Габриэль (рабочее)

Где-то…

Далеко-далеко, в пространстве и времени… возможно — не только в нашей галактике… бушевали очередные звёздные войны.

Но эти «звёздные войны» отличались от всех, что вам показывали в кино — хотя бы тем, что практически никто из воюющих, от новобранцев и помощников механиков до Самых Высокопоставленных лиц, президентов, королей и адмиралов, не мог бы сказать: а за какие идеалы, собственно, идёт сражение?

Но ещё более странно — или вам это странным не кажется? — было то, что ни новобранцы, ни закалённые в битвах ветераны, ни механики, ни навигаторы звёздных кораблей, ни маршалы и адмиралы, ни даже генералиссимусы и фельдмаршалы, в чьей власти было отправить в бой армию целой планеты — или целую планету уничтожить одним метким залпом, — никто из них не удивлялся такому положению дел. И вопрос «зачем» — если и задавался, то мимолётно, не всерьёз… примерно как вопросы «зачем мы живём» и «что там дальше, после смерти».

Габриэль принадлежал к тем немногим, кто в своё время (около десяти лет назад) задался этим вопросом более чем серьёзно. В результате он изящным пируэтом выскользнул из стального захвата армии раньше, чем та успела сосредоточить на его персоне своё внимание, — а именно, едва закончились деньги, внесённые заботливыми родителями Габриэля в весьма престижное учебное заведение. Так как родители были не только заботливы, но и неглупы, то учебное заведение для отпрыска выбрали не просто престижное, но и в самом деле способное чему-то обучить. А так как отпрысков было ещё четверо, то на пресловутой кругленькой сумме, внесённой на счёт космического колледжа, заботливость их и иссякла — тем более, что Габриэль был, прямо сказать, отпрыском не особенно благодарным, да и вообще «себе на уме».

В нелёгкие военные времена иметь сына «себе на уме» — не та роскошь, которую может себе позволить не особенно богатое, средне-родовитое и вовсе не влиятельное семейство, обременённое военными налогами, расходами на починку древнего фамильного гнёздышка («древний» было словом ключевым, ибо ничем, кроме древности, гнёздышко похвалиться не могло) и хлопотами по устройству в жизни ещё четверых сыновей — в отличие от Габриэля, не «себе на уме», зато энергично жаждущих побольше благ цивилизации и поменьше ради достижения оных благ надрываться, занимаясь чем-то полезным.

В колледже Габриэль освоил множество разнообразных навыков, не входящих в экзаменационный список, — в частности, умение быть иногда незаметным, но абсолютно всегда появляться в нужном месте и в нужное время, а также — оказавшись в гуще конфликта (иногда развязанного им же самим), легко и непринуждённо выскальзывать и оказываться на безопасном расстоянии куда раньше, чем прочие успевали осознать, что Габриэля, собственно, тут давно уже нет. Выскальзывал он столь виртуозно, что в большинстве случаев участники конфликта и вовсе не замечали, что он тут был (и тем более, что конфликт, по сути, им-то и спровоцирован).

А ещё Габриэль, как ни странно, учился. А посему к моменту завершения на счету денежного эквивалента родительской заботы он стал по-настоящему первоклассным инженером звёздных кораблей — что было отмечено в выданном ему на прощание внушительном документе с золотым обрезом, усеянном печатями и буквами с красивыми завитушками.

Документ в дальнейшем Габриэлю пригодился: он замечательно украсил дверь его личной каюты, а по совместительству стал удобной заменой мишени для дротиков.

Личной каютой, равно как и личным мини-крейсером, где эта каюта обреталась, Габриэль обзавёлся в тот же день, когда столь удачно разминулся с карьерой военного, и подробностей этой истории он предпочитал не афишировать — там были задействованы дротики, выдержанное бренди, официально нигде не выращиваемое растение, в неких кругах известное как «шанская муть», а также малоизвестное и доступное лишь офицерам высокого ранга приспособление, именуемое армейцами «атомник», — в отличие от бластеров и прочего арсенала, данное приспособление отличалось крайней гигиеничностью, поскольку неаккуратных трупов после него не оставалось. Аккуратных, впрочем, тоже. Атомник был сбывшейся мечтой любого приверженца чистоты и порядка — после него не оставалось практически ничего.

Впрочем, из всякого правила есть исключения — в частности, у Габриэля после знакомства с атомником остался звёздный крейсер, а также документы лоцман-майора с планеты, названия которой до сего знаменательного дня Габриэлю слышать не приходилось. По счастью, он от природы был наделён отличной памятью и талантом к иностранным языкам — особенно при наличии устройства под названием «полиглот». Устройство обнаружилось в библиотеке крейсера и позволило Габриэлю провести немало приятных часов за просмотром найденной в той же библиотеке коллекции древних дисков. Фильмы были двумерными и иногда чёрно-белыми, но Габриэль буквально влюбился с первого взгляда — и в дальнейшем превратился в страстного коллекционера этих редких и отнюдь не дешёвых раритетов.

Но древние фильмы были, пожалуй, единственным явлением, в связи с которым к Габриэлю можно было применить слово «страсть». Он был хладнокровным, сдержанным, неизменно рассудительным (сволочным сукиным сыном, как частенько добавляли люди, неосторожно согласившиеся на пари покидать с Габриэлем дротики или сыграть в шахматы, карты, увинский дюп или любую игру, где требовалась ловкость, идеальный глазомер и острота мышления. Впрочем, стоит отметить, что подобную характеристику Габриэлю давали, как правило, лишь убедившись, что его рядом не наблюдается, а поблизости нет ни одного укромного местечка, где он может незаметно стоять, внимательно прислушиваясь).

А между тем Габриэль вовсе не был жестоким. Он не был даже таким уж циничным — иначе вряд ли, войдя в ту каюту, откуда доносился вполне правильно истолкованный им шум, он выдернул бы из кобуры бластер и недолго думая, выстрелил — раз и другой.

Бластер у Габриэля — человека далеко не богатого, с учётом дорогостоящего хобби и расходов по содержанию крейсера, — был достоин любого адмирала галактики. К выбору движимого имущества, тесно связанному с состоянием своего здоровья, он относился с предельной заботливостью. Если учесть, что в силу профессии он постоянно обретался в окружении сотен вооружённых до зубов и крайне агрессивных молодцов в военной форме, а сам никакой формы не носил, — качество оружия имело в прямом смысле жизненно-важное значение.

Меткостью Габриэль отличался не только во время игры в дартс.

И тем не менее, создавать проблемы — это было не в его правилах. А сейчас, как он не без грусти вынужден был признать, он собственноручно создал себе сразу две проблемы — и их трупы в мундирах очередной армии, которую он подрядился доставить в очередное место военных действий, ничуть не украшали интерьер.

Третья проблема сломанной куклой валялась на узкой кровати и вид имела весьма растрёпанный.

Габриэль убедился, что по коридору не бродит никто чересчур любопытный, а затем аккуратно запер дверь. Он полагал себя реалистом — то есть предпочитал решать проблемы по мере их возникновения, не тратя сил на мысли о том, над чем он не властен. Оживить трупы он определённо не мог — и сказать по чести, не испытывал ни малейшего желания. Посему он выкинул их из головы и сосредоточился на том, что пока ещё казалось живым.

Хотя вообще-то взъерошенное нечто в разодранном мундире, скорчившееся на кровати, живым не выглядело: сквозь массу черных волос виднелось лицо столь мертвенно-белого цвета, что на миг даже опытный Габриэль усомнился, не запоздало ли его вмешательство.

Он подошёл, и сомнения благополучно рассеялись: «нечто» вспугнутой дикой кошкой прянуло к стенке, только что не шипя и не выпуская когти. Теперь Габриэль имел сомнительное счастье лицезреть багрово-синий кровоподтёк на той половине лица, что прежде была скрыта волосами. До встречи с чьим-то кулаком губы были красивы, отметил он; давно уже ему не случалось видеть губы столь соблазнительной формы.

Чёрные глаза смотрели на него в упор со змеиной неподвижностью.

Габриэль непринуждённо уселся на койку, закинул ногу на ногу и небрежно бросил бластер к стиснутой в кулак тонкой руке.

— Глянь. Я отдал вот за эту крошку полторы штуки земных, и идиот, что мне его продал, ещё и считал, что это он меня надувает. — Когда Габриэль хотел, его улыбкой можно было растапливать вековые льды. — Но я бы посоветовал наловчиться с кинжалом. Небольшой славный ножичек в сапоге — и половина твоих проблем, считай, решена.

— А вторая половина?

Из-за разбитого рта вопрос прозвучал слегка невнятно. Габриэль подавил разочарованный вздох: всё-таки он надеялся на спасение прекрасной принцессы. И хотя по части «прекрасности» всё было в порядке, и даже слишком, но вот с принцессой повезло меньше. Хотя он понял это лишь тогда, когда услышал голос.

— Вторая, — спокойно сказал он, — как объяснить десятку тысяч таких же милых ребятишек, как эти, — оба одновременно поглядели вниз, — почему их приятели вдруг прилегли отдохнуть и никак не хотят просыпаться. Кстати, ты выглядишь весьма живописно в рваном мундире.

Юноша смотрел на него, не мигая. Из-за необычного густо-чёрного цвета его глаз создавалось впечатление, что зрачки расширены до предела — смотрелось это слегка пугающе.

— Вам не стоило делать это, чтобы получить то, чего хотели они, — тихо и чётко проговорил он.

Маленький бластер Габриэля, к которому никто не прикасался, плавно скользнул по кровати и шлёпнулся на пол. Габриэль поднял бровь.

— Эффектно. Как это называется — псионика? Полезный дар. Хотя, как показал опыт…

Бровь Габриэля изогнулась сильнее. Юноша чуть нахмурился на эту явную насмешку:

— Я не был готов. Тогда.

— И это всё, что ты умеешь? Перемещать небольшие предметы?

— Не всё. Кто вы?

— Поправь мундир, — невозмутимо посоветовал Габриэль. — А волосы оставь так. И если можешь убрать ссадины — пока не надо. Мне всё-таки придётся как-то объяснить это, — он без интереса скользнул взглядом по трупам.

Юноша ещё миг всматривался в него так, словно пытался проглядеть в нём дырку, а потом вдруг перестал напоминать дикого кота, готового прыгнуть и отчаянно рвать когтями.

— Я сглупил. Дома я был настороже всегда, и никто не смог бы застать меня врасплох. Тем более — прикоснуться.

Красивые губы брезгливо скривились, и Габриэль отметил побелевшие костяшки сжатых в кулаки пальцев: мальчику явно досталось больше, чем один удар по лицу. Похоже, ему стоило немалых усилий скрывать боль.

И похоже, что до военной формы он явно не дорос — даже со скидкой на голодное детство (на сытое тощий до прозрачности мальчишка никак не тянул) ему нельзя было дать больше пятнадцати.

— С каких пор в армию Морленда берут школьников? — небрежно осведомился Габриэль.

— Я соврал, что мне восемнадцать.

— Они, вероятно, ослепли, если поверили.

— Нет, это мой дар, — просто сказал юноша. — Один из. Мне верят. Но… — его быстрый взгляд, брошенный на трупы, был красноречивым свидетельством, что «дар» не убедит десять тысяч крайне недовольных вояк, что их товарищи безвременно скончались от острого приступа насморка.

— Что они сделают? — вырвалось у мальчика совсем по-детски. По серовато-бледным щекам прошла тень румянца. — Меня зовут Лют. Лют Тайгер.

— Ни черта они не сделают ни мне, ни тебе. Кстати, я Габриэль. А у тебя забавное имя, тигрёнок.

— Почему?

— Я лоцман, парень. А это — мой корабль. Если они меня хоть пальцем тронут, то кто вытащит их из дрейфа? Дух святой? Нет уж, они плюнут на эту парочку и сделают вид, что ничего не видели.

— Нет, я не о том…

Габриэль с затаённым торжеством отметил, что тактику выбрал верную: дитя оттаяло настолько, что даже позволило себе выглядеть смущённым.

— Почему тигрёнок?

Капитан усмехнулся.

— Твоё имя. О планете Земля ты ведь знаешь? На языке Земли «тайгер» — тигр. Хотя, хм, ты прав — тигрёнок не звучит. Лютик мне больше нравится.

Мальчик озадаченно сдвинул брови, а Габриэль, развлекаясь от души, пояснил:

— На другом языке Земли, устаревшем, так назывался цветок. Маленький полевой цветок. Хрупкий с виду, но довольно выносливый… он считается сорняком.

В странных чёрных глазах обозначилось выражение, которое Габриэль замечал потом не раз, и даже дал ему название — «искра Люта». А затем юноша улыбнулся, и невзирая на разбитые губы, это была одна из самых чарующих улыбок, когда-либо виденных Габриэлем.

— Лютик. Звучит как щенячья кличка.

Смешок. Бластер неторопливо взмыл в воздух и опустился на колени законного владельца.

— Спасибо, Рэл. Я сам виноват. Здесь, в космосе, всё чувствуется иначе. Ярче. Я, ну… говорил кое с кем. С очень далёким человеком. Мой друг, мы дружим с пяти лет… но я не знаю, где он. И это чувство… что я могу его почти ощутить… Вот я дурак. Мне надо было поступить, как дома, — спрятаться, стать невидимым. Подставиться, вот так… Ръен!..

Габриэль обладал талантом мгновенно усваивать языковые нюансы миров, где ему доводилось пополнять запасы и принимать на борт «заказчиков», и данное слово определённо было не тем, что люди наивные ожидают услышать из уст ребёнка. Впрочем, Габриэль наивным не был, иллюзий на тему «дети — простодушные невинные создания» не питал никогда, да и вообще за годы войны насмотрелся и наслушался многого, без чего охотно бы обошёлся.

Но Лют Тайгер выглядел таким… неземным. Даже недвусмысленно разодранный мундир ничего тут не менял. То ли странные глаза, то ли выражение бледного до прозрачности лица… совсем, кстати, не мальчишеского — хотя и «девичьим» Габриэль его не назвал бы. Вообще-то первое, что пришло ему на ум при взгляде на Люта, было слово из любимых им в детстве сказок — «эльф». Но ни на одном из своих коллекционных дисков он не видел никого, столь похожего на эльфа — как Рэл представлял себе их, втайне от не одобряющего «безделье» отца глотая книжки.

Лют казался воплощением спокойствия — не закрытый, не равнодушный, а полностью нездешний, витающий столь далеко, что такие мелочи, как синяки, клочья мундира, пара трупов, куча не склонных к всепрощению солдат и незнакомый тип с бластером в качестве единственной стены между ним и упомянутой кучей, — всё это его нисколечко не занимает.

Рэл задумчиво поглядел на упомянутый бластер и подумал, что скорее всего, так оно и есть.

— Они не тронут тебя, — проронил ровный голос. — Но я другое дело. Ты лоцман, а я один из них.

Габриэль беззаботно усмехнулся и встал.

— А это дело поправимое. Сейчас мы выкинем в рециркулятор остатки твоей формы, а затем я проинформирую их главного, что ты мой любовник, а я не одобряю, когда пассажиры без спросу хватают мои вещи.

На губах невозмутимого Люта мелькнула едва заметная тень улыбки.