Союз ненависти

Забыть друг о друге могут только любовники, любившие недостаточно сильно, чтобы возненавидеть друг друга.

Э. Хемингуэй

Существует предание, согласно которому в древние времена люди не заключали браков по любви; причиной союза могла быть только ненависть. Двое становились парой, когда между ними существовала вражда, от которой невозможно было избавиться, жажда крови ненасытнее, чем можно себе вообразить. И тогда они приносили друг другу клятву верности, чтобы иметь возможность убить своего «супруга».

Никто другой не смел вмешиваться в их вражду. Это были союзы чистой ненависти, и они могли длиться годами…

Пока смерть не разлучит их.

***

Она бежала впереди. Забиралась всё выше и выше по острым скалам, с лёгкостью преодолевая подъёмы.

Он не отставал, не мог себе позволить отстать. Сейчас ему выпал шанс быть охотником, и он желал — да, страстно желал, чёрт подери! — загнать её, словно дичь, и наконец дать покой своим снам.

— Карл! Лови!

Она весело засмеялась и прыгнула с ветки вниз, прямо в его раскрытые объятия.

— Ты тяжёлая, — пожаловался Карл, приподнимаясь на локтях с земли.

— И нечего жаловаться, — жизнерадостно заявила Теа, подскакивая на ноги и отбегая на достаточное расстояние, чтобы он не мог дотянуться. — Это не я тяжёлая, это ты слабый!

— Что?!

Он возмущённо задохнулся и, перекатившись на ноги, бросился вслед за улепётывающей девчушкой.

Теа была его лучшим другом лет с шести. Они росли вместе, и знали друг о друге всё. Уговор был — никаких секретов, и он выполнялся строго.

До этого момента. Сейчас им было по пятнадцать, и Карлову душу терзали сомнения: он и сам не понимал, что происходит, но рассказать об этом Тее не мог, хоть и порывался уже несколько раз привнести ясность в начавшую туманиться дружбу.

Он вспоминал то лето не раз и не два. С него всё началось — эта безумная гонка, ставшая смыслом их существования, эта всё отбирающая жажда крови другого, всепожирающая ненависть, не дающая спокойно спать по ночам, пока другой жив.

— Теа! Теа!

Она не хотела видеть его уже две недели, всячески избегая встреч и не откликаясь на его зов.

— Теа, ну выйди в конце-то концов! Довольно ребячиться!

Он зря старался. Он зря ждал под её окнами, зря бросал в её окно камушки… Подумать только, а когда-то это действовало безотказно, даже если Теа была смертельно обижена.

Смертельно, да? Детские обиды — что ещё может вызвать полную ностальгии улыбку; улыбку, полную теплоты солнечных воспоминаний, полную зимних ледовых побоищ, полную шуршащей осенней листвы под ногами, аккуратно собранной садовниками и шаловливо разбросанной двумя сорвиголовами?

Она не выходила ещё две недели.

А потом впустила его в свою комнату — тайно, ночью, как делала много раз до этого, и сказала, что обручена…

— …с каким-то графом, де Флер или Клер, как-то так. Я его не видела никогда, — говорила Теа, пряча красные глаза.

— Ты плакала? — задал Карл ненужный вопрос, тогда казавшийся жизненно важным.

— Нет, не плакала, — храбро соврала Теа — и тут же разрыдалась, уткнувшись в колени распухшим носом.

Он гладил её по голове и шептал какую-то чушь, что-то успокаивающе-невнятное.

Он ушёл на рассвете, так и не придумав ничего стоящего.

Лошадь под ним хрипела; погоня шла третьи сутки, почти без передыха, только короткий двухчасовой сон ночью и ещё полчаса отдыха в полдень. Дорога взбиралась вверх, выше в горы, где воздуха становилось всё меньше.

Он тоже дышал с трудом, со свистом выталкивая из истерзанных лёгких воздух — и заставляя себя вдыхать новую порцию. Голова туманилась; просто хотелось это всё прекратить, и он едва осознавал, что всё ещё мечтает её убить.

— Карл, почему ты ничего не сделаешь? — кричала Теа, срывая с головы белую вуаль.

Сегодня она показалась ему в подвенечном платье, и он сказал — «Хорошо».

— Почему ты не предложишь мне бежать? Почему не хочешь вырвать меня из этих ненавистных объятий?! Я же люблю тебя, Карл, ты понимаешь, тебя люблю, а не его! Не графа, не маркиза, хоть самого короля — мне нужен ты…

Он держал её в руках, пока она рыдала, а затем отстранился, не глядя ей в глаза.

— Мы не можем бежать… Как мы будем… жить, Теа? — каждое слово давалось ему с трудом, он запинался, делал паузы и начинал сначала, повторяя, словно заклинание. — Мы не можем… бежать. Ты не сможешь… у нас нет средств, и мы не умеем… Мы не можем, нас… будут преследовать… Не можем… Нельзя… бежать…

Теа вырвала у него свои руки.

— Трус! Ты просто трус, ты всегда был слабым, ты не можешь… Неужели ты меня не любишь?!

Он любил. Очень. И понимал, что не сможет дать ей жизнь, к которой она привыкла. Не сможет обеспечить роскошь, и она не будет счастлива. Но сказать это почему-то не получалось, язык пересох и стал шершавым.

Хотелось пить.

— Я не могу…

Воспоминание любви вспыхнуло в его сердце. Отдалось дрожью в коленях, руках, жгучими слезами — и погасло.

Мимо проносился поредевший перелесок, вскоре обещавший смениться низким кустарником. Он надеялся вскоре уже увидеть на горизонте её коня, такого же взмыленного, нервно ржущего, всхрапывающего, едва способного скакать.

Скоро. Может быть, уже на закате…

— Я тебя никогда не прощу, — шипела Теа. — Никогда не прощу, ненавижу тебя!

Он непонимающе хмурился. Не может быть…

— Я хочу сделать тебе больно. Чтобы ты страдал, как я. Больше! Ненавижу…

Его поместье пылало. Среди ночи уходили ввысь снопы искр, рассыпались осенними листьями и серым пеплом оседали на плечи. Его лицо было в саже, в руке Теа сжимала догорающий факел.

— Тебе больно, Карл? Больно?!

Он поднял на неё полные слёз глаза.

— Отец… отца за что? За что моего старика?!

— Больно, Карл?.. — настойчиво переспросила Теа.

— Больно…

— Хорошо, — она судорожно выдохнула, будто от его ответа зависела её жизнь. — Хорошо, что больно, Карл. А будет ещё… больнее…

— Больнее не будет, Теа. Я убью тебя! Я не дам тебе больше…

— Ты не убьёшь меня. Ты трус, ты же просто слабый… зависимый трус, Карл, — она сокрушённо качнула головой, и волосы, неровно обгоревшие, качнулись тоже, упали на её лицо, скрывая ожог на правой щеке. — Ты никогда не мог… и никогда не сможешь…

— Я убью тебя, — убеждённо сказал Карл. — Клянусь.

Она подняла на него полные недоверия глаза.

— Убей. Если сможешь, убей, Карл. Но я не буду просто ждать. Я хочу сделать тебе ещё больнее… я придумаю, как.

Она не знала, как сделать ему ещё больнее. Она отобрала у него всё — семью, состояние, крышу над головой, всё. У него остался только этот союз, эта ненависть — и ещё сны по ночам, в которых горел его отец, горел его дом, и горела Теа — его Теа. Кричала, держа в руках факел — а вокруг пылали стены, проваливался потолок, затыкая её вопль огромными чёрными балками. Но звук никуда не девался, он звенел в ушах даже после того, как Карл просыпался, мокрый, дрожащий, испуганный… несчастный.

Когда он убил её мужа, Теа хохотала. Смеялась: наконец-то, избавил… только опоздал почти на два года, ну да ничего.

Он вырезал всю её семью — и Теа молчала. Плакала молча, вглядываясь в кровь на своих пальцах, не веря. Жаль, он не видел её глаз…

Он предал огню её дом — и едва не сжёг её саму. Она успела выбраться, к ожогу на правой щеке прибавилась обожжённая рука. Она выжила и поклялась.

Они заключили брак тьмы, союз ненависти. Теперь они были предназначены друг другу самой судьбой. Как и всегда были.

Пока смерть не разлучит их.

Она показалась к полудню следующего дня. Пешком; лошади не было, лошадь он нашёл ещё на рассвете. Бедная кобыла издохла, не выдержав бешеной погони; его собственный жеребец грозил вскоре присоединиться к злосчастному животному.

Но Теа ещё бежала, ещё хотела жить.

Он продолжил погоню.

Он пытался забыться в вине и развлечениях. Он сумел ограбить какого-то путешественника на дороге, и нанял шлюх на его деньги.

Он едва не принял тогда смерть вместе с дрянным бургундским. Эти помои невозможно было пить, но они всё же туманили разум…

Теа подкупила кого-то. Хозяина. Служанок. Шлюх — неважно. Вино было отравлено. Карлу просто повезло, что раньше него вино отпила одна из девок.

Нет, она не просто умерла. Она корчилась в муках добрых двадцать минут, пока не раскинулась на кровати, мёртвая.

Карл перебил остальных, заметая следы. У хозяина было двое детей.

Жеребец не выдержал, упал, когда до убегающей фигуры оставалось совсем чуть-чуть, минут пять, не больше…

Ему пришлось возиться с подпругой, стаскивая с животины седло с притороченными к нему шпагой, пистолем, припасами, водой — главное, водой! Она успела скрыться из виду, и пришлось нагонять eё снова. Он тоже устал, но она всё же устала больше, она не бежала — шла. Взбиралась вверх по каменистому плато.

Он почти настиг её. Он не хотел её убивать пулей. Он хотел заглянуть в её глаза.

Зачем? Глупо.

Он нашёл её в каком-то притоне, не лучше того, где она едва не лишила жизни его самого.

Она зарабатывала деньги по-своему, продавая себя… Карл ужаснулся. Вначале не хотел к ней прикасаться, но не смог, не удержался…

А затем проклинал себя за это, потому что с тех пор ему снился ещё один сон, и он был гораздо страшнее. Он мучил тем, что был прекрасен, словно сказка, которая могла бы быть, если бы не…

Тогда он почти поверил в то, что Теа была права, что её ненависть к нему права. Что он должен умереть.

Почти поверил, но сгорающий во сне отец напомнил, почему он её ненавидит и почему должен продолжать погоню.

Тогда наутро он оставил ей жизнь. Таков был уговор: ей нужны были деньги, и она была просто шлюхой, не Теей, не его ненавистной супругой, и не с ней он заключал брак. Но он сказал перед уходом, шепнул в её красивое ушко, левое, не тронутое огнём:

— Когда-нибудь мы вновь сойдёмся лицом к лицу. Но погоню я не прекращу никогда.

— Пока смерть не разлучит нас, — хрипло отозвалась Теа, когда за ним закрывалась дверь.

— Стой, Теа. Хватит.

Она остановилась, спиной чувствуя чёрное дуло пистоля.

— Стреляй. И покончи с этим фарсом, Карл. Давай же!

— Повернись.

Она послушалась — медленно, крупно вздрагивая усталыми плечами.

И в глазах её было ожидание. Было недоверие. Была насмешка. Была просьба. Была угроза.

— Стреляй.

Он покачал головой и со скрежетом вытащил шпагу. Подошёл ближе — её руки были пусты, он не опасался.

— Убей, если сможешь, Карл. Я всё ещё… ненавижу тебя. Я всё ещё хочу сделать тебе больнее.

— Я тоже, — прошептал он одними губами, но Теа услышала.

— Ты и так делаешь. Каждую ночь, Карл. Каждую… ты мне снишься. Каждая ночь превращается в ту ночь. Это больно, Карл. Ты можешь?..

Он кивнул и вжал шпагу ей в грудь. Теа склонила голову, в глазах вспыхнуло понимание, губы дёрнулись в усмешке.

Она осела на землю — и Карл осел вместе с ней, наблюдая, как стекленеют её глаза.

Она как-то узнала? Она всё-таки смогла сделать ему ещё больнее…