Секрет

Перед глазами всё шло рябью, как в старом плохом фильме. Небо вокруг, сколько хватало глаз безоблачно. Или может цвета слились в общей гамме оттенков? Я не могла ответить на этот вопрос, возникший в моей голове. Девочка лет тринадцати стояла передо мной и белозубо улыбалась, спешно поправляя платок на голове. Мир вокруг был чёрно-белый и невыразительный. Словно зарисовка карандашом неумелыми руками.

— Кто я? – будто издали я услышала свой голос, взглянула на свои руки. Белая рубашка, на плече висела сумка, одна из моих любимых. Это я, почему-то, помнила, но не понимала, почему среди всего вокруг выделяюсь буйством красок. На мне была красная юбка до колена, потрёпанные, но удобные туфли.

Улыбка на лице девушки сменилось замешательством, и она пошла рябью. Очертания немного сгладились, заострились черты лица.

— Ты Маричка? – звонко лепетала она, хватая меня за руку. – Ну же, пойдём, тебя мать искала.

Я не помнила совершенно ничего. Ни как я здесь оказалась, ни кто я, ни моё имя. Я только чувствовала, что ступать по земле было слишком фальшиво: она пружинила под ногами как дерматиновая декорация, деревья клонились во все стороны, как словно ветер у каждого был разный. Но в середине меня что-то сжалось комком неприятности, горя, такого явственного, что во рту ощущался привкус жёлчи. Поляна вокруг сменилась торговыми рядами. Будто картонные декорации стояли прилавки: столы с накрытием. По обе стороны сидели мужчины, не отводя взглядов от шахматной доски. Вместо фигур на ней лежали монеты, поблескивая золотыми и серебряными боками.

— Следи за ними. Ты ведь знаешь правила? – правил я не знала. Женщина стояла рядом, по-матерински поглаживая мои короткие, до плеч, волосы. Она неотрывно смотрела на играющих, путая в моих волосах пальцы. – Они обязаны мухлевать, дочка. Чтобы выжить. Чтобы противник не заметил. Проигравшие уходят с семьей. Они обречены на скитания небытием. Никто не знает, что там. В этом суть игры. Игры на жизнь.

— Кто ты? – мне почему-то показалось, что я не должна была об этом спрашивать, что это не правильно. Что я и так знаю ответ, но не могу его вспомнить. Женщина крепко затиснула меня в объятьях, поцеловав в висок.

— Ты не о том должна спрашивать, – тихо прошептала она. – Хочешь секрет? Этого всего нет на самом деле.

***

Проходили недели, месяцы или может годы. Кроме меня вокруг никто не спал. Ненастоящее солнце всегда стояло высоко в небе, освещая отречённых мужчин за шахматами. Очень редко они сменялись. Но я ни разу не видела, чтобы кто-то уходил, вставал со стула. На их местах просто появлялись другие люди, всё в тех же неизменных клетчатых рубашках и драных штанах. Мне отвели хижину с одной лишь кроватью. Ни окон, ни стульев, ни стола. Лишь рваный кусок ткани на месте двери. Мне не было ни холодно, ни жарко, я вообще не чувствовала мира вокруг меня. Теперь я точно знала, что всего этого нет. Люди на ощупь были как тряпичные куклы, солнце никогда не сходило с одного места, и свой цвет имели только монеты. И я.

Я точно знала, что мне здесь не место, что меня здесь быть не должно. Меня как будто вырезали из цветной книжки и приклеили в недорисованную раскраску. И только женщина, называвшая меня дочерью, была мне как родная. Меня неумолимо к ней влекло, только рядом с ней я чувствовала себя частью этого странного мира. Рядом с ней во мне теплилась надежда, что я давно этого хотела, но не могла получить. Здесь мне не снились сны.

— Тебе здесь не нравится? – не скрывая материнской заботы, спрашивала женщина, расчёсывая мои волосы гребешком. Он нравился мне. Я почему-то помнила, что когда была маленькая, я такой хотела. Гребень, а с другой стороны корона, как у принцессы. А кто такая принцесса? Я не помнила.

— Я не знаю, что здесь делаю. Я вообще мало что знаю, – здесь всё было одинаковым. Я наизусть знала свою хижину. Каждый изгиб, каждую чёрточку. Она не имела своей температуры, при прикосновении казалась мягкой, словно бумага. Не было неровностей, как на кирпичной или глиняной стене. Она была гладкой. Почему это вызывало во мне такие противоречивые чувства, я не понимала.

— И тебя это мучит? – я могла очень долго не выходить со своего убежища. Может часы, дни, а может недели. По щекам текли слёзы, но они не были ни солёными, ни мокрыми. Словно неумелый художник их дорисовал, не дав точного определения своему творению. — Ты ещё не готова, дочка.

— К чему? – её руки на мгновение показались мне тёплыми.

— К правде.

***

Я вертела в руках монету, пытаясь стереть с неё алую кровь. Пятно не поддавалось, словно клеймо, въедаясь в золото ещё глубже. Сидящая рядом старуха раскладывала монеты по разным корзинам, беззвучно бормоча себе под нос.

— Бабушка, а расскажи секрет, – мама называла её именно так: бабушка. Не иначе. Мне ничего не объясняли, как и всегда в прочем. А хотела ли я что-то знать?

— Какой секрет? – пробормотала она, даже не взглянув на меня. Со временем я начала замечать, что особенно ненастоящие здесь люди. Улыбки у всех были одинаковы, выражения лиц, движения тела. Они или не хотели, или не умели улыбаться, разговаривать по-другому.

— О маме. Я бы хотела гордиться тем, что могу похвалиться каким-то особым знанием о ней.

— Не лезь, – на мгновение в глазах старухи мелькнуло что-то, что заставило меня отпрянуть от неё. Страх, ужас, понимание. Костлявая рука потянулась к моей шее, и через мгновение видение пропало. Бабушка всё так же отречённо сортировала монеты, бормоча себе под нос.

***

— Они меня не принимают, – в том момент я начала всё вспоминать, по крупице собирая сознание. Слова женщины словно отскакивали от стен хижины, раздражая слух.

— А они и не смогут. Они же чувствуют, что ты чужая.

Её бесцветные глаза смотрели в саму душу. Я с трепетом прижала к себе сумку, услышав грохот внутри. Почему-то я боялась её открыть, словно опалась увидеть что-то запретное, неразрешённое.

— Ты…

— Твоя мама, — закончила она за меня.

— Ты…

— Я умерла, родная.

— Почему?.. – горло сдавил комок. Грудь пронзила мгновенная острая боль потери чего-то важного, что было мне нужно, как воздух. Но чего?

— А я…

— А ты в коме, в больнице. Ты разве не узнаёшь этот мир? Это ты его нарисовала для меня, помнишь? Идеальный мир, каким ты его видишь, – я не могла отвести взгляда от её рук. Мне до боли в суставах хотелось её обнять, проснуться в своей комнате, обнимая плюшевого мишку, которого подарил отец на день рождение.

— А папа…? – я боялась услышать ответ. Больше всего на свете я боялась остаться без них.

— Он там, – мама кивнула на шахматные столы в отдалении. – Все мужчины там. Почему ты мне никогда не рассказывала об этом хобби? Каким должен быть этот мир?

Руки сами распахнули молнию сумки, будто чужие. На глазах стояли слёзы, я впервые ощущала их солёный вкус. Небрежно утёрла их ладонью, судорожно начав хватать ртом воздух. Я задыхалась.

— Я просто рисовала! – резким движение руки достала с недр сумки мяч для тенниса, почему-то розовый. Я ясно ощущала его шероховатость. Пальцы сами разжались, тело меня не слушалось. Я как в замедленной сьёмке наблюдала за его падением, как с приближением к земле он становится таким же бесцветным, как и всё вокруг. Вслед полетела синяя шариковая ручка, скомканный лист бумаги. Словно это делала не я.

— Но ты не закончила. Ведь так, родная? – в глазах мамы была такая надежда, меня била нервная дрожь. Я лишь рассеяно покачала головой, делая шаг ей навстречу.

— Тебе пора просыпаться, ты должна. Прошу тебя, допиши эту картину. И никого не вини… — её прохладные пальцы коснулись моей груди. Моё тело выгнулось, стало больно, будто сотни иголок впились в кожу, пробивая её насквозь.

— Живи. Дыши, дочка.

***

— До сих пор не ясны причины ужасной трагедии, произошедшей почти год назад. Вспомним: известный художник Зомов со своей семьей попали в аварию по неизвестным причинам, — в фоне шумел телевизор. Я не могла отвести взгляд от сопровождающих репортаж снимков с места аварии. – В живых осталась лишь дочь живописца – Мария Зотова. По официальным источникам у Михаила Федотовича остановилось сердце. Расследование продолжается.

Последним показали групповой снимок улыбчивой семьи. Сердце с болью сжалось, на глазах выступили слёзы. В несколько движений рук я объяснила грузчикам, чтоб они забрали и телевизор. Последнюю вещь в моей квартире, не считая мольберта. Я могла разговаривать, но не хотела, не считала нужным. На прошлой неделе я выкрасила стены в серый цвет, сама не понимая почему. Теперь в моей квартире стоит лишь обычная лежанка, на потолку нарисованное солнце, которое всегда будет мне светить. И картина, которую, не смотря ни на что, я должна закончить.