Предел вечности

Есть ли предел терпимости? Где проходит эта тонкая грань, перешагнув которую за спиной остается нечто привычное, не спокойное, но необходимое, пусть даже вся жизнь преисполнена боли и страдания… Да и жизнь ли это? Там, где только непроницаемая тьма несбыточных желаний, там, где могут существовать лишь страх и безумие, там, где нет места любви и сочувствию, там, где одиночество становиться не наказанием, а привилегией, там и только там обрезанные крылья и растоптанные мечты даруют благословленную тишину забвения и спокойствия… Свобода без выбора, выбор без свободы — как долго ещё я буду скитаться от одной крайности до второй? Когда же черно-белые картинки в моей голове разбавятся красками? Красным — цветом моей первой крови и последнего заката, синим — как напоминание о потерянном небе, желтым — линией песчаных барханов, что утопают в страсти невыносимо жестокого солнца пустыни, серым… А, впрочем, не надо серым, ведь он противный, пустой, никакой, словно черный, разбавленный белым, или белый, испачканный черным… Замкнутый круг, изолированная сфера, и мы — под этим колпаком, как дети в пеленках: удобно устроились, связанные по рукам и ногам, ждем, пока кто-то, снизойдя к нам, преподнесет на блюдечке все, что хотим, пусть и сами не знаем, что именно. Постулат сумасшествия — причина вечной беготни: идите туда, не знаю куда, принесите то, не знаю что… И пока весь мир копошится, отправляясь на поиски эфемерной вещицы, мы лежим увитые саваном самодурства и уныния, воображая себя пупом Земли. Просто не понимаем, что, добровольно лишаясь движения, обрекаем себя на забытье в придуманном мире собственного разлива. И тихо пылимся, словно застывшее на века изображение в рамке, изолированные ото всех тонкой грань терпимости, за которой нет ничего, кроме жажды — желания испить горький яд мести и пасть в пустоту черно-белых снов… Кто-нибудь, что-нибудь! Научите, покажите — не побрезгуйте! Внемлите молитве искренней, измученной, вырванной нечаянно, окрепшей со временем. Разукрасьте радугой надежды темное лоно личной ночи, распишите новыми созвездиями дни, полные слишком яркого солнца, придав ему правдоподобность. Если боги не отвечают — делайте: что-нибудь, как-нибудь, для кого-нибудь. Не молчите — разбавить тишь звуками труднее, чем заставить безмолвствовать многоголосную какофонию. Не бойтесь — неизведанное покоряется смелым. Не спешите умереть — живые могут все. Не слушайте, а услышьте — там, где сбываются желания, там, где одиночество лишь видимость, там, где есть и выбор и свобода, там, где буйство красок расцветает под звездами, там бесстрашно звучит несмолкающая мелодия Вселенной… И я, выныривая из проклятой трясины безнадеги, тянусь к дивным звукам услышанной молитвы, с головой погружаясь в омут зарождающегося зарева начавшейся заново жизни — мой сон длинною в вечность закончился...

Когда-то давно, уже не помню от кого, я слышал, что, пребывая во сне, нельзя двигаться на свет, иначе это видение может стать реальностью, и ты, поверив иллюзии защищенности, заплутаешь в лабиринте смерти навсегда. А что случится с теми, кто не может умереть? Если мне не страшно потеряться в уже привычной для души темноте, но и существовать без единого проблеска в «конце» пути я не могу? Что тогда? Что делать? Стоять на месте, ожидая, когда неизвестная сила потянет мое безвольное тело навстречу неизбежно болезненному пробуждению? Или сопротивляться, делая агонию на порядок дольше и мучительней? Увольте, мне нет дела до глупых предрассудков, сковывающих волю и сужающих возможности познания. Я не кукла, но и не кукловод, я знаю, откуда пришел, но не ведаю, куда иду, и никогда не останавливаюсь, не прячу голову в песок, забывая, что шея — многофункциональная часть, и, смотря с какой стороны подойти, человека можно либо обезглавить, либо обестелить*.

Именно поэтому я, не обращая внимания на противоборствующую силу, что затрудняет мое продвижение сквозь тьму к маленькому, но с каждым шагом все увеличивающемуся прямоугольнику света, медленно шагаю вперед на зовущий меня голос… И путь мой кажется мне неимоверно длинным, но тихие, ласкающие долгое время ничего не слышащие уши звуки манят и манят, заставляя делать следующий шаг, помогая бороться с отчаянием, которое так и норовит вцепиться в меня своими клешнями, чтобы оттянуть час пробуждения… Но я не сдаюсь и что есть силы борюсь за счастье, что обещает невидимый глазам, но ощутимый сердцем человек. Подожди… ещё чуть-чуть… совсем немножечко… Вот, я уже вижу твой образ, что приветливо маячит за кромкой света и зовет, просит поторопиться… и я спешу к тебе, ощущая не духом, а физической оболочкой твою необходимость мне… Дождись, прощу… Вот она, граница, за которой меня ждет мой спаситель, мое наваждение… Окутанная сиянием фигура протягивает мне руки, всем своим видом излучая тоску ожидания и радость встречи, желание обладать и искушение испытать… Но стоит мне заступить за рубеж темноты, попадая под влияние сияющего ореола, и протянуть руки в ответ, чтобы ухватиться, проверить и поверить в подлинность сладкого миража, как мое марево разбивается на мириады осколков, не зная, что вместе с ним сокрушается и мое сердце. И лишь несмолкающий мотив, что поет уже полюбившийся мне голос, ведет меня дальше, по пути «на поверхность» реальности… где я смогу отыскать и получить свою частичку заслуженного счастья...

«Так, где же грань терпимости? Где предел возможностей?» — спрашиваю я себя, смотря в непривычно нависшее надо мной темное небо...

* — Игра слов: если можно обезглавить, то почему бы и не обестелить (лишить головы — лишить тела).