Что-то в том, как она смотрела в пол, как то и дело касалась рукой волос – сегодня отчего-то распущенных. Как облизывала губы, чуть приоткрывая рот.

Когда он сделал шаг в ее сторону, она схватилась за ручку ванной.

— Я посижу тут пока.

Он смог только кивнуть. И подумать, что в его комнате слишком светло, чтоб синие глаза казались зелеными.

Мы похожи на влюбленных – ночью на берегу моря. Пару раз мимо нас уже проходили подвыпившие компании, которые считали своим долгом сообщить соседу, что и как ему стоит делать. Я думала, что он сорвется – но он только смотрел на меня, словно мог пригвоздить взглядом к песку.

Если бы только ему хватило глупости сказать «Не ходи». Тогда я мигом сорвалась бы с места – море шумело рядом, так близко, что мне то и дело приходилось сглатывать слюну. Если бы он попросил «Останься», я бы могла уйти. Но он молчал – и я сидела рядом, почти вплотную, едва не касаясь его кожей.

Давно, в первый раз, мне казалось, что в такой момент всегда смаргиваешь слезы, дождевыми каплями повисшие на ресницах. Сейчас у меня не было ни одной слезинки – настолько, что глаза казались неестественно сухими, словно бы вымазанными песком.

Мимо нас прошла парочка, держащаяся за руки – они бросили в нашу сторону всего один мимолетный взгляд, но я поежилась от него, вжимая голову в плечи. Светлые волосы – я не люблю их. Я не люблю эту кожу, эти руки, этот слишком длинный нос. Эти веснушки, покрывающий щеки, эту слабость, эту тягу к свету, эту трещину в груди, из которой болезненными толчками выплескивается, толчок за толчком, жизнь. Несколько дней – это все еще чужое, и у него не будет времени стать своим. Море переделает все по-своему – покроет слизью, слепит пальцы.

Я пытаюсь вспомнить себя первую – и не могу. Я помню только волосы – ярче осени. Помню, как блестело в них солнце, выбеливая, высвечивая. Помню, как потемнели они под водой, пропитываясь влагой, тяжелея, утягивая.

Потом в них запутались водоросли и ракушки, их съело море, пожрало вместе с телом. Кто знает – может, оно до сих пор лежит где-то на дне, может, его не нашли, и оно как будто ждет меня. Сколько времени надо, чтобы дно поглотило его окончательно?

Я не знаю. Я даже не знаю, сколько времени прошло с тех пор. Все смыли волны.

Я могла бы посчитать – свои жизни и свои попытки. Могла бы вспомнить каждую себя – отражение в зеркальной глади прибоя. Могла бы воспроизвести свою внешность, перечислить все дары, что получала от моря. Я могла бы все это – но не имя. Мое имя пропало на дне вместе с рыжими косами – и других я не хотела.

Уж лучше так – незаметно. Лучше промелькнуть искрой для мира – и исчезнуть в глубине. На пару месяцев, на год. Пока еще есть силы сопротивляться стихии. И потом – летом. Открыть глаза, почувствовать жжение в горле. Режутся клыки, рвется песня. Я смотрю в зеркало – и вижу себя. Новую.

Мои мысли скачут, а тело неподвижно. Сосед размеренно дышит – слишком глубоко и слишком размеренно для того, кто спокоен. И поджимает губы – словно не давая вопросам сорваться с них водопадом.

— Спрашивай. – шепчу.

Он думает. Мне даже интересно, что он выберет.

И наконец:

— У тебя глаза стали зелеными?

Рассмеяться бы, но я только кашляю и давлюсь сухостью — надрывно, спазмами. Столько всего, а его волнует цвет! Столько всего — и я понимаю, что это «все» важно именно мне. Сколько раз я уходила, никем не замеченная? Сколько раз менялась на глазах у тех, кто был связан кровью – без оклика.

Мне не это было нужно – в конце концов, я ушла бы и так, ведь море звало. Мне даже легче было вот так – но я устала. Я устала ждать океан и ни с кем не делиться. Я устала быть для себя одной – и забывать.

А еще – я боялась. Боялась, что, потеряв и имя, и себя, просто исчезну. Что однажды – вот так – еще одно тело будет отдано морю, но летом ничто не настанет. Ни следующим, ни через одно. Я не открою глаза и не встану. И не увижу себя – и даже пена на волнах не будет помнить.

Смотрю на него – и понимаю, что я даже не знаю ответа. Я не могу вспомнить, какого цвета они были – и стали ли зелеными. Может и стали – море меняет все, а меня это никогда не волновало. Может, они были карими – да какими угодно! Я не смотрела на них – потому что не любила ни их, ни все остальное. Я хотела поскорее в море – а там соль съела бы все.

И сейчас, услышав вопрос, я вздрагиваю. И, покачав головой, убираю волосы, открывая шею. В другой время витые локоны пощекотали бы кожу – но моя уже не чувствует их легкого касания.

Я наклоняюсь и молчу – давая ему возможность хорошо рассмотреть их – взрезы ножа по шее. И вдыхаю – пока еще могу – полной грудью.

Первое, что он почувствовал, было почти непреодолимое желание схватить ноутбук. Его разум требовал ответа – пусть даже от старины Гугла. И он тут же разозлился на самого себя – за эту глупую беспомощность.

Ее нежная кожа, грубо распоротая неведомым ножом, едва шевелилась – словно она пыталась вдохнуть шеей. И он понял, что пальцы дрожат: от желания – от необходимости! – закрыть эти дыры руками. Он вспомнил слизь – и сжал ладони в кулаки.

— Как ты…

— Еще не доразвились. – пояснила она, легко прочитав его мысли.

Помолчала.

— Скоро?

Он даже не знал, зачем спрашивает. Зачем именно это.

Ему стоило бы узнать у нее так много – для науки, для мира. Для себя, в конце концов.

Она пожала плечами – и помотала головой, снова скрывая жабры под волосами.

— Глоток. Или два.

Глоток? Его мозг еще искал взять между этим ответом и тем, что он спросил, а она уже встала, небрежно отряхнув песок. И он снова дернулся, чтобы схватить ее за руку – и снова не смог. И запястье обожгло, словно напоминая.

А она как-то неловко ступила в воду. И волна обняла ее ноги – колени заметно дрогнули, подгибаясь, и она пошатнулась.

— Плавать – легче. – чуть улыбнулась.

Он скорее услышал эту улыбку, чем увидел – потому что все еще сидел, не в силах подавить ступор, пока она уходила. Он подумал, что и не хотел бы ее видеть, эту улыбку – ему в ней ничего толком не нравилось, — и бросился следом.

Мы похожи – я уже и не знаю, на кого. Не могу сказать – но его молчание останавливает меня. Я оборачиваюсь и смотрю, как он бредет сквозь волны – море не отталкивает его. Море не станет забирать меня силой. Морю все равно.

— Я меняюсь постоянно. – говорю зачем-то. – Чем больше воды, тем быстрее. И я просто не помню, какого цвета были глаза вчера. И не знаю.

Словно оправдываюсь. Словно мне есть за что.

Он молчит. И смотрит.

— У тебя и волосы длиннее стали. И прямее.

Мне хочется заплакать – только чтобы он замолчал. Зачем копаться в воспоминаниях? Зачем сравнивать? Затем, чтобы показать, что его сокровищница памяти крепка и богата, в отличие от моего убогого сундучка?

— И темнее.

Уже почти шепчет – еще тише, чем волны.

— Потому что ночь! – рявкаю, насколько хватает воздуха.

Он только качает головой. Его рука тянется к моим волосам – и замирает на полпути. А я уже чувствую, как зудят клыки – впиться.

— Не ночь. Я же вижу. Они стали рыжее.

Это последняя капля. Я отворачиваюсь, зачерпываю полные ладони воды и пью – жадно, рьяно. Соль обжигает горло, и волна перехватывает дыхание. Захлебнуться, чтобы открылись жабры. Я же знаю, что надо – так почему сейчас так страшно?

— Зачем тебе это надо?

— Затем, что надо. – я рычу, потому что дыхательная система перестраивается на ходу.

И чувствую, что все-таки плачу.

— Я хочу в море.

И, не помня себя, закрываю лицо руками. Меня обнимают – как же давно меня не обнимали! – и прижимают к себе. Это тепло жжет сильнее соли – и я слышу, как отрывисто он дышит, когда слизь ранит его кожу. Вздрагивает – но меня трясет сильнее, и мои слезы оставляют на его плече отметины-шрамы.

— Потому что я хотела в море. – говорю ему в грудь. – Тебе никогда не понять, какое оно…изнутри. Я так хотела туда, ты даже не представляешь. И я ушла. Но я же не знала!

Пара вздохов, чтобы успокоиться. Воздух тяжелее метала, мне надо под воду, но я прижимаюсь к нему. Раня и себя, и его.

— А теперь – снова и снова, каждое лето. Я все думаю – а когда я смогу увидеть настоящий океан – может, это закончится? Рыбы в океане же живут дольше.

— Но ты же не рыба. – в голосе боль.

И, не обращая внимания на яд:

— А если ты просто не будешь пить это каждый раз? Ну, возьмешь и просто проживешь, как человек?

Качаю головой. Ему не понять. Ему не объяснить. Вода – это все, что у меня есть. Я могу взять чужое тело и чужую жизнь. Я могу украсть чужую семью – но я никогда не сделаю это своим. Я не люблю их. Я не люблю даже себя. Но – я люблю море.

Вырываюсь, заставив его разомкнуть объятия. И снова пью.

Мне не хочется смотреть на следы от яда. Мне не хочется даже думать над тем, выживет ли он после этого – потому что я не люблю и его тоже. Я уверена, что не люблю. Или же – уверяю себя.

— У тебя рыжие волосы. – снова повторяет он.

Почему-то ему кажется, что именно это – только это – что-то да значит. Она уже не дрожит – только пьет, и ему слышится, как жадно принимает тело эту соль.

— Все равно я уже не могу остановиться. – как будто извиняется, оторвавшись от воды.

В этот раз.

— В этот раз. – озвучивает он.

Он думает, что сможет заразить ее – этой вспыхнувшей вдруг надеждой. Но она равнодушно пожимает плечами. И отворачивается.

И он не знает, что еще сказать. В конце концов, что он может ей предложить? Он даже не любит ее – по крайней мере, еще не любит.

Он, возможно, полюбит ее потом – когда будет вспоминать об этом, и ему покажется, что она была не так уж и не в его вкусе. Когда подумает – холодной зимой, — о разморенном соленом море. Когда лето станет памятью – тогда, быть может.

А сейчас – она уходит. И он, схватив ее за руку, снова обжигается – но ему же все равно.

И говорит:

— Я найду тебя следующий летом.

— Найду.

Повторяет, потому что она не верит – или попросту не слышит.

И отпускает.

А потом море принимает ее в себя – и он заставляет себя смотреть, как она уходит под воду, вбирая соль ртом и носом. Как вода выталкивает вроде бы слишком легкое тело, а потом, словно смирившись, заглатывает его целиком.

И он остается сам – по бедра в воде. И неожиданно громкий шепот волн заглушает все. Даже боль. Даже то, как кружится голова. И горят следы ее кожи.

А потом, едва выбравшись на берег, он падает на песок. Море равнодушно лижет его ступни, что-то напевая себе – и ему кажется, или со дна вторит песня? Такая красивая, что он готов умереть – и умирать каждую секунду. Такая знакомая, что ему больно – и хорошо одновременно. Он закрывает глаза – и больше не слышит ничего.

Что такое море?

Я спрашиваю у всех, и каждый находит ответ. Я спрашиваю – и понимаю, что это не то. Я не могу узнать это так. И тогда, отвернувшись от пляжа, я иду к воде.

Что такое море? Я снова спрашиваю, но уже себя – когда вода касается моих плеч. И снова – когда потоком вливается в глотку. И еще раз – уже на самом дне. И тогда — я нахожу ответ. Мой единственно правильный ответ. И на этом ответе, словно кусающий себя за хвост змей, замыкается и начинается все моя жизнь.