Сказка

Эта история произошла много лет назад, в морском городке Ласл, в конце зимы.

Маленький участок земли окружен почти вертикальными скалами так, что пересечь их или обойти не представляется возможным. Единственный путь попасть или выбраться из города — это порт, южный район города, который все жители называли «Кашель». Неспокойное море словно спотыкалось о незримое препятствие перед бухтой и полностью потеряв свою силу, мерно и утомленно облизывало прибрежные камни. По берегу стелился едкий дым от бесчисленных коптилен, разносился резкий запах тухлой рыбы. Эта гремучая смесь вызывала приступы удушья и кашля. Вот он-то и дал имя рыбацкому району. На севере, под уступом скал располагался район каменщиков. Здесь работали камнерезы, кузнецы и угольщики. На западе жил и работал ремесленный люд: кожевенники, гончары, ткачи и книжники. Центр занимал богатый район с мэрией и тюрьмой, банком и больницей, школой и пожарной частью. Восточный район тоже, как и порт имел имя. Назывался он «Треск». Утлые, в большей степени сколоченные из досок домишки с характерным треском разваливались от дуновения ветерка. Населяли «Треск» беднота и лица, скрывающиеся от руки закона. Здесь все началось. В одном из домов жил старик колдун со своей дочерью. Сколько ему было лет — неизвестно, по-видимому очень много, ибо его дочери исполнилось сто шестнадцать лет. Как так получилось, что у доброго волшебника могла вырасти такая злая дочь — ведьма с силой, способной губить и разрушать? Отец понимал, на что она способна. Он заточил ее в доме, не давая ей возможности навредить людям. Ни какими силами она не могла снять печати заклятия, находясь внутри дома. Но старик умер. Просто присел на крыльцо и долго, внимательно глядел на свои руки, закрыл глаза и больше их не открывал. Умершего обнаружил сосед. Первое необычное, что он заметил у старца — это его руки. Складки на ладонях складывались в причудливый орнамент, как будто кто-то корявым почерком написал какую-то абракадабру. Вроде бы он и не сделал ничего, только лишь прошептал буквы на ладонях: — «Воб мер даше э ю даазх, Воб мер даше эйда ю даахз! УУа, ууа, даше ю»! Как сразу руки мертвеца резко сжались и спаялись в единый кусок камня. Послышался истерический женский смех и от угла дома отвалился маленькая щепка.

Район, построенный из дерева зимой часто горел. Прошло несколько дней после смерти старца, как произошел очередной пожар. Пожарная часть находилась недалеко и прибыла быстро. Расчет мгновенно приступил к разбору соседних домов, что бы огонь не распространился дальше по району. Дошли до дома колдуна. Хибара, казалось рухнет только от взгляда, стояла как скала. Ломы вязли как в глине, а вынимаешь и как не было трещины. Однако один из ударов пришелся точно в то место, откуда отвалилась щепка. И молчащий до этого дом взвыл от радости благим женским воплем. Нет, он не развалился. Он загорелся. Сам собой, хоть и до пожарища было далеко. Дом горел, но не было от него жара. Неестественный фиолетовый свет не обжигал. Удивленный пожарный— сунул руку в самое пламя. Ничего не произошло. Не боли ни жжения. Вода тоже не реагировала на огонь, он горел сам по себе. Только женский смех то затихал, то становился громче. Вдруг крыша обвалилась внутрь и голос затих. Еще минута и огонь погас так же быстро, как и возник. Пожарные кинулись разбирать пожарище, чтобы достать женщину. Но никого не было, совсем никого. Закончив свою работу, команда уехала в депо.

Карл служил пожарным четвертый год. Кем только он не работал, начиная от помощника кузнеца и заканчивая курьером у городского судьи, он то и помог Карлу устроиться на столь теплое, во всех смыслах место. Профессия пожарного считалась одной из самых престижных. Высокий, стабильный оклад, государственная пенсия, паек, казенная форма и жилплощаль — маленькая комнатка в здании депо. Комната была микроскопическая, но дом был теплый и крепкий и главное, комната была своей, город дарил пожарным жилье после трех лет выслуги. Летом Карлу исполнилось 32года, высокий подтянутый. Черные смоляные волосы. Ото лба через бровь на переносицу красный шрам, ранение, полученное на одном из пожаров прошлой зимой. Смелый красивый и сильный, оставался завидным женихом.

Много девушек пытались устроить с ним счастливую партию, но как только узнавали поближе Карла, теряли к нему всякий интерес. Он, при всех его внешних притягивающих достоинствах, оказался столь же отталкивающим по своему характеру. Замкнутый, недоверчивый, не способный ни к дружбе, ни к любви, ни к простому человеческому общению.

После пожара в районе Треск рука не давала никаких поводов беспокоиться. Даже волосы не обгорели. Только слегка посинел мизинец. «Должно быть ударил обо что-нибудь», — подумал он. На следующий день посинел еще один палец. Мизинец же стал серым — сине-серым. Он не болел, ни чесался, ни щипал, ни немел. Вся чувствительность сохранялась, просто стал цветом как цемент. Как в краску макнули. Через неделю вся рука стала серой. Серый цвет не беспокоил, но был страх, не болезнь ли это. Карл пытался и мыть руку и протирать спиртом и примочками. Распаривал и даже бил ее, ожидая появления синяков или красноты. Только серый, неизменный серый цвет. Как не боялся врачей, но ничего не поделаешь, страх неизвестной болезни пересилил.

— Доктор, с моей рукой что-то не ладное, вроде обжег, но не больно и самого ожога нет, разве сирый цвет. Не жара, ни ломоты, просто как в сажу печную макнул.

— Странно, странно, при каких обстоятельствах, Голубчик, как вам кажется, вы обожглись?

— Да черт меня дернул в пламя странное — фиолетовое руку сунуть, а огонь-то и не огонь, свет идет, а жара от него нет. На следующий день рука возьми и посерей, засерей, тьфу ты, серой стань.

— Странно, странно, выпивали?

— Доктор, я на работе завсегда выпиваю и что ж с того, раньше ничего подобного не было. Мы все пойло в одном кабаке покупаем, никто не отравился.

— Странно, ничем, Голубчик наука помочь не может. Вам к другим специалистам надо показаться, так сказать высшей инстанции и красноречиво ткнул пальцем в потолок.

Карл пробовал консультироваться у других врачей, но те тоже разводили руками, ничего не могли сделать. Ходил и к священнику.

— Отец мой. Объясни мне грешному, что с моей рукой, чем прогневал я Господа нашего?

Святой отец выпучил малюсенькие глазки, в ступоре простоял минуту. Робко сделал шаг назад, выставив вперед пухлые белоснежные ручки.

— Сын мой, — очень тихо сказал святой отец.

— Сын мой, — еще тише.

— Сыыын, ты знаешь, что у тебя рука — серая?

— Отче, я и пришел, для того, чтобы просить у Бога помощи и исцеления.

— У меня сегодня выходной и храм сегодня закрыт, и мне кажется я очень болен.

— Прощай сы… Карл. Уходи немедленно, храм закрыт.

Карл ничего не понял и ретировался.

Еще через месяц посерел мизинец на второй руке. И тут его осенило. Он пошел в район «Треск» к тому дому, с которого началось его удивительное преображение. Развалины все еще были в том состоянии, в котором они оставались после разрушения дома. Был лишь легкий налет редкого снега, пыли и сажи от кострищ. Карл излазил все в округе. Сам не знал, чего и где искать, но что-то он должен был обязательно найти. Извозился весь, ничего не нашел, только головешки и обгорелое в черной саже тряпье. Устал и злой как собака пошел обратно домой.

Вместе с ним в депо жила вся команда, кроме начальника охраны Мартина Бенджамина Кёллера. Он единственный из команды был женат. Имел двух славных дочек Анну и Ингу, и старшего сына Пита. Сейчас жена Марта с детьми находилась в гостях у своей сестры в городе, который находился сразу за горой окружающей Ласл. Он жил в соседнем с пожарным депо доме, в собственной квартире на верхнем этаже трехэтажного дома, чем очень гордился. На верхних этажах в престижном районе могли жить только состоятельные жители города. Мало того, у него с балкона спускалась пожарная спуск-труба, по которой он мог мгновенно спуститься вниз по тревоге.

Мартин недолюбливал Карла за неумение уживаться с людьми. А тут еще странное внешнее изменение в облике Карла. Серый цвет кожи отталкивал. То ли брезгливость, то ли страх перед неизвестной болезнью. На следующий день Старый Мартин решил поговорить с Карлом, попытаться более терпеливо относиться к людям, с которыми приходится жить, работать и от которых возможно зависит его жизнь.

Мартин постучал. Дверь открылась, в проеме стоял Карл. Мартин даже отшатнулся. Настолько поразил его абсолютно серый цвет кожи. Карл был весь серого, мерзкого серого цвета. Брезгливость дополняла не менее мерзкая смесь сырости, холода и сладко соленый запах, который непонятно каким образом заводится в больницах, в которых умирают старики. Мартин долго не мог оторвать глаз от Карла. Пауза стала неприличной и Мартин выдавил из себя:

— Привет! — сказал Мартин.

— Ты переезжаешь. — совершенно не в тему, на одной ноте, утвердительно заявил Карл.

— О чем ты? — ответил Мартин

— В новый дом. — Карл, как будто не слышал вопроса. Голос его был механический.

— Карл, какой новый дом? — снова Мартин пытался пробиться в сознание Карла.

— Мне здесь нравится, я буду здесь жить. И ты тоже будешь… — закончил Карл

Мартин ничего не понял, рой мыслей перемешивался в кашу. То ему казалось, что Карл сошел с ума. То ему чудилось, что он уже разговаривал с Карлом про район «Треск» и новое место жительства, но хоть убей, не мог вспомнить, когда? Ему пришла в голову мысль, что Карл разговаривает не с ним, а с кем то, кого он не видит, все эти мысли были приправлены угнетающим видом Карла.

— Я сшил тебе новую накидку, сказал Карл. И протянул кусок грязного, рваного, черного рубища.

— Ты спятил! — ответил Мартин. И оттолкнул протянутую серую руку с черной тряпкой.

Скорее всего последнее, что он видел — это мгновенно посеревшая собственная рука.

Прошло несколько дней. Город жил своей спокойной, размеренной жизнью. Порт источал запах дыма и рыбы. Кузнецы ковали железо. Рынок торговал, а между рядами бегали беспризорники. Колокола на колокольне звенели. Все было на своих местах. И очередной пожар в Треске не был чем-то необычным. Только команда пожарных, прибывшая на пожар, вызывали больший интерес, чем само действо. Они были все в черном рванье, скрывающим все тело. Не было видно даже рук и лиц. Они слаженно справились с огнем, не проронив ни слова. Быстро собрались. И так же быстро исчезли. Вместе с командой пропал первый житель города. Внезапно, без причины, в никуда. И теперь каждый раз, когда возникал пожар, в городе исчезал человек. Люди пропадали без свидетелей. Следов не разу не находили. Слухи как ветер разносились, подкрепляясь красочными выдуманными подробностями. Страх поселился в городе. Подозрение пало на странную четверку огнеборцев. Шериф Боб понимал, что улик против них нет, но твердо решил в кратчайшее время разобраться с пропажами. Утром он стоял на пороге депо.

— Открывайте! — кричал он и молотил, что есть силы в обитую старой медью дубовую дверь. Никто не отвечал. Боб бил руками, пинал ногами и требовал открыть минут двадцать, пока за дверью не послышался голос.

— Кто там? — сказал абсолютно незнакомый!!! человек.

— Открой или я прикажу сломать эту чертову дверь! — провыл, запыхавшийся Шериф.

Сухой щелчок засова и тонкий писк не смазанных петель и… такое ощущение, что не свет проник в проем, а тьма просочилась на улицу. В нос шибануло резким запахом кошек и окалины железа. В сумраке прихожей стояло нечто темное. Тряпье было настолько рваное, что казалось оно тлеет прямо на теле.

Вдруг кусок тряпки, прикрывающей лицо отвалился. По спине Боба побежали мурашки и выступил холодный пот. В животе противно заурчало и скрутило. Лица не было. Нет глаз, рта и носа. Гладко натянутая, знакомого серого цвета кожа без единого намека на морщины, растительность. Как будто второй затылок. Вдруг под просвечивающей кожей что-то шевельнулось, появилась выпуклость темного цвета. Она начала передвигаться пульсируя. Потом появился еще один бугорок и еще один. Все быстрее и быстрее, как будто из глубины всплывали эти выпуклости. Еще секунду и кожа кипела от кишащий по ней нечто. И из трепещущих бугорков появилось лицо Карла. Только оно было под натянутой серой кожей, рот двигался, но отверстия не было, глаза моргали, но были под пеленой просвечивающей серой кожи. Эти Нечто почуяли Боба и начали предельно вытягиваться навстречу, растягивая кожу до прозрачности стекла. Тряпка, накинутая на плечи снова шевельнулась. Это не была галлюцинация. Она явственно начала двигаться к обмякшим, ватным ногам Боба. Мгновение, он выхватил револьвер и выстрелил в тряпку. Пуля попала точно. Но какой вред может причинить пуля тряпке? Она с настойчивостью насекомого ползла вперед. В свете выстрела Боб увидел три таких же существа, стоящие неподвижно как столбы по углам комнаты, покрытые теми же тряпками. На полу валялась большая куча костей. Паника охватила Шерифа и он начал беспорядочно стрелять. Второй выстрел был в голову Карла. Кожа лопнула как пузырь, липкие брызги черного цвета попали ему на руки и лицо. Как густой деготь, обожгли не огнем, страшной болью. Они рассекали кожу и медленно заползали под нее. Боб заорал и бешено завертелся как волчок. Пистолет судорожно стрелял во все стороны. Наконец сухой щелчок. Он прозвучал в ушах Боба громче грохота выстрела. Это был звук, говорящий о том, что стрелять больше нечем и он же привел его в некоторое спокойствие. В три коротких прыжка он вылетел на улицу. Подпер первым попавшимся поленом тяжелую дверь. Голос не слушался и крика не получилось. То ли хрипом, то ли скрипом, он выдавил: — «Огня»! Ничего не понимающий фонарщик дал факел. Со всего размаха он швырнул настенный светильник полный масла в дверь, туда же полетел факел. Еще мгновение и Боб рухнул без сознания. Из штанин и рукавов змейкой потянулась черная жидкость в щель под горящей дверью. Потом как-то резко затвердела, натянулась и с грохотом, с хрустом ломающихся костей втянуло в щель тело Боба. Деревянное здание быстро задымило. Слабое зимнее солнце помогало пламени взбираться вверх. Несколько минут и дом пылал подобно свечке. Ошеломленные и испуганные люди даже не пытались тушить пожар. Находились умники, кто посмеивался над пожарными у которых сгорело их депо. К утру от дома остались только трубы с кранами, из которых брандмейстеры забирали воду. На месте сгоревшего депо было решено построить новую пожарную часть, только уже из камня.

Через некоторое время в город вернулась Ангела Кёллер — жена начальника пожарной охраны Мартина, с детьми. Ангела не могла понять, что случилось с мужем. Никто из знакомых не мог сказать, что-то определенное. В сгоревшем здании депо были обнаружены человеческие кости. Мартин несколько лет проходил лечение ключицы после сложного перелома. По ней городской доктор смог определить принадлежность к Мартину. Ангела с годами поборола в себе страх, что однажды муж не вернется домой. Её боль была жестко загнана в глубину, главная цель, поднять на ноги детей. Помогла администрация города, Мэр выделил на детей пенсию до их совершеннолетия, квартира оставалась за семьей.

После возвращения, я не знал, куда себя применить. Хоть мэрия и брала на себя обязанность похорон погибших, Мать носилась до вечера по городу, улаживая кучу мелких вопросов. С младшими сестрами было не интересно. Вот я и слонялся в поисках чего-нибудь, что могло бы заинтересовать. За школой на пустыре разлилась огромная лужа, я бы сказал, единственная в своем роде — почти пруд. Зима была теплой, с редким снегом, тем не менее лужа, дадим ей гордое имя Озеро, благополучно покрылось прочным слоем льда. И в городе появился второй после площади на которой проходили казни, аттракцион — городской каток. С раннего утра на нем уже возились дошколята, после обеда струйкой тянулись школьники, а к вечеру каток был полон желающими покататься на коньках со всего города. Я этим мастерством не овладел, но тем не менее ходил каждый вечер. Я восхищался скоростью, смотрел на красивые танцы, смеялся над неловкими падениями. Было весело и интересно. Однако более всего я стремился каждый вечер на каток ради одной цели. Ровно в четверть седьмого вечера на каток приходила Лиза, девочка из класса на один год младше. Она каталась с пожилой женщиной, возможно с матерью. Они брались за руки, выходили на лед и синхронно, оттолкнувшись с одной ноги, начинали катиться. Четко, в ногу, размеренными шагами описывали круг за кругом. Кругом люди заворожено смотрели, как пара летела на огромной скорости, настолько у них была отточенная техника. Минимум движений, но каждый, кто пытался удержаться радом с ними, пробежав сотню метров, безнадежно отставал. Она была столь красива, что я даже не могу описать как выглядит ее матушка, я просто загипнотизированный смотрел только на Лизу. Черные волосы, белая кожа, тонкая длинная шея, узкое лицо, несколько худая, чем должна была бы быть для того, чтобы считаться идеальной фигурой, тонкие руки. При всей субтильности она вполне сложена, как девушка. Каток был большой и людей каталось много, мне приходилось ждать, когда сквозь толчею в просвет лунного света появится пара держащаяся за руки. Они никогда не смотрели в мою сторону. Никогда не разговаривали или это было незаметно для меня. Одна сосредоточенность и четкие, невероятно грациозные движения. Казалось они наслаждаются ветром, скоростью, они не замечают мир, они поглощают скорость и страх, с упоением, как в детстве, когда хочешь пить, пьешь с бешенством, ненасытно, не в силах напиться сладкой, вкуснейшей водой. Из-под крана.

Я часто закрывал глаза и мечтал, как держу Лизу за руку. Делаю первый шаг на лед, толкаюсь и несусь на огромной скорости. Так, что голова кружится, слезы выбиваются ветром. Я не смотрю на нее, а она на меня. Страшно хочется повернутся к ней. Но нет сил, нет смелости увидеть ее глаза. Сердце трепещет в груди так, что удары бьют в кодык и нет никакой возможности произнести слова. Онемение и холод страха парализует, а ледяной ветер лишь перебивает остатки слабого дыхания. И всего этого ужаса, я мечтал, хотел, стремился.

После того когда Лиза с матушкой ушли, я твердо решил научиться кататься на коньках.

Конечно же я не остался на катке, я опасался, что меня увидят и будут смеяться надо мной. Над моими нелепыми и упорными попытками кататься на коньках. Поэтому я пришел на заранее подсмотренную площадку за заброшенным домом рядом с Мэрией. Непосредственно у стены проходила тропинка покрытая льдом. Как мне казалось достаточно качественным, чтобы стать для неопытного новичка испытательным полигоном. Я привязал коньки к ботинкам. И …

— Да это же элементарно. Ноги стоят уверенно, никакого напряжения. Почему другие смешно падают, едут, как пьяные? Нет ничего более легкого, чем кататься на коньках. — думал я стоя на промерзшей земле. Как я жестоко ошибался? Только вступил на лед…

Я не ожидал, я никак не подозревал, что я, такой ловкий, прыгучий, спортивный так быстро шандарахнусь со всей высоты своего роста. И мне казалось, что даже немного выше. Нечто, подпружинив подкинуло меня вверх. Перевернуло ногами к звездам. Как я летел? Это было сладкое ощущение невесомости. Руки как крылья. Я ощутил, что они расправляются и набирают силу ветра. Я махал ими с остервенением. Я верил, что частота взмахов существенно увеличит несущую способность крыльев. Немного неправильная аэродинамика, ведь ноги были немного выше оптимального своего расположения, все поправимо, я по-прежнему ловкий и сильный. Я добавил к крыльям вращения ногами. Помогло немного, но зато я увидел в зеркале коньков красивое отражение луны. И вдруг лучик лунного света ослепивший меня, превратился в тысячу Солнц. Лед не самая лучшая замена пуховой перине при приземлении на него лицом. Мне пришлось немного полежать, собраться с мыслями. Я встал и напрягая все свои мускулы, расставив для устойчивости ноги и руки, продолжил попытки прокатиться на коньках. Ноги отказывались стоять в том месте куда я хотел их поставить. Любая попытка сохранить баланс и хоть как-то начать двигаться приводила к тому. что я моментально падал. Правда ситуация немного изменилась, я уже был готов к падению. Я старался делать это не столь феерично как первый раз. Цель упасть наиболее привлекательно с артистической точки зрения не стояла. Я сконцентрировался на том, чтобы просто устоять. Красивые позы отошли на второй план. Прошли пару минут и я уже вполне уверенно мог стоять. Потом мне пришла гениальная идея, я могу кататься правой ногой по льду, а левой шагать по утрамбованному снегу у края дорожки. Это была плохая идея. Никакого баланса не получалось, я упал сразу после того, как перенес вес с левой ноги на правую, то есть на лед. Тогда пришла вторая, не менее гениальная идея. Надо встать на снег, оттолкнуться на лед и бежать как можно быстрее по прямой в сторону сугроба. Попытка оказалась сверх успешной. Я постоял с минуту на снеге, собрался с мыслями, изучил траекторию, оценил возможные риски и возможные повреждения. Уверенно оттолкнулся и мелко-мелко засеменив ногами побежал вперед. Катанием назвать это было сложно, скорее всего подошел бы термин, отложенное падение. Ибо в конце дорожки я находился в состоянии глубокого полета. Но цель была достигнута-то есть сугроб. Отдышался, развернулся, толчок и обратная дорога. Немного не доехал, пришлось на коленках доползти до старта, так как попытки встать не увенчались успехом. И тут началось. Туда-суда, туда-сюда. Падение, падение, падение. Слезы от боли и от того, что никакого прогресса, и страшного разочарования от своего непослушного тела. Промокший от пота и снега. Вконец измотавшийся, еле стоявший, в синяках, я отправился домой. Настроение у меня было отвратительное. Я с горечью понял, что великое искусство катания на коньках мне не постичь никогда. Злость на себя, на коньки, на лед. Я никогда не смогу прокатиться за руку с Лизой. Никогда. Мое сердце разбито, жизнь прошла бесцельно. На следующий вечер … я стоял на коньках в том же месте. Тело ломило от страшной боли вызванной ушибами и напряжением прошлого дня. Однако моя решимость была несокрушима никакими обстоятельствами. Через час я ушел в слезах с разбитым носом. Коньки были выкинуты далеко в снег. Через два часа пришел искать их. Найти в снегу тяжелый предмет в ночи не так уж и легко, но я сделал это.

В этот вечер я решил, что мое обучение будет гораздо эффективнее, если я воспользуюсь опытом тех, кто умеет это делать. Прежде чем приступлю к занятиям, я заранее приду на городской каток и внимательно буду смотреть на движения катающихся. Запомню все тонкости, а потом буду повторять до мельчайших подробностей.

Давно я не засыпал с таким наслаждением. Усталость, успокоение, сытный ужин и я уже проваливаюсь в сон. Как с горки качусь. Скорость увеличивается, сердце замирает, дыхание перехватывает от ветра. И вдруг я отрываюсь от земли и я лечу. Близко-близко от земли. Скорость замедляется, тело невесомо. Я не толкаюсь, просто вытягиваюсь, немного наклоняюсь вправо или влево и плыву. Наслаждение невероятное. Изгибаюсь дугой, подлетаю чуть выше, набираю высоту, вот я над крышами ныряю вниз и камнем устремляюсь к земле...

После смерти отца часть дел по дому была возложена на меня. Весь следующий вечер я помогал матери. Ходил в лавку, носил пакеты с продуктами. Наводил порядок, возился с сестрами. Матушка отпустила меня немного прогуляться. Я сразу же побежал на каток. Появились первые пары. Я с жадностью рассматривал людей. Прокручивал в голове как ставить ноги, как толкаться, тормозить. Поймал себя на мысли, что невольно наклоняюсь, переставляю ноги, выставляю носки. Через час я был на своей обледенелой тропинке. После первых падений стало понятно, что потребуется много времени. Однако так же было ясно, прогресс есть. Я сжал зубы и до дрожи в ногах от усталости до глубокой ночи отрабатывал простые движения на льду. Мать отругала за позднее возвращение, забрала коньки и запретила гулять позже семи вечера. После школы я сразу побежал на каток. Вцепился глазами в катающихся, исследовал каждое движение, каждый маневр. Особое наслаждение было наблюдать за Лизой с матушкой. Вот уж у кого надо было учиться. Невероятная четкость движений. Я смотрел на нее сузив зрение до коридора. Я видел только ее. Представил себя рядом. Она крепко держит меня за руку. Так крепко, что не дает мне не упасть, не совершить фальшивого шага. Я как на магнитах, как связанный повторяю шаг за шагом. Два часа пролетели, даже не заметил. Бегом домой, иначе мать не даст коньки, не будет отпускать гулять. Помог девчонкам с уроками, матушка попросила начистить картошки.

— Ма, почему мы не выкинем эту старую лампу. От нее совершенно нет света.

— я давно говорила отцу, что толку от нее нет. Но отец был непреклонен. Он утверждал, что лампа непростая и очень ценная. Она досталась ему от деда, а деду досталась от его деда. Откуда тот взял лампу уже не известно, но возраст ее был огромный. Дед говорил, что лампу выкидывать никак нельзя, ибо в ней скрыта страшная тайна.

Под потолком висела очень старая медная лампа. Она напоминала перевернутый тюльпан, лепестки чуть приоткрыты и сквозь щели просачивался свет. Висела она на причудливых цепочках. Так вот эта лампа в последнее время стала ужасно раздражать. Она и так горела очень тускло, так на днях она начала еще и мерцать. Я всерьез решил, если не выкинуть, то отремонтировать ее. Прежде всего, надо было заменить электрическую лампочку. Я щелкнул выключателем, чтобы обесточить светильник, но лампа по-прежнему испускала свет, только тусклее. Странно, подумал я. Видимо, неисправен и выключатель. Что ж, придется действовать по ситуации. Я надеялся, аккуратно раздвинув лепестки заменить лампу. Но! Как только мне пришла в голову эта мысль, лепестки сомкнулись.

— Да ладно, ерунда какая-то!

Свет все равно проникал сквозь щели.

«Мистика какая-то»! — подумал я. Придется разбирать. Еще раз пришло время удивляться, когда перекусив по одному проводу, чтобы не ударило током, лампа не погасла.

«Кстати, странно, откуда в древние века было электричество? Может и не лампочка внутри, а что то, что светит и без силы тока», — размышлял я, пытаясь разобраться с цепочками. Изрядно повозившись, я отцепил их и положил «сокровище» на стол для «препарации». Теперь лампа лежала на столе с перепутанными цепочками и еле заметно светила. Звенья цепи были необычными. Они представляли собой искусно сделанных солдатиков: пешие и на конях. Один не похож на другого. Удивительно тонкая работа. Уже поздно. Завтра вечером попробую разобраться с ней. Снова повесил ее на место.

— Вот смешно! Она приоткрылась и кажется стала светить немного ярче.

После школы я снова отправился на каток. Я просидел до семи вечера, но Лиза не пришла. Удрученный, отправился на тренировку. Ноги по-прежнему разъезжались и ужасно болели мышцы, но у меня однозначно стало неплохо получаться. Завтра обязательно пойду на городской каток, мне не хватает короткой трассы замерзшей тропки. К тому же она прилично разбилась от моей постоянной возни.

Дома, каждый вечер я посвящал распутыванию цепи лампы. Это превратилось в какую-то игру. Каждое действие по распутыванию цепи вызывало то вспышки, и угасания лампы. Бред какой то, но когда я пытался распутать один узел, в другом месте на моих глазах возникал другой. Занятие меня утомило. Я отправился спать.

После школы матушка попросила помочь ей и я смог выбраться на каток к самому вечеру. Лизы не было. Я никак не решался выйти на лед. Простоял у края льда минут двадцать, пока смог побороть робость. Потом, как мне показалось людей стало поменьше, я шагнул. Получилось не плохо, особенно первые пять шагов. Конечно же я упал, но мне уже было все равно, тем более, что на мое счастье рядом упали одновременно со мной еще парочка неопытных спортсменов. Я встал и не обращая ни на кого внимания, стал кататься.

Утром в школе я очень осторожно, заглянул в младший класс. Лизы не увидел. В этом классе был знакомый парень. Надо было аккуратно узнать у него, куда пропала Лиза.

— Здорово, Ник!

— Привет, Пит!

— У нас половина класса заболела, ходят чихают, кашляют. Боюсь как-бы самому не заболеть.

— Как у вас в классе? — начал я.

— Пит, о чем ты? Все здоровы. Я всю неделю катаюсь на катке, а потом пью холодную воду и молоко. Никакая хворь не берет, хоть тресни. А мне так не хочется ходить в школу.

— Не капелюшечки, никто не болеет? Может насморк у кого? — я сделал вторую попытку.

— Что тебе насморк дался, что ты так переживаешь? — с подозрением сказал Ник.

— Ник! Сдается мне ты меня обманываешь? Наверняка кто-нибудь у вас в классе серьезно болен, а ты скрываешь это от своего лучшего друга.

— Пит, мы познакомились неделю назад, я рад твоему доверию. Но право, я начинаю удивляться, с чего-то ты так интересуешься здоровьем моих одноклассников?

— Ты все неправильно понял. Это я так просто спрашивал, для поддержания разговора.

— Кстати, я тоже начал кататься на коньках. У меня приличные результаты. Конечно же я не катаюсь как ты, но тоже неплохо.

— Я думаю, что ты катаешься лучше всех в этом городе! — сказал я.

— Ха, насмешил! Да я еле стою на коньках. В этом городе все прекрасно знают, что лучше всех катаются на коньках Лиза Эк. Я как-то пытался догнать их, куда там, сопли размазал по льду. — весело ответил Ник.

Вот оно. Совсем близко, коньки в очередной раз приближают меня к Лизе.

— Да, точно! Они катаются лучше всех. Но что-то их не видно на катке?

— Лиза не приходит в школу второй день! И семья ее пропала. Никто не знает куда. А корабли из порта из-за ледяного шторма не выходят вторую неделю.

В это вечер я не пошел на каток. Я заболел. Поднялась температура, разболелась голова.

Матушка запереживала, приготовила мне горькие отвары трав, окурила дом. Я сидел на кухне, пил чай и читал обрывок старой газеты. Противная лампа, она жила своей жизнью. То светит, то мигает. Мне надоело щурить глаза, и я опять взялся за старую лампу. Я уже знал, что она не погаснет, когда я отсоединю ее от проводов. Положил посреди стола и предельно аккуратно растянул запутавшиеся цепочки. Игра началась. Концов у цепи не было, все концы были прикреплены к корпусу лампы. Начнем по порядку, по одной. Осторожно пройду по ее пути и постараюсь освободить от других. Потом ослабить узлы и петли. Постараться убрать перехлесты. Медленно очень медленно, цепь направо, петля налево. Первую прошел быстро, вторую еще быстрее. Третья затянута на несколько узлов с четвертой. Один узел, второй. Что за ерунда, первая цепь с всадниками лежавшая параллельно со второй перепуталась и связалась с четвертой. Вернулся к первой. Очень медленно. Чуть ли не по звену. Положил слева распутанную цепь с конницей. Теперь справа лежал клубок. Час потратил на вторую цепь. Положил параллельно первой. Что бы случайно не спутать эти цепи накрыл их тяжелой доской для нарезки хлеба. Задача, вместо того, чтобы казаться наполовину решенной, превратилась в сложнейшую головоломку. Передо мной лежала косичка из узлов. Несколько часов я убил на нудное занятие. Все! Передо мной лежали распутанными третья и четвертая цепи. Я поднял доску.

На столе лежала косичка из переплетенных первых цепей. Я вытаращил глаза, я не верил тому, что видел. Я аккуратно положил на распутанные цепи кусок ткани и придавил доской. Занимательное действо по распутыванию, я решил отложить на следующий вечер.

Однако ни на следующий вечер, не через день я не смог подойти к столу с лампой. Мне пришлось помогать с матушкой внезапно заболевшей тетке. Как только мы вернулись домой я подошел к столу, поднял доску, убрал ткань. Распутанные цепи мирно покоились на своих местах. И вдруг на стол прыгнул кот и прошел по запутанным первым цепям, коснулся их лапой и прямо на моих глазах распутанные перехлестнулись. Я аккуратно убрал кота и убрал петлю на первых цепях. На второй паре синхронно убрался перехлест, они снова лежали параллельно. Мистика — подумал я. Надо все обдумать. Сел на стул и потихоньку перекинул петлю, фокус повторился в другом углу стола. Вгляделся, нет ли каких тонких нитей, паутинок. Нет, а лучше бы были. Конники, солдатики, сплетены невидимыми связями. Меня поразила странная мысль, как будто на столе разыгрывается сражение. Мне пацану, еще вчера играющему в солдатики, особенно ясно нарисовалась картина настольной баталии. Вот по правому флангу конница на полном скаку врывается в ряды пеших солдат с обозом и круша все на своем пути прорывается в тыл. Панику останавливает военачальник в золотых (позеленевшая бронза) доспехах. Он четкими жестами, без единого слова, «выхватывает» из резервов тяжеловооруженных ратников и легких пеших кочевником. Те понимают его жест. Ратники неспешно, но очень слаженно, подобно скале сминают конницу. Последней приходится отступать. Кочевники отбивают обоз. Постепенно все отчетливее я начал распознавать запахи и звуки не свойственные ароматам и звукам кухни. Резкий запах дыма и пота давно не мытых людей и лошадей. Сладко приторный запах крови. Конский топот, шаги людей, лязг железа, брань, крики, стон — это не шум в ушах. Слишком громко, слишком близко и это все усиливалось со скоростью падения в пропасть.

Я очнулся от сильного удара в бок. Боль была настолько резкая, что из глаз брызнули слезы и перехватило дыхание. Кто-то со всей силы пнул меня. Когда пелена слез рассеялась, я увидел перед собой грязного, лохматого, варвара с кривым куском железа в руках. Это мерзкое чудовище орало на меня и пинало по ногам.

— Вставай скотина, в бой или я зарежу тебя, — кричал он.

Даже с расстояния до меня доходило зловонное дыхание, брызги слюны летели мне в лицо. Тычками и криками меня загнали в неистовствующую толпу таких же солдат. Я тоже был одет как и все, так же грязен и вонюч. За спиной был меч, если так можно назвать кривой с зазубринами тесак. Я бежал вперед навстречу орущей коричневой живой массе, ощетинившейся копьями и мечами. Вдруг в одно мгновение небо потемнело. Мириады стрел закрыли солнце. Темнота была лишь миг. Потом свист, крик, хруст и вокруг начали спотыкаться, падать люди. От первой крови передовой отряд не испугался, не смутился, он озверел. Этих воинов, не знающих страха, словно пришпорили, они, срывая глотки, трясясь от возбуждения, готовы были разорвать скалы своей злобой. Словно гвоздь они воткнулись в ряды врага. Я не контролировал себя, я — вчерашний ребенок без капли страха, бежал вперед. В руке у меня был тяжеленный меч. Голос сорвал практически сразу и поэтому мог издавать только хриплое бульканье. Мне повезло, что пока я увидел первого своего! врага, мой отряд уже смял и опрокинул противника. До меня ему было четыре шага. И он, скорее всего, убил бы меня одним ударом, но его уже обступили «свои» и рубили со всех сторон. Весь в крови он все стоял и отбивался, как только мог. Он давно должен был умереть. Почему он не падает? Сначала повисла на остатках рукава перерубленная рука. Однако он делал шаги, чего-то крича, навстречу Мне. Я видел его столь близко, что мог почувствовать запах его пота и крови. Я вскинул меч. И в этот момент из груди этого жуткого воина медленно показалось кровавое острие меча. Он медленно сел на колени. Все разом прекратили наносить удары. Все молча наблюдали за великим воином. Я скорее от страха наотмашь ударил мечем. Он задел только кончиком и на коричневой шее появилась тоненькая коротенькая полоска черного цвета. Потом полилась кровь. Воин смотрел на меня мутнеющими глазами. Грустно улыбнулся и закрыв глаза опустил голову на грудь. Он так и умер сидя на коленях с мечом в руке. Я упал. Меня мутило, как будто я отравился тухлой рыбой. Озноб сменялся жаром. Конвульсии в мышцах не давали прийти в себя. Почему-то казалось, что это состояние вызвано не только тем, что я совершил первое свое убийство, но то, что я нанес удар, который наносить уже не было надобности.

В это время отряд отбивал обоз. Мы продолжили преследование и готовы были бежать, пока не прекратит биться сердце. Но короткий сигнал рожка и все остановились. Отряд перегруппировался. Подобрали своих калеченых и убитых. Добили раненных врагов. Вывезли то, что осталось от обоза. Теперь стояла задача отойти в овраг, в засаду и ждать сигнала к атаке. Там мы дождались темноты. Первый раз в жизни я увидел смерть так близко. Сердце по-прежнему колотило в ушах и я не мог уснуть. Я лежал рядом с небольшим костром и слушал тихие разговоры воинов. Одна история сменяла другую, рассказы похожие на правду чередовались с откровенными сказками, но тем не менее слушать было невероятно интересно. Странно, как так могло произойти, что я вдруг провалился в чужую жизнь, полную ужаса? Я не хотел, не желал находиться на не нужной мне войне, я не знал с кем воюю и за кого? Одно, я начал понимать, судя по разговорам варваров, войско, в котором я сейчас был, враждебное моему существу, моей совести. А находится я должен по ту сторону бранного поля. С теми, кого днем я готов был разорвать. Темная сила, черные люди, и мой меч служит неправому делу.

Утро наступило почти так же неожиданно, как и мое первое появление в этом! мире. Только пинок в бок, заменил холодный душ из вылитых на меня помоев. Первые горячие лучи солнца находили застывшую в ночи кожу, отогревая ее. От земли валил пар как в бане. Все торопились строится. Тихо перешептывались, ожидая самого главного полководца. В тумане не видно фланга построения, но в ропоте голосов появился нестройный топот копыт. Это вождь. Звук усиливался, вот появился эскорт. Крепкие воины, одинаково одетые в одежды из дорогой черной ткани. В коротких черненых латах. На головах черные шлемы. С боку длинные двуручные мечи. Их было порядка ста. Они приблизились и я смог разглядеть их. О ужас. Их богатая одежда, может и была когда-то таковой, сейчас выглядела настолько дряхлой, что назвать это рванье одеждой не представлялось возможным. Вонь от них была столь невыносимой, что даже мои сослуживцы, ни разу не видевшие мыла, заворотили носами. Постепенно воздух начал сгущаться, стал как будто плотным и осязаемым. Темнело на глазах. Наконец глаза разглядели, что сумрак двигается, он живой. Миллиарды черных мух плотной вертикальной стеной, не тучей двигались навстречу, закрывая все небо. Страшный рев от жужжания миллиардов мух оглушил, проникнув в каждую клетку организма и в ушах засвистел пронзительный свист, как после взрыва. Все погрузилось на миг во тьму. Черные, жирные твари проникали повсюду. Казалось, они хотели заползти в самую плоть. Я не смел вздохнуть, ибо боялся, что мухи мгновенно забьют легкие. Еще мгновение и все прекратилось. Стена пропустила меня сквозь себя и начала удаляться. Под одеждой ползали полчища противных насекомых. Я судорожно сорвал с себя одежду и обувь, пока не остался полностью голым. В пыли земли мои обноски шевелились, как больное животное.

На площади корчились люди, которые не успели закрыть голову или им не хватило дыхания. Одних рвало, другие откашливались. Изо рта сочилась каша из мух и пены.

Охрана поредела. Шли лишь две шеренги. Мух стало меньше и все с облегчением вздохнули. Наконец появился Он. Нет! ОНА, женщина.

С большого расстояния я смог лишь разглядеть, что Она среднего роста, худощава. Совершенно не понятно какого возраста, голова прикрыта черной блестящей тканью. Она полностью закрывает лицо. Небольшие, чуть оттопыренные уши. Шея длинная. Я поймал себя на мысли, что не просто рассматриваю ее. Я не могу оторвать от нее глаз, детально изучая. Она была не естественно красива, даже не смотря на закрытое лицо и абсолютную обескровленность ее кожи, кожи прозрачной как стекло. Сквозь красивое черное платье четко вырисовывалась фигура сформировавшейся женщины с широкими бедрами и небольшой грудью. Трудно определить ее возраст, понятно, что молода, возможно ровесница. Пояс перевязан веревкой настолько туго, что кажется перережет ее пополам. Этой веревкой она волочила по земле еще живую лощадь, оставляя глубокую борозду. Как, столь хрупкая женщина могла так легко тащить столь тяжелый груз? Всю дорогу она не сказала ни слова, только тихо смеялась. Проходя мимо каждого отряда, она поворачивалась и внимательно разглядывала воинов. Варвары восторженно гудели и бряцали железом. Вдруг ее смех внезапно остановился. Спиной она почувствовала, что лошадь, волочившаяся за ней, сдохла. Одним движением она отрезала веревку. Кажется, смерть животного ее сильно расстроила. Она судорожно начала оглядываться, как будто, что-то ищет. Наконец взгляд остановился на наезднике в латах. Она снова противно засмеялась и парень как во сне, спустился с коня, подошел к женщине и накинул на свою шею петлю. Другой конец веревки взяла его госпожа и туго обвязала вокруг пояса. Слева послышался тихий голос: — «Счастливчик, он всегда будет рядом с ней, пока у него есть силы идти за ней». Я повернулся, чтобы разглядеть сказавшего. Слева за мной стоял старый воин. С плохо выбритым подбородком. Его звали Чет. Имя он получил от того, что никто не знал, правду он говорит или лжет, это как гадать чет или нечет. Он мне сразу понравился. Говорил мало, но все его слова для меня были правдой, были ЧЕТ.

— Что ты этим хотел сказать? — спросил я его.

— Она никогда не останавливается надолго. Он будет ходить за ней день, два может больше, а потом упадет от изнеможения и она будет волочить его по земле пока он окончательно не сдохнет. — ответил Чет.

— Но почему — Счастливчик?

— У него несколько дней, когда он будет рядом с ней. — ответил он.

Больше я не смог выудить от него ни слова.

Процессия миновала и на дороге остался лежать труп лошади. На него сразу накинулись и стали рвать на куски. В драке за куском мяса были заколоты несколько человек и тут же съедены соплеменниками.

Как только все закончилось, все разошлись по своим норам. В эту ночь я решил — надо бежать. И пусть убьют, пусть плен, главное не быть вместе с этой мерзостью. Для начала надо было определить расположение собственных войск, чтобы не попасться как дезертир. Потом определить слабо контролируемые участки противника. Далее места со складками местности, водой и растительностью. По ним проще прятаться. Так же необходимо сделать небольшие запасы еды и воды, хотя бы на два дня.

Поздно вечером я вылез из большого оврага, в котором скрывался наш отряд. В сумерках зажигались огни и по плотности кострищ можно было определить места скоплений людей. Получалось, что овраг выходил к передовым частям противника по левому флангу. Сразу за полем на вершине холма располагалась палатка военачальника противника, об этом говорили кольцами расходящиеся костры от центрального огня. Всюду сновали всадники с факелами. Незаметно я уснул.

Искры из глаз, перехватившее дыхание, страшная боль в боку. Эта скотина, видимо намерено пинает в одно и тоже место. Сквозь слезы я разглядел, как Сотник пинками поднимает спящих. Минута и отряд тихо бранясь и поскуливая, плотной кучей вжался в уступ под кромкой оврага за плотным кустарником. Приказ, ждать. Нет ничего страшнее, чем ждать смерти. За холмом разом завыл зверь обезумевшей толпы, бегущей в атаку. Вой шел волнами, то почти стихал и начинали выделяться лязг металла и крики умирающих. То усиливался до оглушающего рева. То с одной стороны, то с другой. Мы сидели в овраге, ничего не видели и не понимали, как развивается бой. Ждать становилось невыносимо. Сердце саднило. Страх свел живот. Челюсть ныла от перенапряжения и тряслась так, что спасением было только закричать выплевывая легкие. Что бы не выдать себя, многие зажимали в зубах палку. У них, как у бешенных собак по краям губ стекала пена. Находился и тот, кто был совершенно спокоен. Они ни в чем не бывало ели, спали или точили ножи, мирно разговаривали. Время шло, но приказа вступать в бой не было. Солнце подходило к зениту.

— А вдруг без нас, вдруг мы побеждаем и наша помощь не нужна, что скажешь, Чет? — прошептал я.

— Сиди! — резко отрезал он.

— Чет, но мы же не проиграем с ней? Она же колдунья, у нее есть сила. С ней простой человек не справится? — то ли с надеждой, то ли с горечью спросил я.

— Она спасение, а может и наоборот… — недоговорил он.

После этих слов я кожей почувствовал странную вибрацию. Потом воздух наполнился усиливающейся дробью. Земля задрожала. Все приподнялись, в ужасе ожидая страшного.

Резко потемнело и нам на головы лавиной выплеснулось море бешенных лошадей.

Они были обезумевшие, раненные, загнанные, вражеские и наши. Они объединились в единое племя, бросив своих живых и погибших хозяев. Теперь они один народ, одна семья. Ослепшие, оглохшие, получили свободу. Без дороги и направления мчались до разрыва сердца. Нам в овраг. Перемолачивали в кашу людей. Поднимая перед собой волну из тел. Живая пенившаяся масса из лошадей, людей, доспехов. Некоторые воины защищаясь, успевали нанести несколько смертельных ударов коням. Но как можно мечом остановить реку? Толпа людей уплотнилась так, что стало трудно дышать. А лошади все напирали, как жернова перемалывая копытами впередистоящих. Под ногами противно захлюпала горячая липкая кровь. Вот она уже по щиколотки. Я не могу не то что бы двинуться, вытянуть зажатую телами руку. Тиски толпы сдавливались. На головы полетели брызги крови, лошадиной слюны, куски плоти. Ничего вокруг не слышно от страшного рева. Казалось каждый живой, выпучив глаза, отдавал последний в жизни выдох. Кровавая пелена застилала глаза. От недостатка воздуха все вокруг закружилось. В кромешной темноте показались вспышки света. Я ослаб и зажмурился.

Вдруг стало немного легче дышать. Я разомкнул глаза. Я сидел за столом, на котором лежала лампа. Цепочка из коней спуталась с цепочкой пехотинцев. Реакция мгновенная, я кинулся распутывать переплетение. Пальцы сразу покрылись не пойми откуда взявшейся кровью. Лампа медленно дышала светом. Из лампы на меня был устремлен очень пристальный взгляд. Он не изучал, он знал и понимал меня. Я не видел глаз, лишь мерцающий свет, но такого жжения от взгляда не спутать ни с чем. Я убрал отвертку, к ней я больше не прикоснусь.

— Что же ты, или кто? — очень тихо прошептал я.

Конечно же ответа не последовало. Я взял тряпку, вытер руки, стол и цепочки. Первая мысль, которая пришла в голову, это отрезать кусачками цепочки — разрубить «Гордиев узел». Уроки в школе не прошли даром. Но пока я искал кусачки, я подумал, что это не избавит тот мир от зла, лишь отсрочит момент схватки. Мало того, я боялся прикасаться к волшебству, ведь я был не сторонним зрителем. Я был реальным участником, где рядом находится настоящая смерть. Я аккуратно взял лампу и повесил ее на свое место. По привычке решив выключить ее щелкнул выключателем. Странно — свет погас.

— Живой, дышит.

— Пит, ты в порядке?

— Руки, ноги целы? — голос Чета звучал, как из бочки.

Я открыл глаза. Я лежал в густой как студень крови так, что торчало только лицо. Мне сильно повезло, что я не захлебнулся, пока был без сознания. Чет помог мне приподняться. Я был абсолютно цел. Ни царапины. Чет со сломанной рукой, весь в порезах. Сквозь засохшую черную кровь проступал огромный синяк под глазом. Он улыбнулся разбитыми губами довольный, увидев меня невредимым. Я ответил тем же. Чет не знал, что своему чудесному спасению я обязан лампе.

— Чет, что с нашим отрядом?

— Осталось не более десятой части. Половина из них покалеченных. Лошадей всех прирезали.

— Как бой? — спросил я, хотя уже догадывался.

— Никак. Наша конница была опрокинута ударом во фланг. Все отступили, каждый на свои позиции.

— Значит все как прежде? Мы не разбиты — это уже хорошо.

— Не совсем. Исчезла ведьма. Перед самым боем она вышла из своего шатра, указала направление атаки и скрылась в шатре. Полки двинулись в атаку. В середине боя поднялся северный ветер. Огонь от факела перекинулся на шатер ведьмы. Она не успела выбежать.

— Кто теперь командующий?

— Как кто? Она. Она пропала — это не значит, что она погибла, — сказал Чет.

— Ты же сказал, что шатер сгорел?

— Труп не нашли. Вернее нашли труп, один и это был труп охранника. Того самого, которого она вчера привязала к себе.

— После пожара наш отряд был уничтожен бешенными лошадьми, основные атакующие силы опрокинуты ударом во фланг. Все выдохлись. Наступающие и обороняющиеся не имели сил к активным действиям. Войска отсыпались, отдыхали, зализывали раны. Я сидел с Четом прижавшись плечо к плечу и молча смотрели чудовищный спектакль. Поле битвы — огромная сцена. Редкие актеры бродили как сонные мухи по полю. Свои смешались с врагами, никто не обращал ни на кого внимания, все искали живых среди убитых. Как только находили, убивали. Свой — чужой, не важно— мечом в сердце. Острый клинок спасал от мучений. Вначале первого акта повсюду разносились голоса раненных. Однако после первых убийств голоса смолкли, животный страх умереть пересилил ужас адских мучений. Многие притворялись мертвыми, однако находились и те, кто звал помочь избавиться от страдания. Тогда актеры оживлялись, бросались на голос. Короткий вздох, всхлип или крик и все закончено. Никаких аплодисментов, поклонов. но мы восхищены режиссурой и игрой.

По одному стали подходить уцелевшие из нашего отряда. Разожгли костер и тихо затянули разговор. По мере выпитого вина языки развязывались. Каждый рассказывал, что с ним произошло. Это напоминало байки рыбаков. Чем больше выпивали, тем больше была рыба, в истории следущего рассказчика. Пришла очередь Чета. Он не стал описывать, как ему удалось спастись. Его рассказ был как сказка.

Сказка в сказке.

— Я жил в крестьянской семье. Не богатые, но жили в полном достатке. Отец с матерью были мастерами чеканщиками. Работали целый день в мастерской и на рынке. Им помогал старший брат ну и я — по мелочам, принеси-подай. Младшая сестра была полностью на мне.

Все были настолько утомлены, что никто не встревал и не перебивал. Все ожидали нудного, не интересного рассказа от Чета, человека, по которому не поймешь, то ли правду он говорит, то ли нет.

В один из солнечных дней, я сидел с младшей сестрой в мастерской. Отец с матерью продавали товар на рыночной площади. В дверь постучали. На пороге стояли трое. Мужчина, женщина и девочка. Одеты не как бедняки, не как крестьяне. Чудно как-то. На мужчине длинная до пят бежевая накидка с капюшоном. У нас никто так не ходит. Жена его в чужеземном платье, с непокрытой головой. Дочь тоже в платье, но на руках — рукавицы из плотной ткани, в зубах соломинка. Мужчина поздоровался и сразу спросил, у кого они могут поесть, отдохнуть от долгой дороги и заночевать. Я с радостью предложил свой дом. Я знал, что и отец не будет против. Наша семья хоть и была не бедная, но монетка, даже самая мелкая ценилась. Пока мы сидели ждали родителей мне очень хотелось их расспросить. Обо всем, о том откуда они, как зовут, почему рукавицы на руках, почему в наших краях? Но когда я хотел задать свой первый вопрос, Незнакомец слабо кивнул головой и сказал: — «Потом». Этого слова оказалось достаточно, что-бы мой язык прилип к небу.

— Чет, ты с детства за грош удавишься. — съязвил проснувшийся от дремы Сотник.

— Скоро пришли отец с матушкой. Как я и ожидал, отец не отругал меня.

— Как Вас зовут, из каких земель идете? — спросил отец.

— Я Николай, моя жена Анна и дочь, — ответил гость.

Мы держим путь из теплых земель за горой Сапог дьявола. В город стеклянных мастеров.

— Мастеров стеклодувов? — спросил отец.

— Стеклянных мастеров. Это люди из стекла. Они мастера искусст...

— Людей из стекла не бывает. — перебил Николая отец.

— Да конечно, не бывает. Естественно — это выдумка. Мы в пути много дней и очень устали. Анна не важно себя чувствует и если у вас найдется для нас угол на несколько дней, простая еда и чирка воды, пока Анна наберется сил, мы сможем продолжить наш путь. А платой за скромное проживание я готов щедро заплатить.

— Твоя жена неважно выглядит, может позвать лекаря?

— Сбегай за лекарем, — поторопила меня матушка.

— Не надо, я отдохну, наберусь сил и уже завтра буду бодра. — остановила меня Анна. Голос у нее был очень тихий и настолько молодой, что казалось говорит дочь, а не мать.

Брат первый не выдержал и задал вопрос, который чесался у всех у нас на языке.

— Почему ваша дочь носит на руках рукавицы?

— И почему она молчит? — тут же добавила матушка.

— Ее ручки болят, поэтому пришлось надеть рукавички, что бы быстрее заживали. А молчит потому, что не говорит с детства.

Соломинка во рту девочки забегала из одного угла рта в другой с невероятной скоростью.

Вечер прошел в расспросах о путешествии. На утро Анне стало хуже, она не смогла выйти к столу. Николай заперся в своей комнате. Он то ли читал молитву, то ли заклинание, только обеду Анна почувствовала себя гораздо лучше. Она самостоятельно вышла в столовую и даже проявила желание прогуляться.

— Проводишь нас к роднику? — спросил меня Николай.

Я с радостью согласился. Мне была интересна эта троица. Чутье подсказывало, что они не простые путники, у них есть что скрывать.

Мы отправились на прогулку. С собой я прихватил младшую сестру.

По дороге Николай постоянно спрашивал о моей семье, о селение. Вопросы сыпались один за другим. Получив ответ, он тут же задавал следующий. Как будто он не хотел, чтобы спрашивал я. Мы практически дошли до родника и я уже не надеялся утолить свое любопытство. Как вдруг Николай резко остановился, нагнулся к земле, взял длинную соломинку, что-то шепнул. Потом резко выдернул изо рта дочери короткий огрызок старой соломинки и тут же вставил ей в рот новую. Она тут же заходила из одного уголка рта в другой. Я воспользовался моментом и быстро выговорил.

— Так почему у нее рукавицы на руках?

Николай понял, что я не поверил его рассказу о больных руках. Он внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на жену. Долго, очень долго они смотрели друг на друга, как будто разговаривали взглядами. Потом он сделал легкий кивок и повернулся ко мне.

— Моя дочь колдунья, злая. Очень злая. Поэтому у нее соломинка во рту и рукавицы на руках. Соломинка с заговором на молчание. Она даже ест и пьет с соломинкой. Грызть она ее не может, лишь рассасывать. Время от времени, мне нужно менять ее и делать это вовремя, иначе она может натворить много бед. А чтобы она сама не смогла вынуть соломинку на руках рукавицы, которые невозможно снять самому. Больше он ничего сказал. Всю обратную дорогу мы молчали.

Вечером Анне стало хуже. У нее был жар. Тело била лихорадка. Николай сидел рядом с ней и прикладывал мокрую тряпку ко лбу. Он был так увлечен, что не заметил, что соломинка во рту дочери исчезла.

— Ааааззх, — тут же прошипела вдыхая в себя сквозь зубы девочка.

— Хааааазз, — синхронно выдохнула мать.

— Аааааззх, — длинно провыла втягивая остатки жизни матери в себя маленькая ведьма.

— Хааааз, — выдохнула мать.

Николай понял, что опоздал. Он метнулся к дочери с соломинкой, воткнул ей в рот, но было уже поздно.

Анна выдохнула весь воздух из легких. Николай опустился к ногам Анну, обнял ее за голову. Она часто моргала. Они смотрели друг другу в глаза. Прошла минута и взгляд ее начал мутнеть. Она еще пыталась сокращать живот, в попытках раскрыть легкие, но ее старания были все слабее и слабее. Анна умерла.

Мы парализованные, молча смотрели на ужасную сцену.

Николай как-то весь съежился, закрыл руками лицо и очень тихо заплакал. Он проплакал около часа. Потом так же неожиданно закончил. Резко повернулся, сменил соломинку во рту дочери.

— Прошу вас прощения, за те неудобства, которые мы принесли вашему дому. Я готов компенсировать их. Он достал кошель и не считая, положил на стол столбик золотых монет. Годовой доход нашей семьи.

— И еще, прошу завтра на заре похоронить ее на холме, за гороховым полем.

— Я же покину ваш дом сейчас немедля. Он крепко схватил руку дочери и направился к двери. На пороге он остановился, достал из-за пазухи холщевые рукавицы, такие же как на руках дочери и отдал их мне.

— Я думаю, они пригодятся тебе. И не попрощавшись удалился.

— Конечно пригодятся, ими можно вытереть свой зад, — дико захохотал сотник.

Никто не засмеялся, все открыв рот уставились на Чета, ждали продолжения.

— Твои детские сказки для сопливых молокососов, — не унимался он.

— На сей раз это правда. Чет достал из кармана серые рукавицы.

У меня по спине пробежали мурашки.

— И что ты хочешь сказать, что эти тряпки подарил тебе волшебник? — еще громче залился смехом, вырвал из рук Чета рукавицы. Одну надел на левую руку, а вторую запустил в костер.

Пламя объяло рукавицу, но она не загорелась. Теперь все молча смотрели на нее и ждали, когда же она загорится. Но ничего не происходило. Огонь не причинял ей никакого вреда, даже торчавшие нитки не обуглились. Чет дотянулся до той руки Сотника на которой была рукавица, обнял большим и указательными пальцами запястье, где была бечева. Пальцы легко сомкнулись, как будто провалились в руку и тесьма затянулась. Сотник завыл от боли. Он пыхтел, пытаясь снять ее с руки. Но каждое движение лишь сильнее затягивало тесьму на руке. Он схватил нож и резанул по бечеве и ткани. Мне показалось я видел искру. Никакого вреда рукавице острый нож не причинил. Тесьма еще сильнее перетянула руку. Сотник завизжал от нестерпимой боли.

— Чет, сними ее немедленно. Она сейчас перережет мне кисть. Быстрее же, ну?

— Теперь тебе будет удобнее подтирать зад, не так ли? — съязвил Чет.

— Прошу сними, — это не выносимо.

Чет встал, веткой достал из огня невредимую рукавицу. Потом медленно подошел к Сотнику показал ему, что тот должен надеть вторую рукавицу на руку. Было видно его ужас в глазах, но он вытянул руку и Чет надел рукавицу. Соединил ладони вместе и легко потянув за коротенькие ниточки торчащие из основания рукавицы, снял их с рук. Так легко, что казалось Сотник мог их скинуть всего лишь тряхнув руками. Сотник опрокинулся на спину обнимая освобожденную руку. Чет спрятал рукавицы за пазухой.

— Продай, — послышался выкрик.

— Чет, продай мне, дам золотой.

— Два.

— Кошелек золота, — добавил Сотник.

— Не продается, — обрезал Чет.

Зря Чет рассказал свою историю. Все прекрасно понимали ценность рукавиц. Каждый хотел получить волшебную вещь, которая не горит в огне и не режется ножом. Однако все напились до состояния потери сознания. Они постепенно вырубались. Через полчаса все храпели.

Я проснулся от страшного вопля.

— Скотина, где они? Куда ты их спрятал? — кричал Сотник и тряс оглушенного алкоголем Чета.

Сотник рылся в его вещах, в одежде, но нигде не мог их найти.

— Я тебя зарежу, где рукавицы?

— Ты их не найдешь, — смеялся Чет.

Сотник достал свой тесак и ткнул им в Чета. Нож уперся в рубаху, но ни на дюйм не вошел в тело. Увидев это, Сотник от испуга выронил нож и отпрыгнул от Чета, как от дикого животного. У всех на глазах Чет медленно достал рукавицы из-за пазухи рубахи.

День прошел спокойно. Все собирались в свои подразделения. Мы сидели с Четом у костра вдвоем.

— Зачем ты рассказал про рукавицы? Тебя убьют, чтобы завладеть ими.

— Я старый воин, самый старый из нашей армии. Я много раз видел собственную смерть, но ни разу не смотрел ей в глаза. Виной всему — они. Он достал их из кармана.

— Когда я их прячу в одежду, они исчезают, как бы сливаются с тканью. Мне стоит только подумать и я достаю их от туда от куда захочу. Их не режет нож и не пробивает стрела. Не берет огонь. Ты сам все видел. Пока я одет — рукавицы — мои непробиваемые латы.

— А рассказал про них для того, чтобы все думали, что они у меня.

— Держи, теперь ты их владелец.

— Знай, если ты сам оденешь рукавицы, то сможешь их снять за нитку зубами или ухватившись через ткань другой рукой. Но если другой человек зажмет твое запястье, снять сможет только он сам. Нитку ты не сможешь ухватить как не старайся. Она либо будет ускользать, либо втягиваться в рукавицу.

— Но главное. Они будут твоей защитой от врага. — Чет сказал это и кажется ему стало легче, он повеселел.

— Я стар, чтобы сделать то, что суждено тебе.

— Ты молод. Ловок, умен.

— И еще. Я видел как ты исчезаешь. Ты волшебник?

— Нет конечно. В моем мире, у меня дома есть старая лампа. Я думаю, что в ней что-то или кто-то заточен. Однажды распутывал цепочки, на которых она висит и этот кто-то перенос меня в этот мир.

— Тебя отправила в этот мир сама лампа, а не нечто или некто в лампе.

— Я немного неправильно рассказал сказку.

— Чет, но как медная лампа.

— Кувшин, — перебил Чет.

— И меня зовут Николай. Это я был с дочерью и женой Анной в гостях у семьи мастера чеканщика. Я схватил недоделанный кувшин, проговорил заклятие, дочь тут же начало засасывать в кувшин. Она сопротивляясь уперлась руками в края. Но силы ее сдавали, она все больше поглощалась кувшином. За мгновение до того момента, когда она исчезнет, я дернул за нитки. Ее руки вынырнули из рукавиц и кувшин захлопнулся.

— Теперь чайник — это лампа с заточенной в ней ведьмой.

— Много лет я носил с собой эту лампу. У меня даже мысли не было уничтожить ее. В ней моя дочь. Я остановил ее время, надеялся, что она измениться.

— Лучше бы я этого не делал. Однажды лампа исчезла. Несколько лет назад началась война. Мы просто убиваем друг друга. У нас нет никакой злобы к врагу. Мы ничего не хотим, не земли, ни богатств. Главное убивать. И ведет нас на гибель Она. Я знаю это моя дочь. Она управляет обоими войсками. Мы все прекрасно понимаем, у нас нет никакого желания умирать и убивать. Но однажды мы слышим в голове Ее голос: — «В атаку! Убей»! И мы все идем умирать с твердой уверенностью, в нашей правде, нашей победе.

— Ты должен избавить мир от нее.

— Почему я? — холод ужаса свел живот.

— Я не хочу, я не могу.

— Чет ты с ума сошел. Как я смогу справиться с тем, кого убить нельзя? Она же может размазать меня как комара, — меня охватил ужас,

— Послушай меня мой мальчик.

— Ты не слышишь ее голоса, а я слышу, к тому же она знает меня в лицо. Я каждый раз на построении закрываю лицо платком.

— Если она узнает меня, — убьет и ничто меня не спасет.

— У тебя есть молодость, силы и мои рукавицы.

— Ну и моя помощь, конечно же, — убеждал меня Чет.

— Мне плевать, что ты хочешь, я не хочу.

— Вот вы где? — проорал Сотник. И сразу замолчал. Он уставился на рукавицы в моих руках.

Потом развернулся и убежал.

— Началось, — сказал Чет.

— Что именно?

— Слышишь бьют барабаны на построение. Быстро дай руку.

Он быстро выхватил у меня рукавицу и натянул на протянутую руку.

— Не бойся, я буду рядом, я помогу. Вторую рукавицу спрячь за пазуху.

Снова странное построение. Чет подготовился, он заткнул уши пробками, закрыл лицо платком. Я последовал его примеру. Я помню стену мух, проникающих к во все отверстия.

Прошли черные воины. Небо потемнело, появился страшный смрад. Мы приготовились к появлению мух.

Как не готовься, к этому вряд ли можно привыкнуть. Некоторых начало рвать еще до того момента, как прилетели первые насекомые. И вот пульсирующая стена плотно ударила по головам. Давление усиливалось, сначала все присели, а потом и легли вповалку, закрываясь от живой черной массы.

Постепенно туча рассеялась. Мы приходили в себя. Вдруг все резко повставали, потому что вдалеке появилась Она. Рядом с Ней шел привязанный воин и чуть в сторонке наш Сотник. Для меня было совершенно очевидно, что они направляются ко мне. Как только троица поравнялась с моей сотней, Сотник подошел ближе к Ней и ткнул пальцем в мою сторону.

— Солдат выйди. — сказала Она.

Я сделал первый шаг, чтобы пройти сквозь строй. В этот момент Чет толкнул впередистоящего воина вперед, сам встал на его место. На свое же толкнул бойца с права.

И я потерял сознание.

Я очнулся в своей маленькой комнате. Было такое впечатление, что я никуда не пропадал. Или в крайнем случае, время с моего исчезновения из этого мира прошло очень мало, так как никто не проявил никакого удивления при моем появлении. Может быть все действительно было сном? Нет, не сон. На руке грязная рукавица. Я даже не пытался ее снять, помню, что было с Сотником, когда он попытался сорвать ее. Однако от нее необходимо было избавиться, не могу же я всю жизнь носить ее. Но я не могу вернуться Туда. Да я боюсь, пусть я трус. Но никто не может упрекнуть меня в том, что я хочу жить. И почему вообще я должен умирать, убивать, просто находиться там, где не желаю быть? Как только я так подумал тесемка затянулась. Нет, я не задевал ее, не пытался снять. Она просто затянулась — сама. Пока не сильно, но очень настойчиво. Чет давал понять мне, что мое чудесное спасение — лишь отсрочка. Сейчас пришло время возвращаться. Я взял нож и аккуратно просунул его между ладонью и тканью. Но как я не пытался разрезать бечеву или ткань, никакого результата, они словно каменные. Сухой скрежет и затупившийся нож. Такой же эффект от острого шила. Зря испортил инструмент. Огонь и вода так же оказались бесполезными. Тесьма сначала ни как себя не проявляла. Она видимо ждала, дала мне убедиться в тщетности попыток снять ее с руки. Потом очень медленно начала затягиваться. Становилось больно, я перестал сопротивляться. Бечева остановилась ровно на столько, что бы было больно и при этом рука не немела от недостатка крови. Привыкнуть к ней было нельзя. Чет настаивал на моем возвращении. Я покорно сел за кухонный стол, взял цепочки и начал распутывать их. Лампа вспыхнула ослепив.

Мы часто не можем заснуть из-за мучившей нас боли. Но иногда просыпаемся, когда постоянная боль к которой привыкаешь — уходит. Вот и сейчас я проснулся от того, что кто-то снял с руки рукавицу. Я открыл глаза.

— Прости. У меня не было другого выхода. У нас нет выбора. Она не только в моем мире. Она и в твоем тоже. — торопливо шептал Чет.

— Держи рукавицы. Положи их в дорожную сумку

Я развязал тесемки и положил из на самый верх. Как только они коснулись ткани сумки, они тут же растворились в ней. Магия! В голове я представил, что они лежат на дне, я просунул руку и сразу нащупал их.

— Ты не представляешь, как мне страшно, — говорил я совершенно спокойным тоном, завязывая мешок.

— Ты предатель, я ненавижу тебя.

— Тебе наплевать на меня.

— С чего ты взял, что я буду драться за тебя и этих кровожадных мерзавцев, без чести и совести?

— Успокойся! — очень сильно тряхнул меня Чет.

— Пойми она не пощадит никого. Война в твоем мире еще не началась, но я чувствую ее разрастающуюся силу.

— Мало того, как ни покажется странным, но здесь тебе будет гораздо безопаснее. Здесь, рядом с тобой буду я.

Я не находил, что сказать, настолько меня переполняла злоба на Чета. Я лишь сопел и смотрел сквозь него, давая понять насколько его слова безразличны для меня.

Загудели трубы на построение. Прибежал Сотник и раздавая тумаки и осыпая бранью, гнал всех строиться. Я понимал, что все это только ради меня. Она не отстанет, пока не добудет чего хочет— простые холщевые рукавицы. Знать бы с чего ей так «стрельнуло» добыть именно их?

Я встал в строй, Чет сзади меня. Под ногами почувствовалась мелкая дрожь. Дунул ветерок. Сначала появился слабый запах прелости. С небольшим усилением ветра появилась ужасная тошнотворная теплая вонь. Воздух казался настолько плотным, влажнолипким, что им не дышалось, его приходилось глотать. От него нельзя было укрыться. Люди начали задыхаться и в этот момент появилась туча мух. В раскрытые от удушья рты полезли черные твари. Кто смог перенести вонь и не сорвал с лица платки стояли согнувшись, закрывая лицо руками. Остальные в агонии вертелись волчком на земле. В рвоте на губах кишели мухи.

— Пит, потерпи!

— Пит, продержись, прошу, пожалуйста! — плевал словами с кровью и кашей из мух Чет. Видно было как тяжело ему дается каждое слово.

Ветер еще усилился и туча мух понеслась дальше. оставив на земле сотни задохнувшихся и захлебнувшихся. Отвратительный запах остался, но дышать стало легче. Послышался топот копыт. Казалось на нас летит бешенная конница, как тогда в овраге. Топот сильнее и сильнее. Но коней не видно. Совершенно не понятно откуда они налетят. Я представил, как они опять на всей скорости влетаю в наши ряды и копытами перемалывают сотни людей в фарш из костей и мяса. Я инстинктивно зажмурился и присел. Топот копыт был совсем близко, и вдруг звук прошел сквозь строй и понесся дальше. Удивительно, почему строй не рассыпался и люди не побежали, спасаясь. Как будто, кто-то всем дал команду стоять. И никто не осмелился ослушаться приказа. Что было страшнее подобной смерти?

Дальние ряды странно замычали. Эхом многократно усиливаясь голос толпы приближался. Это Она.

Она с солдатом на цепи и позади Сотник. Не на кого не смотря и не останавливаясь, она шла непосредственно ко мне. Встала напротив, повернула голову в сторону Сотника, не говоря ни слова легко кивнула.

— Эй ты ублюдок! — прокричал, глядя на меня Сотник.

От услышанного у меня все похолодело внутри, губы онемели и покалывали, как покалывает рука, когда отлежишь. Ноги ватные еле стою. В глазах рябь и зрение как через тоннель. Я повернул голову в сторону Чета, я молил бога, что бы он начал переставлять солдат и я бы опять был спасен, вернувшись в свое время. Но он стоял и не моргая смотрел мне в глаза.

— Сумка, — очень тихо, не шевеля губами сказал он.

У меня не было сил пошевелить губами, уточнить, что он имеет ввиду. Я лишь запомнил это слово и твердил его в свое голове, как стих.

Крепкая рука схватила меня за шиворот и вытащила перед строем. Я стоял как парализованный. Именно это позволило не заскулить как щенку и не расплакаться. Она подошла ко мне вплотную. Ледяной воздух стоящий вокруг нее перехватывал дыхание. Он был настолько наэлектризован, что искрил и потрескивал.

Моего роста, худая, казалось чего бояться? Но меня колотило от страха и холода. Мое шестое чувство кричало об опасности.

Из далека, ее черное платье казалось красивым, идеально сшитым по ее фигуре. Однако вблизи это оказалось до чрезвычайности грязное рваное тряпье. Накидка на голове из той же ткани шевелилась, как будто была живая. Черный волосы неаккуратно заправлены в пучок, в котором торчал давно засохший цветок.

От мороза у меня начали ломить пальцы и уши. Она вытянула руку, указательный палец и направила им снизу под подбородок. Не прикасаясь ко мне она начала поднимать меня пальцем вверх за челюсть, как рыбу на крючке. Я брыкался хватаясь за воздух, в надеже, что сорвусь. Но в воздухе не за что было схватиться. С дрыгал всем телом. Было ощущение, что боль проткнула меня сквозь голову. Она была невыносимая, я рвал ногтями грудь и пытался вырвать глаза. Немного подержав она приопустила меня так, что бы с смог стоять на носках и немного шевелить языком.

— Я знаю! Рукавицы у тебя, — у нее был невероятно молодой голос.

— Отдай мне их, — она сделала акцент на слове ИХ.

В моей голове было лишь одно слово.

— Шумка, — я не узнавал свой голос. Видимо мой язык распух и занимал весь рот, ибо я не говорил, а жевал это слово.

Она резко убрала палец. Вывернула из-за моей спины сумку и запустила в нее руки в поисках рукавиц.

— Веревку, — истошно заорал Чет.

— Тяниии, — Чет кричал так, что срывал голос.

Я мгновенно все понял. Схватил бечеву и резко затянул. Обе ее руки оказались скованы в сумке,

Сумка приобрела свойства рукавиц, когда я клал их внутрь.

Подскочил Чет и воткнул ведьме в рот приготовленную заранее соломинку. Да так быстро, что она не успела проговорить ни звука. Она выла и корчилась от боли. Кости ее рук хрустели от туго стянутой веревки. Никакая сила не могла освободить их из волшебного капкана.

Воин привязанный цепью упал замертво, будто у него из спины вынули позвоночник. Сотник выпучив глаза побежал куда глаза глядят. Строй стоял не шевелясь наблюдая за происходящим.

— Пит, мы уходим, тебе надо остаться, ты выполнил свое предназначение. Теперь моя работа.

— Ты убьешь ее?

— Нет, я не представляю, как это сделать, но я могу посадить ее в темницу навсегда. А время сделает все само.

— В далеких землях есть город стеклянных людей. Там живет мой брат, он тоже волшебник. Он знает как заточить ее так, что она не сможет выйти. И соответственно никому не сможет причинить вреда.

— Но как же я? Как я попаду домой?

Чет отцепил труп. Намотал цепь на руку и потянул ведьму. Строй охнул и как будто очнувшись ото сна люди побежали врассыпную.

В этот же миг я оказался дома. Я спал сидя, положив голову на стол. Цепи больше не было. Все звенья — солдатики были отдельно. Несколько солдатиков прилипли к щеке. Лампа не горела, лепестки ее были открыты. Я сгреб все это в тряпку, завтра выкину в реку. Странно все-таки. Опять я поймал себя на мысли, что никто не заметил моего отсутствия, а может и не было никакого отсутствия. Все произошло в один миг. А в том — страшном мире проходили дни. А может и вообще ничего не было, мне все приснилось. Правда страшно болела челюсть, но это могло быть что угодно, а сон лишь описал красивую историю. Было еще не совсем поздно и я решил пойти на каток. Чертовски хотелось увидеть Лизу. Я сидел набирался смелости. То придумывал оправдания, что не могу пойти, то брал коньки и как угорелый собирался бежать на каток, но не находил носок. И пока искал уже думал о том, что пойду лучше завтра. Сегодня я не готов, уроки не выучены и надо помочь матери. Пару минут слонялся из угла в угол.

— Да нет, всего то пару минут, только прокачусь и все. Я даже не буду подходить к ним.

— С другой стороны, я могу сделать это завтра, приду пораньше потренируюсь перед тем как придет она.

— А если она завтра не придет?

— Да точно надо идти сейчас.

— Ну в крайнем случае она придет послезавтра.

— А вдруг она придет, но другой кто-нибудь будет рядом? Опять же ее матушка.

Я терзался в мучивших меня сомнениях. Я не понимал, что со мной происходит?

Но было уже поздно. В руках коньки. Я, задыхаясь бегу на каток. Сердце колотится так, что собственным горлом ощущаю сердцебиение. И так сладко в животе, так сладко и щикотно.

Они катаются. С огромной скоростью летят пронизывая катающихся как нож масло. Я быстро надел коньки и рванул догонять ускользающую пару. Изнуряющие тренировки дали результат я поравнялся с ними и задыхаясь держался рядом с ними. Они заметили это и после попытки оторваться от меня и убедившись, что я настроен серьезно, остановились. Мне потребовалось с минуту, что бы мое дыхание пришло хоть в какой-то порядок и я мог произнести слово. Они терпеливо ждали. Искры из глаз пропали, я стоял перед ними. Напротив меня Лиза, она тоже запыхалась. Под глазами темные круги. Мое сердце остановилось. Удар был таким сильным, что я чуть не потерял сознание. Знакомый животный страх. Немеющие губы. Ватные ноги. Голова закружилась и в ушах неприятно засвистело.

В волосах у Лизы был воткнут знакомый засохший цветок. От пояса Лизы к поясу Матери тянулась цепь.

Это Она. Она жива и Она добралась до меня здесь. Ноги подкосились и я упал без чувств.

В темноте я услышал молодой голос: — «Хочешь покататься»?

Я почувствовал холодную застегивающуюся на моей шее цепь. Резкий рывок, поднявший меня на ноги.

Я открыл глаза. На льду лежала мертвая Лиза. Женщина повернулась и мы понеслись.