Когда солнце взойдёт на севере

I

Предрассветный туман стелился по земле множеством белёсых змеек, что, обнимая стволы могучих дубов, сплетались то и дело в клубок. Стылый весенний ветер резал глаза, а под ногами хрустела тонкая ледовая корочка, готовая обернуться талой водой, как только солнце взойдёт над бором. Лапы Золки ступали мягко, почти неслышно, выбирая среди лежалого снега тёмные проталины. Вот остановилась псица, что-то учуяв, опустила мокрый нос к самой земле, да так и подскочила на месте, словно щенок малый. А затем, бережно ухватив зубами рукав хозяйки, потащила Велену за собой — всё дальше от дома, глубже в чащу.

Девушка знала, куда ведёт её верная подруга, — к молодому дубочку, посаженному ею пять долгих зим тому назад посреди большой поляны, на которой раньше всего по весне зацветают пролески. Нежно-синее море цветов всякий раз напоминало ей глаза Ингара, такие же яркие, как эти крохотные цветики, пробивающиеся из-под снега, тянущиеся изо всех своих сил к теплу и свету.

Милого Ингара забрали у неё боги, а вместе с ним погасла и искорка в груди Велены, горящая дотоле весёлым, пляшущим огнём. Всё оттого, что брызнули на искорку морской водой. Солёной, студёной и серой. Были в той воде и боль, и ярость, и ледяная обречённость, идущая об руку с надеждой, — то было чужое ей сердце, ненавистное, которое девушка чувствовала теперь, как своё.

Волчья шкура да на плечи,

Тьма небес да в серы очи,

Тонет солнце да под вечер,

Вой раздастся да полночный.

Едва слышным шёпотом плела она своё заклятье, всякий раз приходя на священную полянку. И мстилось ей, что коли один день о мести своей забудет, рухнут все оковы, скованные за пять зим, все путы, сплетённые за пять вёсен, и жить ей станет попросту не за чем. Ведь искорку новую зажечь было некому.

Опустившись на колени перед большим серым валуном, Велена привычно провела пальцами по высеченной на нём руне. "Нужда". В руне этой горел огонь её воли, полыхала жажда мести, иссушающая всё изнутри подобно лесному пожару. Сколь не имела она, всё ж мало было огню "Нужды". Связана она была своими же путами, к врагу злейшему цепями прикована, с ним бегала по снегу лунными ночами, его носом чуяла запах соли морской.

Вспоминала она слова деда Власа, старого волхва, обучившего её рунной премудрости: "Воля породила мир, мощь её скована Нуждой. Воля строить, создавать и владеть. Воля властвовать и разделять. Мудрый голодную волю на созиданье умело направит, иначе силой всеразрушающей стать способна она". "Вот и стала," — горько думала Велена. Посулила она врагу своему погибель, да только вернулось к ней заклятье сторицей: видать, сильны его северные боги, раз так хранят морского волка.

Ты беги по тропам снежным

Да по волнам серым-серым,

По морям, чья даль безбрежна, —

Все пути ведут на Север!

Привычные слова легко слетали с губ, превращаясь в пар на стылом воздухе. Молодой дубок покачивал голыми ветками, кренясь вперёд, словно стараясь достать до волос девушки, погладить золотистые пряди, как делал когда-то Ингар, чей прах теперь зарыт под этим деревцем… Не было в роду их воина сильнее и отважней милого Ингара, и никто не мог одолеть его в честном поединке: ни ловкий стодорянин, ни могучий велет. До тех пор, пока не пришел на святую землю зверь лютый, с секирой острою, с глазами волчьими.

Не забудь, о враг сердечный,

Как тебя настигло слово.

Крепко слово и предвечно —

И мечом карать готово.

"Судьба неизбежна, как неизбежна и смерть", — говаривал мудрый дед, и Велена накрепко запомнила эти слова. В своем неудержном желании мести призвала она на помощь того, чей взгляд сжигает все живое, — Чёрного Змея, тьмой неведения и пустоты встающего поперек Дороги. И пускай он требует взамен свою страшную плату — она всё отдаст, лишь бы зверь, погубивший Ингара, навсегда закрыл свои злые серые глаза.

Не ходить ему больше на юг на своей длинной лодье, не чинить худого вендской земле разбойными набегами, один путь ему отныне — на Север.

Сера шкура да на плечи,

Тьма небес да в волчьи очи,

Пусть раздастся издалече,

Вой тоскливый, одиноче.

Золка ткнулась в ладонь мокрым носом, заскулила. Велена, улыбнувшись, потрепала псицу по чёрному, как сажа, загривку. Над бором, разгоняя утренний туман, вставало солнце. Оно будет становиться теперь всё ярче и ярче, поворачивая к лету, к теплу и жизни. Будут вновь цвести голубые пролески, будут петь зарянки в зелёных кронах, будет спеть в оврагах земляника.

И будет крепнуть день ото дня её проклятие — до тех пор, пока солнце встаёт на востоке.

II

В студёной воде Трескового фьорда отражалось серое северное небо. Ветер гнал пенных барашков, разбивая волны о крутой скалистый берег. Пахло весной.

Фастар, взобравшись на Моржовый Утёс, подал руку сестре, помогая преодолеть последнюю вытесанную в скале ступеньку, мокрую и покрытую солью после недавнего прилива. Фрида стояла теперь рядом с ним, глубоко дыша после нелегкого подъёма, щёки её раскраснелись, мягкие светлые кудряшки прилипли ко лбу. Единственная дочь среди пятерых детей Фродмара ярла, она очень походила на мать, которую совсем не помнила. Первая жена ярла, красавица Ингирид умерла, когда Фастару исполнилось три. Он часто видел её во сне, когда был ещё мальчишкой, — красивую синеокую женщину в белом и лёгком, как морская пена, платье. Именно такой она навсегда осталась в его памяти. И если бы не покрывало замужней женщины, он бы и впрямь думал, что перед ним Фрида, — до того они были похожи.

С тех пор прошло много зим, и вот уже сестру пора выдавать замуж: накануне Йоля ей исполнилось шестнадцать. На минувшем тинге отец вовсю зазывал в их усадьбу знатных гостей со всех концов Норэгра: и Флоки ярла, их соседа с мыса Белого Ясеня, и Тородда хёвдинга с Ледового Фьорда на северном побережье, который прошлым летом схоронил двоих сыновей, а сам, как думалось Фастару, в женихи уж точно не годился. Не пожелал бы он любимой сестре такого мужа. Да только кто его спрашивал.

Саму же Фриду всё это будто ничуть не беспокоило. На вопросы о замужестве она лишь пожимала плечами и с улыбкой переводила разговор на что-нибудь иное: то сагу дивную вспомнит, то расскажет, хохоча, как Кари, старый рыбак, перебрав пива, перевернулся вместе с лодкой, всю рыбу окрест распугав. И только по весне она становилась с каждым днём молчаливей и задумчивей, реже улыбалась и ходила хвостом за старшими братьями, будто заранее боялась с ними расстаться.

Она никогда не покидала родного фьорда, но любила его так же сильно, как и Фастар. На этих серых камнях не росло ничего кроме моха, на безжизненной почве не всходили урожаи, а редкую колючую траву не щипали даже козы. Зимой здесь было холодно, как в объятиях самого великана Имира, а летом… Летом дружина викингов ходила на восток, украшая борта крутобокого дреки алыми щитами. Эта земля была их домом, дарованном богами. Ни злато, ни шелка заморских стран не могли тягаться в сердце Фастара с мечтами о доме. Вот уже шесть лет ходил он с отцом в походы на 'Гордом Вепре' и каждый год оставлял за спиной Тресковый фьорд лишь затем, чтобы вспоминать короткими ночами приземистую усадьбу на пустынном морском берегу и лучистую улыбку Фриды, которая всякий раз встречала отца и братьев перед Моржовым Утёсом у самой кромки серой воды.

— Глянь-ка, Фасти! Чей он? — вдруг воскликнула она, вскинув руку. И впрямь, в той стороне, куда указывала Фрида, показалось тёмное пятнышко корабля, гонимого волнами к берегу.

Щурясь от летевших в лицо холодных брызг, Фастар сумел разглядеть, как раздувается под яростными порывами ветра полосатый парус — красный с синим. Такой был только у одного человека на всём Морском Пути.

— Надо бы кликнуть Арни, — весело ответил Фастар сестре, — пускай скорее донесёт отцу добрую весть! — он знал, как сильно обрадуется десятилетний Арни, младший из сыновей ярла, и как будет гордиться тем, что первым узнал обо всём. — К нам в гости, сестрёнка, пожаловал сэконунг. Сам Хейдрек Волчья Шкура!

III

Очаг в длинном зале жарко пылал, освещая резные столбы, поддерживающие крышу усадьбы, и висящие на стенах щиты. Хирдманы Фродмара и воины из дружины Хейдрека громко хвалились друг перед другом своими подвигами, тут и там слышался звучный смех и звон пивных рожков. Пир после долгой зимы был небогатый, зато бочонок хмельного мёда, последний из запасов ярла, был встречен одобрительными возгласами. Видя, что гости остались довольны, развеселились и домочадцы.

Сам Фродмар сидел на высоком хозяйском месте по правую руку от конунга, которому вполне мог сойти за отца. Но, несмотря на густую седину в волосах и бороде, ярл в свои годы не утратил ни силы, ни воинской стати. В его голубых глазах по прежнему задорно горела лукавая удалая искорка, так роднившая его с неугомонным Арни, который во всём старался подражать отцу. Фру Аудберг частенько посмеивалась, что боги вместо мужа подарили ей ещё одного мальчишку, за которым нужен глаз да глаз.

Конунга же, сидящего рядом с хозяином, казалось, больше занимало содержимое кубка, нежели разговоры об урожае и торговых союзах. Он что-то негромко отвечал Фродмару, но низкий голос его тонул среди прочего шума. Серые глаза Хейдрека устало скользили по лицам и ни на ком не могли задержаться надолго.

Фрида, делившая середину женского стола с мачехой, никак не могла удержаться и то и дело бросала на конунга быстрые взгляды. Этого человека, которому не исполнилось ещё и тридцати, почитали одним из самых прославленных воинов Морского Пути. Ей приходилось слышать множество дивных историй о его походах в южные земли, и всё же девушка представляла себе конунга иначе. Конечно, любая женщина бы сказала, что Хейдрек красив — той самой суровой мужской красотой, от которой сердце начинало биться чаще, заставляя кровь приливать к щекам, — и даже шрам, рассекавший надвое правую бровь, его совсем не портил. Но, вместе с тем, от его взгляда, жёсткого, колючего, мороз шёл по коже. Человек с такими глазами навряд ли станет добрым мужем.

Она знала, что отец не зря кивал в её сторону столь многозначительно, не зря бросал взгляды, полные гордости и теплоты, мол, глянь-ка, Хейдрек, какая у меня дочка выросла, — сама Фрейя среди смертных, не иначе. Такая липа ожерелий даже конунгу в мужья сгодится — не осрамит семью. Ведь род самого Фродмара шёл от знаменитого на весь Морской Путь героя Харварда Губителя Троллей, про которого люди сложили множество замечательных саг. И про то, как тот впервые высадился с дружиной на берегу Хёрдаланда, и про то, как с благословения богов основал святилище у Моржового Утёса, прогнав всех троллей и хюльдр в глубокую лесную чащу, чтобы жить не мешали, не водили простой люд за нос. С тех пор и живут в Тресковом фьорде потомки славного Харварда уже много веков, гордясь своим доблестным предком. А заодно и мудростью своих ярлов, что передаётся от отца к сыну, как и сами владения — хёрдаландские земли.

Фрида сумела оторвать взгляд от Хейдрека с отцом, лишь когда фру Аудберг мягко, но настойчиво подтолкнула её локтем.

— Поди, поднеси конунгу пива, — тёмные глаза на её круглом красивом лице радостно блестели. Быть может, мачеха и не любила Фриду, как родную дочь, но заботилась о ней по-своему и всем сердцем желала отдать падчерицу достойному жениху.

Одно лишь огорчало женщину: не было у морского конунга ни земли, ни усадьбы — только верная дружина да быстроходный драккар. Однако же сокровища, привезённые с востока, манили золотым блеском, гоня прочь все сомнения. Был бы муж, которому нет равных на их северной земле, а остальное приложится — и земля, и усадьба, и внуки.

Приняв позолоченный рог из рук мачехи, Фрида наконец поднялась с лавки, несмело шагнув к высокому хозяйскому месту. Разговоры в длинном зале разом притихли, взоры родичей и гостей обратились к ней. Стараясь, чтобы голос её звучал уверенно, как и подобает дочери ярла, девушка заговорила:

— Позволь поприветствовать тебя, сэконунг Хейдрек, на благословенной богами земле Трескового фьорда, древнейшей земле Норэгра, — Фрида невольно вздрогнула, поймав на себе взгляд холодных серых глаз, которые вдруг оживились, словно на краткое мгновение увидели в ней что-то непостижимое, но дорогое сердцу. — Позволь поднести тебе этот скромный дар в знак нашей дружбы и почтения от имени всех жителей фьорда.

Фрида склонила по обычаю голову, протянув золочёный рог, и Хейдрек поднялся ей навстречу, принимая дар из рук девы Хёрдаланда. Во всём его облике читалась спокойная сила и мудрость, присущая, скорее, не молодому конунгу, а бессмертному асу. Фрида, затаив дыхание, не могла отвести глаз: ей и впрямь на мгновение почудилось, что перед ней стоит сам Один-всеотец — настолько печальными были серые глаза, будто заплатили слишком большую цену за эту преждевременную мудрость. От живых искорок не осталось и следа, они вновь погасли, стоило ему рассмотреть девушку поближе, — так обычно бывает с людьми, что обознались и признали свою ошибку.

Однако несмотря на это, Хейдрек улыбнулся ей с благодарностью, и голос его, зазвучавший низко и глухо, заставил замолчать даже самых неугомонных болтунов.

— Прими и ты мой ответный дар, йомфру Фридгерд, дабы не счёл меня народ Трескового фьорда неблагодарным, — не задумавшись ни на мгновение, конунг один простым движением достал что-то из расшитого золотой нитью поясного мешочка.

Фрида чуть не ахнула. На широкой мозолистой ладони Хейдрека лежали две женские застёжки в виде изящных золотых лебедей, соединённых тонкими витыми цепочками.

Подняв удивлённые глаза на конунга, она, казалось, с трудом могла поверить в происходящее. Голос Хейдрека был слишком будничным, а глаза — усталыми, и не было в них ни намёка на торжественность, однако девушка знала, что подобные вещи не дарят просто так. Пуще того, знал об этом и Фродмар ярл, чью широкую улыбку нетрудно было разглядеть в седеющей бороде. Он-то первым и поднял витой рог, а вслед за ним по залу прокатился весёлый гул голосов. Смехом сменилась ещё совсем недавняя тишина, и несмелые слова благодарности, к счастью, утонули в море голосов.

Голосов, что желали побед храброму конунгу и славили красоту своей будущей кюны.

IV

Светлые сумерки постепенно рассеивались над тихой морской гладью, уступая место рассветному солнцу, и Фастар полной грудью вдыхал свежесть прохладного утра, стоя на крыльце ярловой усадьбы. Голова слегка кружилась после выпитого пива, но в сердце его поселилось твёрдое решение, о котором пока что не ведал ни отец, ни кто-либо другой. Со сладостным предвкушением глядел он на крутые бока стоявшего в заливе дреки, на свёрнутый полосатый парус, принадлежавший будущему зятю.

То, что отец не откажет Хейдреку, читалось ясно во взгляде Фродмара на вчерашнем пиру. Спросить бы саму Фриду, что думает та о замужестве, да она давно уже спала на женской половине усадьбы, видя десятый сон.

Спустившись с крыльца, Фастар размял затёкшие мышцы, и, свернув за угол, примыкавший к кузнице, едва не столкнулся лбом с дружинником конунга. Высокий жилистый детина по имени Асмунд, которому сами хирдманы дали весьма подходящее прозвание — Весло, — взирал на него хмуро из-под кустистых бровей.

— Не спишь, ярлов сын? — повертев в руках пустую кружку, тот отступил на шаг, опёршись локтем о низенькую дверцу, ведущую в пристройку.

— А ты чего, как тать, за углом прячешься? — вскинув голову, юноша тут же ответил вопросом, сощурив светлые глаза. — Что-то не видел я тебя на пиру.

— Оттого и не видел, что я здесь всю ночь просидел, — сухо сплюнув наземь, Асмунд указал себе за плечо. — Там, за дверью, брат мой. Бьярни. Одним богам известно, выживет ли…

На высоком лбу Фастара пролегла первая морщинка. А ведь и правда, вчера за суетой встречи и весельем праздника он совсем позабыл о раненом бойце Хейдрека, которого перенесли с дреки и устроили в клети, где женщины могли о нём позаботиться. Но с тех пор никто не заглянул к нему, и теперь лёгкая вина кольнула подобно игле.

— Что с ним стряслось?

В горькой усмешке блеснули жёлтые зубы дружинника, и тот тяжело опустился на стоявшую близ стены деревянную скамью.

— Во время последней нашей попытки пойти восточнее Белого Порога Бьярни унесло волной за борт, переломав хребет. Чудо уже то, что он по-прежнему дышит, — отшвырнув ни в чём не повинную кружку, Асмунд вновь оскалился, — сильна гадина-ведьма, чтоб её Хель прибрала, да и Хейдрек всё никак не угомонится. Стоят друг дружки.

Тряхнув головой, Фастар решил, что, видимо, недостаточно ещё протрезвел. Вроде бы не так много слов сказал дружинник, а смысл их упорно ускользал от ярлова сына, как вода, утекавшая сквозь пальцы.

— Ну-ка погоди, не части. Какая ещё ведьма, ты что несёшь?

— Шлюха венедская, — лицо Асмунда вдруг стало каменным, словно маска, весь гнев ушёл, уступив место тихой ненависти, — что конунга нашего прокляла. Пять зим уж тому прошло, а мы всё заперты в северных водах. Сколько раз ни пытались пройти через Порог, всё никак. То буря налетает, то хворь, то ещё что. А конунг наш как белены объелся, совсем одержимым стал, теперь вот на Великаний остров путь держит. Своей жизнью не дорожит, так хоть о других бы подумал…

— Так вот почему он свадьбу на осень отложил… — Фастар рассеянно слушал, пытаясь связать странные для него слова воедино. — А что там, на острове?

— А тролли знают! — отмахнулся Асмунд. — Только я своей шкурой рисковать не намерен, хватит уже, сыт по горло.

— И что конунгу скажешь? Что струсил?

Промолчал в ответ хирдман, только желваки заходили под обветренной кожей. Опустил тяжёлый взгляд в землю, пожал плечами.

— Сказал бы, что с головой он не в ладах, да не хочу своей лишиться. Должно быть, прав ты, ярлов сын, — трус я, самый что ни на есть.

— Не всякий трус умеет признаться в том себе и прочим.

Чуть подумав, Фастар опустился рядом на лавку.

— Как думаешь, позволит тебе Хейдрек с братом остаться, если я твоё место займу?

Взгляд Асмунда скользнул по его лицу неверяще, а затем уткнулся в землю, влажную от утренней росы.

— Слыхал истории про Великаний остров?

— Слыхал бабьи россказни, которыми ребятишек потчуют, а много ли в них правды — хочу узнать.

Чего греха таить, засиделся ярлов сын на родном берегу, где каждый камешек ему знаком, а пустые женские беседы надоели за долгую зиму хуже вяленой селёдки. Ему бы взойти на красавца-дреки да встать по правую руку от конунга, когда тот пойдёт на самый север. На границу сущего, за которой лишь тьма, конец Мидгарда. Не каждому герою древних саг удавалось похвалиться подобным.

Но для начала ему нужно было кое-что уяснить.

— Расскажи мне ещё про ведьму, — сам себе он вдруг напомнил Арни, который совсем не умел держать любопытства, — о том, как всё началось.

Собеседник лишь махнул рукой в ответ. Некоторое время сидели молча, пока небо над головой постепенно светлело. Весеннее солнце робко выглядывало из-за хмурых облаков, и Фастар успел загадать: если выйдет, покажется другим боком, значит, и поход будет для него удачным, а если скроется совсем...

— Эйрик то был, хёвдинг датский, — Асмунд заговорил как-то вдруг, неожиданно, казалось, для самого себя, — подкупил нашего конунга хитрым замыслом и богатой наживой. Говорил, что надобно долг с тамошнего князька стребовать, ну а добрые хирдманы лишними не будут. Так и пошли мы мимо Борнхольма к южным берегам Восточного моря. Без малого двести щитов нас было. Пять дюжин полегло, венедов — сотни. И долг свой Эйрик-дан забрал, не побоявшись вглубь болот зайти, и возвращались уже обратно к заливу, а только дёрнули нас тролли напоследок в деревушку одну заглянуть.

Вздохнув, Асмунд покосился на дверь усадьбы, будто ожидая, что сам конунг сейчас ступит на порог и услышит его сбивчивый рассказ.

— Сам понимаешь, что понадобилось — взяли силой. Троих мужиков пришибли на месте, а с бабами совсем беда: две старухи, одна на сносях — того и гляди, что пузо треснет, — а другая… Больно приглянулась она конунгу. Приказ отдал, чтобы и пальцем её не тронули, а она...

— Что она?

Фастар и сам не заметил, как монотонный голос увлёк его за собой в венедские леса. Несмотря на то, что в походы он ходил и прежде, в тех краях бывать не приходилось, и оттого каждая мелочь была для него на вес золота.

— А она не оценила, — жёстко и как-то неприятно усмехнулся Асмунд, блуждая глазами по серому небу. — Вырвалась из рук да и упала наземь где стояла, завыла что-то по-своему, да так, что ни слова не разобрать. Ормкель предлагал язык безумной вырвать, но Хейдрек не позволил. Той же ночью мы из деревни ушли, — дружинник едва заметно поморщился — видно было, что решения конунга так и не одобрил. — И с тех самых пор мы не то что Борнхольма — земель дальше Каттегата не видали.

А на Великаний остров ему колдун один присоветовал отправиться, — чуть помолчав, добавил хирдман, — мол, только там, на границе мира живых, можно проклятие разрушить. Подробностей не знаю, уж не обессудь, с ним конунг один на один беседу вёл.

— А знаешь что, — тут Фастар оживился, — быть может, стоит Хейдреку сходить к нашей Ульвдис, что за холмом живёт? Она всё знает, всю правду в рунах видит — сколько раз ни предсказывала, всё сбывалось.

— Может, и стоит, — дружинник безразлично пожал плечами. — Только ты уж сам ему об этом скажи.

Поднявшись со скамьи, Асмунд скрылся за дверью, где в душной клети уже стонал очнувшийся Бьярни. А Фастар остался сидеть, глядя на синеющие вдали тучи, окончательно укрывшие за собою утреннее солнце.

V

Вдоль песчаной косы гулял ветер, пришедший с востока. Бежали по небу кружевные облака — всё одно что пена морская отражалась в небосводе. Первые дни лета выдались промозглыми и ветреными — в такие только и хочется, что под крышей сидеть да нити из кудели тянуть под долгую беседу.

Однако вместо этого Фрида стояла на берегу, невольно кутаясь в накидку из козьей шерсти. Отойдя чуть подальше от женщин с ребятишками, что собрались близ усадьбы, она взобралась на большущий валун, чей шершавый бок, стоило только дотронуться, теплел под пальцами. Приветствовал ярлову дочку.

Замерев на краю, Фрида могла видеть не только изгиб фьорда, где собрались дружинники сэконунга, но и узкую тропку, что вилась змеёй меж камнями, убегая за высокий холм. Именно оттуда должен был показаться Хейдрек, которого все ждали.

В пальцах девушка держала алую нить — крепкую, сплетённую из нескольких потоньше. Такую захочешь — не враз разорвёшь. Фру Аудберг научила её недавно премудрости: как нужные слова произнести, чтобы в обереге воля осталась нерушимой печатью. Небогатый то был подарок по сравнению с золотыми лебёдушками, красовавшимися на груди невесты, но другого она дарить не хотела.

С какой бедой отправился будущий муж к пророчице Ульвдис, она знала лишь со слов Фастара. Сама же с того памятного вечера и парой слов с Хейдреком не обмолвилась, оттого и не знала, что думать. Родные сплошь радовались, пока Фрида со сдержанной улыбкой принимала хвалу и поздравления. Даже дядька Хрольв заехал в гости по такому случаю, дочерей с собой привёз будто невзначай.

Похожие, как две капли воды, Брюна и Бирна сейчас шушукались внизу, поглядывая на сновавших по берегу хирдманов. Обе ясноглазые, с толстыми косами и россыпью веснушек на раскрасневшихся щеках: на будущий год, как войдут в пору, отбоя от женихов не будет. А до тех пор оставалось только завидовать любимой сестре — тихонько, по-родственному.

Вдохнув полной грудью пахнувший солью воздух, Фрида прислушалась. Не к голосам, что неслись со стороны усадьбы, и не к шёпоту воды, что размеренно баюкал мысли. К себе. Не было у них с конунгом неприязни, как частенько случалось меж супругами. Это она почувствовала сразу. Но и ничего похожего на ликующее чувство первой любви, о котором так часто слагали висы, она, увы, не испытала. Вот и продолжала изводить себя догадками, глядя день за днём на спокойную отчуждённость Хейдрека. Будто ничто земное его вовсе не заботило. А спросить напрямую Фриде было боязно — вдруг только хуже сделает?

— Чего забралась так высоко? — едва не напугавший её Арни замахал снизу рукой. — Слезай!

— Тебя не спросила, — Фрида улыбнулась, смешно поморщив нос. — Забыл, что подкрадываться подобно троллю — нехорошо?

Тот в ответ лишь пожал плечами, мол, кто вообще помнит о таких глупостях.

— Тебя там Фасти зовёт. Собрался уже, — шмыгнув носом, он недвусмысленно окинул взглядом резной штевень и собранный до поры цветной парус.

Вот и пришло время прощаться.

— Руку дай-ка, — поймав ладошку брата, Фрида без труда спустилась на серый песок. Отряхнув подол, поправила на плечах накидку. — Ну что, наперегонки?

Арни фыркнул, не оценив её шутку. Прошли те времена, когда она в детской рубашонке носилась по округе вместе с мальчишками. Всегда прибегала первой, а затем возвращалась за хнычущим четырёхлетним малышом, споткнувшимся по дороге о корягу, чтобы отряхнуть да отвести домой под материны очи.

— Ну, как хочешь, — Фрида споро зашагала к мужчинам, среди которых уже разглядела знакомые светлые вихры.

Всё необходимое перенесли на корабль ещё загодя, так что теперь шли последние приготовления перед отбытием. Начищенные умбоны щитов уже сверкали по обоим бортам величавого "Волка".

— Хорошо поплывёт! — с восхищением выдал Арни, словно прочтя сестрины мысли.

— Плавает селёдка, а корабли ходят, — тоном самого Фродмара ярла Фрида повторила заученную едва ли не с колыбели фразу.

— Вот ведь зануда! Не повезло с тобой конунгу, как есть не повезло.

— А подзатыльник?

— А не дотянешься!

Сорвавшись с места, он унёсся донимать кормчего. Ну а Фрида увидела, как Фастар уже шагал к ней навстречу, оставив разговор с одним из дружинников, Асмундом. Уж этого-то она запомнила накрепко.

— Присмотришь за ним? — кивнув на непутёвого младшего братца, Фасти неловко улыбнулся. — Да и за отцом тоже, они одного поля ягоды.

Фрида кивнула и, поднявшись на мысочки, легонько поцеловала брата в щёку.

— А ты береги себя, хорошо? — на сей раз взгляд был серьёзен, почти что строг. — Обещай.

— Обещаю. И конунга твоего верну обратно невредимым, не волнуйся. Вон он идёт, легок на помине.

Обернувшись, девушка и впрямь увидала Хейдрека, что спускался с холма, глядя не вперёд, а отчего-то под ноги. Неужто Ульвдис увидала в рунах нечто такое, от чего он голову на грудь повесил? Быть может, останется теперь, не поплывёт никуда?..

Похолодевшие вмиг пальцы сильнее стиснули подарок, и, уже шагнув навстречу, Фрида заметила, как оживился взгляд конунга, стоило ему приметить среди провожатых ярлову дочь.

— Рад тебя видеть, йомфру Фридгерд, — даже плечи, казалось, расправились под тонкой крашеной рубахой. Неизменная волчья шкура осталась лежать среди тюков и прочего скарба; только ремешок, прежде схватывавший её на груди, обвивал теперь одну из кос. — Лето быстро пройдёт, не успеешь оглянуться. А по осени я вернусь, — мозолистые пальцы сжались на ладошке Фриды, и та вдруг встрепенулась, едва не забыв про оберег.

— Вот, возьми до тех пор. Пускай хранят тебя светлые асы.

Обернув алую нить вкруг широкого запястья Хейдрека, она завязала узелок и отступила на полшага, довольная работой. А больше слов не требовалось. Каждый викинг вдоль Морского Пути знал, к чему вяжутся подобные наузы.

— На ответный дар я лишь надеялся, — то ли показалось ей, то ли промелькнула усмешка в коротко остриженной бороде. — Спасибо, липа ожерелий, он будет греть мне сердце до осени.

Ну вот и всё. Ещё миг — и отвернётся, направившись к "Волку" и своей дружине, а потом скроется за серыми скалами, пропадёт на долгие месяцы. И Фрида невольно схватилась за локоть, стремясь задержать хоть ненадолго.

— Погоди!

Хейдрек взглянул на неё с удивлением, но, позабыв про страх и смущение, она наконец-то выпалила столь мучивший её вопрос:

— Что там с Ульвдис?

— Хороша ваша колдунья, — видимо, ждал в мыслях другого вопроса, раз мимолётная тревога тут же пропала с его лица, — смотрит в самую суть. Правда, в словах не стесняется, ну да это не беда: правда ведь редко приятной бывает.

— Так что она сказала?

— Что путь мой — верный. А значит, и пройден будет до конца. Не тревожься за меня — где не справлюсь, там боги доглядят.

Против этого не поспоришь. Только и осталось ярловой дочке, что проводить спину суженого взглядом да помахать на прощанье Фасти, слушая разговоры подтянувшихся домочадцев. Брюна с Бирной о чём-то шёпотом спорили, перебивая друг друга, а подошедшая сзади фру Аудберг обняла падчерицу за плечи. За это Фрида была ей благодарна.

Она по-прежнему щурилась от ветра, гулявшего вдоль песчаной косы. Интересно, сколько раз успеет он перемениться, прежде чем наступит осень?