Серая

Дым, дым… Кругом что-то подрагивающее, шумное, смутное, взволнованное, как вода в небольшой луже на мостовой. Дым… Дым от костра, на котором когда-то кого-то сожгли. Или, кажется, ещё не сжигали...

Дым… Нет, это не дым. Это белёсые, вылинявшие до грязно-серого цвета тучи летят по небу. Везде, куда дотягивается усталый взгляд, тоже серость. Серость, сырость… И несколько буроватых листиков прилипло к камням улицы, и все их топчут ногами. А ног на удивление много… Так это же на неё пришли поглазеть. Вот что это за колышущаяся тёмная масса кругом. Это все те, кто пришёл по её душу...

***

Она была привязана к позорному столбу. Верёвки больно впивались в тонкие руки, а в голые ступни — занозы от досок грубого, наскоро сколоченного помоста. Голова бессильно склонилась на грудь, и тёмные спутанные волосы упали вперёд, закрывая лицо.

Кто все эти люди? Как она сюда попала? За что её так?..

Она пыталась понять или вспомнить. А может, и то, и другое сразу. Но не могла. Она просто откуда-то знала, что её пришли судить. И что все ждут именно этого.

Было тяжело дышать. От туго перетянувших грудь верёвок или от того, что от обступившей толпы нёсся смрад — неважно. Просто было тяжело дышать. А сопротивляться — и это она тоже откуда-то твёрдо знала, — невозможно. Проще было просто смириться и ждать. Пытаться не обращать внимания на всё нарастающий гул голосов и тупую боль в затёкших мышцах. Нужно было просто ждать.

Должно же всё это было когда-нибудь закончиться...

Она давно потеряла счёт вдохам и выдохам, когда в толпе началось шевеление. Гул притих, и она с трудом подняла голову, чтобы посмотреть. Но всё было как-то смазано, расплывчато. И она разобрала только, что люди расступились, очищая пятачок пространства прямо перед помостом. А потом она моргнула, и вдруг на этом свободном месте появились три фигуры в белых длинных одеждах, с закрывающими лица капюшонами. Фигуры были высокими, выше любого из людей. Одна стояла чуть позади, между двумя другими, которые были немного пониже её ростом. И вокруг них словно замирало само время и боялся летать ветер, так очевидно благоговели люди. Но ей эти фигуры показались похожими на трёх белых павлинов среди вороньей, тёмной волнующейся людской массы, и от этой неожиданно глупой мысли она едва не засмеялась. Пересохшие губы тронула слабая улыбка. И те, кто заметил её, подумали о презрении или желании гордо встретить палачей. А на самом деле это была всего лишь ошибка измочаленных в тряпки нервов.

Фигуры в белом одновременно сделали шаг вперёд, и толпа мгновенно умолкла. Воцарилась неестественная тишина. Такая, что она могла слышать собственное прерывистое дыхание. И ей начало казаться, что только её сердце здесь бьётся. И с каждой секундой молчания оно билось всё быстрее. Было страшно. Не могло не быть этого страха, когда она не знала, кто она есть, почему сейчас стоит здесь и что с ней будет.

И тут две боковые фигуры, заставив её вздрогнуть, заговорили. Безо всякого вступления, безо всяких объяснений — похоже, одна она не понимала, что происходит, все остальные прекрасно понимали. Голоса были неожиданно громкими и слышались как один:

— Она не знает человеческих законов.

— Не знает, — глухим эхом зашумела толпа.

— Она не желает улыбаться, когда все улыбаются, и плакать, когда все плачут.

— Не желает.

— Она недовольна тем, что имеет, и смеет о чём-то мечтать.

— Недовольна.

— Она сопротивляется, когда кто-то ей приказывает.

— Сопротивляется...

Каждая фраза падала тяжёлым камнем уже почти на крышку её гроба, как ей казалось. Она невольно вздрагивала каждый раз, когда начинал звучать этот страшный громовой голос — на двоих один. И в смысл слов не было нужды вслушиваться. Да и сил не было вслушиваться.

Она успела вновь обессиленно повиснуть на верёвках, пока оглашали немаленький перечень её прегрешений. Она не помнила, чтобы она делала что-то из того, в чём её обвиняли, но что-то ей подсказывало: вполне могла. И теперь она ждала только минуты, когда её наконец-то развяжут. Но время шло, а развязывать её, кажется, никто не собирался… Спустя какое-то время она вдруг поняла, что белые фигуры молчат и теперь беснуется только толпа, выкрикивая что-то невнятное. Она напрягла слух.

— Оборотень! Оборотень! Оборотень! — с ненавистью кричали люди.

В мозгу вяло шевельнулось недоумение. Оборотень? Оборотень — от слова "оборачиваться"… Почему тогда?..

Тут всё снова стихло, и её мысль прервалась.

— Хочешь ли ты что-нибудь сказать напоследок, оборотень? — на этот раз к ней обратилась задняя, самая высокая из трёх фигур. И если у тех голоса были мужскими, то этот казался скорее женским, мягким. Но она никогда прежде не слышала более холодного и равнодушного голоса.

Оборотень… Почему?

Внутри неё словно что-то шевельнулось.

Она снова подняла голову, приоткрыла глаза и обвела взглядом собравшихся. Нужно было попытаться объяснить им, что это какая-то ошибка… Но, когда она уже набрала воздуха в лёгкие, неведомое "что-то" снова зашевелилось внутри. И она вдруг передумала.

— Мне… мне нечего вам сказать, — хрипло прошептала она и вновь уронила голову на грудь.

Люди торжествующе взвыли, и тут же полыхнул ослепительный белый свет, и взметнулся едкий дым, заставивший её мучительно раскашляться… Она уже не видела, как среди этого дыма у её ног проявился призрачный волчий силуэт, и не слышала дикого горестного воя, от которого испуганно шарахнулись белые фигуры у помоста.

***

А потом она проснулась. И не вспомнила сон. И никогда не узнала, что где-то в другой реальности в тот день долго выли серые волки, оплакивая погибшую подругу.