Последний Маяк

Меня зовут Роберт Стоун. В бывшем — первоклассный инженер-механик четвёртого разряда и добропорядочный семьянин, сейчас же — скиталец и, наверное, единственный человек на Земле; я родился в славном городе Лондоне, столице самого могущественного государства в мире Великобритании. Правда, надо сказать, от Великобритании, сколько и от самого Лондона, мало что осталось, так как сейчас почти вся земная суша покоилась на дне Океана, но каждая мысль о том, что мне довелось родиться и жить в этой замечательной стране, заставляла меня верить в более красочное будущее, нежели другое, которое я себе выдумал за время полёта на Маяке.

Я родился в семье учителя и работницы министерства науки. Родители сделали всё, чтобы я был воспитан и образован как истинный джентльмен. Мне открыли дорогу в будущее, свободную от гнилых трущоб Лондона, затхлых улиц и попрошаек, чему я своим родителям во веки веков благодарен. К двадцати двум годам я становлюсь выпускником Лондонского университета науки и технологии. Толком не успев вдохнуть полной грудью пропитанный лёгким запахом бензина и сгоревшего угля воздух свободы и независимости индустриального Лондона, я оказался схвачен работниками Юго-западного заводского центра. Эти замечательные люди предложили мне хорошую и высокооплачиваемую должность руководителя цеха по производству частей тел для техноботов. Не было смысла отказываться, и я с удовольствием принялся за работу.

Эх! Вместе с первым днём на работе никогда мне не забыть первое лондонское утро перед рабочей сменой — тугой холст смога, на котором улицы и кварталы сухими линиями вычерчивают свои силуэты; слабые лучи солнца, безуспешно пытающиеся пробиться сквозь толщу смешанных с заводским дымом облаков; и бредущие, казалось бы, в никуда, люди, похожие на призраков. Кто-то называет это ужасом и кошмаром для природы, для здоровья человека и его будущих поколений — загрязнение, выброс в воздух тонны и тонны ядовитых веществ и отходов. Но не ведают люди, что чадящие черным, как смола, дымом бесконечные трубы заводов, что хмурые тучи и тяжёлый воздух являются порогом в будущее, где невероятный научно-технологический прорыв буквально окрылит человека; этот порог надо всего лишь пережить. По крайней мере, до наступления злополучного Апокалипсиса я думал именно так.

Во время работы в Юго-западном заводском центре мне довелось повстречать девушку. Прекрасную, как лепесток розы, и характером столь же опасную, как шипы этого дивного цветка, её звали Кейт Бьютистронг. Одним только взглядом она смогла навсегда пленить моё сердце и разум. В один прекрасный день, когда Кейт, как обычно, шла на своё место работы через проспект Арчибальда, один из техноботов-строителей, видимо из-за неисправности либо ещё почему, взбесился и начал во все стороны размахивать своим гигантским краном, попутно снося крыши зданий и выбивая гигантские куски камня из мостовой. Кейт чуть не попала под удар этого механического монстра, но я оказался по близости и успел выхватить её. Похоже на наивную романтическую историю, но, клянусь всем, чем дорожу, именно так оно и было — я спас свою избранницу. Спустя три месяца с благословения наших родителей мы поженились, а ещё через год у нас родилась дочь, прекрасная, как и её мать. Мы назвали её Анджела.

После пяти лет счастливой жизни судьба решила выкинуть свои карты на стол и толкнуть меня, не побоюсь сказать, прямо под мчащийся локомотив. Тогда рабочий день выдался не очень уж хорошим — всё из рук вон валилось, а дел было — хоть отбавляй. На одном из станков по изготовлению шестерёнок для ног техноботов-механиков случилась поломка — явление довольно редкое, но находящееся в норме вещей. Я отправился проверить поломку, и только в паре шагов от станка вспомнил, что на мне нет спецодежды — мой перегруженный работой мозг слишком поздно среагировал на отсутствия элементарных мер безопасности. Собравшись идти обратно, я услышал странный щелк, исходящий от механизмов. Внутренний голос, называемый инстинктом самосохранения, как резанный кричал мне «Беги! Беги!»; видимо, крик был глухим, так как я ничего не услышал; меня парализовал страх. Трын! — громко раздалось из поршневых двигателей, и одна большая шестерёнка со скоростью выстрела вылетела прямо из конвейерной ленты в мою сторону. Вжих! — кровь брызнула во все стороны, окроплённая шестерёнка обдала горячей струёй моей крови всех, кто находился по близости. Я даже ничего не успел заметить, только спустя несколько мгновений я ощутил жгучую боль в правой ноге, и повалился в кровавую лужу, хватаясь уже за пустоту — моя правая нога, оторванная на половину выше колена, валялась в трёх метрах от меня и судорожно дёргалась. Натиск непреодолимой боли был так силён, что теперь я смутно помню, что происходило дальше — я, обливаясь потом, кровью, рвотой и слезами, бешено орал, мой крик, наверное, не слышал только ленивый глухонемой зажравшийся лондонский попрошайка. Обжигаемое болью, моё сознание рисовало скрюченные, уродливые картинки ужасов и страданий, которые перемежались со сверкающими чёрными точками. Меня знобило так сильно, будто я очутился в горящем котле самого сатаны, прямо-таки на кухне в аду! Конечно, за всей этой суматохой, творившейся внутри меня, я не заметил, как оказался окружён почти всем цехом. «Доктора! Доктора зовите!» — кричал прокуренный бас, принадлежавший старику Лоуренсу. «Хватайте! Тащите мистера Стоуна в медкорпус!» — поддержал второй, молодой, ещё не тронутый возрастными мутациями, голос. Не помню, как звали того паренька. «Какой медкорпус, идиот! — возразил третий, голос Гарри Хинсвэлла. — Тут ногу оторвало по самое не хочу, а ты предлагаешь здесь всё просто зелёнкой замазать!» В конце концов я потерял сознание и очнулся уже в белоснежной палате больницы имени Святого Луиса. Рядом со мной на кровати сидела Кейт, она плакала и улыбалась. Я был рад, что боль прошла, что моя любимая жена рядом, но мне не нравилось, что она плакала. От чего? От горя, ведь её муж теперь калека, или от счастья, ведь я остался жив? Не знаю. «Ты в порядке?» — дрожа своим тоненьким голоском, спросила она. «Да, дорогая, в полном», — улыбнулся я, и Кейт легонько обняла меня. В этот момент я почувствовал, как её горячие слёзы падают мне на плечи. Знал бы я тогда, что ещё спустя несколько лет меня уже никто не спросит, дрожа своим тоненьким голосом, как я; только во снах и особенно — в кошмарах.

После этого инцидента Юго-западный заводской центр решил поступить со мной очень интересным образом — выплатить зарплату почти на год вперёд и отстранить от работы. Навсегда. Уволить с состоянием в кармане. Объяснения Центра выглядели следующим образом: «Мистер Стоун, конечно, вы — высококвалифицированный работник, инженер-механик четвёртого разряда, таких как вы, в нашем Центре днём с огнём не сыщешь. Но в тоже время сейчас вы пребываете не в самом лучшем состоянии здоровья, и Центру, как выстроенной на очень хрупкой закономерности системе, не нужны элементы, которые могут дать сбой». Дать сбой? Кто о нём вообще говорит? Я хоть раз заикнулся о том, что отсутствие правой ноги может как-то дать сбой в моей работе? Я разве технобот, чтобы мне такое говорить? В любом случае, мне самому поднадоело сидеть в этом цеху пять лет, так что Центр никаких возражений с моей стороны не встретил.

Пришла пара тихой, спокойной домашней жизни. Иначе говоря, я стал буржуем — богатеньким лентяем, но такая роль мне была не по нраву; я стал думать, как такому как я можно жить по-другому, не рассматривая каждый день дырки в стенах своего дома. Первым делом при выписывании из больницы я отказался от инвалидного кресла и заказал себе обычный деревянный протез, прозвав себя где-то в отдалённых уголках души Джоном Сильвером. Поначалу ходить было трудновато, но потом я свыкся с протезом, хотя это было проще назвать деревянной палкой, и понял, как это педантично — хромать и что-то бубнить себе под нос — и для себя и для тех людей, на которых хочешь произвести впечатление.

Прошёл месяц сидения дома; я начал искать работу. Да, денег у нашей семьи было достаточно, годовая зарплата Центра позволила бы даже нашим внукам жить в достатке, да и жена устроилась на хорошей должности в фирме по изготовлению тканей — уж платили ей тоже не мало. Но я настоял на своём. «Не могу, Кейт! — говорил я. — Каждый день сидеть на одном месте, курить трубку, пить чай и крутить пластинки! Нет! Я сойду с ума от безделья!»

К сожалению, Лондон не очень любил таких как я — почти дееспособных инвалидов. Именно «почти дееспособных» — такую фразу не выносили все конторы, в которые я приходил. Ни одна фирма, ни один концерн, ни один завод, косо поглядывая на протез, не хотел брать меня на серьёзную работу. Почему? Потому что я хромаю? С моим разрядом они должны прыгать от радости, что за серьёзную работу возьмётся такой человек. Нет, мистер! Только бумажная рутина. Поверять-подписывать бланки, отчёты, квитанции, накладные… и прочая пурга, которая так и навевает на меня скукоту и уныние.

Кажется, спасти меня могло только чудо; и спасло, и, скорее, не чудо, а человек.

Его звали Колорадо Швайцтел, но предпочитал он называть себя «доктор Швайцтел». Удивительный человек. Несмотря на свой зрелый возраст, он обладал ярким воспламеняющим взглядом молодого авантюриста, юношеским задором и бодрым голосом. Я столкнулся с доктором Швайцтелом во время собеседования в «Клайс-и-Кларк». Тогда директор фирмы давал мне очередной отказ, как и последние двенадцать директоров, которых я посетил. На выходе из кабинета на меня налетел какой-то человек в потёртых одеждах (пиджак на нём выглядел так, будто его только что был окунули в грязь, смяли и снова окунули), чуть сутуловатый и долговязый. «О, это вы! — воскликнул он. — Тот самый Роберт Стоун! Да? Господи, умоляю вас! Скажите, что это вы!». Я сказал, что да, я Роберт Стоун. Радости доктора Швайцтела не было предела. «Вот вы-то мне и нужны!» — и он стал рассказывать зачем.

В проливе Ла-Манш шла стройка грандиозного проекта доктора Швайцтела и остальной группы изобретателей и учёных, именующих себя «Рангом». Проект заключался в создании полётного комплекса «Звёздный луч». Я, как инженер высшего разряда, один из лучших, был приглашён к курированию работы на одной из пяти шахт в солёных водах Ла-Манша. Шахты впоследствии должны были стать пусковыми установками для полётов за пределы земной атмосферы. Что ж… честно говоря, я уже и не помню, почему я отказался от такой должности (видимо моя память сочла данный отрывок жизни скудным и ненужным), и доктор Швайцтел, пойдя другим путём, отправил меня руководить третьей экстренной бригадой — эта бригада отвечала за состояние морских шахт, исправляла внештатные ситуации и так далее. Надо сказать, что работа была более чем опасная, как и для рабочих бригад, так и для экстренных. Чтобы перечислить все внештатные ситуации, да ещё и с риском для жизни — пальцев не хватит. Каждый день — как последний в твоей жизни.

Для удобства в работе доктор Швайцтел подарил мне одно из своих изобретений — механизированный протез ноги, смоделированный из ноги технобота. Вместо деревянной палки, а у меня теперь была массивная железная нога, но почти как настоящая, человеческая. Я испугался, что нормально с такой тяжестью я даже ходить не смогу, но доктор Швайцтел заверил, что мои клетки, как он их назвал, «нейроны», в скором времени привыкнут к новой части тела, и железная нога станет как своя собственная; так оно и стало.

Мы с семьёй переехали в Дувр, ближайший к Ла-Маншу город. Жизнь быстро наладилась; Кейт и Анджелле понравились город и море. Я был счастлив и всей душой желал, чтобы эта жизнь не кончалась никогда, или, по крайней мере, до того момента, пока я не состарюсь. Спустя пять лет грянул Апокалипсис; это был неожиданный и смертельный удар. Одним солнечным днём извечный путник космических далей, астероид колоссальных размеров, которого ещё за пять лет до падения учёные нарекли Апофеозом, в половину третьего дня по Гринвичу с сумасшедшей скоростью врезался в бескрайние воды Атлантического океана; с кораблей, экипажи и пассажиры которых стали свидетелями этой грандиозной картины и которых потом увлекли на дно гигантские волны, на материки тысячами стали приходить сигналы бедствия; диспетчеры, все до одного, были ошарашены, не менее были ошарашены и командиры портов, ибо никто и никогда ещё не сталкивался с такой массовой паникой. Неизвестно, сколько бы ещё продолжалось молчаливое неведение, если бы спустя пару часов почва под ногами чертовски не затряслась; в следующие часы на всю планету обрушились страшные природные катаклизмы. Незадолго до падения Апофеоза я с семьёй прибыл в маленький городок на побережье Ла-Манша, в нескольких милях от «Звёздного луча» (с берега, глядя в сторону севера, в дали можно было увидеть эту грандиозную постройку); мне необходимо было проверить состояние протеза у доктора Швайцтела; Кейт и Анджелла решили скоротать время, прогулявшись по набережной. Доктор встретил меня с лицом, выражавшим такой испуг, что мне показалось, будто он мгновение назад повстречался с сатаной; не теряя ни минуты, доктор Швайцтел повёл меня в лабораторию, на ходу рассказывая о произошедшем; я понял, что произошла какая-то катастрофа, и она была неизбежна. «Ты мог бы узнать об этом раньше, но расчёты, расчёты! Ошибка, где-то совершена серьёзная ошибка! Апофеоз должен был столкнуться с Землёй много позже, чёрт возьми!» — говорил доктор. Мы миновали лабораторию и вошли в гигантский ангар, где доктор Швайцтел представил мне Маяк — машину, о которой я много слышал и вид которой воочию поразил настолько, что заставил забыть о нависшей угрозе; всё, что мне оставалось делать, это застыть в изумлении. В реальность меня вернуло радио, вмиг разразившееся жутким эфирным шумом, в котором терялись отчаянные и многоголосые крики о помощи. «Мистер Стоун, — сказал в это время доктор Швайцтел, — вы знаете, я создал много диковинных вещей, но эта — самая диковинная, она дорога мне, и вы не представляете, насколько. Я вверяю судьбу Маяка в ваши руки, мистер Стоун! Ваш долг — быть его капитаном и пилотом. Это долг перед «Рангом, перед всеми людьми на Земле! Поторопитесь, мистер Стоун! Ваша семья — спасите её, улетайте как можно скорее!» — не успел доктор Швайцтел закончить, как я уже во всю прыть мчался к набережной; всё решали секунды. Внезапно из-под ног исчезла земля, весь мир неудержимо затрясся; меня охватил какой-то животный страх, будто кошмар, приводивший в смертельный обморок моих далёких предков, добрался и до меня. Люди в панике метались кто куда. Я поднялся вверх по улице; передо мной вниз уходил крутой склон, превращавшийся в широкий берег. Спасать тех, кто ещё оставался внизу, было поздно, ибо исполинская, точно символ непобедимой силы природы, волна была уже совсем близко; не успел я ступить и шагу, как водная туша размером с небеса, со всей своей ужасающей человеческое сознание колоссальностью обрушилась на землю. Мгновение я просто ничего не мог понять; смерть была не просто уничтожающей силой, а существом, желающим убить всех и каждого; смерть была живым и чрезвычайно мстительным существом. Океан начал готовиться ко второй, уже роковой для оставшихся в живых и для всего городка, атаке. Горе тугим узлом переплело сердце, и я был почти готов броситься в разбушевавшуюся пучину, если бы не слова доктора Швайцтела — они остановили меня и заставили оставить скорбь и печаль на потом. Когда я прибежал обратно в лабораторию, Маяк уже был готов к отлёту. «Мы могли бы взять людей на борт, но время на исходе! Задержимся ещё на пару минут — и всё будет кончено!» — прокричал через невыносимый шум доктор Швайцтел и запустил меня внутрь Маяка. Доктор решил остаться. Это поступок был в высшей степени безрассудным, и я принялся уговаривать доктора Швайцтела подняться со мной, но он настоял на своём. «Удачи, мистер Стоун! Удачи!» — передал по радиоприёмнику в рубке доктор Швайцтел и запустил двигатели. Маяк поднялся и начал стремительно набирать высоту. Волна погребла под собой городок, и океан стал готовиться к очередной атаке. Автоматическая система навигации вела Маяк вдаль; я видел, как мир, который знал и в котором жил, безжалостно топит бездна.

Так началось моё путешествие. В первое время меня одолевали горе и апатия; я будто умер. Всё время преследовали меня картины прошлого, всё время приходила ко мне моя семья. Я был уверен, что Анджелла и Кейт, живые, стоят передо мной и к ним можно прикоснуться, но как только я понимал, что они — не больше, чем воспоминания, ужасная боль пронизывала всё моё существо; от бессилия перед судьбой и временем я рыдал и выл, я звал бога, я проклинал его, я проклинал себя. Потом страдания кончились; внутри, будто кто-то сказал: «Хватит!» Я вернулся к действительности, и она встретила меня плеядой вопросов. Почему именно мне доверили Маяк? Почему доктор Швайцтел решил погибнуть? Что это за катастрофа, и какой же была эта фатальная ошибка? Как мир мог уйти на дно? Реальность казалось непостижимой. Маяк уже шестой день продолжал лететь на автопилоте; я решил изучить хранящиеся на судне архивы. Я нашёл материалы о падении астероида, о самом Апофеозе, о засекреченном проекте «Ранга» «Спасение», который был нацелен на предотвращение катастрофы, о создании Маяка. Загадки рождались одна за другой. Информация в документах была далеко не исчерпывающей. Я понял, что мой Маяк — это часть какой-то громадной конструкции, бывшей основой проекта «Спасение»; местонахождение этой конструкции нигде не указывалось; невелик шанс, что она сейчас не на океанском дне. Я освоил управление Маяком и на десятый день свободного полёта взял штурвал в руки, направив машину на восток; ничего, кроме бесконечной водной глади, я не видел.

Маяк оказался удивительной машиной; каждый день с самого утра, оставив управление на попечении автоматической системы навигации, я спускался на нижние уровни и исследовал нутро летающего судна. Конструкции и механизмы, с которыми прежде мне не приходилось сталкиваться, поражали воображение и заставляли ещё и ещё раз отдавать почтение безграничному гению доктора Швайцтела.

Иногда я натыкался на искусственные острова — это были руины больших городов. Я путешествовал по этим клочкам не натуральной, но всё же суши, и несколько раз судьба сталкивала меня с мерзкими тварями-амфибиями, которые до Апокалипсиса покоились в недрах Океана, а с наступлением конца света решили показать себя миру. Я находил тела людей, их дневники, их записи; я не чувствовал ни боли, ни сожаления, ни скорби, но только взойдя обратно на борт, понимал, каким же гигантским было это кладбище непрожитых судеб. Океан поглотил всю сушу; негде было похоронить бедных людей. Каждый раз я отгонял от себя мрачные мысли о много миллиардной смерти, но чем сильнее я пытался выкинуть мысли из головы, тем чаще они приходили снова. Было время ужасных бессонных ночей; тогда, во тьме за обзорным окном, я видел сверкающий миллионом огней город Нью-Йорк, шумный Дувр, Кардифф, туманный Лондон — я видел города живыми, такими же живыми, какими были когда-то моя жена и дочь, и все люди на Земле. Одиночество среди трупов ужасно.

Всё же, я не отчаивался; в слепой надежде я включал радиоприёмник и пытался среди не проходящего эфирного шума найти хоть один голос. Радио всё молчало, пока месяц назад я наконец-то не наткнулся на человеческую волну; она словно материализовалась из-за прихоти моего желания. Расслышав слова, я понял, что пойманная волна принадлежит какому-то пиратскому судну. Моей радости не было предела, ибо если есть пираты, значит, есть и другие люди. Это было похоже на чудо! С тех пор я никогда не выключаю радиоприёмник.

Путешествие продолжалось.

— Да, такая вот история у меня, ребята! — закончил я, допивая третий бокал виски; либо виски был плохой, либо я пить разучился, но алкоголь нисколько не торопился затуманивать мозг; я всё никак не пьянел, хотя стремился к этому весь сегодняшний вечер.

Бармены ресторана «Риа», в который я любил заходить после работы в Юго-западном заводском центре, молчали (и это было вполне естественно, ибо полоток и пол — вещи, не умеющие разговаривать). Не любят бармены болтать с трезвыми клиентами — они скучные и никаких откровений от них не дождёшься. Хвост, всё это время сидевший у моих ног, звонко тявкнул, подбежал к вешалке и лёг рядом с вещмешком и прислонённым к стене «винчестером».

— Спать, — произнёс я, где-то в мыслях соглашаясь со щенком, и лёг в кровать прямо в одежде, закрыв глаза и что-то пробормотав. Больше всего мне хотелось увидеть хоть одного живого человека; это не было прихотью, не было простым желанием — это было необходимостью; всё ещё живой трезвый разум говорил мне, что скорее я умру не от голода, не от битвы с тварями из бездны, не из-за крушения Маяка или чего бы то ни было ещё — я умру от помешательства. Снаружи глухо раздавались громовые раскаты. Маяк немного качало; я с каждым мгновением всё больше погружался в блаженную дремоту. Через несколько минут я окончательно уснул.