Иллюзии

Заходя в лавку под полустертой вывеской «Иллюзии», Маккормак безотчетно потянулся к узлу на галстуке. В костюме ему было неуютно; хотя и в другом, не таком привычном для делового человека виде, ему вряд ли бы здесь было приятнее. От всей этой метафизики по спине у него начинали бегать мурашки, а от предстоящей встречи очень хотелось сбежать. Но он был уважаемым, средних лет господином с солидной карьерой и не менее уважаемым и солидным кошельком, примерным семьянином и любящий мужем, и такое поведение вряд ли было бы его достойно. А уж расстраивать Зельду ему улыбалось меньше всего.

В далекой юности он и сам баловался колдовскими штучками, но особенных успехов не добился, и, как у большинства, иллюзии остались для него воспоминанием о чудачествах глупого детства. Теперь мастеров было так мало, что хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать их всех. Последний факультет, который готовил иллюзионистов, закрыли еще во времена его деда, и с тех пор это занятие забывалось. Раньше мастера могли похвастаться не только дипломами, но и неподражаемыми умениями, которые в лучшие годы ставили на уши весь город. Теперь же таких иллюзий строить не умели; талант остался где-то в прошлом, когда его еще могли измерить. Сейчас же мерить было нечего, и те иллюзионисты, которые еще практиковали, годились в жалкие фокусники. По крайней мере, так говорили те, кто с ними связывался. Иногда, правда, на ратушной площади устраивали фейерверк из призрачных огней. Это выглядело довольно красиво, но давно уже не восхищало. Все больше жгли шутихи с настоящим, запрещенным пламенем; мальчишки поджигали фитили во дворах, за высокими заборами и разбегались врассыпную, чтобы когда фонтан искр с оглушительным хлопком взорвется, гвардейцы не знали, кого тащить в отделение за покрасневшие от гордости уши.

А вот Зельда волшебными штуками чуть не бредила, и ее намеки по поводу предстоящего дня рождения были такими тонкими, что сами напоминали иллюзии. Она сама бы никогда не наколдовала и полевки, и потому ей еще больше хотелось чего-нибудь «эдакого» хоть раз в жизни, на круглую дату. Маккормак в успех предприятия верил мало, но чтобы успокоить жену, отправился в лавку некой Розалинды, о которой он случайно разузнал от поставщика кукурузы.

Оставив и кукурузу, и сладкие палочки, и сахарную вату, которой занималась его фабрика, зажав под мышкой портфель, он перешагнул через порог довольно подозрительного на вид заведения. Внутри было темно: сквозь пыльную витрину в комнатушку попадало совсем мало света. В центре приемной стоял круглый столик, укрытый старенькой расшитой скатертью, в углу теплилась пузатая лампа, с потолка свисали ограненные стекляшки дремлющей люстры, а под ногами шуршал поеденный молью ковер.

На звон колокольчика довольно долго никто не шел, и Маккормак несколько раз кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Он обернулся, чтобы убедиться, что вывеска «Закрыто» глядит внутрь лавки, а не на улицу, и тут половицы под ковровой дорожкой заскрипели.

В комнату влетела девушка. У нее был по-детски упрямый вздернутый носик, блестящие большие глаза, на которые то и дело спадала челка, хрупкие плечи под ситцем старомодного платьица — словом, все то, что по отдельности так Маккормака восхищало, а вместе — лишало дара речи. Он даже успел усмехнуться про себя тому, как он обомлел, прежде чем девчонка заговорила.

— Я могу вам чем-то помочь, сэр?

Пузатая лампа будто бы выдохнула света на пару капель больше.

Вообще-то Маккормак был человеком неробкого десятка. Прерванную поставку сахара он мог восстановить за один телефонный звонок, и его голос мог еще долго звучать на том конце провода, даже если трубка уже давно лежала на рычаге. И, хотя носил очки, женским вниманием он обделен не был никогда. По правде говоря, некоторые даже жалели его жену — такого красавца уведут как пить дать, не пройдет и года. Но прошло уже десять, и воздыхания женской половины его окружения проходили впустую. О его жене только и продолжали злословить: успела же отхватить, ведьма. Но уж кем-кем, а ведьмой Зельда не была.

А вот Розалинда — была. И ее дочь — или это была внучка? — тоже. Маккормак готов был поклясться — слишком уж чудесно всколыхнулся воздух, стоило этой девчушке вбежать в комнату.

Он откашлялся.

— Я ищу Розалинду. Мне хотелось бы устроить небольшой праздник…

— Или не очень небольшой? — лукаво усмехнулась девушка. — Розалинда — это я. Следуйте за мой, и я покажу вам, что умею.

Маккормак нахмурился. Не может быть, чтобы мастером иллюзий, и тем более той, которую шарлатанкой вроде бы не называли никогда, была девчонка лет семнадцати.

Они прошли по скрипучему в коридору во второй, выкрашенный преотвратительной синей краской. Маккормак заглядывал в распахнутые двери, лупящиеся штукатуркой.

— Я люблю все старое, — пояснила Розалинда. — Но тут еще работать и работать.

Она махнула в сторону одной из комнат. Позолота шелушилась с огромной люстры, усаженной посреди крошечной залы; свет падал узкими полосами из окошечек под самым потолком; вдоль стен, краска с которых сходила стружкой, выстроилась ветхая, пропахшая влагой дородная мебель из прошлых столетий.

— Немного подновить, но оставить аромат старья, — то ли с презрением, то ли с любовью заметила Розалинда, — и будет что надо.

Под ее ногами захрустели бутылочные осколки.

— Все никак не уберу. Осталось с прошлых выходных, — хихикнула она. — Обычно здесь снимают одну залу — ну или две, если народу особенно много. Но тут гости разбрелись чуть не по всему дому. Напились до чертиков — с такими и не сладишь. Но вообще-то мне наплевать.

Она равнодушно повела плечиком.

— Лишь бы платили. А убрать я всегда успею. Хотя иногда мне кажется, что я могла бы заниматься этим вечно.

Когда они вышли во внутренний двор, Маккормак обомлел. Он и не представлял, что позади крошечной на вид лавчонки может открываться такой обширный сад. В густой зелени далеко вглубь убегали по обе стороны стеклянные галереи; обе заканчивались высокими башенками под блестящей крышей, и еще одна побольше пряталась посреди сада в розовых кустах.

— Добро пожаловать в мое королевство, — улыбнулась Розалинда. — Хотя прислуги у меня нет, и ухаживать за всеми этими покоями приходится самой. Вот, посмотрите, — она потащила его к левой галерее.

Дверь отворилась со скрипом. Маккормак переступил через поднявшийся от влаги порог и попытался прикрыть за собой створку, но Розалинда помахала рукой.

— Оставьте. Так вот, — она вышла в центр зала, залитого рыжим закатным светом. — Арендовать можно и этот, только выйдет подороже, чем те.

Она кивнула назад.

— Здесь и точек побольше, и свет лучше, и хвосты быстро убираются.

Маккормак кивнул, хотя понял только про свет, и шмыгнул носом, стараясь не дышать запахом плесени.

— Да вы не стойте столбом, — Розалинда звонко рассмеялась. — Идите сюда, смотрите!

Она схватила его за руку. Пол под ногами засверкал натертым паркетом, на окнах заколыхались прозрачные занавеси, откуда-то из-под безупречно-белоснежного потолка заструилась тихая музыка. Запах плесени исчез; стекла были вычищены до блеска, сверкали люстры и начищенные приборы, от скатерти тянуло свежестью, кресла хвастались бархатом с иголочки.

— Сколько вы думаете пригласить гостей? — допытывалась Розалинда, пока Маккормак с восхищением, перемешанным с уважением, разглядывал иллюзию. — Можно поставить еще один стол или растянуть залу…

— Будем только мы с женой, — отозвался, наконец, Маккормак.

Он с легкой ностальгией припомнил, как в детстве радовался, когда ему удавалось превратить столовый ножик в нечто, отдаленно, но все же напоминающее боевой кинжал. Здесь же иллюзия была куда изощренней.

— И только? — ничуть не огорчилась Розалинда. — Тогда вам понадобится…

Солнечный свет изогнулся в витражах и упал на паркет цветными квадратами. Вместо длинного стола в центре галереи застыл крошечный столик на двоих. В вазе пошевелила листьями алая роза.

Маккормак нехотя кивнул. Зельде это точно понравится.

— Ну и конечно фейерверки, пару фонтанов, огненные спирали и что-нибудь из новенького, да?

Иллюзия спала. Под ногами снова горбился старый, вытертый до черноты паркет.

— Наверное, — неопределенно покачал головой Маккормак.

Он то и дело косился на юную ведьму. Он все еще с трудом верил, что эта девчушка способна вытворять из воздуха такие штуки.

— Цыган со скрипками не желаете? — посмеялась она. — Двое, трое, сотню?

— Нет, спасибо… Просто музыку. Как было.

— Может, ручного тигра? Пантеру? Котят?

— Нет, не нужно. Просто ужин и огни.

— Ах, как скучно, — Розалинда насупилась. — А можно было бы столько всего придумать!

Она взмахнула руками.

Стены исчезли, и вместо них к небу устремились, приоткрывая ладони крепких глянцевитых ветвей, пальмы. Сухой, обожженный солнцем воздух ворвался в легкие. Под ногами легкой прохладцей колыхалось крошечное озеро.

— Оазис, — объявила Розалинда. — Не желаете? Уединение, экзотика. Вырваться из городской суеты…

Маккормак качал головой, заворожено следя за тем, как девчонка жестикулирует, крутясь на месте, и вокруг нее появляются все новые и новые детали. Вот на ближайшей пальме повисла банановая гроздь, качнулся обезьяний хвост.

— Или, быть может, острых ощущений? — она наклонила голову, и видение испарилось.

Они стояли посреди аэродрома. Ветер рвал с ее шеи длинный шарф; закатное солнце играло бликами на сверкающем боку новенькой «Сессны».

— Хотите полетать? — она шагнула к аппарату. — Моя любимая. Есть и другие, только я их хуже знаю, и потому за чистоту работы не ручаюсь. А вот эту красавицу я с ног до головы в свое время выучила.

Маккормак выдавил:

— Нет, спасибо…

Моноплан исчез. Вместо него на уходящем в даль до самого горизонта поле выстроилось войско солдат в сверкающих латах. Маккормак сильнее сжал рабочий портфель — так сурово на него уставился боец с саблей наизготовку.

— За историческую точность не ручаюсь, но костюмы не картонные — это я точно могу сказать, — пропела Розалинда, любуясь своей работой. — Вам — командование и спасение принцессы. Инсценировка и всякое такое. Можно сплести дракона. Только на него новые точки придется поставить, эти столько мелочевки не потянут. Там чешуек одних столько, что…

— Нет, — твердо вымолвил Маккормак. — Просто ужин. Огни и ужин. Приятная музыка и никаких цыган. Витражей тоже не надо, а вот огнями моя жена очень интересуется.

— Как прикажете, — Розалинда кивнула, и в воздухе снова протянулся сладковатый запах плесени.

Вернулась старая стеклянная галерея в заросшем саду. Маккормак с облегчением вздохнул. Хотя иллюзии у этой девушки выходили на славу, от всего этого размаха ему было не по себе. Все-таки колдовства он в своей жизни видел не так много, а такого гладко сработанного — и подавно.

— Может, что-нибудь подводное? — с весело-заискивающим выражением лица добавила она, когда они выходили из галереи. — Или… Вам нравится луна?..

— Равнодушен, — выдавил Маккормак неуверенно, чувствуя, что его снова подавляет нечеловеческая энергичность девушки. Ему и оставалось только что стоять, слушать, как она выдает одну идею за другой и невольно ею любоваться.

У Маккормака было нечто вроде собственного кумира — подсмотренный в далеком детстве образ, который он считал идеалом красоты, который было не прогнать, пусть все его мысли в свое время заняла женщина с совершенно другими чертами. Образ ушел в пустоту забытья, но не исчез. Все место, которое только отводится для женщины в сердце мужчины, отошло Зельде, и Маккормаку было попросту не до воспоминаний о юношеских восхищениях. Теперь же он невольно вспомнил — да так ярко, что под ложечкой засосало. Чуть пухлые губы, веки прикрывают хрусталики чуть больше, чем обычно, немного угловатости в скулах — но не до уродливости, а лишь тонким штрихом, — и сорвалось изнутри все в погоне за дурацкой, бессмысленной мечтой.

Он и сам не знал, почему этот образ так крепко засел в его голове.

На школьной экскурсии, с девчонкой из параллельного класса они долго стояли у парапета смотровой площадки, с которой открывался вид на эстакады города, а она закладывала за уши непослушные соломенные волосы и отворачивалась, когда он пытался ее сфотографировать. Она говорила, что некрасива, что ненавидит свое лицо — а он восхищался. Восхищался тем, как можно так искренне себя презирать, когда совершенно очевидно, что красивее не бывает. Но она прикрывалась, стоило открыть объектив. Хотя ему все же удалось ее подловить — в профиль, лишь частью той прекрасности, которую она воплощала — но все же. Только теперь уже не было той фотографии, Маккормак и сам не знал, почему.

Он встретил это лицо спустя многие годы, и хотя это была не она, ему казалось, что она — застывшая во времени, вечно юная. Поймал случайно в толпе на главной площади, и она глянула на него мимоходом; устало, скучно. А Маккормак еще долго смотрел ей вслед, встав посреди людского потока.

А сейчас эти черты были здесь, просто протяни руку, и яснее некуда — тонкие, немного подправленные угловатостью неизвестной гордой породы, — и худые плечи под стареньким платьем, подвижные руки и юркий, лукавый взгляд.

Он видел, что Розалинда тоже за ним украдкой наблюдает — оглядывает, оценивает, но было не понять, насмехается она над ним, старается вытянуть побольше денег или просто развлекается.

Мурлыкая незнакомую ему мелодию, Розалинда потянула его за собой, обратно в приемную. Бухнула рядом со столиком скрипучий стул, вытащила бланк договора и, повиснув на краю столешницы на локтях, стала выводить аккуратные буковки.

— Так когда вы планируете мероприятие? — ее глаза смеялись.

Маккормак заерзал на стуле, и пружины в сиденье заскрипели.

— Двадцатого апреля.

— Апреля? — тут уж Розалинда нахмурилась по-настоящему. — Две недели на все про все?

— Но… разве нужно что-то готовить? — Маккормак чувствовал себя дураком.

— А вы как думаете? Не воздухом же я торгую! — возмутилась девушка.

Но тут же снова повеселела.

— Ну ладно, как-нибудь справимся.

— Я могу заплатить в два раза больше… — зачем-то не по-деловому замямлил Маккормак.

— Вот еще, — отрезала девчонка. — Нужны мне ваши деньги.

Она пододвинула к нему листок и ручку.

— Подпись — здесь и здесь.

Маккормак чувствовал себя странно. Выходя из лавки, он обернулся — девчонка весело смотрела ему вслед, сложив руки на груди. Он отвернулся и мотнул головой. Все это — и иллюзии, и выплывший из далеких тайников памяти образ, и этот договор — ему было не по себе.

Еще больше не по себе ему стало, когда на следующий день он обнаружил, что вместо копии договора на его столе лежал совсем другой лист.

Уверенность Маккормака в том, что еще вчера эта бумага была договором, была не просто железной, — свинцовой. Да и строчки, которые проступили на листке, не оставляли никаких сомнений:

Скучища смертная ваши планы.

Маккормаку это не понравилось. Будучи человеком аккуратным, он любил, когда подписанные им договоры договорами и оставались, а не проявляли на себе замечаний второй стороны.

На звон колокольчика в этот день никто не шел очень долго, и Маккормак решительно шагнул в скрипящий половицами коридор, выкрашенный ужасной синей краской.

Он еще раз подивился тому, в каком здание было запустении. Но было в этом запустении что-то до невозможности живое, искренне — и не казалась толпа кособоких столиков в грязном углу скопищем уродцев. Напротив, было что-то искусное, правильное в лупящейся краске, до которой никак не доходили стертые кисти и валики, сваленные тут же, и Маккормак невольно улыбался, заглядывая в новую и новую дверь. Как будто бы он переносился во времени, год за годом, вперед и назад, и солнце роняло пыльные лучи сквозь замаранные оконные стекла, лукаво улыбаясь чужой тайне. Он переступал через битые кирпичи и бетонные осколки, приподнимал чехлы на застывшей в полусне мебели, стряхивал пыль с мутных зеркал, и ему все больше чудилось, что он сам создал эту иллюзию, сам в ней оказался, и вовсе не хочет из нее уходить. Вот он, этот аромат старья — изящное с искаженным, бесконечно красивое с изувеченным.

Он не сразу расслышал ее шагов, и потому вздрогнул, когда она весело его окликнула:

— А вот и вы!

Маккормак обернулся.

— Позабыли про партию ароматизаторов, любуетесь стариной?

Она была одета в потрепанные шорты и рабочую рубашку, завязанную узлом на животе; заляпанные пятнами краски рукава были закатаны. Волосы, хоть и заколотые кое-как на затылке, все равно упрямо лезли в глаза, и девчонка то и дело встряхивала головой.

Маккормак скривился от ее слов об ароматизаторах.

— Откуда вы…

— Ну, я же мастер, — съехидничала девушка. — Не дипломированный, конечно, да если бы и учили — не пошла бы.

— Почему?

— А на кой это мне?

Она развернулась на носках.

— Помогите мне с лампочками. Мне не дотянуться до верхнего ряда.

Маккормак безмолвно шагнул за ней. В соседней комнате было просторно и на удивление чисто; в углу, словно в доказательство упорного труда, валялись швабры. Здесь мебели не было совсем, зато с высоченного потолка свисала огромная люстра.

— Любите вы такие… — кивнул Маккормак на громадину.

— Это все еще оттуда, — неопределенно повела плечом девушка куда-то вверх. — Свечные были, но теперь-то с огнем и возня, и гвардейцы на запах паленого будут носы совать. Еще при бабке провели провода, — пояснила она. — А я до верхних лампочек не достаю, даже со стремянки — как ни тянись. Обычно Рудольфа прошу. Но вы уж помогите, раз заглянули.

Маккормак покосился на лесенку.

— Вообще-то я пришел по поводу договора…

— Да-да, тот уж выкинуть можно. Это чернила дурацкие, — Розалинда протянула Маккормаку лампочку. — Перепутала ручки. У меня, понимаете, на все случаи.

Ему захотелось спросить, что же это за случай, когда вместо обязанностей сторон на листе появляются их мысли, но вместо того непонимающе покрутился на месте, не зная, куда поставить портфель. Потом приставил его у стены, сбросил пиджак и с недоверием направился к стремянке.

— И еще три, пожалуйста, — Розалинда протянула следующую.

Она наблюдала за ним, словно это было одно из ее представлений.

— Неуклюжий вы какой-то, — заметила она, когда Маккормак, наконец, сполз по ступеням на землю. — У вас что, лампочек дома нет?

— Лампочки есть, — сконфуженно отозвался он. — Только не я их меняю.

— А, ну конечно, — покивала головой Розалинда. — Личный штат прислуги и все такое. Понимаю. Но это ничего. Проходит. Научитесь.

Маккормак почти собрался спросить, что именно проходит, как девушка схватила его под руку и потянула за собой.

— Вы еще не видели мой рояль! Я всем его показываю, а вы не видели!

Маккормака как кипятком обожгло. Ему не нравилось, когда к нему прикасались, а Розалинда — и того больше. В его голове сразу начинали роиться неподобающие картинки, а это его раздражало. Своей невозможностью в том числе.

— Хотите, сыграю?

Она отпустила его руку, прямо на пол стянула покрывало, которым был укрыт инструмент, и шлепнулась на крутящийся табурет, распахнув бело-черный оскал клавиатуры.

Рояль не по-концертному жался между лестницей на второй этаж и рядом узких окон, выходивших в сад.

Маккормак ступил на бетонную крошку, но мерзкий хруст заглушило первыми аккордами. Ему было не понять, хорошо девушка играет или нет; он плохо разбирался в музыке, но звуки были приятными, и он невольно заслушался. Тут Розалинда сбилась, бухнув неверное трезвучие, потом еще одно, стала лихорадочно отыскивать верное, а потом весело бросила.

— Ну, как-то так. Дальше — ничего интересного, почти то же самое.

Маккормак кивнул.

Где-то в глубине дома глухо тренькнул дверной колокольчик.

— Я совсем забыла!

Розалинда взвилась с рояльного табурета, словно он превратился в аллигатора.

— Семь часов, десять человек!

И, начисто позабыв о Маккормаке, метнулась по коридору обратно, так и оставив клавиатуру распахнутой, а Маккормака — в легком недоумении.

Он хотел было напомнить о многострадальном договоре, которого не было, но Розалинду в саду уже окружили гости, и казалось, что это она — виновница торжества, а не именинник, аккуратно улыбавшийся сбоку толпы. Девушка смеялась, отпускала шуточки, жестикулировала и, казалось, не замирала ни на мгновение. Маккормак стоял и тихо смотрел в дверное стекло, как разливается свет вокруг этой девчонки, одетой в потертые джинсовые шорты и старенькую заляпанную рубашку. Ее такие детали, похоже, не смущали, и окружающих — тоже. Еще меньше это стало важно, когда небо над садом чуть потемнело, распустив по своему полотнищу бутоны лиловых звезд, в ветвях зажглись бумажные фонарики, по самой траве расстелился паркетный танцпол, обнесенный гирляндами из цветов, а вместо привычной одежды девушки примерили старомодные платья, а мужчины — смокинги.

Маккормак бросил последний взгляд на хохочущую Розалинду, уловил первые ноты фокстрота и развернулся, чтобы уйти. Здесь ему было больше не место, да и Розалинде до него дела не было, а он терпеть не мог шумные сборища и костюмированные вечера. Лучше он зайдет завтра, когда все утихнет, и только бутылочные осколки будут хрустеть под ногами.

А договор на следующее утро нагловато сообщал:

Куда же вы ушли, любезный? Нет договора — нет услуги.

Деньги были заплачены вперед, и Маккормаку совсем не хотелось попасть в нечто вроде аферы по собственному недосмотру. Хотя он не верил, что эта очаровательная девчушка способна его надуть. Впрочем…

Он явился, как по часам, в то же время на следующий вечер и нашел ее в дальнем зале одной из галерей. Набрав рот гвоздей, она неумело орудовала молотком, приколачивая крепеж для какого-то проводка в углу. Равнодушно выплюнув гвозди и бросив молоток, она взвилась с места:

— А, вот и вы, вот и вы.

На ней было одно из тех стареньких платьиц, которые, наверное, достались еще от ее бабки. По крайней мере, таких фасонов он не видел на улицах уже давно, да и ткань была не по-новому выцветшей. Но платье это на удивление ей шло; Маккормак невольно залюбовался.

— У вас тухлый вид! — радостно выдала она и вцепилась в его запястье. — Это необходимо исправить.

— Послушайте, — забормотал Маккормак, силясь вырваться из ее цепкой хватки. — Я пришел за новой копией договора, и только. У меня не так много времени, да и не могу же я вас каждый день отрывать от дел.

— Чушь, — отрезала Розалинда. — Времени у вас навалом, и домой вас не тянет.

Маккормак с отвращением подумал, что это чистая правда.

— Зато вид нездоровый, кабинетная бледность, офисная усталость. Знаете, как лечится застой в мозгах?

— Мои мозги в порядке, спасибо, — было улыбнулся Маккормак, но Розалинда не дала ему говорить.

— Вы знаете, почему люди приходят за иллюзиями?

Маккормак покачал головой.

— Это моя жена…

— Нет, это вы, — она ткнула пальцем ему в грудь. — Если бы было у вас все в порядке, ни за что бы вы не потащились в подозрительную лавку к подозрительной особе. Вам тоже хотелось отведать иллюзий, вот что. Те, кому это неинтересно, для кого все это — пшик, — она раскинула руки в стороны, — Такие люди — занудные идиоты, которые поведут свою жену в дорогущий ресторан, где без всяких иллюзий им устроят и фонтаны, и зигзаги, и серпантин в задницу.

Маккормак кашлянул, то ли от смущения, то ли от смеха. Розалинда, в запале, не умолкала:

— Но вам хотелось приключений, вы сами до чертиков устали от своей сахарно-ватной промышленности… Да что там, вы и сами же пробовали эти штуки, да?

Она резко остановилась и, развернувшись, оказалась с ним нос к носу.

— Смотрите!

Она отпрянула, и трава под их ногами стала сворачиваться рулонами прочь.

— Это вы сюда пришли, а не она!

Стены раздвигались, теряя кирпичи, стекло в окнах увядало, как лепестки цветов, облака над головой исчезали, расчищая прозрачное лазурное небо.

— И вы никак себе не признаетесь, что давным-давно сделали неверный выбор!

Соленый ветер рвал полы ее платья, бросал пряди волос в лицо. Грот-мачта выла в вышине в порывах, вызвякивали аккомпанементом снасти, скрипели, стучали. Палуба кренилась.

Маккормак испуганно ухватился за первое, что попалось под руки — штурвал, а потом замер. Страх, едва подступив к горлу, схлынул. Яхта была крошечной, юркой, маневренной. Такой совсем просто было бы управлять и в одиночку, хотя куда лучше вдвоем. Один — за штурвалом, второй — на шкотах…

Они шли близко к ветру, бейдевиндом, и генуя капризно и туго поскрипывала, узко натянутая донельзя.

Розалинда забралась на бак, цепляясь за леерные ограждения. Она смеялась, следя за тем, как менялся Маккормак в лице. Хотя он был уверен, что не менялся; ему вообще казалось, что уж кто-то, а он — бог выдержки, и он-то умеет с собой совладать. Но на этот раз глаза его выдавали: потерянный, выпотрошенный до дна, глупый дурак, продавший свою мечту о кругосветных путешествиях на самодельной лодке за карамельно-леденцовое дело, которое разворачивалось с каждым годом все шире и шире, выдавая в финансовые отчетности цифру прибыли все большую и большую, только ради чего?

Розалинда махнула рукой, и видение поплыло лимонадными пузырьками к нахмурившемуся облаками небу. Она оправила подол и волосы, и глянула на Маккормака.

Но тот лишь мотнул головой.

— Вы хотели вернуть мне копию договора. Давайте закончим с этим сегодня же, потому что ездить к вам каждый день я не могу.

Розалинда развернулась и бросилась прочь, не молвив ни слова. Через минуту она стояла перед ним, держа в руках знакомый листок.

— Вот ваша копия. До свидания.

Ее глаза все равно смеялись, но Маккормак ощутил, как на убыль пошло то сияние, которое, казалось, все время от нее расходилось прозрачным веером.

Маккормак знал, ради чего. Он знал, ради чего обменял мечту о несбыточном, опасном и сумасбродном на прибыльное и уважаемое дело.

Так было спокойнее.

Из портфеля в кабинете дома он выложил два листка — новую копию договора и старую. Старая была чиста, словно на ней вовсе никогда ничего не писали, но Маккормак отчего-то не стал ее выбрасывать. Положил рядом с письмами, которые еще нужно было до завтра рассмотреть, и заснул прямо за столом.

Такого с Маккормаком не случалось никогда, и, пробудившись посреди ночи от того, что у него нестерпимо ныла шея, он ощутил себя последним неудачником. В его планы редко врывалось что-то непредусмотренное, и особенно внезапная усталость, которая проглотила целый вечер, отведенный обычно под доделывание мелких, но все-таки важных дел. Он с тоской глянул на стопку непрочитанных писем, а потом — на листок Розлинды. Он наставлял:

Никогда нельзя быть уверенным в том, что вы в чем-то уверены.

Зельда так хотела волшебных штучек — так она их получит, и уж потом-то он забудет об этой странноватой истории, как о страшном сне. И о том, как пялился на эту маленькую красавицу с голыми коленками под старомодным платьицем, и как припоминал свои детские влюбленности, и как бродил в ее иллюзиях, качая головой, но отчаянно мечтая…

Маккормак в ярости схватил бумагу и скомкал ее, бросив в ведро.

И кто такая эта девчонка, чтобы забираться в его голову и думать, что видит его насквозь?

Он направился в спальню, стараясь не шуметь, сбросил одежду, и забрался под одеяло. Зельда, словно и не заметившая его отсутствия, сладко прижалась к нему во сне, и Маккормак отчего-то сразу припомнил вкус своих леденцов с патокой.

Он ненавидел леденцы.

И шоколадные конфеты.

И зефирные палочки в глазури.

Он ненавидел сахар и все, что было из него сделано.

Маккормак и сам не знал, зачем снова пришел в лавку Розалинды. Уже привычно звякнул колокольчик, и привычно никто не появился.

Вообще-то он и не думал. Завернул на эту улицу, оставил у тротуара машину, пропахшую химическим ароматизатором воздуха, и открыл дверь. Так просто.

Розалинду он нашел во дворе. Она развешивала на яблочных ветвях электрическую гирлянду с крупными разноцветными лампочками.

— Да-да, — крикнула она, опасно покачнувшись на стуле, который вытащила из дома. — Я немного врала. Не все у меня иллюзии! Но сил на все и не хватило бы. Вы только представьте: строить стены в чистом поле. Это ополоуметь можно, пока все кирпичи представишь или бетонный блок мысленно поставишь. Ну и точки тоже такую тяжесть не вытянут… Здесь дыра и там дыра — иллюзия иллюзии. Ну а тут — и мне проще, и немного приятного света не помешает.

Она спрыгнула в траву.

— Вот вам и апрель. Праздник на празднике! Я с ног сбилась. Здесь — свет, и там — свет, а в северных комнатах вообще сквозняк, так его никакой иллюзией не прогонишь, сдувает, понимаете ли! Утеплить окна, и дело с концом, но Рудольф то тут, то там — не дождешься.

Маккормаку не хотелось задумываться, кто такой этот Рудольф. Ему вообще задумывать не хотелось.

В голову отчего-то ударил аромат яблочного сидра, и закружилось предвкушение лета из далекого детства, и вспомнились смолистые бочки, к которым дедушка не подпускал.

— Вырастешь, будешь пить что хочешь, — говаривал он.

Маккормак сновал лисом вокруг подвала и принюхивался. Воображал, но как могущественна сила воображения перед чужим запретом!

Он спросил себя, зачем это вспомнил, когда обхватил ее одной рукой за талию, крепко прижав, а другой — зарылся в ее непослушные соломенные волосы. Ответа не находилось, и воспоминание билось в виски глупой неуместностью, пока он целовал ее в губы, щеки, глаза и снова в губы, а она, смеясь, не отталкивала его, а только крепче льнула. Зельда, Рудольф, предстоящий день рождения, сахарная вата и леденцы на палочках — нет, Маккормак не помнил, кто это и что это такое. Откуда-то из невозможной глубины вырвалась бестолковая мечта об этих губах, чуть тронутых угловатостью, об этих темных глазах, которые казались еще темнее оттого, что веки прикрывали их чуть больше, чем у других, об этом вздернутом носике, который упрямо мешал, когда он жадно искал ее рот, вдыхая незнакомый, но бесконечно прекрасный аромат тела, неприкрытого чужим флером духов.

Она-то знала, знала все это время, к чему возвращаются его мысли, и теперь только чуть улыбалась, запрокидывая голову, когда он целовал ее в шею.

Солнце уже клонилось к горизонту; гирлянда из лампочек тускло замерцала в розоватых сумерках. Маккормак не знал, ее ли это колдовство, или время и вправду отсчитывало свои минуты так быстро. Как школьник на прощание у дверей дома — он целовал ее и никак не мог остановиться, целовал и будто не мог насытиться этим простым занятием, которому для школьника не было суждено окончиться ничем большим. Но Розалинда отстранила его, взяла за руку и потянула за собой — без резкой порывистости, с которой таскала его днем по своим комнатам, а мягко и тихо.

Крошечная спаленка под крышей сильно отличалась от остальных, нежилых помещений дома: здесь было чисто, уютно, мебель стояла самая простая, березовая, и от этого по комнате разливался янтарный смолистый аромат. Окно выглядывало на самый запад, и потому будто бы самый воздух теперь был пропитан розовато-ржавым светом.

Розалинда потянулась к пуговицам на его рубашке и с внезапной неловкостью пребольно царапнула его по коже. Хихикнула, шутливо вжала голову в плечи и шепнула:

— Прости.

Он качнул головой.

Поздно вечером, уже дома, умываясь ко сну, Маккормак обнаружил глубокую царапину прямо на груди. Он слабо улыбнулся и застегнул пижаму до верхней пуговицы, но скорее машинально: отчего-то его совсем не волновали возможные расспросы и подозрительные взгляды Зельды.

Кажется, он не понимал, что изменил своей жене.

После того вечера он совсем потерял голову. Бродил как в тумане, с трудом отзывался на собственное имя, отвечал невпопад. Глупо улыбался и витал в облаках. Но даже если бы его спросили, вряд ли бы он ответил, что влюбился. Нет, тут было что-то другое.

Маккормаку казалось, что он попал из своей реальности в какую-то другую. Все виделось ему в ином свете — розовато-ржавом, как в тот вечер. Он словно бы окунулся в море света, странного, цветного, воздушного — и звуки накатывали со всех сторон будто пенистые волны. Звон и шелест, снова звон… Он замирал, восторженный, и слушал — пока волны не утихали. Тогда он ненадолго возвращался обратно, но вынырнув, тотчас же снова опускался в свое море грез, разомлевший от восхищения, которое разливалось изнутри. Пылинки плыли в солнечных лучах, окружая его плотной толпой, а он разглядывал их с любопытством ребенка. Кружил в водовороте звуков, странных, непохожих на то, что он слышал каждый день — и молча слушал.

Дома стало тихо, как в каменном мешке, но Маккормак не замечал.

Розалинда с внезапной строгостью запретила ему приходить раньше, чем через неделю, и он с трудом отсчитывал дни.

В назначенный вечер он едва сдерживался от нетерпения. В приемной Розалинды, как обычно, не было, но и в саду, и в комнатах первого этажа, и на галереях ее он тоже не встретил. Оставалась стеклянная башенка-беседка за плотной стеной яблоневых деревьев; туда Маккормак и направился.

Там он ее и обнаружил — она сидела на диванчике прямо перед распахнутыми дверьми, подобрав под себя ноги, как обычно очаровательная… Мужчина, который ее целовал, наверное, и был тем означенным не раз Рудольфом. Маккормак отчего-то сразу вспомнил его имя. Ну конечно, кто же еще может менять лампочки в доме женщины? Только тот, кто делит с ней постель.

Он сглотнул и поперхнулся, сдавленно кашлянув. Отступил назад.

Море света разверзлось, заструившись кровавыми струями. Пылинки мелькнули в лучах света и вспыхнули. Звон превратился в дребезжание, захрипел и затрещал, словно старые часы с боем.

Чужая реальность исчезала.

Маккормак отступал.

Розалинда будто бы заметила его, улыбнулась уголком глаз, но лишь сильнее прильнула к своему мужчине, притянула к себе, соскользнув на подушки.

От треска в ушах внезапно стало нестерпимо больно. Море восторга, которое колыхалось, вобрав его в себя целиком, теперь отвергало ненужное тело, корчилось в агонии, силясь извергнуть из себя чуждое. Ему больше не было места в этом странном мире, и он возвращался в свой.

Последнее, что он видел, были волосы Розалинды, раскиданные по бархатной диванной подушке. Неделю назад он касался их и ему чудилось, что они будут принадлежать ему вечно вместе с той, чьей хозяйкой они на самом деле были.

Возвратился домой он хмурый, но растерянности в его взгляде как не бывало. Зельда встретила его просто:

— Ты нашел другую?

Он поднял на нее глаза и улыбнулся. Кивнул.

Ночевал он в гостиной, встал рано и завтракать уехал в город. Как только на ратуше пробило десять, он стоял у знакомой лавки.

Розалинда была в приемной.

— Я ушел от жены, — слабо улыбнувшись, сказал он.

Девушка нахмурилась.

— Я могу вам чем-то помочь, сэр?

Маккормак повторил:

— Ты была права, Розалинда. То была не моя жизнь.

— Я рада за вас, но… — она недоуменно на него глядела.

И только сейчас Маккормак понял, что перед ним стоит совсем не Розалинда. Это была не та птичка, стремительная, полная жизни, затопляющая своим светом все вокруг. Мягкие черты, темные волосы, округлые плечи… Она смущенно улыбалась и теребила складки платья — аккуратного, новенького платья с иголочки, чуть не вчера купленного в местном универмаге. Стояла, почти не шевелясь, и молчала, и в приемной было нестерпимо темно — только пузатая лампа теплилась в углу комнатушки.

— Вы — Розалинда? — спросил Маккормак.

— Да, сэр. Любые иллюзии на ваш вкус… Позвольте показать, что я умею…

Он с ужасом отшатнулся. Это была не она.

Под изумленным взором он стал срывать галстук, дрожащими руками долго боролся с пуговицами, а потом распахнул рубашку и застыл. Царапина исчезла. Не было больше на его коже того памятного следа коготка юной ведьмы.

Маккормак уставился на ту, которая называла себя Розалиндой. Та отвечала ему испуганным взглядом.

Он шагнул назад. Вылетел на улицу, как был — в распахнутой рубашке под пиджаком, с галстуком, зажатым в одной руке.

Это была не Розалинда.

И тут его осенило.

На углу его стола так и лежали два листка: договор и расправленный комок бумаги, который Маккормак выудил из мусорного ведра почти сразу, как выбросил.

Только теперь оба они были пусты.

Маккормак бросился вон.

И только когда дверь его кабинета хлопнула, на расправленном листке бумаги стали проступать буквы:

Не забывай свои мечты. Нестоящее никогда бы не стало мечтой.