Маска Зевса Глава 1

— Так что же, Джеймс, вы не верите в продолжение жизни после смерти? — спросил мистер Бакет, смотря на собеседника прищурившись.

Тот явно чувствовал себя неловко под взглядом этого господина, который нагло развалился в кожаном проклёпанном кресле с тлеющей сигарой в одной руке и катающимся в стакане виски в другой. Джеймс, согнувшись, осматривал узор ковра, про который мистер Бакет часто рассказывал своим гостям. Пожалуй, эта отчасти выдуманная история, часто изменяющаяся в процессе рассказа, из-за провалов в памяти, была его визитной карточкой, если не наскучившим всем шаблоном его светской беседы, в которой он был мастером.

Джеймса не увлекала красота ковра, его искусные штрихи и цветные узоры, которые мастер старательно создавал. Взглядом он кружился вокруг дырки, слегка прожженной по краям, которая была похожа на след оброненной сигары, которые мистер Бакет употреблял, как англичане чай; но в то же время он клялся, что это дыра — шрам от пули одного из охотников за головами, которых привлек роскошный караван мистера Бакета, когда он был проездом в Персии. И он готов был доказать это каждому, кто был способен усомниться в истинности его слов.

Мистер Бакет, будучи владельцем самой большой торговой сети в Нилт-Спрингсе, часто путешествовал, желая лично встречаться с поставщиками и заключать сделки, скрепляя дело, как он говорил «крепким рукопожатием, которого не перескажешь». По всем стенам его кабинета, кроме одной, которую заслонил тяжелый шкаф из американской секвойи, тянулась фотогалерея будних дней мистера Бакета. На всех он выглядел совершенно разным человеком: на снимке рядом с чернокожим аборигеном в Африке он совсем молод, а вот на другой фотографии, заключенный в толстую исследовательскую куртку и ледорубом в руке кажется совсем старым, однако с неизменной улыбкой, которая свойственна всем продавцам высшего класса.

Несмотря на свой возраст, переваливший за пятьдесят, и яркую седину волос, которую он старательно прятал красителями, не способными до конца отнять у него десяток лет, мистер Бакет уже дважды обогнул Землю; и обогнул бы третий, если бы не страшная лихорадка, настигшая его в Индии, напоминанием которой служили небольшие выбоинки на его щеках.

Он не пытался жить правильно, он не любил жертвовать своими желаниями, поэтому к своему пятому юбилею мистер Бакет весил более чем в два раза больше своего возраста, имел нездоровый кашель, который имеют заядлые курильщики, часто повторял недавно рассказанные им истории, так, как будто только с утра эта новость была на главной странице местной газеты, и имел привычку засыпать посреди беседы, если переставал говорить хоть на четверть часа.

Мистер Бакет затянул потрескивающую сигару и положил остаток колбасы на малахитовую пепельницу. Выдохнул, опрокинул оставшийся виски и откинулся на скрипучем кресле, прикрыв глаза.

— Ответьте на мой вопрос, Джеймс, прошу вас. — Он не считал правильным прибавлять ненужное «мистер» человеку, который являлся ниже его рангом и числился заместителем «Бакет трэйдшип», однако, которого он находил весьма интересным собеседником.

— Прошу вас простить меня, мистер Бакет. Должно быть, я паршивый собеседник, но все, о чем я могу сейчас думать…Моя бедная София, — он едва пустил слезы, но удержался, громко втянув вытекающую из носа слизь. — Простите, мистер Бакет.

— Вам незачем извиняться, позвольте, — он вытащи из слабых пальцев Джеймса пустой стакан и наполнил его треть хорошим виски. — Посмотрите на это с другой стороны, — продолжил он разговор, вернув стакан, — она в лучшем из миров.

Джеймс посмотрел на него отчаявшимся взглядом, который часто имеют люди, склонные к суициду. Ему редко было достаточно своих собственных слов, чтобы убедиться в чем-то. Обязательно должен быть тот, кто повторит его убеждения, и чем выше человек по статусу, тем мудрее для него он был.

— Вы так думаете?

— О, мой друг, я уверен. София была чистейшим существом, царство ей небесное. За свою продолжительную жизнь я встречался со многим людьми, и, уж не позвольте себе усомниться, большинство из них были едкими паршивцами.

Повисла пауза, когда мистер Бакет пытался подобрать другие слова, чтобы взбодрить Джеймса.

— К тому же, вы ничем не обременены, — конец фразы он сжевал, почувствовав, что взболтнул лишнего.

— О чем вы, мистер Бакет? — Джеймс поднял на него мокрые глаза, которые из под густых бровей казались еще более выразительными.

Мистер Бакет понимал, что испортит все, если напомнит о том факте, что София умерла, будучи на восьмом месяце беременности, поэтому спокойно ответил, как бы сам не понимая что конкретно он имел ввиду.

— Вы прекрасно поняли о чем, Джеймс.

— Как вам угодно, — буркнул Джеймс, но собеседник, занятый уже своими мыслями, не услышал его.

Старинные часы, которые были гораздо старше своего хозяина, пробили три часа дня, и пошли гулким тиканьем на очередной круг.

Мистер Бакет чувствовал себя ужасно неловко, находясь в давящей тишине чересчур продолжительное время, поэтому он стал громко ерзать в кресле, и как бы невзначай кряхтеть, напоминая о своем присутствии.

— Что ж, — он вытянул спину, схватив свои круглые колени. — Я знаю, что взбодрит вас и позволит продолжить нам разговор.

Джеймсу хотелось лишь только забыться, поэтому он оставил нетронутый виски, который уже не лез, под бежевым абажуром лампы, и наблюдал за мистером Бакетом, который отошел к своему рабочему месту.

— Мой старый друг, мистер Гофард, должно быть вы о нем слышали.

— О да, несколько его картин украшают мой дом, — поддержал разговор Джеймс.

— Рисует он не дурно, это правда, но сам весьма противен, да…— тут он задумался, уставившись куда-то вдаль, словно он стоял на холме, наблюдая, как ветер расчесывает траву английских полей. — Но не в этом дело. Прошлым летом он путешествовал по Латинской Америке, посетил храмы Майа, несколько местных племен.

Пока он пересказывал историю своего знакомого, делясь о его личности своим мнением, которое, как он считал, не могло не интересовать других людей, он отпер дверцу стола и извлек оттуда медную табакерку.

— Честно говоря, я забыл о них, но мистер Гофард настоятельно советовал испробовать их при случае, — он запер дверцу, ключ положил в тайничок за портретом Наполеона, висевшим за спинкой стула.

Джеймс догадывался, что это за средство отпущения его страданий, но не решался предположить вслух.

Мистер Бакет остановился перед Джеймсом, который немного отодвинулся, смущенный размерами фигуры и самой личностью Бакета. В руках он держал открытую табакерку с деревянными отделениями, коих было пять, каждая из которых содержала смятый комок бумаги. Двумя пальцами он извлек крайний левый сверсток, а табакерку убрал.

— Один я не рисковал. Не известно, как поведет себя мое тело, — он два раза сочно чихнул в рукав.

Мистер Бакет развернул бумагу, протянув коричневые кусочки сухого вещества Джеймсу, головой приглашая взять один.

— Нет, нет, нет, Джеймс, — поспешил он остановить Джеймса, когда тот пальцами схватил горстку. — Достаточно одного. Знаете, в этом деле главное знать меру. Возьмите два.

Джеймс повиновался и стал рассматривать скрученные кусочки у себя на ладони.

— Сейчас, я устроюсь в кресле, и мы попробуем с вами, Джеймс, — озвучивал он свои действия. — Что бы ни случилось, это поможет вам забыться на время.

— Поскорее бы, — ответил Джеймс, ссыпая в рот сухие кусочки.

Как впал он в это пространство, Джеймс помнил смутно. Все шло обыкновенным чередом: разговоры о смерти и жизни после нее, в процессе которых оба пришли к выводу, что все знания об этой теме пусты и бессмысленны; о том никчемном существовании людей, которые фанатично молятся в небо, ожидая спасения, и о тех божественных явлениях, которые они, как им показалось, довольно ясно объяснили логикой.

Ничего не происходило довольно продолжительно время, что мистер Бакет предложил съесть больше ради эффекта, но Джеймс отказался, что не остановило Бакета.

Однако в один момент, Джеймс стал ощущать легкую зыбь на лице и дрожащие уголки губ, которые тянулись вверх. Все предметы в комнате сами собой очертились четким контуром. Он взглянул на руки — те переливались желто-пурпурным цветом, а пальцы вместо пяти распадались на тридцать, когда Джеймс шевелил ими.

Он встряхнул головой, как вдруг осознал, что стало все только хуже.

«Так, спокойно, я все еще здесь, я контролирую себя», — вертелось у него в голове.

В ногах чувствовалась приятная расслабленность и свобода, так, что ступни непроизвольно стали двигаться и растягиваться, становясь длиннее. Все это пугало Джеймса, однако к горлу подкатывал смешок, который он не смог сдержать. Вслед за ним последовало истеричное хихиканье, которое Джеймс пытался усмирить, но обнаружил, что так выражение его лица стало еще более глупым.

«Что происходит?!» — думал он, замечая такой же вопрос у себя в голове, но уже другим голосом, и кто-то отвечал на него третьим. Самое противное, что этот процесс невозможно было сдерживать, противостоять ему, потому что Джеймс не всегда понимал, где он, то ли очнулся, то ли ему кажется, и вдруг он снова проснется с болтающейся перед глазами картинкой.

«Нет, о-о-о, нет, чтобы я эту дрянь когда либо еще раз!»

Джеймс вцепился в кресло, вжавшись в него так глубоко, насколько позволяла спинка, опасаясь отсутствия какого-либо контроля над собой.

Он повернул голову на мистера Бакета. Тот сидел, упершись руками в ноги, уставившись в пол, слегка качаясь из стороны в сторону.

— Боже мой, это вещь убивает меня, — прошипел он. Затем бросил секундный взгляд на Джеймса, после чего упал на спину и закатился гулким смехом, сотрясаясь щеками.

Вновь его взгляд оказался на Джеймсе: блестящий и потерянный, но полный неизвестного счастья. Единственное, что он спешно произнес, было:

— Джеймс, запишите меня в Библию, прошу вас, мне очень нужно!

После этих слов он снова забылся, потерявшись в мыслях.

Джеймс заметил в углу комнаты стоящее зеркало, гладь которого была наполовину скрыта балахоном. Он сделал уверенный шаг, чувствуя головокружение и тошноту. Ступая осторожно, он невольно задержался глазом на персидском ковре, закруженный узор которого гипнотизировал своим повторяющимся рисунком, передвигаясь и закручиваясь по спирали. Джеймс зажмурил глаза, чтобы видеть как можно меньше, но в то же время не влететь в стену или споткнуться о ножку стола.

Он стянул покрывало и немного отдалился от зеркала. Джеймс продолжительное время всматривался в свое нелепое отражение. Худой скосившийся силуэт в твидовом пиджаке, левый ворот которого был вздернут, а часть правого укрылась под оливковым воротником рубашки. Глаза его напоминали бешенство: зрачки пульсировали, сжимались и разжимались, так, что, казалось, они вторят секундной стрелке часов, что громко отдавала в ушах. Его чернильного цвета волосы взъерошились и были смяты к правому боку. Джеймс скользил глазами вниз по лицу, останавливаясь на отдельных участках. Особенное значение он уделял носу, который казался ему изрядно длинным и прямым, а также усам, которые упорно отказывались расти. Не помогали даже средства торговцев, коих он перепробовал массу — все тщетно. Щетина росла, но неравномерно, вытягиваясь уродливыми жиденькими клоками у подбородка, по челюсти, а также на некоторых родинках. Однако все это выглядело настолько гадко, что Джеймс сбривал их тут же, когда осознавал сам для себя, что густая борода не стоит такого уродства. Сам же он был бледен, а красноватые белки придавали его виду еще более нелепый.

— О чем это вы, Джеймс? — донеслось откуда-то из зеркала знакомым голосом.

Он тряхнул головой, как обнаружил себя сидящим на полу, прислонившегося к креслу вольтеровского стиля, далеко от зеркала, которое, однако, было открыто.

— Я-й-йа? — начал говорить Джеймс, но сразу же умолк, поймав себя на том, что язык его и губы как-то по особенному расслаблены и дрожат, при попытке сказать что-либо. Более того, он нашел в своей интонации какой-то просяще-умоляющий оттенок, который он захотел прогнать, откашлявшись.

Напротив развалившегося Джеймса, за столом стоял мистер Бакет и заряжал турецкий пистоль, забивая шомполом пулю.

— Не важно, что вы сказали, не беспокойтесь, главное вот какой вопрос меня мучал все это время, пока вы рассуждали сами с собой.

Мистер Бакет казался Джеймсу протрезвившимся и полностью контролирующим свои действия человеком. Но вскоре он понял, что ошибся, когда Бакет поместил дуло украшенного пистоля рядом с виском.

— Что вы, что вы делаете? — очнулся Джеймс.

— Вот скажите мне, а вы когда-нибудь задумывались над тем, что происходит с человеком в тот момент, когда он расстается с жизнью?

— Прошу вас, мистер Бакет, не совершите глупость.

Он отошел от стола и подошел к зеркалу, осматривая себя со всех сторон, но в частности со спины. И, кажется даже, произнес «хорош», или просто Джеймсу показалось так.

— Чувствует ли он боль или несравнимое блаженство после освобождения? Как вы думаете?

Однако все, что занимало внимание Джеймса в этот момент — это угрожающе постукивающий по спусковому крючку палец мистера Бакета.

От зеркала он направился к книжным полкам, философствуя и жестикулируя одной рукой и с пистолетом в другой. После длительного рассуждения он вдруг воскликнул:

— Да что знают эти католики о смерти?! Все ложь! Ложь и бессмыслица! Но мы-то с вами знаем всю правду. Вы согласны Джеймс? — он замер с каким-то детским безобидным видом, впившись взглядом в Джеймса, который боялся издать лишний шорох и спугнуть палец мистера Бакета.

— Мистер Бакет, вы в порядке? — решился он спросить, когда тот простоял больше двух минут, не меняя выражения лица.

— В полнейшем! — ответил он, рывком пробудившись из сна. — Все как-то нелепо, не находите? И вообще, этот узор ковра очень идет к вашему цвету кожи…забирайте его! Дарю!

— Спасибо, но я не…

— Как же здесь душно, — прервав вежливый отказ Джеймса, он нашел в комнате окно и огромным неуклюжим шагом двинулся к нему, не отпуская пистолета. Как вдруг запнулся о складку ковра, выронил пистолет и тот, ударившись о пол, с треском громыхнул, окончательно пробудив обоих.

— А собственно, почему в комнате пахнет порохом…или это только я? — обратился он к статуэтке египетской кошки на письменном столе. — Ты тоже чувствуешь его, только молчишь, — он ткнул её пальцем и та, качнувшись, осталась на месте.

Джеймс с облегчением вздохнул и распластался на ковре, ощущая острую нехватку воды. Его рот буквально сковало, а губы скручивались внутрь. Вместо языка колебался кусок глины, а с щек сыпался песок.

В это время мистер Бакет очутился у окна, кое-как дотянулся до ручек и со словами «Матильда, не огорчай меня!» — распахнул окно внутрь, оставшись посреди него.

Вечерний ветер всколыхнул его потные кляксы волос, прилипшие к красному лицу, внося в помещение, помимо парфюма Бакета, целую плеяду ароматов города. И запах булочек с корицей, и запах каштанов, что жарили и продавали ребятишки-оборванцы, и запах пудры из косметического магазинчика мадам Кортюф, и соленый запах конского тела. Все это смешалось в единый ансамбль запахов, которым наслаждался мистер Бакет, подставив свое лицо ветру.

На четвереньках Джеймс дополз до кофейного столика, на котором стоял графин с водой, и отбросив все свои манеры и знания об этикете, прильнул к стеклянному горлышку, жадно поглощая влагу.

— А-а-а, пейте, пейте, мой друг, — мистер Бакет похлопал его по плечу, покинув окно.

Несмотря на распахнутое окно и сильный поток ветра, если судить по зеленым парусам штор, ему все еще было жарко, поэтому он решил приспустить брюки, оставшись в одном лишь исподнем и рубашке, которая торчала из-под расстегнутого жилета. Так он и зашаркал к двери, путаясь в штанинах, съехавших до щиколоток, одном бежевом ботинке и с карманными часами, которые раскачивались на посеребренной цепочке при каждом его шаге.

Рванув дверь, он проорал в коридор:

— Агата! Вели подавать ужин раньше! Прямо сейчас прикажи! Вы голодны? — промурлыкал он, обращаясь к Джеймсу, который завалился с ногами на кресло и дремал, едва раздувая грудь.

— Голодны, голодны, — ответил он сам себе и исчез в проеме, выругавшись на крайне

длинную лестницу, которая вела в гостиную.