Вендари. Книга третья

Вендари

(книга третья)

Глава первая

Луна была полной и настолько яркой, что ее белый свет, пробиваясь сквозь пушистые облака, создавал впечатление, словно они плывут позади луны, а не перед ней. Доктор Синдзи Накамура стоял запрокинув голову и смотрел на небо, мечтая стать теми далекими облаками. Он был гениальным гинекологом, услугами которого пользовались как известные кинозвезды, так и успешные политики, миллионеры, влиятельные приезжие иностранцы… Впрочем, доктор и сам был иностранцем в этой стране фастфуда, корпораций и лучезарных улыбок кинозвезд. Еще говорят, здесь некогда жили такие великие писатели, как Френсис Скотт Фицджеральд, Джером Сэлинджер, Кен Кизи, Уильям Фолкнер, Эрнест Хемингуэй… Коллега по работе, с которой у Накамуры в последний год завязалась теплая дружба, обещавшая перерасти в нечто большее, приносила ему книги великих классиков этой чужой страны, но он так и не понял творчества большинства из них.

— Наверное, виной всему, что английский не мой родной язык, — сказал он коллеге, стараясь не обидеть ее чувств и увлечений.

— Или ты просто не любишь художественную литературу, — улыбнулась Сара Гамильтон.

Их отношения развивались выверенно, настороженно, словно хищник в саванне крадется к зазевавшейся зебре. Все ближе и ближе, чтобы настигнуть жертву одним прыжком, не утруждая себя долгой погоней. Но последний прыжок так и не состоялся. В приемную клиники пришла беременная женщина. Ее босые ноги оставляли позади кровавые следы. Была уже почти полночь. Доктор Накамура переодевался, готовясь отправиться домой. Он чувствовал усталость и покой. Ребенок у жены политика родился здоровым и крепким. Сами роды были быстрыми и легкими. В этой стране у Накамуры вообще все получалось быстро и легко. Карьера ползла в гору, в деньгах нужды не было. Он смог исполнить мечту, которой был одержим после развода с первой женой, — найти суррогатную мать и завести ребенка. Контора, подыскавшая ему суррогатную мать, потратила на это почти год — Накамура хотел, чтобы женщина была азиаткой.

С тех пор прошло уже двенадцать лет. Дочь Накамуры звали Юмико, и отец растил ее, пытаясь вложить в воспитание часть японских традиций. Не фанатично, нет, но сохранить хотя бы уважение, которого, по мнению Накамуры, не хватало многим в этой чужой стране. Большинство других предпочтений Юмико могла выбрать себе сама. Такой же подход был у Накамуры и к женщинам. Причем притворное уважение замечалось почти сразу. У Сары Гамильтон не было притворства. Она не подстраивалась под Накамуру, но и не пыталась подстроить его под себя. Они просто сошлись, совпали… И Накамура уже видел их будущее — их семью, их детей, их дом. Но Сара погибла. В эту темную, неспокойную ночь, когда на небе была такая яркая луна, что облака не могли скрыть ее, таяли в серебристых лучах, отступая на второй план.

Сару Гамильтон убил ребенок, который родился у пришедшей в клинику женщины. Она не просила о помощи, не разговаривала. Женщина умирала. Не было времени отправить ее и в другую больницу. Никто не знал ее имени. Она просто пришла в приемную, оставляя кровавые следы, и упала без чувств. Накамура принял решение оперировать, надеясь спасти ребенка. Его ассистентом была Сара Гамильтон. Все делалось в спешке. Атмосфера буквально искрилась нервозностью… Пара разрезов. Тампон. Отсос… Свет в операционной замигал. Накамура замер. В месиве кишок и крови появился ребенок. Накамура протянул к нему руки. Острые зубы вцепились ему в пальцы. Ребенок завертел головой, пытаясь оторвать желанную плоть. Свет снова заморгал. Зубы ребенка клацнули. Шок притупил боль. Накамура и не понял, что лишился первых фаланг на трех пальцах. Он отступил назад, растерянно уставился на полученные раны. Сара Гамильтон не заметила этого. Она заняла его место и попыталась извлечь ребенка из брюшной полости уже мертвой женщины. В мерцании света Сара не видела, что ребенок, вернее не ребенок, а рождавшийся монстр, съел часть желудка матери.

Ребенок-монстр почувствовал новую жертву, зашипел и неожиданно прыгнул на Сару, разрывая ей шею. Фонтаны крови брызнули к потолку. Сара захрипела, повалилась на спину. Другие ассистенты замерли. Замер, казалось, весь мир. Взорвались установленные под потолком лампы, но никто не пошевелился. В темноте было слышно, как осколки стекла осыпаются на пол. Никто не видел ребенка-монстра. Никто не знал, сколько прошло времени, прежде чем в операционную вбежала охрана клиники. Свет из коридора ворвался в темное, залитое кровью помещение. Сара Гамильтон была мертва, лишь конвульсивно дергалась ее левая нога. Ребенок-монстр почти оторвал ей голову — остался лишь позвоночник, который не пришелся ему по вкусу. Сам ребенок исчез. Теплый ветер задувал в разбитое окно операционной.

Накамура не помнил, как и кто обработал ему раны, наложил повязку. От обезболивающего он отказался, да и не было боли — шок все еще сжимал сознание своей ледяной рукой мертвеца. Не было желания и ехать домой. С дочерью побудет сиделка — Накамура договорился об этом, когда принял решение спасать ребенка безымянной женщины… Ребенка-монстра…

Он вышел из больницы, пытаясь отдышаться. Ночной воздух трезвил, возвращал ощущение реальности. Вместе с реальностью возвращалась и боль. Но боль сейчас была желанной. Боль напоминала Накамуре, что он все еще жив… Тело начало дрожать. Все мысли устремились к дочери. Он мог умереть сегодня. Юмико могла остаться одна в этом мире… Накамура вздрогнул, увидев, как метнулась тень, прячась от фонаря в зарослях магнолии. Что это? Воображение или ребенок-монстр пришел за следующей жертвой? Накамура вернулся в приемную всполошившейся клиники.

— Кажется, я что-то видел снаружи, — сказал он охраннику.

Они вышли на улицу вместе. Накамура указал на заросли магнолии. Охранник расстегнул кобуру, подался вперед. Тени затаились, отступили назад.

— Будь осторожен, — сказал Накамура охраннику.

В кустах определенно кто-то был. Охранник шагнул вперед — крепкий мужчина лет тридцати, который явно не верил в истории о ребенке-монстре. Вот только ребенку-монстру было плевать на то, верят в него или нет. Он просто был и все. Накамура услышал, как вскрикнул охранник, когда черная тень опутала его ноги. Плоть растворилась, сползла с костей. Охранник упал на колени. Ребенок-монстр вцепился ему в горло в тот самый момент, когда охранник достал оружие. Громыхнули два выстрела. Пули попали в цель. Ребенок-монстр упал на спину, оставив свою жертву. Охранник хрипел, зажимая разорванное горло левой рукой, продолжая держать оружие в правой. Никто не услышал выстрелов, никто не выбежал из клиники. Накамура был один — здесь, среди этого безумия, закончившегося, как он думал, еще в операционной. Ребенок-монстр не двигался. Черные, живые тени тянулись к нему, словно собирались сожрать так же, как это случилось с ногами охранника. Кровь, хлеставшая из горла охранника, не интересовала их.

— Кто-нибудь, помогите! — заорал Накамура, понимая, что это единственное, на что он сейчас способен. — Кто-нибудь… — крик застрял в горле, когда доктор увидел, что ребенок-монстр поднимается на ноги.

Накамура посмотрел на охранника, но тот уже упал, уткнувшись лицом в идеальный газон. Но охранник все еще был жив. Ребенок-монстр подполз к нему, разорвал спину и, достав почку, съел. Накамуру вырвало. Ребенок-монстр поднял голову и уставился на Накамуру, уставился на пищу. И пища эта была еще жива. Она определенно нравилась ему больше, чем мертвый охранник. Лицо ребенка-монстра засветилось, челюсть вытянулась. Он зашипел, готовясь к прыжку. Накамура попятился. Ноги были ватными, но он попытался бежать. Ребенок-монстр догнал его за пару прыжков, ударил в спину. Накамура не удержался на ногах, взмахнул руками, упал, ударившись лицом об асфальт. Мир вспыхнул перед глазами россыпью звезд. Ребенок-монстр был крохотным, но в нем чувствовалась сила десятка взрослых. Накамура слышал его шипение, слышал, как клацают зубы.

— На помощь! — крикнул он из последних сил, не надеясь на спасение.

Но спасение было близко. Не в стенах клиники, нет. Спасение скрывалось в темноте, ожидало своего часа. Для него это была охота. Охота на ребенка-монстра, на безумное наследие своего рода. Накамура не видел своего спасителя — только его ноги. Ботинки чистые, дорогие, как и брюки. Все черное, строгое. Мужчина появился, казалось, ниоткуда, сбросил со спины доктора ребенка-монстра, словно тот был пушинкой. Накамура видел, как зашипел монстр, бросился на мужчину. Пара ударов раздробила кости, сильные руки свернули шею. Искалеченное тело ребенка-монстра упало на асфальт. Но он был жив, поднимался, вправляя кости. Этот треск холодил кровь Накамуры, но затем он увидел, как сошлись в бою тени — одни принадлежали ребенку-монстру, другие мужчине в черном строгом костюме. Тени пожирали друг друга, захлебывались в своем голодном пиршестве. Но силы были неравны.

Не прошло и минуты, как теней, принадлежавших ребенку-монстру, не осталось. Тени мужчины в черном костюме окружили маленького ненасытного монстра. Ребенок зашипел, сделал ложный выпад, имитируя атаку, и метнулся к спасительным зарослям магнолии. Тени мужчины в костюме ждали этого. Ожившая тьма превратилась в бурный горный поток, который разверзся и поглотил ребенка-монстра, оставив от него густую, источавшую зловоние жижу. Верил ли доктор Накамура, что мир тьмы поднялся из небытия и явил ему свое лицо, свою сущность? Нет. Верил ли он в то, что видит, верил ли своим глазам? Да. Но сознание закрывалось, блокировало восприятие, оставляя первичные инстинкты, кричащие в его голове: «Беги, спасайся!» И Накамура не мог противиться этим первозданным, древним инстинктам. Он стал жертвой, зеброй в саванне, которая чувствует опасность и бежит со всех ног. Так же бежал и доктор. Он очнулся лишь в залитой светом приемной клиники. Обернулся, посмотрел сквозь стеклянные двери на подъездную дорогу, где мгновение назад разверзся ад.

— С вами все в порядке? — спросила его женщина в приемной.

Доктор не ответил. Он стоял, прижимаясь к холодному стеклу входных дверей, не замечая, что оставляет на них кровавые отпечатки своих разодранных во время падения ладоней.

— Доктор? — женщина в приемной подошла к нему и тронула за плечо.

Накамура дернулся, словно его ударило током, обернулся, уставился на женщину, испуганно пятившуюся назад. Ее страх помог доктору успокоиться, собраться, а яркое освещение убедило в нереальности всего, что случилось с ним минутами ранее: ребенок-монстр, мужчина в костюме, сражение теней. Может быть, у него был просто нервный срыв? Это был долгий безумный день. У кого не сдадут нервы?! Накамура вспомнил смерть Сары Гамильтон. Могло ли это ему померещиться? Да, в подобное было поверить проще, чем в реальность всего, что он видел. Люди вообще быстрее поверят в свое собственное безумие, чем в нечто выходящее за рамки воспринимаемой ими реальности. Так же готов был поступить и Накамура — зарыться головой в песок, как страус, и притвориться, что ничего не было. Вот только как быть с трупом Сары Гамильтон и охранника, да и в морге лежало тело беременной женщины, ребенок которой сожрал часть ее внутренностей. И еще эти санитары и ассистенты, уцелевшие в операционной! Они шептались и косились в сторону доктора, пытавшегося все отрицать.

— Все станет ясно, когда я проведу вскрытие, — сказал Накамуре знакомый патологоанатом.

— Что ясно? — растерялся Накамура.

Этот разговор случился уже ближе к вечеру следующего дня.

— Я не видел свою дочь почти двое суток, — устало сказал Накамура патологоанатому.

Друг кивнул. Друг все понимал. Сначала безумная ночь, потом смерть охранника на глазах Накамуры, утро, допросы приехавших детективов. Сколько чашек кофе за этот день выпил Накамура? Сколько седых волос прибавилось у него?

— Езжай домой, — сказал ему патологоанатом, сказал человек, который провожал людей в последний путь, человеку, который помогал детям появляться на свет. — Если будет что-то интересное, то я тебе позвоню.

Накамура кивнул. Он был истощен, измотан. Все, о чем он сейчас мечтал — вернуться домой, поцеловать дочь, принять душ и лечь спать. И никаких звонков! Никаких новых известий! Но патологоанатом позвонил, едва Накамура успел отъехать от больницы. Позвонил, чтобы сказать, что тело пропало.

— Ничего не осталось, только черная, зловонная жижа, — сказал патологоанатом.

Накамура никому не говорил о том, что видел ночью. «Но как же тогда патологоанатом смог узнать эти детали?» — спрашивал он себя снова и снова. Отпустив сиделку, Накамура уложил дочь спать и долго стоял в дверях ее комнаты — девочке всегда нравилось засыпать, зная, что отец наблюдает за ней, прогоняет все страхи и всех монстров, способных спрятаться у нее под кроватью. Но монстры те были вымыслом детского сознания, а Накамура знал, что существуют и реальные твари, которых скрывает ночь. И тварей этих он уже не сможет прогнать. Накамура не признался в своем страхе даже себе, но страху было плевать. Липкий и тягучий, словно черный деготь, он пробирался в сознание, заполнял грудную клетку, не позволяя сделать глубокий вдох. Накамура закрыл все окна. «Просто холодная ночь», — попытался он обмануть себя. Но как избавиться от темноты, которая сжимает дом, просачивается сквозь стены? Накамура увидел, как одна из оживших теней скользнула по стене, спряталась под журнальным столиком. Доктор спешно включил светильник. Тень зашипела, заметалась, скрылась под диваном.

— Я схожу с ума, — сказал себе Накамура, но удержаться, чтобы не заглянуть под диван, не смог.

Тень зашипела.

— Нет, все это у меня в голове, — прошептал Накамура и протянул руку, надеясь, что реальность сможет развеять любой страх.

Реальность оказалась ледяной, как сам ад. Тень вцепилась доктору в правую руку. Боль обожгла сознание. Накамура вскрикнул, отшатнулся. Прицепившаяся к его руке тень выскользнула из-под дивана, попала на свет, вспыхнула и рассыпалась раньше, чем нанесла руке доктора серьезные повреждения. Ткань рубашки осыпалась, кожа раскраснелась, тысячи игл пронзали плоть, но это было меньшим из того, что могло случиться. Правда, ночь только начиналась. Ночь шорохов, шепота. Живая и жаждущая найти себе жертву ночь. Накамура не двигался — сидел и ждал, когда мир тьмы сделает следующий шаг.

Кто-то постучал в дверь. Накамура вздрогнул. Стук повторился. Доктор попытался убедить себя, что это пришел друг-патологоанатом. Теперь заставить себя подняться. Коридор. Свет мигает. Накамура подошел к двери и взялся за ручку в тот самый момент, когда кто-то на пороге постучал в третий раз. Доктор распахнул дверь. Взгляд незнакомца в черном костюме был колючим и цепким, как и хватка теней. Вот только незнакомец не боялся света. Незнакомец, спасший Накамуре жизнь в прошлую ночь. Только сейчас доктору почему-то казалось, что этот мужчина пришел не спасать, а взыскивать долги.

— Меня зовут Эрбэнус, — представился незнакомец, и Накамура увидел, как ночь забурлила ожившими тенями, готовыми раздавить, проглотить дом. Доктор помнил, как они проглотили охранника и ребенка-монстра.

— Я никому ничего не сказал, — пробормотал Накамура, чувствуя, как Эрбэнус пробирается ему в голову, изучает мысли, лишает воли, и единственное, что доктор мог противопоставить ему, — любовь к своей дочери.

Но любовь не могла побороть вселенскую пустоту, которую нес мужчина в строгом черном костюме. Любовь могла лишь родить круги в этом застывшем озере одиночества.

— Пожалуйста, не убивайте мою дочь, — взмолился Накамура, решив, что он уже мертвец.

— Никто не умрет в этом доме сегодня, — сказал Эрбэнус.

Накамура почувствовал, как в голове что-то лопнуло, из носа пошла кровь. Он пытался прятать от чужака мысль о своей дочери, но Эрбэнуса интересовали в основном только профессиональные навыки доктора.

Эрбэнус принадлежал к молодой, искусственно выведенной расе существ, в основе которых лежало ДНК древних тварей, предпочитавших называть себя вендари. Молодые копии жили чуть больше года, развиваясь с чудовищной скоростью, в отличие от своих оригиналов. Их жизнь была сочной, стремительной. И такими же были их мысли. Если вендари могли потратить на принятие решения века, то их копии ограничивались в лучшем случае часами. Например, на свое решение изучить доктора Накамуру и отвезти в центр «Наследие Эмилиана», Эрбэнус потратил чуть больше часа. Сейчас, чтобы заглянуть в мысли доктора и оценить его профессиональные навыки, чтобы решить, подходит Накамура или нет, ему потребовалось несколько минут.

— Я никуда не пойду, — сказал Накамура, хотя Эрбэнус и не говорил ему ничего вслух, лишь показал свои мысли. Мысли молодого, наделенного властью над тенями существа. — У меня в этом городе работа. У меня дочь… Я не могу все бросить, — шептал Накамура, но чужая воля не просила. Она требовала, приказывала.

Накамура сопротивлялся, но силы были неравны. Ноги сами понесли его к черной машине Эрбэнуса. Что-то незримое сдавило горло.

— С твоей дочерью все будет в порядке, — пообещал ему Эрбэнус. — Тени присмотрят за ней, пока не настанет утро. Потом эти ломтики смерти умрут. Всегда умирают… Но до утра твоя дочь будет в безопасности.

Они сели в машину. Двери закрылись. Чужая воля, подчинившая тело, не позволила Накамуре обернуться, чтобы в последний раз посмотреть на дом, где осталась дочь.

— Только не думай, что сможешь сбежать по дороге, — предупредил доктора Эрбэнус, прочитав на перекрестке его мысли.

Накамура кивнул, но надежда на побег осталась. Невозможно было избавиться от надежды.

— Надежда — это хорошо, — сказал Эрбэнус. — У людей надежда вообще одна из главных движущих сил.

Накамура не ответил — ему не подчинялся собственный язык. Но он боролся до тех пор, пока Эрбэнус не заставил его уснуть. После этого наступила темнота. Машина покинула город. До центра «Наследие Эмилиана» было чуть больше шести часов. Эрбэнус надеялся, что сумеет добраться туда прежде, чем начнется утро. Нет, солнечный свет не мог убить его — Эрбэнус не был настолько стар, чтобы пасть от лучей светила, но они уже причиняли ему боль.

Когда начало светать, Накамура проснулся. Машина катила по грунтовой дороге, оставляя позади шлейф пыли. Сознание было свободно — доктор не чувствовал железную хватку воли Эрбэнуса. Впрочем, и бежать здесь было некуда, некого звать на помощь. «Меня убьют, и никто не найдет мое тело», — подумал Накамура.

— Если не будешь делать глупостей, то останешься жив, — сказал Эрбэнус, прибавляя скорость, чтобы добраться в центр до рассвета.

Несколько раз машину заносило так сильно, что доктор уже видел, как они падают на крышу, слышал звук бьющихся стекол, но дети Наследия учились всему так же быстро, как и жили. К тому же на их стороне была генетическая память. Сознания не были связаны, но каждый новорожденный клон вендари мог вспомнить все, что знал оригинал, генетический материал которого использовался для клонирования. Накамура увидел, как первые лучи показавшегося на небе солнца коснулись рук Эрбэнуса, сжимавших руль. Бледная кожа порозовела на глазах, затем задымилась и начала пузыриться. Эрбэнус перехватил руль так, чтобы солнце не попадало на руки, исцелявшиеся так быстро, что Накамура недоверчиво протер глаза. Отчаянно хотелось поверить, что все это странный, безумный сон, который начался с появления на свет ребенка-монстра.

— Мы называем их дикая поросль, — сказал Эрбэнус, прочитав мысли доктора.

«Вы ненормальные», — хотел сказать ему доктор, отказываясь верить всему, что видел в последние сутки.

— Мы покажем тебе их, — пообещал Эрбэнус. — Покажем, как они рождаются и как появляемся на свет мы. И еще мы познакомим тебя с нашей Матерью. Ее зовут Габриэла, и она, в отличие от нас, человек. Благодаря ей родился первый из нас — Эмилиан. Благодаря ей существует «Наследие Эмилиана». Она построила научный центр и город возле него, где мы можем жить как обычные люди. Когда-то эта организация называлась «Зеленый мир», и они занимались тем, что возрождали флору и фауну планеты. Потом мы показали организаторам другой путь.

Накамура представил, как тени пришли за каждым из организаторов и превратили в жижу, как это случилось с ребенком-монстром.

— Этот вариант рассматривался, но Габриэла сумела убедить их присоединиться к проекту, — сказал Эрбэнус.

На горизонте замаячил призрачный город, хотя Накамура еще долго убеждал себя, что это просто мираж, туманная дымка. Но дымка таяла, превращаясь в дома, окружившие возвышающееся в центре здание комплекса. Эрбэнус снизил скорость. Когда он въезжал в открытые ворота комплекса, солнце еще раз обожгло его кожу. Левая щека задымилась, но поврежденная кожа тут же восстановилась. Затем ворота закрылись за машиной Эрбэнуса. Внутреннее освещение было мягким. Несколько мужчин в строгих костюмах вышли встретить гостей. Они увидели Эрбэнуса, едва заметно склонили головы, долго смотрели на доктора Накамуру, затем, так и не сказав ни слова, удалились. Еще пару дней назад подобное заставило бы Накамуру насторожиться, но сейчас он видел в этом лишь атрибут, символику своего кошмарного сна наяву, который настырно не хотел заканчиваться.

— Пойдем, я познакомлю тебя с нашей Матерью, — сказал Эрбэнус.

Накамура не спорил. Они поднялись по лестнице, вышли в длинный коридор, по бокам которого за высокими окнами были видны террасы, где все еще продолжалось клонирование редких видов растений. Накамура подумал, что это может быть главным средством заработка для тех, кто живет в этих стенах. Да и все те ужасы, свидетелем которых он стал в последние дни, могут быть созданы здесь. Что если это какой-то эксперимент? Или оружие? Наука не знает границ. Когда-то ядерная энергия тоже казалась фантастикой, да и клонирование. Тени могут оказаться некой энергией. Накамура попытался вспомнить все, что знает о темной материи и экспериментах, связанных с ней — ничего другого ему в голову не пришло. Накамура был практиком и мог воспринимать и оценивать мир, опираясь на известные ему данные. Все остальное становилось нелепой алхимией.

— Некоторые науки старше человечества, — сказал Эрбэнус, продолжая читать мысли доктора.

Эта способность похитителя начинала раздражать доктора, заставляя чувствовать себя экзистенциально обнаженным.

— Как наука может быть старше человечества? — спросил он Эрбэнуса. — Люди создали науку. До этого были только законы физики.

— До этого были вендари, — сказал Эрбэнус. — Правда, тогда они называли себя иначе. Но и язык общения был другим. Им не нужны слова, чтобы общаться. Поэтому и название их вида не сохранилось. Они были кровожадными и ненасытными тварями, истребляя друг друга, превращая в пищу. Их самки были плодовиты и превосходили силой самцов. Большинство самцов погибало во время спаривания, потому что самка съедала их, но инстинкт размножения был сильнее инстинкта самосохранения. Потом появился вирус. Первый вирус на этой планете. Зараженные им твари слабели. Природа сама определила, кому суждено стать хищником, а кому пищей. Лишь избранные вендари не подверглись заражению. Другие объединились в группы. Утратив собственную силу, они попытались обрести силу в единстве. Долгие тысячелетия строился новый мир, меняя одних и обосабливая других. Объединившиеся в группы вендари отказались от прежней пищи, долгое время питались плотью и кровью животных, затем их организм стал способен принимать растительную пищу. Они образовали селения и построили высокие стены, скрываясь за ними от своих кровожадных предков. Ночами во дворах горели костры, чтобы прогнать теней, которых посылали голодные твари в поселения. Они не хотели убивать изменившихся сородичей — им просто была нужна пища. Но пищи вначале было мало. Поэтому вендари поделили существующий в те времена мир и начали охранять свои пастбища друг от друга. Тогда родились первые договоренности, согласно которым слабые, измененные вирусом и тысячелетиями существа приносили себя в жертву вендари, чтобы те не покушались на их поселения и оберегали от посягательств других кровожадных тварей. Но природа, забрав силу личности, позволила новому виду обрести силу общества. Поселения росли, множились. Пищи становилось все больше и больше. Утратил новый вид и вечную жизнь. Они жили быстро, спешно. Иногда их селения уничтожали самки вендари, не чтившие правила пастбищ, ведомые желанием накормить своих ненасытных детенышей. К тому времени вендари уже не питались друг другом. Возможно, именно поэтому их потомство и не было похоже не прежних вендари. Оно было кровожадным, ненасытным. Ведомые материнским инстинктом самки оберегали их, кормили, разоряя пастбища, не заботясь о том, чтобы оставить из нового вида тех, кто сможет родить потомство, пополнив стадо. Все это привело к тому, что самцы-вендари стали видеть в подобном расточительстве угрозу. Что будет, когда самки и потомство уничтожат новый вид? Детенышей было так много, что реки окрасились в кровавый цвет. Тогда самцы-вендари приняли решение избавиться от них. Самки сопротивлялись, и началась война вендари, которая завершилась полным истреблением самок и их потомства. Новый вид оправился от потерь, отстроил поселения. Они плодились быстро. Некоторые покидали старые поселения, образуя новые. Жертвоприношения продолжались, но о вендари уже начали забывать. Новый вид называл себя людьми и мечтал стать королем природы. Он развивался так же быстро, как и жил, мечтая о неизведанном, непознанном, в то время как вендари жили обособленно, медленно, планируя на десятки тысячелетий вперед. Их беспокоили только их пастбища и раскинувшаяся впереди вечность… И так продолжалось до тех пор, пока наша Мать — Габриэла — не встретила одного из вендари. Она смогла получить его кровь и создать клона — Эмилиана. Он был Первенцем. Габриэла воспитала его как своего сына, спрятала от Отца-оригинала, который убил бы Эмилиана, если бы узнал о его существовании. Но природа снова вмешалась в процесс. Она позволила Первенцу созреть за считаные недели. Он вырос, окреп, питаясь сначала кровью Габриэлы, а затем и простых людей. Последнее помутило его рассудок. Он забыл все, чему научила его Габриэла, и отправился на пастбища Отца, чтобы сразиться с ним, став новым хозяином. Его направляло безумие и голод, доставшиеся от вендари вместе с их силой, но в конце своего пути Эмилиан смог победить пустоту и отчаяние, вернуться к Габриэле и организовать вместе с ней этот центр. Мы называем его «Наследие Эмилиана».

Они подошли к дверям во внутренний двор. Солнце уже встало и щедро поливало лучами сотни возрожденных лиственных деревьев внутри. Эрбэнус открыл Накамуре дверь, но сам остался в тени. Доктор увидел женщину. Она сидела на каменной скамье, окруженная папоротниками и цветами, которые считались вымершими тысячелетия назад.

— Это Габриэла, — сказал благоговейно Эрбэнус доктору. — Это наша Мать.

Он жестом указал, что Накамура может подойти к ней, и, когда доктор перешагнул порог, закрыл за ним дверь. Накамура обернулся, но за окном Эрбэнуса уже не было. Клон древних созданий шел по коридору, туда, где проходила обучение молодая поросль. Легенда гласила, что эту форму обучения совместно с Габриэлой разработал Эмилиан в последние недели своей жизни. С тех пор изменилось не так много. Лишь классов стало чуть больше, но Габриэла не спешила повышать популяцию. Эта мудрая, постаревшая и посидевшая Габриэла. Молодая поросль считала, что Мать живет почти целую вечность — век кажется долгим для тех, кто живет год. Но у Габриэлы не было вечности. Что будет, когда ее не станет? Что будет с этим комплексом? Что будет с Наследием? Эрбэнус пытался не думать об этом, но после встречи с Илиром — другом, с которым они вместе проходили обучение в этих стенах еще детьми, — черви сомнений поселились в сознании Эрбэнуса. Черви, которые, родившись в голове Илира, лишили его рассудка. Поэтому Эрбэнус и пришел за доктором Накамурой. Не для Илира, нет — Илиру уже никто не мог помочь. Но была еще женщина — Клео Вудворт, которую оплодотворил Илир, привез в Наследие и сказал, что пришло время перемен. Эрбэнус лично допрашивал бывшего друга, а затем забрал его жизнь, пресекая безумие и сомнения. Но черви сомнений уже отложили личинки и в его голове.

Илир говорил, что Мать, Габриэла, должна жить вечно. Но для этого ей нужна кровь вендари. Без Габриэлы Наследие рухнет. Вот только сама Габриэла не желала вечности, лелея и оберегая свою человеческую сущность. Именно поэтому она и решила найти для Клео Вудворт лучшего врача, чтобы он спас ее. Хотя Клео Вудворт и не была идеальным человеком. Она жила с отступником человечества Эндрю Мэтоксом, который, согласно легенде, был знаком с Эмилианом. Ходили слухи, что первенец помог Мэтоксу пленить вендари-Отца, кровь которого легла в основу всего Наследия, но Эрбэнус не верил в это.

— Я тоже раньше не верил, — сказал ему на допросе Илир. — Но легенды врут. Перед тем, как убить Мэтокса, я заглянул ему в мысли. Там была история Эмилиана. Настоящая история. Наш Отец, которого должен был убить первенец, был пленен с его помощью. Мэтоксы держали его в подвале, пили его кровь, продлевая свою жизнь. Эти особенные Мэтоксы. Ты знаешь, они не похожи на обычных людей. Клео Вудворт является носителем вируса двадцать четвертой хромосомы, который не превратил ее в уродца, а лишь сделал непригодной для вендари. Но она все еще способна заразить других людей. Правда, на Эндрю Мэтокса этот вирус не действует. Природа сделала его особенным. Всех, подобных Мэтоксу, сделала особенными. Это новый вид, как и мы, понимаешь? Они сильнее обычных слуг, которые принимают кровь вендари…

Затем Илир рассказал, как нашел семью Мэтокса, как следил за ней — за всеми, кто собирался в том проклятом доме на Аляске. Рассказал он и о своей битве с этим новым видом людей и вендари по имени Гэврил, которого они держали в подвале.

— Слухи не врут, — сказал Илир. — Первенец действительно не уничтожил Отца. Он дал ему шанс, сделав рабом Эндрю Мэтокса и его семьи… И я не хотел их убивать. Клянусь, не хотел… Но если бы ты узнал то, что показала мне одна из них… Это было отвратительно. Дочь Мэтокса… Она ждала ребенка от Гэврила. Ребенка вендари. Первого за долгие тысячелетия. Ты понимаешь, что это значит? Природа возрождает их самок. Природа возрождает забытые времена. Это будет конец. Конец нам. Конец людям. Потому что вендари уже не те воины, что могли дать бой своим самкам. Они либо падут, либо отступятся. Поверь мне, я знаю это, понял, когда сражался с Гэврилом, с нашим Отцом. Мудрость оставила его. Остались лишь пустота да одиночество вечности.

— Я не верю, что ты бросил вызов Отцу, — сказал Эрбэнус. — Не верю, что Эмилиан пленил его для Мэтокса, вместо того чтобы забрать жизнь.

— Гэврил сражался за своего ребенка, которого вынашивала дочь Мэтокса.

— Нет.

— Загляни в мои мысли.

— Нет.

— Боишься правды?

— Не хочу нарушать закон Эмилиана. Наследие не использует свои силы друг против друга.

— Я не предлагаю тебе подчинять мой разум. Я предлагаю просто увидеть то, что уже открыто. Или ты предпочитаешь оставаться слепцом?

Эрбэнус и сам не знал, почему принял этот вызов. В тот день он увидел не только как безумие подчинило себе сознание Илира. В тот день он почувствовал это безумие. Безумие и сомнения. Крохотный город на Аляске был залит кровью. Илир метался от дома к дому и осушал невинных жителей, набираясь сил для сражения с Мэтоксами, их гостями и вендари, ребенка которого носила под сердцем Ясмин — дочь Эндрю Мэтокса. Сам Эндрю Мэтокс не знал об этом. С Ясмин вообще все было сложно. Эндрю Мэтокс узнал о своих способностях будучи зрелым и состоявшимся мужчиной. Его дети знали о том, что они особенные с рождения. Кровь Гэврила пробудила их способности. И если брат Ясмин принял свою судьбу, то Ясмин хотела стать самой обыкновенной. Это желание появилось не сразу. Сначала ей нравились сверхспособности. Это было подобно снам, которые можно построить самому — сознание Ясмин объединялось с братом, создавая новые реальности, где они могли быть теми, кем захотят. Нравились ей и друзья родителей, игравшие иногда с ней и братом в построенных ими мирах. Они приезжали в гости довольно часто. Парами и поодиночке. Постоянным гостем была девушка по имени Фэй. Будучи ребенком, Ясмин считала ее крестной матерью, хотя сама Фэй предпочитала, чтобы девочка называла ее подругой. Фэй, у которой был роман с отцом Ясмин, правда, сама Ясмин тогда еще не понимала, что это значит. Она лишь подсмотрела эти мысли, эти воспоминания. Впрочем, отец никогда и не скрывал от матери своей связи с Фэй. Это была странная семья, пусть соседи и считали их самыми обыкновенными. Во-первых, мать и отец никогда не любили друг друга, лишь неумело притворялись вначале, чтобы не огорчать детей. Как-то раз Клео Вудворт попыталась сбежать с другим мужчиной, но после их близости он заразился вирусом, превратившим его в уродца — Ясмин подсмотрела и это в мыслях матери, тем более что читать ее мысли не составляло труда, ведь Клео не была сверхчеловеком.

— Печально, что у тебя ничего не вышло, — сказал Мэтокс, когда узнал о связи Клео с другим мужчиной. — Хотя бегство, на мой взгляд, было лишним. Я же не сбегаю с Фэй.

— Если ты сбежишь с Фэй, то она бросит тебя так же, как бросает всех других, — сказала Клео. — Признайся, Фэй возвращается к тебе, потому что ее устраивает твое положение и что у тебя в подвале есть вендари.

— Может быть, — согласился Мэтокс.

Иногда Ясмин пыталась понять, любил ли он вообще хоть кого-то? Потому что любовь для девочки начальных классов представлялась еще чем-то божественным. Мэтокс действительно любил. Но только не Клео — точно. И не Фэй. Он любил слугу вендари, слугу Вайореля. Девушку звали Крина, и ее убили свихнувшиеся слуги. Потом Мэтокс убил их и привел Эмилиана к Вайорелю. Все это Ясмин видела в мыслях отца, хоть он и прятал их от своего ребенка. Узнала Ясмин и то, что мать заразилась вирусом по вине отца. Но мать простила отца. Он подкупил ее вечностью, которую обещала кровь вендари, как когда-то его подкупила Крина. Правда, в те дни Мэтокс не жаждал вечности. Не жаждала вечности и Крина. Ясмин многого не понимала в этих отношениях, но чувствовала, что в них действительно было что-то волшебное. Словно чувства и плоть стали одним целым. Позднее Ясмин стала подсматривать за ментальными вакханалиями в вымышленных мирах, которые устраивали Мэтоксы с другими сверхлюдьми. Это был их общий внутренний мир.

Обычно новых друзей привозила Фэй. Это было смыслом ее жизни — скитаться по стране в поисках похожих на нее и Мэтокса людей. Мужчины, которых привозила Фэй для Клео, не нравились Ясмин. Впрочем, не нравились ей и женщины, предназначенные отцу, потому что это раздражало мать, которая смирилась с Фэй, но остальных отказывалась принимать, закатывая мужу скандалы. Скандалы из-за женщин для него, скандалы из-за мужчин для нее. Она хотела иметь право выбора, но вирус щадил лишь этот новый вид людей. И это бесило Клео. Бесил сам факт, хотя в действительности она уже давно устала от всех этих отношений, которые были у нее до того, как вирус попал в кровь. И еще ее бесило, что Эндрю Мэтокс так счастлив, когда приезжает Фэй. Этой паре, казалось, и не нужны никакие ментальные проекции, чтобы побыть вдвоем.

Ясмин слышала, как ночами отец идет в комнату для гостей, где спит Фэй. Девочка затыкала уши, надеясь, что это поможет блокировать чужие чувства и мысли, которые она могла читать. Пошлые мысли… Но отец и Фэй иногда просто разговаривали всю ночь. Или лежали на кровати рядом. Мать не знала об этом, злилась, ревновала и шла к мужчинам, которых привозила Фэй. Но и в тех постелях Клео обычно ждало фиаско, как это случалось и в жизни до вируса. Ясмин нашла в воспоминаниях матери и название операции, которую предлагал ей сделать один знакомый хирург — кольпорафия. Это слово долго пугало Ясмин, ассоциируясь с чем-то темным и мрачным, как мысли вендари, которого отец держал в подвале. Лишь в старших классах она смогла понять, что в действительности означала эта операция, но мерзкие ассоциации не прошли, лишь сменились чем-то другим, идентичным. Нечто подобное Ясмин чувствовала, и когда Фэй один год жила сразу с двумя мужчинами. Ясмин заглядывала в мысли отца, но там не было ревности и злости. Злилась вновь Клео, решив, что Фэй привезла этих мужчин для нее — наигралась и решила избавиться, подарив отбросы жене своего единственного постоянного любовника.

— Ты действительно этого хочешь? — орала Клео на Мэтокса.

— Я вообще ничего не хочу, — пожимал он плечами. — И тебя никто ни к чему не принуждает.

Но закончилось тогда все, как и обычно — мерзко и грязно. Система дала сбой лишь однажды, когда Фэй привезла женщину. Женщину не для Мэтокса, как это уже случалось, а женщину, которой нравились женщины. В тот раз Ясмин отметила, что и отец держался как-то отстраненно, зато не было ни ссор, ни скандалов. Они, как обычно, принимали кровь вендари, но на этом все закончилось. Потом Фэй бросила эту женщину… Странно, но именно Фэй показала Илиру, что в подвале их дома находится плененный вендари. Это была просто случайность. Такая же, как то, что он узнал о беременности Ясмин. Близость с Гэврилом была ее выбором, желанием стать не такой, как семья, которая выкачивает из него кровь. Никогда прежде Илир не видел ничего более отвратительного. Чувства были такими яркими и чистыми, что Эрбэнус, изучая их, не смог закрыться и позволил отвращению заполнить свой разум, свое сердце. После этого наблюдать за расправой Илира над Мэтоксами и гостями в их доме было даже приятно. Потом Эрбэнус увидел Гэврила. Отец не мог победить Илира, но он надеялся замедлить его, позволив Ясмин бежать, после того как она освободила его от пут и напоила кровью своего бывшего парня. Эрбэнус видел в мыслях Илира, как Гэврил поднимается по лестнице, выходит из подвала. Дом Мэтоксов горел. Сам Эндрю лежал у ног Илира — мертвый с выдавленными глазами.

— Ты понимаешь, что не сможешь победить? — спросил Илир Отца Наследия.

Гэврил не ответил — счел ниже своего достоинства отвечать. Тени окружили пылающий дом. Тьма забурлила, словно два океана встретились и ни один не собирался уступать другому. Затем силы Гэврила кончились — сказались годы голода, да и не могли вырождающиеся вендари соперничать с детьми Наследия. В глазах Отца не было страха. Он принял смерть с холодным, горделивым безразличием. Илир не понял этого. Он был разочарован. Битва длилась не больше пары минут. Ясмин сбежала, унесла в своем чреве ребенка вендари. Рассвет озарял залитую кровью улицу. Скольких в эту ночь убил Илир? Двадцать человек? Сто? Он оглядывался по сторонам, пытаясь отыскать, на что бы еще обрушить свой гнев. Но все вокруг были мертвы… Почти все. Илир увидел Клео Вудворт — услышал, как хлопают ее глаза. Заглянуть в ее мысли было просто — она не была сверхчеловеком. По сути, употребляя кровь вендари, она превратилась в обыкновенную слугу. Мысли Клео не понравились Илиру. Особенно ее воспоминания. Голодные тени потянулись к уцелевшей женщине, но Илир прогнал их. Он хотел забрать ее жизнь своими руками. Клео поняла это по его глазам. Где-то рядом лежал с выдавленными глазами ее муж. Кровь вендари сохранила этим людям молодость, но наделила сердца пустотой и одиночеством.

— Кричи, — велел Илир Клео. — Умоляй пощадить тебя.

Но Клео молчала так же, как молчал прежде Гэврил. И не было в ее глазах страха.

— Почему ты не боишься меня? — спросил Илир.

— Ты забрал у меня всех, кто был мне дорог, — сказала Клео. — Мне не за кого больше бояться.

— Ты можешь бояться за себя.

— Я видела вещи и страшнее, чем свихнувшееся отродье. Для меня ты лишь акула, которая почувствовала кровь. Всего лишь машина для убийства. Разве машину можно бояться?

Илир не хотел, но не мог удержаться, чтобы не заглянуть в мысли Клео, узнать, кто или что напугало ее в прошлом.

— Почему ты боялась вендари и слуг больше, чем сейчас боишься меня? — спросил он.

— Потому что они только обещали забрать у меня все, что я люблю, а ты уже забрал, — Клео запрокинула голову и закрыла глаза, ожидая, что Илир разорвет ей горло.

Он боролся со своим гневом. Боролся с эхом дикой поросли. Но пролитая в эту ночь кровь уже переступила точку невозврата. Голод был абсолютным. Как и желание. Чистое, не разбавленное желание, благодаря которому дикая поросль продолжала существовать. Клео не кричала, не сопротивлялась. Дом горел, и жар подбирался к ней, но Клео было плевать на все, включая Илира, который прижал ее к полу, разрывая плоть и одежду. Метаморфозы изменяли его тело, лишая постоянства. Он рычал, изо рта текла слюна и выпитая кровь. Клео отвернулась, и слюна капала ей на щеку. Илир забылся, отключился. Оставались лишь инстинкты. Одна минута, вторая. Все закончилось быстро, взорвавшись опустошением. Способность мыслить вернулась к Илиру. Клео все еще была жива.

— Твоя дочь ждет ребенка от вендари, — сказал он изнасилованной женщине.

Клео вздрогнула, безразличие дало трещину. Илиру понравился ее страх, и он показал ей все, что было известно ему самому о Ясмин, затем попытался подняться, но вирус, которым была заражена Клео, парализовал его тело. Приближалось утро.

— Надеюсь, солнце сожжет тебя, — сказала ему Клео и поползла к выходу.

Илир попытался догнать ее, но не смог. С одной стороны к нему подбирался огонь, с другой солнце. Огонь мог причинить боль, но не забрать жизнь, но вот солнце и вирус… Илир пополз в глубь дома, к подвалу, где недавно содержался Гэврил. Часть крыши обвалилась в тот самый момент, когда Клео добралась до дороги. Она обернулась и долго смотрела, как огонь и черный дым устремляются в небо. Древесина трещала, стены клонились. Пламя добралось до трупов — Клео чувствовала запах горелой плоти, представляя, что вместе с ее семьей горит и убийца. Где-то далеко завыли сирены пожарной машины. Вскоре появилась полиция и неотложка. Клео увезли в больницу. Врачи осмотрели ее и передали федералам, которые приехали сразу, как только стало известно количество жертв.

Клео отмалчивалась, понимая, что правду люди не примут, а врать нужно продуманно, иначе сгустишь над своей головой и без того черные тучи. Она лишь надеялась, что у нее появится возможность убраться из города, затеряться где-нибудь подальше от Аляски. Потому что если она не сделает этого, то Илир придет за ней. Сколько еще дней его будет сдерживать вирус? Рано или поздно организм твари очистится, и тогда бежать будет поздно. Уклончиво отвечая на вопросы федералов, Клео надеялась, что у нее есть пара дней в запасе… Клео ошибалась.

Илир выбрался из подвала в этот же вечер — сразу, как только полиция и пожарные оставили пепелище. Обгорелые тела были упакованы в мешки и отправлены коронеру, который приехал вместе с федералами. Вирус еще лишал Илира сил, но в минувшую ночь он вкусил столько крови, что мог сейчас противостоять и вирусу. Нужно было лишь привыкнуть к этим внезапным вспышкам слабости. Они проявлялись неожиданно и были настолько сильными, что Илир падал на колени. Впервые это случилось, когда он пытался выбраться из подвала. Обгорелые балки блокировали выход. Илир выбил дверь, поднял балку. Ноги подогнулись внезапно и его придавило. Боли не было, но унижение заставило его зашипеть. Затем силы вернулись. Илир выбрался из подвала, раскидав перекрытия и балки. Пара случайных прохожих уставились на него, привлеченные грохотом. Илир прошел мимо них, притворяясь, что никого не замечает. Искушение убить этих зевак было велико, но он не хотел разменивать свой гнев — главной целью была последняя из семьи Мэтоксов. В эту ночь он будет жить и дышать, ведомый желанием забрать жизнь Клео. Одежда Илира была обгоревшей, изодранной в клочья, но сумерки скрывали детали. Тени отказывались подчиняться, но Илиру и не нужны были эти слуги тьмы. Он сделает все своими руками. Тем более связь с Клео была сильной и чистой. Он чувствовал ее, шел к ней, знал, где она, как пчела знает, где ее улей. Илир думал, что дело в инстинкте охотника, но причина была в другом. Он понял это лишь когда добрался до Клео, залив коридоры больницы кровью, как день назад залил улицу, где стоял дом Мэтоксов.

Пара федералов, вышедших из палаты Клео Вудворт, расстреляли в него по две обоймы. Несколько пуль попали Илиру в голову, одна — в колено. Но пули не могли остановить его. Только вирус. Илир упал, зарычал от бессилия. Один из федералов самонадеянно подошел к искрящемуся метаморфозами существу. Илир не двигался. Федерал пнул его ногой, пытаясь опрокинуть на спину, увидел, как затягиваются раны, и выругался. Он повернулся к напарнику и велел подойти. Силы вернулись к Илиру. Федерал и не понял, как Илир успел подняться и вырвать из его груди сердце — стоял, широко раскрыв глаза, и смотрел на собственное сердце в руке искрящегося монстра. Второй федерал развернулся и побежал прочь. Илир не собирался догонять его — это всего лишь человек, один из миллиардов, ничего личного. Он вошел в палату Клео Вудворт. Все еще в больничном халате, она тщетно пыталась открыть окно, чтобы сбежать. Илир чувствовал, как упивается могуществом его инстинкт охотника. Наконец-то дичь начала играть по правилам. Но когда Клео обернулась, в глазах ее не было страха. Только презрение. Разочарование усилило гнев Илира.

— Пришел убить меня или снова изнасиловать? — спросила Клео.

Воспоминания взорвались в голове Илира отвращением. Он стыдился того, что сделал с Клео еще больше, чем залитой кровью улицы, где жили Мэтоксы. Лишь смерть могла излечить этот стыд. Смерть Клео. Он метнулся к женщине, собираясь разорвать ей горло и смыть позор брызнувшей кровью. Но стоило ему прикоснуться к ней, почувствовать ее, как внутри что-то вздрогнуло, оборвалось и покатилось с вершины снежным комом, сметая гнев и стыд.

— Ну, чего же ты ждешь? — спросила Клео сквозь плотно сжатые зубы.

Илир не двигался, пытаясь привыкнуть к новому чувству, к новому пониманию, что внутри этой женщины зарождается жизнь, которая является продолжением его собственной жизни. Жизнь молодая и беззащитная. Ребенок. Сын. Илир чувствовал его, впитывал его жизнь, его тоску, одиночество, страх, голод. Сколько гнезд дикого Наследия Илир уничтожил лично? Сколько женщин, в чреве которых развивались голодные твари, сжирая своих матерей прежде, чем появятся на свет? Нет, сейчас Илир не хотел думать об этом. Он не такой. Его воспитала Мать, вложила ему в сердце необходимые базисы, восприятия. И его ребенок… он будет другим. Его продолжение. Его жизнь после смерти. Его собственное наследие.

Илир разжал пальцы, позволяя Клео сделать вдох. Добыча превратилась в самку. И самка вынашивала дитя Илира. Самка, зараженная вирусом двадцать четвертой хромосомы. Уже это отличало ее ребенка от дикой поросли. Клео смотрела на своего палача и не понимала, что происходит. Особенно смущал его взгляд. В налитых кровью глазах появилась нежность. Клео могла поклясться, что видит нежность, хоть это и казалось абсолютным безумием. Не похоть, нет, а именно нежность.

— Я должен показать тебя Матери, — сказал Илир. — Одевайся.

Клео не двинулась с места.

— Ты ждешь от меня ребенка, — сказал Илир. — Поэтому я должен отвести тебя в Наследие. Теперь, когда твоя дочь сбежала с ребенком вендари, необходимо принять перемены. Наследие уже долгое время плодится клонированием. Возможно, настало время изменить нашу сущность. Наш сын станет первенцем. Наш сын станет сильнее нас. Сильнее Эмилиана. Габриэла воспитает его, научит, как пользоваться своей силой.

— Ты спятил, — сказала Клео.

Илир показал ей свои чувства, мысли, восприятия, где был их ребенок. Затем он показал ей гнезда дикой поросли, где дети пожирают своих матерей изнутри.

— Попытаешься сбежать, и с тобой случится то же самое, — сказал Илир. — Никто не поможет тебе кроме Габриэлы.

Спустя четверть часа они покинули Валдиз, воспользовавшись машиной одной из подруг Клео, пообещавшей не сообщать об угоне в ближайшую неделю. За рулем была Клео. Первые сутки она еще думала о побеге, думала, что Илир соврал ей, показал что-то несуществующее, но затем и сама стала чувствовать своего ребенка. Не физически. Связь была ментальной. Сознание Клео чувствовало, как развивается внутри ее тела еще одна жизнь. И жизнь эта не нравилась Клео.

— Не надейся, твой вирус не убьет ребенка, — сказал Илир, прочитав ее мысли. — Он лишь замедлит его, сделает слабым, не позволив вкусить до рождения твою кровь.

Илир показал Клео Мать Наследия — Габриэлу, которая была обыкновенной женщиной.

— Она спасет тебя, — пообещал он Клео. — Спасет не ради твоей жизни, а ради жизни ребенка.

Илир показал, как Наследие воспитывает клонов Гэврила.

— Но теперь все изменится, — пообещал он Клео. — Твой ребенок все изменит…

Именно об этом он говорил и Эрбэнусу во время допроса. Вернее, не говорил — показывал в своих мыслях. И еще Илир снова и снова показывал жизнь Мэтоксов, их молодость, их вечность, гарантированную кровью вендари.

— Габриэла тоже может жить вечно, — сказал он Эрбэнусу то, что превратилось в червя сомнения. — Подумай, сколько ей осталось? Десять лет? По меркам природы это ничтожно мало…

С того разговора прошел уже почти месяц, но с каждым новым днем червей сомнения в сознании Эрбэнуса становилось все больше. Не избавила от этого и смерть Илира. Он не сопротивлялся, признавая, что потерял контроль на Аляске.

— Знаешь, после смерти часть меня будет жить в моем ребенке, которого носит Клео, а что останется после смерти от тебя? — спросил он Эрбэнуса.

Ответа не было. Лишь тени подобрались к Илиру и сожрали его тело и сущность. Потом был разговор с Матерью, но Эрбэнус так и не решился спросить ее о Гэвриле, боясь обидеть, разочаровать своими сомнениями. Он лишь осмелился предложить ликвидировать Клео Вудворт, пока не родился ее ребенок.

— Найди лучше для нее хорошего врача, — сказала ему Габриэла.

Так Эрбэнус вышел на доктора Накамуру, послав к нему для демонстрации женщину, оплодотворенную дикой порослью. Ситуация была под контролем с самого начала. Так было проще сломать волю доктора — люди вообще в основном верят лишь в то, что видят своими глазами, их разум не пластичен, с трудом приспосабливаясь к тому, что не являлось им лично. Но Накамура оказался особенно упрямым, вынудив Эрбэнуса подчинять его разум. Это было мерзко и отнимало много сил, пробуждая вечный голод, с которым приходилось жить Наследию Эмилиана. «Может быть, наши дети станут другими?» — подумал Эрбэнус, когда доставил доктора к Габриэле.

Он оставил их наедине, а сам отправился в образовательный центр, где проходили обучение дети Наследия. Их было не больше нескольких дюжин, разделенных по возрастным секторам. Учителями им стали мудрые и старые клоны. Головы некоторых были уже седы, отсчитывая последние месяцы, а возможно, и недели их жизней. Это были лучшие представители Наследия, хотя их система образования тоже иногда давала сбой.

Эрбэнус помнил, как обучался он сам. Он и Илир. Они были лучшими в своей группе. Почти подростки, почти люди. У них были планы и мечты. Они почитали Эмилиана, как Первенца, основателя. Эмилиана и Габриэлу. Это были основы воспитания, построенного на беспрекословном подчинении. Хотя бунт до определенной степени приветствовался. Учителя отмечали желание задавать вопросы, узнавать и сомневаться. Лично Эрбэнус дважды пытался сбежать из центра и посмотреть мир, заглянуть за ширму, которой Наследие было отгорожено от реальности. Илир в этом плане был более сдержан. Он мечтал вырасти и посвятить свою жизнь борьбе с дикой порослью, плодившейся, как крысы. Эрбэнус почему-то не мог представить себе, как дети Наследия могут быть дикими. Он считал это страшилкой, жуткой легендой, которая давно перестала существовать в действительности. Тем более история появление дикой поросли всегда была туманной. Если бы Эрбэнус узнал тогда, что отношения Габриэлы и Эмилиана изначально складывались не так гладко, заставив Габриэлу создать диких клонов, вскармливая их собственной кровью, в надежде, что они найдут вендари и предавшего ее Эмилиана, то, вероятно, и не было бы первой попытки побега. А так Эрбэнус хотел увидеть все своими глазами.

Он планировал побег несколько недель — когда твоя жизнь ограничена годом это огромный срок. Правда, далеко убежать Эрбэнусу не удалось — он еще не знал ни мира, ни его порядков. К тому же его кожа была особенно чувствительной к солнцу по сравнению с другими сородичами. В общем, Эрбэнуса нашли обгорелого и напуганного на заброшенной заправочной станции, вернули в центр Наследия. Он ждал наказания, но все ограничилось разговором с главным наставником, который отчитал его за побег, но похвалил за любознательность. Правда, вразумительного объяснения о том, кто такие дети дикой поросли, Эрбэнус так и не получил, лишь убедился, что это не сказки и не легенды. Убедился, заглянув в мысли наставника. Сам наставник этого не заметил. Не заметил потому, что Эрбэнус не позволил ему этого. Он и не знал, что кровь бездомного, которого он осушил, даст ему столько сил. Вообще это убийство было случайным. Бездомный сам прицепился к напуганному мальчишке. Он собирался не то забрать у него одежду, не то изнасиловать — Эрбэнус так и не понял его истинных помыслов.

Они зашли в подворотню. Бездомный ударил его по лицу. Эрбэнус просто защищался. Ни гнева, ни голода. Лишь природа. Потом у него появились клыки, которыми он прокусил шею бездомного. Свалявшаяся борода старика колола Эрбэнусу нежную кожу. Ему не нравилось это чувство, не нравилось, как пах бездомный, но останавливаться он не хотел. В итоге Эрбэнус осушил свою жертву почти полностью. Чисто, аккуратно. Кровь не свела его с ума, но и не оставила равнодушным — особенно чувство своей силы. Вернувшись в Наследие, Эрбэнус рассказал о проступке Илиру, который опережал его в развитии. После побега рейтинг Эрбэнуса вообще скатился в самый низ. Он продолжал обучение, но цели стать наставником или хранителем притупились, смазались. Наверное, именно поэтому Эрбэнус и сбежал во второй раз. Решение не было спланированным. Он просто увидел возможность и воспользовался ей, надеясь, что на этот раз сможет учесть особенности внешнего мира. Но наставники уже присматривали за ним. Ему не удалось даже выбраться за стены Наследия.

— Почему? — спросил его наставник.

Эрбэнус пожал плечами — всего лишь мальчишка, который бунтует ради бунта.

— Значит ли это, что ты не хочешь становиться ни хранителем, ни наставником?

И снова Эрбэнус пожал плечами. Наставник долго смотрел ему в глаза, затем кивнул.

— Ты знаешь, что когда закончится обучение, вам откроются дополнительные направления жизни? — спросил он молодого Эрбэнуса. — Лучшие станут охотниками, худшим предстоит провести свою жизнь в охране комплекса.

— И на кого станут охотиться лучшие? — спросил Эрбэнус, вспоминая бездомного, которого осушил во время прошлого побега.

— На дикую поросль, — сказал ему наставник.

— Значит, это не сказки?

— Нет.

— Илир станет охотником?

— Определенно.

— Я не хочу быть охранником комплекса.

— Определенно.

— Но и догнать лучших я уже не смогу.

— Определенно.

— Что же мне тогда делать?

— Стать искателем. Работать на охотников, искать вендари и дикую поросль для них.

— Но я думал, худшие становятся охранниками.

— Худшие не осмеливаются совершить побег. Ты пытался сделать это дважды. Мы ценим инициативу и здравомыслие, с которым ты смотришь на свою роль в Наследии.

Эрбэнус так и не рассказал наставнику, что осушил бездомного во время своего первого побега. Он закончил образование и стал искателем. Илир превратился в охотника. Но когда голод свел Илира с ума и он вернулся с повинной в Наследие, то его единственным условием было, чтобы допрос проводил друг детства — Эрбэнус. Да и не только допрос. Он же пожелал, чтобы друг забрал его жизнь. Никогда прежде Эрбэнус не убивал сородича. Это несло пустоту и растерянность в сознание, где уже поселились посеянные Илиром черви сомнения…

Оставаясь в учебном центре, наблюдая за молодыми учениками Наследия, Эрбэнус не мог не думать о Габриэле, о Матери, без которой это место, этот дом, утратит свое значение, свою силу, свое очарование. И возможно, Габриэла тоже понимает это. Иначе почему она решила сохранить ребенка Илира? Эрбэнус попробовал отыскать сознание доктора Накамуры, снова пробраться в его мысли, чтобы услышать, о чем с ним говорит Габриэла. Ничего интересного для себя из этого разговора Эрбэнус не почерпнул. Ничего о бессмертии Габриэлы. Разговор вращался возле Клео Вудворт и ребенка в ее чреве. Накамура тщетно пытался вернуть себе контроль над ситуацией, которого в действительности у него никогда не было. Да, доктор знал о вирусе двадцать четвертой хромосомы, да, он слышал об организации «Зеленый мир», приютившей в своей тени Наследие, но верить в древних, бессмертных существ, питающихся кровью людей, верить в дикую поросль, дети которой убивают своих человеческих матерей еще до того, как появляются на свет… Нет, это было для Накамуры уже слишком. Не помогло и знакомство с Клео Вудворт.

— Просто верните меня к моей дочери, и обещаю, я забуду обо всем, что здесь случилось, — сказал доктор Накамура.

— Если вы не поможете Клео, то она умрет, — сказала Габриэла. Голос ее был спокойным, размеренным. За долгие годы у нее уже выработалась своя система общения с людьми извне, с людьми за пределами Наследия. — Позвольте, я кое-что покажу вам, доктор. Обещаю, после, если вы все еще будете считать меня сумасшедшей, я велю детям поставить вам блоки на воспоминания и отпущу.

Они спустились в подвалы комплекса, где содержались плененные представители дикой поросли. Голодные и безумные, они начали бросаться на свои клетки, почувствовав близость пищи — людей. Накамура счел их неудачным результатом какого-то научного эксперимента.

— Это бесчеловечно, — сказал он Габриэле, меряя ее презрительным взглядом.

— Это было бесчеловечно, когда я создала первых из них много лет назад, — призналась она. — Но сейчас они расплодились. Дети Наследия охотятся на них, но гнезд дикой поросли все равно слишком много. У них нет других целей, кроме питания и размножения.

Габриэла отвела доктора к закрытым палатам, где содержались женщины, в чреве которых развивались дети дикой поросли. Это был ход, сделанный специально для доктора. Габриэла изучила историю каждой из этих женщин. Она рассказала Накамуре, где они родились, рассказала об их семьях и где Наследие нашло каждую из них.

— Мы не можем их спасти, — сказала Габриэла, настаивая, чтобы доктор провел в подвале ближайший час. — От вас ничего не требуется. Просто наблюдайте, как рождаются дикие твари.

Вскоре крики одной из рожениц прорезали тишину подвала. Все это было частью спектакля, устроенного Габриэлой для доктора, но кто сказал, что спектакль не может быть реальностью, которая холодит кровь в жилах?

— Какого черта здесь происходит? — спросил Накамура.

Он не мог усидеть на месте, не мог игнорировать крики роженицы. Подойдя к палате, где содержалась женщина, он с ужасом смотрел, как плод рвется на свободу, вспучивая изнутри живот своей матери так сильно, что кожа едва не лопалась.

— Пожалуйста, помогите мне! — взмолилась женщина, увидев Накамуру.

На ее губах заблестела кровь. Плод в ее теле взбесился, но вместо того, чтобы разорвать живот, начал пробираться в грудную клетку. Крошечный, дикий и свирепый. Ему хватило сил, чтобы разломать кости и выбраться из центра грудной клетки, полакомившись материнским сердцем. Когда Накамура увидел родившуюся тварь, его вырвало. Крошечный комок свалявшейся от крови черной шерсти с острой мордой. Дикое Наследие вырождалось, все больше и больше напоминая огромных прожорливых крыс. Следом за первым детенышем на свет выбрались еще два, причем последний был сильно искусан своими братьями. Все самцы. Они спрыгнули на пол и начали принюхиваться, чувствуя близость живых людей. Доктор заметил, как сгустились тени, и предусмотрительно отступил назад, под яркий свет ламп. Габриэла не двигалась.

— Что вы делаете? — растерялся Накамура.

— А что я делаю? — подняла правую бровь Габриэла.

— Эти тени! Вам нужно выйти на свет. Я видел, на что они способны… — доктор запнулся, заметив одного из охранников, который вошел в палату, где родились дети-монстры.

Дикая, голодная поросль зашипела, рожденные ими тени перегруппировались, готовясь к бою. Накамура все это уже видел в ночь, когда впервые столкнулся с ребенком-монстром, но от этого знания ему не становилось легче. Наоборот, страх и дурное предчувствие усилились. Но в эту ночь все закончилось намного быстрее.

— Этих тварей проще убить, когда они только родились — в первые минуты их жизни, — сказала Габриэла. — Спустя четверть часа они уже представляют опасность для рядового охранника, — она пристально смотрела Накамуре в глаза.

Его снова начало мутить.

— Сколько еще в вашем подвале женщин с монстрами в чреве? — спросил он.

— Этим женщинам уже не помочь, — сухо сказала Габриэла.

— Вы что, просто дадите им умереть?

— Они уже почти мертвы.

— Но…

— Если хотите кому-то помочь, то помогите Клео Вудворт, с которой я познакомила вас прежде.

— Чем она отличается от других женщин?

— Вирус в ее крови лишает сил тварь в ее чреве. К тому же отцом ребенка был не один из дикой поросли, а наш ученик, воспитанник. Для клонов вендари это важно, потому что дети перенимают все знания отца.

— И вы создали этих тварей?

— Я была молода, и у меня были на то причины.

— Причины заставлять этих женщин страдать?

— Я хотела уничтожить еще более древних и страшных тварей.

— Вендари?

— Вы начинаете схватывать.

— И кто создал этих вендари?

— Природа… Пришельцы… — Габриэла пожала плечами. — Я знаю лишь, что они живут на планете тысячелетия и деяния их перечеркивают весь вред, который причинила и причинит дикая поросль. К тому же дети Наследия охотятся как на вендари, так и на гнезда дикой поросли. Поверьте мне, доктор Накамура, Наследие — единственная сила, способная покончить с этим древним проклятием, — Габриэла выдержала тяжелый взгляд доктора.

— Это отвратительно, — сокрушенно выдохнул он, убеждая себя, что разговаривает с сумасшедшей.

— Отвратительно, что, будучи врачом, имея все необходимые навыки, чтобы спасти женщину, вы продолжаете убеждать себя, что я спятила. Разве того, что вы видели, недостаточно, чтобы пошатнулись ваши восприятия мира?

— А может, я не хочу, чтобы мои восприятия пошатнулись.

— Как же тогда вы собираетесь спасти Клео Вудворт? Ведь для этого вам потребуется все, что вы уже знаете, и многое из того, что предстоит узнать от нас.

— Кто сказал, что я согласен обследовать ее?

— Вы дадите ей умереть? Потому что если это так, то вам тоже недолго осталось.

— Это угроза?

— Да, только исходит она не от Наследия. Это угроза того, что дочь Клео Вудворт вынашивает ребенка вендари. Первого ребенка за долгие тысячи лет. Когда-то давно эти твари истребили всех своих самок, чтобы они не претендовали на пищу — на нас, людей. Это спасло человечество от вымирания. Теперь история повторяется. Но на этот раз самцы вендари слишком стары, чтобы противостоять своим кровожадным самкам. Самцы вырождаются. Они истощены и подсознательно хотят смерти, устав от своей природы. Так что с молодыми вендари придется бороться Наследию. Для этого нам нужны собственные дети. Ребенок Клео станет первым.

— Мне казалось, вы говорили, беременность этой женщины была случайностью.

— Вы тоже это заметили?

— Что?

— У судьбы странное чувство юмора.

Доктор проигнорировал иронию, вздрогнув от очередного крика разрываемой изнутри женщины.

— Господи, да сделайте вы что-нибудь! — закричал он, подбегая к следующей закрытой палате.

— Мы пытались извлекать плод, но женщины не переживают операции. Хотя вы и сами уже имели возможность убедиться в этом.

— Дайте ей хотя бы обезболивающее.

— Кровь детей в ее чреве нейтрализует любые препараты. Эта кровь не позволяет женщине умереть, пока детям не придет время питаться. Лишь тени детей Наследия могут избавить ее от страданий. Хотите, чтобы я позвала одного из охранников, и он убил женщину и тварей в ее чреве?

— Вы хотите, чтобы это решение принял я? — спросил Накамура, увидел, как Габриэла кивнула, и презрительно скривился. — Это мерзко и низко, — сказал он, вздрагивая от каждого крика роженицы, которую твари уже начинали жрать изнутри. — Я не стану забирать жизнь этой женщины.

— И мы вначале пытались их спасать. Потом поняли, что гуманнее забирать жизни прежде, чем начнется первая кормежка дикой поросли.

Габриэла подошла к окну, за которым находилась палата роженицы, и наблюдала за процессом, пока грязные и голодные комки шерсти не разорвали женщине живот, прокладывая себе путь к свободе. Накамура стоял рядом и тоже смотрел — бледный, левая бровь нервно дергается. Появившиеся дети-монстры начали драться между собой. Три сильных и крепких брата сожрали слабого. Накамура не хотел смотреть, но не мог отвернуться. Это был ад, который снова разверзся и проглотил его бессмертную душу. Особенно сильным это чувство стало, когда доктор понял, что съеденный ребенок-монстр жив. Братья разорвали его, проглотив плоть. И теперь плоть эта шевелилась у них в желудках, выбиралась наружу. Одного из братьев вырвало кровью и мясом. У второго проглоченная рука выбралась из пищевода, и как бы отчаянно он ни пытался запихнуть ее обратно, упала на пол, направляясь к останкам своего тела. Четвертый ребенок-монстр оживал, обрастал плотью.

— Ни один человек, ни одна современная технология не может уничтожить этих тварей, — сказала Габриэла, хотя для Накамуры ее голос звучал где-то в другом мире. — Только тени и солнце… Еще одна ирония. Хотите увидеть, как солнце сжигает дикую поросль? — спросила она доктора.

— Что?

— Я могу попросить детей Наследия вышвырнуть этих тварей на солнце.

— Не нужно.

— Вы не верите?

Доктор не ответил. Не заметил он и появление одного из охранников Наследия. Тени ожили, свет в палате заморгал, позволяя этим ошметкам тьмы добраться до своих жертв. Дети-монстры превратились в небытие, пустоту.

— С Клео произойдет нечто подобное, если вы не поможете ей, — сказала Габриэла Накамуре.

— Я хочу уйти отсюда, — прошептал доктор, начиная задыхаться.

— Вирус ослабляет ребенка в ее чреве, но если его не извлечь до того, как инстинкт заставит питаться своей матерью, то он превратится в такую же дикую поросль.

— Мне нужно выйти на солнечный свет! — сказал Накамура, нервно расстегивая ворот своей рубашки.

Они покинули подвал, и Габриэла отвела его в окруживший комплекс крохотный город, где жили обыкновенные люди, посвященные в проект. Чтобы избежать огласки и шпионов, избранные дети Наследия изучали сознания этих людей и устанавливали блоки, не позволявшие им сбежать.

— Так это все ваши пленники? — спросил Накамура, вглядываясь в лица мужчин и женщин, которые встречались им.

— Кто-то должен заниматься уборкой, исследованиями, связями с общественностью, — Габриэла говорила монотонно, устало, рассказывая историю, которую повторяла уже сотни раз со дня основания Наследия. Люди приходили сюда, чтобы заработать. Приходили скрыться от закона. Были и случайные путники, принявшие решение остаться. — Каждый из них волен уйти, — сказала Габриэла. — Мы не держим их. Есть лишь одно условие — перед уходом дети Наследия поставят блоки на их воспоминания касательно всего, что они видели и слышали здесь.

— Я бы тоже хотел забыть обо всем, что видел здесь, — признался Накамура.

— Помогите нам, и мы поможем вам, — предложила Габриэла. — Вы один из лучших врачей, о которых мне удалось узнать. Если вам удастся спасти ребенка Клео, а возможно, и разработать методику рождения, то мы окажемся в долгу у вас и выполним практически любое желание. Если таковым будет забыть обо всем, то пусть будет так.

— Что будет с моей дочерью?

— У вас есть родственники.

— Родственники не знают, где я и что со мной. Если я возьмусь за обследование Клео Вудворт, то это займет время. Меня успеют похоронить несколько раз.

— У нас много друзей, доктор Накамура. И еще много возможностей заставить человека верить в то, чего на самом деле нет. Так что вам останется выбрать, хотите вы отправиться на лечение или в командировку.

— Пусть будет командировка, — сказал Накамура. — И… пусть ваши дети не приближаются к моей дочери.

— Я понимаю. — Габриэла выдержала тяжелый, недоверчивый взгляд доктора.

Он начал обследование Клео в этот же вечер. Вернее, начал свое повторное знакомство. Особенно сложно было заставить себя воспринимать, что этой молодой женщине фактически идет шестой десяток. Клео не выглядела и на тридцать, хотя события последних недель наложили на лицо свой отпечаток, забрав часть жизни и блеск в глазах. Она видела, как умирает ее муж и сын. Видела предательство дочери. Да и отвыкать от крови вендари, которую Клео принимала на протяжении последних десятилетий, оказалось не так просто — особенно чувствовать, как сил становится все меньше и меньше. Ментальных сил. Физических. И еще этот ребенок-монстр, который растет, развивается, зреет.

— Обещаю, что сделаю все что в моих силах, — сказал Накамура, но Клео это мало утешило.

Наследие забрало ее друзей, семью, а теперь оно обещало спасти ей жизнь — грош цена этим обещаниям.

— Вы не верите мне? — растерялся Накамура.

— Вы работаете на Наследие.

— Я ни на кого не работаю. Если вам станет легче, то я здесь практически пленник. Они выбрали меня, чтобы я присматривал за вами.

— Ну, вот и еще одна причина ненавидеть Наследие, — хмуро подметила Клео Вудворт.

— Вы не верите, что они хотят вас спасти?

— Я не знаю. Вероятно, они и попытаются исправить то, что сделал один из них, но ребенок для них первичен. К тому же, как можно исправить убийство моей семьи и друзей?

— Габриэла заверила меня, что это была случайность.

— Случайность? — Клео не знала, почему хочет показать доктору все, что с ней случилось. Это было просто желание поделиться своей болью, к тому же она не знала, остались ли у нее силы для этого, осталась ли энергия вендари. — Дайте мне свою руку, — попросила Клео.

— Зачем? — растерялся Накамура, понимая, что в этом месте можно ожидать любого подвоха.

— Я не причиню вам вреда, — пообещала Клео. — Просто покажу кое-что. Для меня это важно.

— Я не психолог.

— Ничего страшного, — Клео устало улыбнулась. — Когда-то давно психологом была я.

Она взяла Накамуру за руку. Он вздрогнул, чувствуя, как поток чужого сознания стучится в его мысли. Но это не было похоже на то, как Эрбэнус подчинял его волю. Тогда это была интервенция, принуждение, сейчас же скорее дружеское общение. Клео не вламывалась в мозг, а осторожно стучалась, предлагая дружбу. Вот только предложение это было каким-то необычным, интимным, словно дружба предполагала обнажение, а не чаепитие.

— Не бойся, — сказала Клео, где-то далеко, в глубине его собственных мыслей. — Не сопротивляйся. Во мне осталось не так много крови вендари, чтобы делать что-то силой.

— Так ты тоже веришь в этих древних тварей, о которых говорит Габриэла? — спросил Накамура.

Вместо ответа Клео открыла ему свои воспоминания. Он увидел дом, где она жила долгие годы на Аляске, увидел гостиную, дальнюю дверь в подвал, лестницу, цементные стены, крепкую, скрипучую дверь. Увидел он и мужа Клео Вудворт, который открывает эту дверь. В крохотной камере они содержат узника. Он лежит на железной кровати, пристегнутый ремнями. Не живой и не мертвый. Эндрю Мэтокс — Накамура знает, как звать мужа Клео, потому что это знает она, потому что их мысли сейчас стали одним целым, — берет шприц, выкачивает из пленника кровь. Семейная жизнь Мэтоксов только начинается, близнецы Ясмин и Шэдди спят в своей комнате. Им нет и двух лет. Жизнь кажется вечной в прямом смысле слова. Кровь вендари поможет сохранить молодость и свежесть. А что может быть лучше вечности? К тому же эта кровь делает сильнее. Особенно сверхлюдей, коими являются Эндрю Мэтокс и его друзья, в ожидании собравшиеся наверху, в гостиной, чтобы принять кровь древнего по имени Гэврил. Это активирует, усилит их сверхспособности. После слова будут уже не нужны. Время приблизится к полночи. Собравшиеся в гостиной Мэтоксов люди построят собственный мир. Сначала робко, раскрывая свои способности, изучая неизведанные ландшафты фантазии, затем смелее, уходя в глубь этих девственных земель поступью завоевателя… Вот только Клео не успевала за этими сверхлюдьми. Не успевала, потому что была самой обыкновенной.

Она развивалась как обыкновенный слуга вендари. Правда, был еще вирус двадцать четвертой хромосомы в ее крови, не позволявший стать обычным человеком, встречаться с обычными. Так что выходило, она везде была чужой. Сначала это ее злило, потом смешило, затем снова злило. Почему-то это напоминало Клео историю Эндрю Мэтокса, который до того, как познакомился с Криной — любовью всей своей жизни, считал себя самым обыкновенным. Именно Крина, будучи слугой древнего вендари по имени Вайорель, дала ему впервые попробовать кровь своего хозяина, пробудившую скрытые способности Мэтокса. Кровь вендари пробуждала способности всех сверхлюдей, приезжавших в дом Мэтоксов. Но общим у них было не только пристрастие к крови древних. У каждого из них одним из родителей был слуга. Вот здесь-то Клео и видела забавную иронию. Видела исключительно с точки зрения Мэтокса, своего мужа.

Вирус двадцать четвертой хромосомы мог изменить человека, превратить в уродца, а мог пощадить, превратив его в непригодный для пищи вендари сосуд. Мать Мэтокса работала в больнице. В больнице она и зачала своего сына — ее изнасиловал слуга вендари, которого доставили ночью в неотложку, а потом, годы спустя, в той же больнице она заразилась вирусом двадцать четвертой хромосомы, превратившим ее в уродца. Сын боялся вируса как огня и бросил мать, которая в принципе никогда и не была ему настоящей, любящей матерью, ненавидя своего сына за то, что сделал его отец. Но потом, после знакомства с Криной, ее смерти и встречи с Эмилианом — первенцем Наследия, Эндрю Мэтокс забыл о своих страхах и начал жить с Клео, зараженной тем же вирусом, что и его мать, но не превратившейся в уродца. Вот это и казалось ей забавной иронией. О том, что Мэтокс заразил ее вирусом, чтобы отомстить старым слугам за убийство Крины, Клео старалась никогда не думать, не вспоминать. Мир теней отличается от привычного для человеческого глаза мира. Там другие законы, порядки и правила. Другие восприятия. Даже любовь там другая.

Мэтокс никогда не пытался скрывать от Клео свои чувства к Крине, как позднее не пытался скрывать интерес к Фэй, с которой у него завязались отношения уже на Аляске. Крина была древней слугой. Фэй — сверхчеловеком, как и Мэтокс. Клео злилась, но не ревновала. Накамура видел ее воспоминания о любовнике. Видел, как вирус, которым мужчина заразился от Клео, превратил его в уродца. Видел Накамура и брата зараженного мужчины, появившегося спустя год.

Он избивал Клео резиновой дубинкой на пороге ее собственного дома в Валдизе, а ее раны затягивались у него на глазах. Потом появился Эндрю Мэтокс и едва не раздавил силой мысли сознание нападавшего. Мужчина упал на крыльцо и забился в припадке, давясь собственным языком. Был поздний вечер. Эндрю Мэтокс стер мужчине воспоминания о Клео и заставил, не поднимаясь с колен, покинуть Аляску. После Клео увидела этого мужчину в новостях — грязный, голодный, одичавший. Он так и не осмелился подняться с колен, превратившихся к тому времени в кровавое месиво. Жалости не было, скорее, наоборот — желание отблагодарить Эндрю за подобный поступок. Поэтому Клео позвонила Фэй, рассказала о случившемся и попросила помочь советом.

— Затрахай его до полусмерти, — сказала не раздумывая Фэй. — Он это любит.

— Что-нибудь еще? — спросила Клео.

— Если хочешь, то могу приехать и сделать это за тебя.

Клео повесила трубку, ругая себя за звонок. Обиды не было. И уж тем более не было ревности. Накамура видел ее чувства, но понять так и не смог, не смог найти аналога среди собственных чувств. «Наверное, — решил он, — виной всему кровь древнего, которую она принимает. Да и весь мир, открывшийся ей, показавший так много… Все это меняет человека, делает другим». Подобные мысли возникли у доктора, и после того, как он увидел все те непотребства, совершаемые в доме Мэтоксов. Непотребства в вымышленных мирах, непотребства в жизни. Эти люди любят друг друга и в то же время не любят никого, даже себя. Они знают, что смогут жить вечно, но иногда цепляются за мгновения близости так, словно впереди у них нет и пары лишних суток. Они никогда не болеют — кровь вендари исцеляет их, оберегает. Они знают о существовании Наследия и древних, для которых сверхлюди всего лишь ошибка природы, шутка, но точно так же они зачастую смотрят на обычных людей. Для них жизнь — это миг, и жизнь — вечность. И Клео пытается быть такой же, вот только Клео не сверхчеловек и не слуга, потому что тот, кто должен быть хозяином, пленен и содержится в подвале ее дома. Она чужак среди людей, слуг и таких, как Мэтокс. Вот эти чувства Клео уже понятны Накамуре.

Он тоже долгие годы жил в чужой стране, не мог найти себя, свое место. И так же с болью наблюдал, как его ребенок перенимает манеры и повадки тех, для кого он, Накамура, навсегда останется чужаком. А все эти случайные связи Клео с теми, кому не может навредить вирус, все эти ментальные и физические непотребства… Разве у него самого, Накамуры, не было чего-то подобного? Разве он сам не пытался найти себя в новом чужом мире? Особенно в первые годы… Накамура и сам не понял, когда из врача Клео превратился в друга, который понимает и принимает ее.

— Это всегда так происходит при телепатических сеансах? — спросил он, хотя и так знал ответ.

Сколько прошло времени после того, как Клео открыла ему свое сознание? Минута? Несколько секунд?

— Потрясающе, — признался Накамура. — Кровь древних может перевернуть мир науки, только… — он вернулся к воспоминаниям Клео, где видел мысли о бесполезности кольпорафии. — Почему кровь вендари не излечила эту напасть?

— Наверное, потому что это часть меня, — безрадостно подметила Клео. — Как цвет волос или глаз. К тому же это никогда не причиняло мне неудобств, за исключением смущенных мужчин.

— Но это заставляло тебя чувствовать себя неполноценной.

— Вся моя жизнь была неполноценной, неправильной. Начиная с отчима и заканчивая мужем. Удивлена, как мы с ним вообще сподобились завести детей. Хотя и дети были тоже неправильными.

— Твоя дочь еще жива.

— Моя дочь умерла в тот день, когда впервые сблизилась с Гэврилом. Если бы этого не случилось, то наша семья была бы жива. Я бы не попала в Наследие, а тебя не забрали у твоей дочери. — Клео попыталась улыбнуться, но глаза остались холодными, почти ледяными. — Знаешь, когда принимаешь кровь вендари, жизнь словно останавливается, замирает. Ты перестаешь развиваться. Все идет по кругу, но выглядит естественным. Можно проделать одно и то же тысячу раз и не устать, не пресытиться, потому что пресыщение и усталость уже прописались в сознании. Иногда я смотрела на Фэй, на Мэтокса и спрашивала себя, как бы развивались их отношения, если бы впереди не было вечности, если бы они спешили жить, как обычные люди? Без крови древних у них был шанс полюбить, создать семью, а так им хватало тех коротких встреч — хватало понимания, что если они пожелают, то так будет продолжаться века, а возможно, и тысячелетия. А какими бы без крови древних стали мои дети? А я? И знаешь, что я поняла? Без крови вендари все стало бы намного хуже. Мужчины избегали бы меня, проведя в постели пару ночей. О семье нечего было бы и мечтать. Нормальный, полноценный мужчина не стал бы жить со мной, а я не смогла бы жить с семейным трутнем, для которого секс — пустое слово, пусть и ради детей. Не в тридцать. А когда пришло бы безразличие, я бы уже не смогла родить. Да и маловероятно, что я дожила бы до таких лет. Без крови вендари я бы погибла еще в ту ночь, когда Эндрю Мэтокс отомстил свихнувшимся слугам Вайореля за смерть Крины. Он использовал меня, но когда я уже была ему не нужна, не выбросил, а заключил с первенцем Наследия, с Эмилианом, договор, чтобы спасти меня. Он предал бывшего хозяина Крины ради меня. А потом он увез меня, оградил от безумия вендари, теней и свихнувшихся слуг, подарил семью, декорации нормальной жизни, вечную молодость. Он принимал меня такой, какая есть. Мирился с моими недостатками и подчеркивал достоинства. Так что, несмотря на все свои заморочки, он был лучшим из всех мужчин, которых я встречала в жизни. И с ним я прожила свои лучшие годы. А то, что он никогда не был мне верен… Так я ведь тоже никогда не была ангелом. Да и Фэй, его единственная постоянная любовница на протяжении долгих лет, — она позднее стала мне подругой. Настоящей подругой, с которой можно поделиться чем-то личным, а не одной из тех, которым звонишь только когда нужно вспомнить праздничный рецепт.