Секрет

Существует множество идей о том, как устроен наш мир. Все они предназначены для нас, жителей нижнего уровня. Но логично предположить, что устройство мира определено однозначно, и правда заключается в том, что человечество его уже давно разгадало. Это элементарные формулы, задачки для школьника, решив которые можно добиться чего угодно. Существуют разные парадигмы, внутри которых лежат эти элементарные задачи. Нас, жителей нижнего уровня, обучают им в школах: физическая парадигма, математическая, философская… их множество, некоторые из них переплетаются между собой, а некоторые совершенно друг от друга не зависят и даже противоречат друг другу. Тем не менее, придерживаясь абсолютно любой из этих парадигм, можно управлять окружающей средой.

Соль заключается в том, что жителям нижнего уровня, сколько бы им ни объясняли процесс познания устройства мира при помощи любой парадигмы, никогда не удастся вполне понять и воспользоваться этими знаниями.

Меня зовут Энн Вэйг, и мне двадцать лет. Многие в моем возрасте учатся в университетах, некоторые подрабатывают на временных работах. Но в основном двадцатилетние люди развлекаются. Не потому, что они неисправимые раздолбаи, а потому, что чувствуют, как мало у них осталось времени на эти самые развлечения. Во всяком случае, я придумала им такое оправдание.

Но я не развлекаюсь. И не подрабатываю. По правде говоря, я и университет посещаю довольно редко. Каждый раз, когда я пытаюсь заняться этими вещами, возникает чувство страха. Он обусловлен тем, что я теряю время на вещи, которые мне на самом деле не нужны. Я чувствую, что должна сделать что-то важное, я имею в виду действительно важное, на мировом уровне, но в силу своего юного возраста не могу определить, что именно. У меня навязчивая идея искать, а развлечения, работа и университет лишь мешают. Иногда мне кажется, что они делают это специально, чтобы я так и не нашла, что мне нужно.

Сегодня был именно тот день, когда мне пришлось посетить ВУЗ. Я заранее обвела вразброс дни в календаре, по которым была вынуждена тратить время на преподавателей, пытающихся заложить в черепные коробки студентов свой мозг. Я делала это, чтобы у администрации не было поводов отчислять меня. То есть я в меру посещала каждый предмет, — достаточно, чтобы успешно писать контрольные работы.

Я скучала на дискретной математике. Вообще-то я любила предметы, которые можно было объяснить на простых числах. Дискретная математика — одна их таких, до безобразия простых и одновременно увлекательных дисциплин. Но наш преподаватель заставлял ненавидеть ее, как мог.

Я не раз замечала, что он откровенно усложняет объяснение материала, чтобы мы, студенты, боялись экзамена и думали про себя, какой же умный наш преподаватель. На решение некоторых задач он отводил по сорок минут, тогда как мне требовалось максимум десять. И я вовсе не была вундеркиндом, просто мне была известно, что те задачи можно было решить другим, более простым путем. Зачастую, чтобы найти ответ, даже не требовалось углубленного знания математики. До сегодняшнего дня я молчала, потому что в освободившееся время могла заниматься другими делами. Но теперь у меня дрожали руки, а мысли убегали далеко вперед происходящего. Я словно физически ощущала, как утекает ценное время: оно волнами касалось моей кожи, оно хотело унести меня в своем потоке, но ко мне был привязан тяжелый камень, который не позволял двинуться с места.

Я не собиралась становиться выскочкой или активисткой группы. Но мне нужно было что-то сделать, потому что я была единственной, кто понимал, что нас обманывают. И я сделала.

Преподаватель объяснял, как упрощать логические выражения при помощи карты Карно. Но вместо того, чтобы воспользоваться ей вполне, он загрязнял доску кучей бессмысленных букв. Бессмысленных, потому что следующим своим действием он их вычеркивал — показывая тем самым, что он упрощает.

— Но ведь по карте Карно можно сразу определить, каким будет сокращенное логическое выражение, — выкрикнула я со своего места.

Преподаватель прекратил писать и возмущенно обернулся на голос.

— Каким образом? — скептически гаркнул он.

И я за тридцать секунд объяснила ему, как прийти к верному ответу, к которому он пытается прийти уже больше семи минут. Я не буду описывать этот процесс, ведь не каждому интересна дискретная математика. Но половина моих одногруппников согласились с моей версией решения скромным кивком.

Преподавателю это крайне не понравилось. Еще бы, я поставила его способности под сомнение перед всей аудиторией. Но я искренне хотела помочь. Чтобы смягчить суровый взгляд краснеющего от злости преподавателя, я тихонько добавила:

— Мы теряем время, каждый раз расписывая гигантские выражения. За это время мы можем решить гораздо больше интересных задач, и…

— Кто ты такая, чтобы решать, на что мы теряем время, а на что — нет? — не дав мне договорить, воскликнул преподаватель.

После этого некорректного вопроса я почувствовала себя уверенней. На минуту мои страхи и побуждения к поискам неизвестно чего исчезли. На данный момент я нашла, что мне было нужно — мне нужно было противостоять.

— Я — Энн Вэйг, — твердо заявила я.

На меня стали оглядываться. Некоторые студенты смотрели так, будто видели меня впервые.

— И что с того? — продолжал бодаться преподаватель. Из-за задетой гордыни он начал пренебрегать профессиональной этикой.

— Вы спросили, кто я такая. Я — Энн Вэйг, и я считаю, что мы теряем время.

— В таком случае, тебе лучше выйти и не мешать трудовому процессу.

Я без замедлений схватила в охапку все вещи, что находились на парте, и стремглав покинула аудиторию. Мне не нужно было долго раздумывать над этим решением, ведь я заранее предполагала, что так выйдет. Меня сопровождали сдавленные смешки, но они были неуверенные и исходили всего от нескольких студентов. Остальные молча со мной согласились, но виду не подавали.

В коридоре я рассеянно запихивала учебники в сумку и могла слышать за дверью голос преподавателя:

— Наверное, она считает себя самой умной.

Я никогда не задумывалась над этим вопросом и уж точно никогда не пыталась кого-то опередить в умственной схватке. Но сейчас я подумала: «Почему бы и нет».

День был испорчен, и мне очень хотелось домой, но я поставила себе цель дотерпеть до конца.

Впереди меня ждал длинный обеденный перерыв, который продолжался около часа. Студенты всего университета разбивались на кучки и шумным стадом направлялись кто в столовую, кто в кафетерий, а кто вовсе за территорию учебного заведения в ресторанчики быстрого питания. Моя кучка состояла всего из двух человек, включая меня. Со стороны могло показаться, что я была белой вороной, и со мной попросту никто не хотел иметь дело, но все было не так. Со мной многие пытались подружиться с тех пор, как я стала учиться в ВУЗе. Но все мои новые собеседники проходили жесткий отбор, и я сама сводила общение на нет со многими из них. У меня не было привычки дружить с кем попало. Я могла поддерживать разговор со своими однокурсниками, помогать им, участвовать в жизни коллектива, но проводить с ними целый час за обедом было чересчур. Все дело в том, что мне было с ними скучно. Их слад ума напоминал мне сложный и бессмысленный процесс, которому нас учил преподаватель по дискретной математике.

Сэмми, состоящая в моей кучке, никогда не упускала возможности говорить, с каким трудом она общается со мной. Не потому, что ей это не нравилось (иначе она бы со мной и не общалась), а потому что зачастую ей хотелось ударить меня за излишнюю на ее взгляд прямолинейность. Свои чувства она обычно описывала так:

— Каждый раз перед сном я думаю, как же я тебя ненавижу. Но утром я просыпаюсь с устойчивой мыслью, что ты — гениальный человек, а я просто тебя не понимаю. Но очень, очень хочу понять.

Вот и сейчас, когда мы пили кофе, она пыталась понять, почему меня выгнали с предыдущей пары.

— Мне кажется, я занимаюсь не тем, — объясняла я вслух то, что уже долгое время крутилось у меня в голове. — У меня такое ощущение, что я должна сделать что-то важное. Но я не знаю, что именно. Мне требуется время, чтобы это понять, а наш занудный препод у меня его отнимал. У всех нас. Вот меня и прорвало.

Сэмми задумчиво вертела в руках свой картонный стакан с кофе. Она не спешила сделать глоток: на самом деле она не любила кофе, но ей казалось, что если она будет его пить, это поможет лучше меня понимать.

— Ты столько моих проблем решила, — начала говорить Сэмми, и в ее голосе я различила нотки укоризны. — А свою одну решить не можешь.

— Не обижайся, но моя проблема сильно отличается от твоих, — ответила я.

— Я уже давно перестала на тебя обижаться, Энн. Хотя есть на что, поверь. Ты знаешь, в каком направлении искать то, что тебе нужно сделать?

— Абсолютно не имею представления, — я пожала плечами. — Моцарт знал, что он должен был делать, потому что у него был музыкальный талант. Кутузов знал, что он будет значить для истории, потому что у него был военный талант. У меня совершенно ничего нет, но я все равно чувствую, что должна действовать...

— Я бы не сказала, что у тебя нет талантов, — возразила Сэмми. — Ты уперта, как баран, и вечно у себя на уме. Возможно, тебе кажется, что ты камень-истукан, бьющийся о поток воды, но посмотри на это с другой стороны: ты вечно противостоишь потоку, который пытается сдвинуть тебя с места.

Я удивленно взглянула на свою подругу. Она и сама была удивлена своим словам.

— Ну вот, — вздохнула Сэмми. — Я становлюсь похожей на тебя. Говорю непонятные вещи.

— Я скажу тебе больше, — загадочно ответила я. — Час назад в моей голове тоже возникла мысль о камне и точащем его потоке.

Сэмми отставила так и не выпитый стакан с кофе и поднялась. Я поняла, что нам уже пора было идти на следующую пару.

— Значит, мы с тобой идиоты, — говорила подруга по пути в университет.

— Это еще почему?

— Только у идиотов мысли сходятся. Разве могут два разных человека прийти к одной и той же идее?

Я не знала ответ на этот вопрос, но мысленно оставила его у себя в заметках.

Я крайне редко ходила на психологию, потому что считала этот предмет чем-то вроде лохотрона. Знаете, лототрон — такой барабан, в который помещаются бумажки с именами участников игры, и оттуда случайным образом нужно достать одну бумажку и объявить участника, который получает разыгрываемый приз. Корень «лот» быстро сменился на «лох», когда организаторы помещали в барабан бумажки только с именами подсадных участников конкурса — чтобы потом разделить с ними выигрыш.

Психология мне так и представляется: начитанный специализированной литературы человек как бы хочет помочь другому человеку, «пациенту», который запутался в своей природе. Специалист называет свой «диагноз», как будто бы наобум. И хорошо, если он случайно окажется верным. А ведь может оказаться так, что случая пациента вообще нет в практике специалиста (или даже в практике психологии). Есть ли тогда смысл устраивать эту игру?

Когда мы с Сэмми зашли в аудиторию, преподаватель бросила на нас многозначительный взгляд. На самом деле мне казалось, что она смотрела именно на меня, но расшифровать ее мысленное послание мне было не по силам. Я предположила, что ей уже рассказали о моей выходке на дискретной математике, и теперь она, мягко говоря, была не рада, что я «почтила ее своим присутствием».

Ее звали миссис Рейнальдс. Она всегда начинала пару вовремя, несмотря на то, что многие студенты задерживались на обеденном перерыве, и ей было об этом известно. «Если они задержались, значит, им неинтересно. Зачем мне отнимать их бесценное время», — говорила она и запирала дверь изнутри. Многие считали это проявлением вредности. Но в мое представление о жизни это вписывалось очень хорошо: ведь действительно, зачем тратить время на то, что тебе неинтересно, если можно потратить его на то, что интересно?.. Правда, в рамках этого видения я не находила оправданий своему присутствию здесь и сейчас.

Но сегодня я пришла, и, чтобы скоротать время, решила активно работать на паре.

— Поднимите руки те, кто считает, что хорошо себя знает, — попросила миссис Рейнальд.

Примерно половина группы, включая меня, подняла руки вверх. Преподаватель мельком оглядела всех отозвавшихся и кивнула.

— А теперь, поднимите руки те, кто знает себя очень хорошо. Целиком.

На этот раз я оказалась одна. Миссис Рейнальдс улыбнулась, но я опять не смогла определить, почему.

— То есть вы, мисс Вэйг, знаете, как поведете себя в любой, даже самой сложной ситуации?

— Да, — подтвердила я. — Собственные эмоции предсказать очень просто. А что касается принятия решений — здесь еще проще.

Преподаватель мной заинтересовалась и теперь полностью переключилась на общение со мной.

— Расскажи, как принимать решения, — попросила она. — Некоторые годами не могут прийти к определенному решению, а ты заявляешь, что это несложно.

— Когда есть единственное решение, его остается только принять. Это ведь просто? Ведь в математическом линейном уравнении для неизвестной переменной есть всего один корень. Если он равен, допустим, пяти, мы не рассуждаем на тему, что при других условиях он был бы равен шести. А если подходящих решений несколько, получается сказка: какое бы из них ты не выбрал, он окажется верным. Что же в этом сложного?

— А что если ситуация безвыходна? — скептически спросила одна из одногруппниц. — В математических задачах, бывает, нет решения. Глупо проводить аналогию с уравнением.

— Очень смело с твоей стороны признать свою глупость, — произнесла я раздраженно. — В математических задачах решений нет, когда сравниваемые критерии не пересекаются. Самое простое — две параллельные линии, они не пересекаются, поэтому задача об их пересечении не имеет решений. Но жизненные ситуации обязательно складываются из пересекающихся критериев. Не бывает такого, что ты выбираешь холодильник, исходя из того, что ты не куришь. Зачем тебе холодильник, если ты не куришь?

Было видно, что одногруппница разозлилась на меня. Она пыталась защищаться.

— Я просто сказала, что нельзя все сравнивать с математикой!

— А я не все сравниваю с математикой, я просто привела пример. Задачу можно решить любым видом знаний. Если ты не видишь математического решения, значит, существует параллельный математике предмет, который может дать ответ.

— Но как же чувства? — выкрикнул кто-то в аудитории.

— Ситуация не требует проявления чувств. Она требует решений, — жестко ответила я.

— Я все поняла, — встряла миссис Рейнальдс. — Начнем другую тему...

Перепалка с возмущенной моими высказываниями аудиторией раззадорила меня. Я была готова сказать больше, но всю оставшуюся пару меня не спрашивали. «И она туда же», с грустью подумала я, приписывая миссис Рейнальдс к преподавателю по дискретной математике. Она тоже меня не понимала. Она тоже теряла мое время.

— Мисс Вэйг, задержитесь, пожалуйста, — ровным тоном попросила мисс Рейнальдс, когда студенты начали расходиться на перерыв.

Я осталась, хотя не думала, что могла услышать в свой адрес что-то новое. Я решила, что меня снова хотели отчитать за поведение, но вместо этого, когда все до единого, включая Сэмми, покинули аудиторию, я услышала:

— Энн, ты очень одаренная девочка. Возможно, гораздо больше, чем ты считаешь. Я бы хотела помочь тебе развиться в более совершенную форму, но, боюсь, мой предмет тебе совсем не подходит. Думаю, ты сама это понимаешь. Поэтому я настоятельно рекомендую тебе посетить следующей парой мистера Диверса.

— В моем расписании нет такого преподавателя, — озадаченно протянула я.

— Он преподает логику на другом курсе. Просто зайди в аудиторию с остальными, он тебя не выгонит. И разговаривай с ним, так же, как со мной только что. Вы найдете с ним общий язык.

Совет миссис Рейнальдс показался мне странным. Но она смотрела мне прямо в глаза, и я видела, что она все-таки заинтересована мной. Она действительно понимала меня, так же, как и понимала, что тратит мое время. Поэтому она направила меня к тому, кто этого делать не будет.

— Мистер Диверс, — повторила я, чтобы убедиться, что расслышала правильно. Этим я дала понять, что собираюсь воспользоваться советом преподавателя.

За дверями аудитории меня ждала Сэмми. Я сообщила ей, что направляюсь к другому преподавателю, и нам с ней не по пути.

— Таких фокусов от тебя я еще не видела, — Сэмми возмущалась. — В другое время тебя днем с огнем в университете не сыщешь. А сейчас, когда ты, наконец, пришла, вместо того, чтобы отметиться у своих преподавателей, ты идешь на совершенно другой факультет! И все потому, что тебе сказала миссис Рейнальдс?

— Она намекнула, что это может оказаться для меня полезным, — защищалась я от нападков, которые были мне совершенно не понятны.

— Я просто беспокоюсь, что тебя отчислят, — вздохнула Сэмми.

— Не думаю, что я много потеряю, если это произойдет.

На этом мы с подругой и расстались. Я поспешила в противоположное крыло университета, боясь, что опоздаю на пару, на которой меня вообще не должно было быть.

Я всегда относилась к новому для меня обществу плохо. Ведь я знала, что там вообще может не оказаться человека, с которым я могу общаться хотя бы так же, как с Сэмми. Поэтому проще было сказать, что к новому обществу я вообще не относилась, и оно никогда не стремилось меня заполучить. Поэтому сейчас, когда я стремительно направлялась в неизвестную мне обстановку, волоски на моей коже вздыбились, как у кошки, которая чувствует опасность.

Но мое волнение себя не оправдало, так как в аудитории я обнаружила всего троих человек, включая преподавателя. Я застыла в дверях, озадаченно проверяя свои наручные часы.

— Да сегодня аншлаг, — бормотал мистер Диверс.

Это был очень красивый человек с точки зрения «идеальной» анатомии: высокий, стройный и широкоплечий; ладони большие и грубоватые, скулы широкие, глаза большие. Волосы преподавателя были слегка отпущены и растрепанны, что придавало ему задорный мальчишеский вид. Сам он был достаточно молодой — не больше тридцати пяти лет на вид. Пришлось поймать себя на мысли, что к такому красавцу я бы с удовольствием ходила на пары каждый день. Но с этим подступило и разочарование: чему меня может научить этот бандит, которого не посещают собственные студенты?

— Просто назовите свои фамилии, и я поставлю вам зачет. Для статистики, конечно, а не потому, что я считаю вам умными.

Возможно, эта фраза показалась другим двум студентам грубоватой, но меня она развеселила. Я прошла в аудиторию и села в первый ряд, прямо напротив мистера Диверса.

— А ваша фамилия?

— Вэйг, — мгновенно ответила я.

— Странно. Не могу найти вас в списке...

— Меня там нет, — пояснила я. — Я учусь на другом факультете.

— Что вы тогда тут делаете?

— Пришла пообщаться с вами.

Мистер Диверс прищурился и пристально посмотрел мне в лицо. Он так близко и бесцеремонно приблизился ко мне, что мне пришлось немного отодвинуться назад.

— Вы из налоговой? — сквозь зубы процедил он, не сводя с меня взгляда.

Кто-то позади меня сдавленно хихикнул.

— Очень остроумно, — с серьезным видом ответила я и вернула свой стул на место, чтобы оказаться к преподавателю так близко, как он сам это допустил. Я не знаю, что на меня тогда нашло — я никогда не позволяла себе излишней уверенности. Я всего лишь хотела показать твердость своего характера и серьезность намерений. — А по делу вы что-нибудь говорите?

Мистер Диверс обиженно отпрянул к доске.

— Хамка, — сердито отрезал он.

— Простите, — я уставилась в парту, стесняясь теперь поднимать глаза на преподавателя.

Тот сделал небольшую паузу, разрешив себе еще немного пообижаться, чтобы я окончательно сгорела от стыда, и потом сказал:

— Ничего. Я вас понял. Скажите мне свое полное имя.

И, вместо того, чтобы выгнать меня за дверь, как это делали многие, мистер Диверс записал меня в конец списка в журнал посещений и обвел эту строчку в кружок.

Это был самый счастливый день в моей жизни, ведь с тех пор, как я научилась говорить, меня впервые поняли целых два человека.

Преподаватель начал лекцию.

— Кто-нибудь из присутствующих или отсутствующих знает, что такое спор?

Зазнайка позади меня (я определила его по безупречному внешнему виду и проявлению чистоплюйства ко всем предметам, находившимся на его парте) поднял руку.

— Я вас умоляю, — мистер Диверс скривил страдальческую физиономию. — Вы боитесь здесь кого-то перебить? Отвечайте без руки.

Зазнайка остался недовольным тем, что никому не было интересно его хорошее поведение.

— Спор — это дискуссия между двумя или более сторонами с целью выявить верный тезис.

— Меня не устраивает этот ответ, — огорчился мистер Диверс.

Я заметила, что он очень любил строить из себя жертву или недотрогу, но я еще не решила, как к этому относиться.

— Но так говорил Аристотель! — возразил зазнайка.

— И где он сейчас, твой Аристотель? — прыснул преподаватель, но сразу извинился. — Он действительно так говорил, но в сфере философии. Я же преподаю логику, и меня такое расплывчатое утверждение не устраивает.

— Спор — это тактическая игра, — решилась подать голос я.

Мистер Диверс посмотрел на меня, как мне показалось, с долей презрения.

— Для тебя все игра, не так ли?

— Для меня все тактическое, — сквозь зубы процедила я.

Я почувствовала, что за то короткое время, что я здесь находилась, мое терпение исчерпалось на половину.

Преподаватель отвернулся к доске и принялся рисовать условные картинки в сопровождение своей речи.

— Если человек хочет выиграть в споре, он должен задействовать все свои силы и знания в области, которой принадлежит обсуждаемый тезис. Лучшая тактика для победы в споре называется «Сокрытие тезиса» — когда человек намеренно скрывает от оппонента истинный тезис с целью, чтобы в конце выставить его полным бараном...

На этом мое терпение лопнуло. Я сгребла в охапку свои вещи и молниеносно ринулась к выходу из аудитории. Мистер Диверс с любопытством наблюдал за мной.

— Уже уходите, мисс Вэйг?

— Остальным тоже советую уйти, — возмущенно откликнулась я. — Вы вешаете нам лапшу на уши.

Преподаватель прищурился, затем достал из ящика стола окуляр и надел прямоугольные очки, которые безумно ему шли. Теперь он был не просто красив, а словно персонажем из дорогого сериала или кино. Я гадала, почему он не пользовался очками до сих пор.

— Останьтесь еще ненадолго, — вдруг вежливо попросил мистер Диверс. — Расскажите, где я не прав. Вам не понравилось слово «баран»?

Я развернулась на пятках, бросила свои вещи на ближайшую парту и уверенным шагом направилась к доске. Юношеский максимализм не позволял мне не реагировать на подобное отношение к моей персоне. Я должна была доказать, что я лучше, чем обо мне думают. И единственный способ (в рамках максимализма) заключался в том, что мне нужно было возвысить себя за счет унижения преподавателя.

— Нельзя задействовать все свои силы в споре, иначе в конечном счете их может просто не остаться. Правильнее будет распределить свои знания на протяжении всего спора и наносить удары по оппоненту постепенно. Ведь может получиться так, что неправым окажетесь именно вы, и когда в середине спора это выяснится, понадобятся аргументы для защиты своей точки зрения.

Я выхватила из рук преподавателя мел и принялась чертить на доске схемы, возможно, понятные только мне.

Я рисовала быстро, чтобы не потерять мысль, а мистер Диверс тем временем сидел в своем рабочем кресле, подперев голову ладонью, и внимательно за мной наблюдал. Его взгляд был настолько суровый, что мой пыл быстро угасал, и когда я закончила свои каракули, горло пересохло настолько, что следующие предложения дались с трудом.

— «Сокрытие тезиса» — это прием, который используют преподаватели с целью, чтобы студенты сами пришли к верному выводу. Преподаватели предъявляют совокупность фактов, чтобы студенты связали их самостоятельно, задействовав свой мыслительный процесс.

Мистер Диверс отвернулся от меня к аудитории, снял очки и потер переносицу. Не удостоив меня более своим вниманием, он твердо заявил:

— Я считаю, мисс Вэйг, что вы невероятная заучка, которая пытается доказать всем, что она лучше всех. На самом деле вы — моська, беспрестанно лающая на слона.

Мои плечи опустились. Я тихонько собрала разбросанные вещи и на этот раз смиренно направилась к выходу.

— Не слон Вы, а индюк, — бросила я на прощание и аккуратно закрыла за собой дверь.

Весь вечер преподаватель не выходил у меня из головы.

Что возомнил о себе этот мистер Диверс? То пялился на меня, как ненормальный, то совсем перестал на меня смотреть, словно я мусор. И с какой стати миссис Рейнальдс отправила меня к этому сумасшедшему?

Я очень злилась, хотя внятную причину этому найти не могла. Из-за того, что преподаватель не понял моей мысли? Это происходило постоянно, и я уже перестала злиться на этот счет. Из-за того, что меня обозвали заучкой? Умоляю, данное прозвище сопровождало меня с детского сада.

Наверное, я чувствовала себя обманутой. «Я вас понял», — сказал мне сегодня мистер Диверс, и через пятнадцать минут выгнал меня как нерадивого студента. А потом обманул еще раз, когда вместо лекции принялся нести чушь. Теперь меня совсем не удивляло, что его пары посещало всего два студента…

Странно, но как только моя голова коснулась подушки, плохие мысли улетучились. «Он просто вредничает», — подумала я и улыбнулась. «У мальчишек детство заканчивается в сорок».

И уснула.

Мне приснилось детство. Я сидела в высокой траве и рассматривала красивую бабочку, остановившуюся на пышном цветке. Ко мне подбежал знакомый мальчик, и я тут же вспомнила, где нахожусь: я в лесопарке, на выездном пикнике от школы. Мне десять лет, а мальчик постарше — он учится уже в шестом классе.

— Мы тебя потеряли, — сказал он безразлично. Было ясно, что его заставили меня искать. — Что ты здесь делаешь?

Я лишь пожала плечами. Я не помню, как оказалась в высокой траве, совсем одна.

— Мне нужно быстрее повзрослеть, — зачем-то произнесла я.

— Зачем? — искренне удивился мальчик.

— Я не знаю. Просто нужно. Все только об этом и говорят.

Мальчик присел рядом со мной и указал на бабочку.

— Видишь ее? Сегодня ночью она умрет, несмотря на то, что только утром родилась. Как думаешь, можно ее столь короткую жизнь разделить на возрастные этапы?

— Трудно представить, — немного подумав, ответила я.

— Потому что на фоне нашей длинной жизни сутки — это очень мало. А на фоне тысячелетия или даже больше, наши с тобой жизни — это тоже очень мало. И когда мы пересматриваем историю, мы не говорим, что Пушкин писал стихи с самого детства. Мы говорим, что он просто писал стихи. А Рэй Брэдберри стал известным писателем только на зоре своей жизни, но мы этого не упоминаем, когда говорим о нем. Понимаешь, о чем я?

— Нет, — честно призналась я. Но мне очень хотелось понять.

— Я говорю о том, что человек может добиться чего-то в независимости от того, на каком жизненном этапе он находится — ребенок он или старик. Какой тогда смысл мечтать о взрослении?

На этом мальчик убежал и больше со мной не разговаривал. Наверное, он даже не осознавал, как сильно он изменил мое мировоззрение тогда. С того самого момента я была влюблена в него без памяти, но мне пришлось прождать целых семь лет, пока он снова со мной не заговорил…

Я проснулась с твердым намерением снова пойти в университет. Мне нужно было доказать, что мы с мистером Диверсом находились на одном уровне, не смотря на разницу в возрасте, и он был обязан дать то, что мне нужно. Он был обязан объяснить, почему люди нас обоих не понимают.