Зяблик

— Зяблик, зяблик, подожди… — сквозь гневные порывы песчаной бури к убегающему из селения мальчику рвался голос сестры. Белокурая глупышка Анни: первая обретенная — запнувшись о невысокий бархан у старой известняковой стены, упала и, исцарапав об острые грани песчаника пухлые белые руки, начала громко всхлипывать. «Зяблик!» — темные, вишнево — красные глаза переполнились слезами, для которых на щеках девчушки уже были начерчены маршруты.

Голова мальчишки с коротко — остриженными русыми волосами и одним большим вихром надо лбом, смешно выпятившаяся из — под ворота широченного желтого пальто, неуверенно качнулась в сторону девочки.

— Зяблик, я к маме хочу! — детские кулачки смешали багровую и черную краску с потоками соленой влаги, оставив после себя грязные пятна. Песок, больше похожий на пыль, осыпался на ноги ребенка, подарив коже оттенок здорового загара. Мальчик, путаясь в полах плаща и петлях пояса, что широким ободом обхватил его худощавую фигуру, яростно, по — птичьи подскочил к плачущей девчушке. Возвысившись над ней, закрыв ее своей тенью, он почти выкрикнул:

— Нет у нас мамы! Не будет больше!

В такт выстреливающим словам он беспокойно теребил изнутри сшитый не по размеру рукав. Спустя мгновение обветренные губы сжались в тонкую, упрямую полоску и в водянисто — голубых глазах мальчика проснулась боль.

— Ни у кого не будет! Только ты осталась… И это...!

Из дырявого кармана пальто в руки мальчика выскользнула крохотная склянка, в которой, словно позабыв о законах тяжести, медленно перекатывалась красная капля. Красная, как глаза Анни.

Наконец, жалость к сестре, родной по матери, сломила взбунтовавшийся дух. Во много раз тише, словно успокаивая ее, он добавил:

— Всё, теперь иди, Анни. Иди к своим.

Пытаясь высвободиться из — под гнета желтой махины и все еще сдерживая слезы, Зяблик едва не расколол пузырек с драгоценной жидкостью, но вовремя спохватился. Худые лопатки под вощеной тканью заходили ходуном, вновь пристраиваясь к такому странному предмету одежды. После, когда одеяние поддалось, непослушный вихор на голове заломил ветер — мальчик бежал по горячему песку, прочь из этого безнадежно гиблого места, туда, где все еще есть люди.

***

Их осталось совсем немного.

Большая часть человечества прахом полегла на мертвые пески, лицом к лицу встретившись с молчаливым врагом солнца — порфирией.

Этот страшный недуг легко незаметно вошел в людскую историю в средние века, собрав первый урожай в кругу аристократов. Утонченные вельможи, воспринявшие болезненную бледность кожи и видимое бессилие как дар небес, не предпринимали никаких попыток излечения и гибли от него целыми .

Свежее дыхание просвещённого века, возродившее роль медицины и науки, ненадолго укротило тяжелую поступь беды, но не остановило ее.

Вторая волна болезни окатила неподготовленную планету в начале нового тысячелетия. Получившая неограниченную свободу молодежь, в стремлении испробовать все удовольствия этого мира, и увлекшись тайным миром химии, расширила границы аномалии, заставив шагнуть разбушевавшуюся эпидемию далеко за пределы стран — гигантов. К этому моменту среди ученых распространилось мнение о неоднородности происхождения основного поражающего фактора заболевания, что в скором времени и подтвердилось. Вирус, обнаруженный профессорами медицинского факультета университета в Падуе: Сивиллой Мартинес и Эдмундо Кользонни, легко встраивался в молекулы глобулина и вызывал у наблюдаемых больных пациентов клиническую картину, сходную с серповидной анемией и порфирией. Легко распространяющееся заболевание с не ясным путем заражения получило название: синдром Мартинес — Кользонни. И уже с этим именем переросло в пандемию.

Опасность заражения, голод и продолжительные засухи поделили человечество на обособленные анклавы, жестокие банды, основной целью и задачей которых стал вопрос выживания. Но и их век был не долог.

На смену им пришел "Ночной ветер" — группа отпрысков высокородных семей, психика которых, под воздействием наркотиков и синдрома, подверглась необратимым изменениям. Гонимые бесконечным мучением и слухами о чудесных выздоровлениях, "призраки", навсегда потерявшие человеческий вид, двигались от анклава к анклаву. Уводя под покровом ночи и делая бесплодными женщин, калеча в своих жестоких забавах рожденных ими детей, они словно саранча, уничтожали селение за селением. Иссушающий ветер верным псом следовал за ними, заметая следы недавних преступлений. Так было до тех пор, пока из живых представителей человечества в глубине Великой пустыни, не осталась горстка кочевых племен. Девятилетний Зяблик был последним, родившимся здоровым ребенком в одном из них.

***

Мать Зяблика — тридцатилетнюю блондинку: Александру Лейбниц, из маленькой резервации на границе Польши, отправили на север Африки в качестве медицинского работника в составе благотворительной миссии, перед самым пиком эпидемии. Ее искренность и доброта, наравне с лицом, которое еще не потеряло холодной, нордической красоты, не единожды смягчали зарождающиеся внутриплеменные конфликты. В скором времени вожди соседствующих племен приняли обаятельную женщину в круг равных, позволив ей беспрепятственно общаться со всеми членами общины. А уже через год к ней, в этом нелегком труде, присоединился еще один представитель миссии: Влад Таттари. Между двумя молодыми людьми, занятыми общим делом, быстро возникла обоюдная симпатия, которая почти сразу переросла в бурный роман.

Относительно благополучная семейная жизнь длилась до тех пор, пока в этой маленькой семье не появился горячо любимый обоими родителями Зяблик. На первом году его жизни от укусов трех желтых скорпионов — очередной забавы "Ночного ветра", у границ анклава торговцев, погиб Влад, оставив Александру с ребенком на руках в полуразрушенном порфироносцами селении. Еще три следующие друг за другом атаки женщина встретила тут же, по мере сил и возможностей помогая живым жителям близлежащих деревень. Но когда пустыня пришла и сюда, ее терпение иссякло.

Собрав нехитрый скарб, необходимый на первое время запас воды для двоих и накинув на плечи желтый макинтош — любимый подарок мужа, Александра направилась в глубину холмистого взгорья, где, по рассказам, еще теплились угли сопротивления "Ночному ветру". Два долгих года она вместе с сыном скиталась в истерзанных засухой землях. Два года она шла по горячим следам "Ночного ветра" и везде встречала разруху. И только к исходу второго года, у самой границы известных ей земель закаленную дорогой Александру постигла удача.

Крохотная деревушка, заставшая между двух высоких холмов, так сильно напоминала ту, что стала ее домом в начале миссии. Те же самые прилепленные друг к другу домики и щербатые каменные дороги, та же босоногая ребятня, галдящая на улицах. Ее еще не коснулось тяжелое дыхание болезни. Те же самые старики, доживающие свои годы в мудром молчании. Именно они увидели усталую мать с ребенком у деревенской ограды, и они отвели ее к Зафире — единственной деревенской вдове. Дети этой дородной женщины уже выросли и давно разъехались по местам с более приятным климатом, так что вся нерастраченная материнская любовь и забота почти сразу вылилась на них — белокожих, потерянных чужаков. Словно бы и никуда не уходившая Алис, так называла ее Зафира, быстро отыскала занятие по душе, благо врачебной практики за два года в расширяющейся пустыне хватало. Да и для живого и подвижного Зяблика тут тоже нашлось свое место. Зная чуть больше, чем обычные деревенские мальчишки, мальчик в прохудившемся, желтом пальто матери, стал местным заводилой. Окруженный толпой ребят, он подолгу гулял за пределами деревни.

Жизнь, какою ее знала Александра, еще до рождения Зяблика и смерти Влада, почти вернулась на круги своя. Все так же голову и сердце дурманили воспоминания о нежных и теплых объятиях супруга, но они, наравне с болью, которая приходила вслед за воспоминаниями, стали мягче и легче, истерлись, но не забылись.

Так же, как не забываются кровные враги.

Предшественником очередного прихода "Ночных ветров" стал первый, летний самум. Раскаленные потоки красно — бурого песка, казавшиеся невесомым облачком у горизонта со скоростью мчащегося поезда приблизились к холмам, заслав деревеньку и окрестности плотным, удушающим покрывалом. Но за внешним, не рушимым спокойствием этого гиганта уже пряталась ярость самой стихии. Струи горячего, почти кипящего воздуха, изгибающиеся волчком, вперемешку с горстями песка, буквально впечатывались в кожу, глаза, нос, рот и уши, заставляя встретившихся с ними людей пригибаться к земле и кутаться в многочисленные слои защитной ткани. В разгар этого безумия и явились они.

Обезображенными, негнущимися, истощенными статуями в мертвецки — белых одеяниях — саванах главари "Ночного ветра" врезались в ядовитую, красную стену острым клином и сонмом привидений медленно поплыли к границам деревни.

Один, второй, третий, четвертый. На изъязвленном лице каждого — скорбная маска страдания, которая, если задуматься, легко могла вызвать волну жалости или уважения перед человеческим духом, если бы не глаза. В широко открытых блестящих глазах этих призраков пустыни колыхались тяжелые волны сумасшествия, готовые вслед за самумом вырваться наружу. Утратившие людскую суть, они шли сюда, повинуясь дикому инстинкту зверей — охотников и их добыча была близка.

***

В красноватых от песка сумерках уходящего дня Александра не увидела ничего подозрительного. Такие бури были привычным атрибутом засушливых мест, и женщина быстро привыкла к ним. Все, что ей требовалось в такие дни: плотная одежда, закрывающая лицо и тело. Последний подарок мужа — плащ канареечного цвета отлично справлялся с этой задачей. Но время, проведенное в пустыне, не пожалело и его. Дырявый, макинтош достался Зяблику. Вот и сейчас, на краю деревеньки — у старой подруги Зафиры, он был в нем. Так думала Алис, на крепкий засов закрыв железные двери здания благотворительной миссии, когда от сильного и хлесткого порыва ветра опрокинулась придверная урна, больно ударив ее по ногам. Не ожидавшая этого, женщина упала наземь. Струи воздуха тут же щедро одарили ее всем тем, что хранилось внутри урны. Но на возмущение уже не было времени. Боковым зрением она заметила, как дальнюю оконечность улицы закрыли четыре белые, качающиеся, как маятник, тени. Пятая — чуть выше, чем все остальные, застыла у проема, ведущего на центральную площадь, метрах в сорока от нее. Животный страх одолел женщину — тени, окружали ее кольцом. Покрытые язвами лица, похожие, будто клонированные, застыли в немом и хищном ожидании. Несколько ударов сердца, несколько минут: пугающе — длинных и коротких одновременно и круг замкнулся. Клекотом раненой птицы посреди не ясного гудения в мутном красноватом воздухе завис отчаянный женский крик. Ни Зафире, ни Зяблику, который собрал всю знакомую ребятню для поисков, не удалось найти Александру в деревне и за ее пределами. "Духи пустыни забрали ее!" — тихонько перешептывались местные жители, в страхе перед неуправляемым явлением природы. Только они не знали, насколько правдив этот шепот.

***

Три года, которые прошли с тех пор, показались украденной женщине сплошным кошмаром. На первых порах ее удивляло то, что она все еще жива, хотя назвать это жизнью вряд ли бы кто осмелился. Практически каждый день, проведенный в плену, обладал чудовищной упорядоченностью.

С ранних утренних часов до поздних сумерек ее подвергали пыткам. Лишали сна, пищи и воды; били, до кровавых пузырей под глазами, чтобы к ночи — в поступающем холоде, инъекциями неизвестного препарата, вызвать муторное забытье, в котором она доживала до утра. А утром… Утром приходила новая боль.

Лишь в краткие минуты спокойствия, когда обезумевшим мучителям уже не хватало фантазии для создания новых пыток, в медленно гаснущих мыслях женщины начинал теплиться слабый огонек. В эти минуты с нею были Влад и Зяблик. Их лица возникали перед глазами, их голоса баюкали, усмиряя жар во вновь обретенных шрамах. Жаль, что эти мгновения счастья были так коротки!

Кривые оскалы, которые возникали на лицах главарей, после особенно долгих ночей, напоминали ее, что Влада уже не вернуть. Но Зяблик, она верила, был жив. В глубине пустыни, которая теперь пугала ее просторами, его детское сердце звало ее к себе. Да только невидимая цепь сдерживала тело. Цепью стал наркотик, который ей вводили уже не зависимо от состояния.

Так, в коротких вспышках пробуждений, боли и сна, как песок сквозь пальцы, утекало время. Иногда, спутывая реальность с выдумкой, она видела перед собой новые лица. Женщины, мужчины, дети — все они угасали, среди ее конвоиров быстрее, чем плавится воск свечи. Не умирала только она.

Вскоре, Александра догадалась, что эта ее особенность не на шутку заинтересовала "призраков". Ежедневная карусель боли и наркотиков прекратилась, ей все чаще стали давать вдоволь воды и еды, но вместе с этим появилось то, чего она никак не ожидала увидеть здесь. Каждые двенадцать часов у нее начали отбирать пробы крови. Знакомые пробирки с клеймом благотворительного центра из деревни говорили о том, что "Ночной ветер" посетил деревеньку Зафиры. С тяжелым сердцем она ждала когда в лагере появятся знакомые лица. Но ни в этот день, ни несколькими днями позже этого не происходило. Мелькнувшее слабое облегчение не скрасило течение печальных будней.

Только через два месяца Александра поняла, что пробы крови, которые отбирали у нее главари банды, не случайны. Они не были связаны с болезнью, от которой умирали жители пустыни. В почти вернувшем свои формы теле женщины начались стремительные изменения, говорившие лишь об одном: Алис была беременна. Где и когда это произошло — думать не приходилось. Два с половиной года неведения, что приходило по ночам, четким строем отметин отпечатались на стенках большой, переносной, деревянной клетки, в которой ее содержали.

Вот только кого она носила под сердцем: невинное дитя или своего врага.

В страхе перед этой неизвестностью и перед тем, что будет с ней после родов, женщина решилась бежать в те места, где ей могут хотя бы чем — нибудь помочь. Раньше об этом не стоило и мечтать. Но теперь, когда после очередной длинной ночи с наркотическими возлияниями скончался один из пятерых призраков: самый высокий и сильный и какой — то новой силой налились окрепшие мышцы, можно было рискнуть. Даже пустыня благоволила ей. Вот уже несколько дней в предрассветные часы на востоке растекалось миражное марево, в котором угадывались знакомые очертания холмов. Там был ее Зяблик, туда, подспудно, тянуло ее сердце. Запасов воды в медицинских склянках, ворованных "Ночным ветром" из близлежащих деревень, которые по привычке потихоньку закапывала возле клетки Александра, накопилось слишком мало для такого длинного пути, но женщине уже было все равно.

Облаченная в истлевшую от времени и пота белую рубаху, с длинными лоскутами ткани, опоясывающими бедра — приспособленными подсумками и парой бритв, оставшихся от узников лагеря, она сама себе напоминала своих бывших мучителей. Александра, так же как они, искала избавления от гнета горя, боли и непонимания, но точно знала, что больше никогда не останется одна.

В лучах заходящего солнца измученная женщина брела по еще горячему песку домой.

***

Анни родилась слишком рано. У подножия двугорбого бархана, в ажурной тени старого саксаула, что вырос не далеко от глинобитного колодца, светлокожая девочка с копной льняных кудряшек казалась диковинным украшением. Маленькое тельце в коконе окровавленных лоскутов чуть слышно посапывало, покоясь на руках матери. Светло-голубые глаза, сквозь радужку которых просвечивали тонкие сосуды, прикрывали дрожащие веки. Солнце легко могло ослепить девочку — альбиноса, поэтому Александра еще на несколько дюймов укоротив свою рубаху, соорудила над ней тканевой навес. Крохотное создание, появления которого так боялась женщина, легко отыскало дорогу к ее сердцу, заняв такое же важное место, как и Зяблик.

Повинуясь ему, как путеводной звезде, не оставляя мыслей о долгой и счастливой жизни своих детей, Александра вновь пошла сквозь пустыню.

На этот раз путь был не далек. Знакомая ложбина встретила ее угрюмым молчанием. Жестокий самум, предвестник «Ночного ветра» сделал свое дело. Уютный поселок будто бы вымер, под слоем песка, оставившего на виду лишь отдельные блоки забора вдоль его границ. На фоне подступившей пустыни еще более жуткими казались образы остатков единственной линии электропередачи, протянутой от давно заржавевшего приграничного трансформатора к зданию благотворительного центра. Вывернутые с корнем опоры, обмотанные сгустками темных проводов, напоминали скелеты морских чудовищ, выброшенных на берег океана. Испытавшей на себе боль и ужасы плена, но получившей свободу женщине вновь стало не по себе. Однако, к сожалению, это было еще не всё.

Там, куда не добрался песок, пришли призраки. Всех тех, кого им удалось поймать в наркотическом и пьяном угаре прошедшей ночи на узких улочках поселка, призраки собрали на центральной площади и казнили. Женщины и мужчины, дети и животные с ножевыми ранениями, багровыми синяками от кулаков и страшными следами зубов, вповалку лежали на ее середине, укрытые красной пудрой песка, как груда мусора. Алис с Анни на руках, шла мимо них, как сомнамбула, не в силах вообразить, что где — то здесь, среди кровавого месива, покоится тело ее сына. Последние сомнения пропали, когда в переулке, недалеко от центра миссии она нашла дородное, но обескровленное тело Зафиры, укрытое куском желтой ткани. Ткани пальто, которое так любил Зяблик. Горький звериный крик вырвался из груди женщины, в то время как загорелые и иссушенные пустыней руки прижимали белое тело дочери. Алис упала на колени. Анни от толчка тонко вскрикнула и, разбуженные этим криком слезы женщины окропили когда — то дорогую ей вещь, которая теперь была вестником ее безумия. Тонкие, мозолистые пальцы бездумно оттирали от грязи поблекший цвет.

На растерзанный город медленно надвигались сумерки. В нем еще оставались люди: забитые и испуганные, словно бродячие шавки, они вылезали из щелей и укромных уголков, до которых так и не смогли добраться ни Зафира, ни Зяблик. Тяжелая смесь чувств: ненависти и жалости к ним, раздирала Александру, заставляла ее сделать что — то такое, что остановит их, но она все еще не говорила и не двигалась, подмятая горем. Анни, побеспокоившая ее лишь раз, заснула крепким сном. Чьи — то заботливые руки вытащили ее из удушающих объятий матери и вовсе не испытывая страха перед ее внешностью, отнесли девочку к развалинам здания благотворительной миссии. Спустя полчаса еще один человек подхватил Александру под руки и потихоньку, будто вновь заставляя ходить, отвел ее туда же. Все время, пока толпа народа со скорбными лицами колдовала вокруг нее, женщина не выпускала из рук кусок желтой хламиды.

Позже, в приемном покое миссии с местами обвалившейся крышей Беттc Саливан — мед. сестра и хорошая знакомая Алис обработала ее раны и несколько раз подряд приносила Анни для кормления. Но даже присутствие дочери не выводило женщину из того странного ступора, который завладел ею на центральной площади деревни.

Путь к ее исцелению был долгим и трудным: ночи без сна или обремененные липкой паутиной кошмаров о призраках пустыни, наравне с горем от утраты Зяблика, пережгли молоко в груди, так, что и без того хрупкая женщина за несколько недель превратилась в ходячий скелет. Из — за отсутствия нормальной пищи изменился и характер Анни: остатки молочных смесей, что нашла Беттс в подвале здания, после его разгрома, не подходили ребенку. Белокурое дитя больше не напоминало посланца небес. Тонкие сосуды и капилляры под ее кожей и в глазах от напряжения во время крика полопались и теперь нездоровая краснота разлилась вокруг зрачка и потеками распространилась по щекам. Эти следы не исчезали неделями, к тому же каждый день появлялись новые. Со временем все пятна слились в устрашающую маску на лице девочки. Александра не знала, была ли в том вина болтушки Саливан, но с момента появления этой маски по деревне поползли слухи: одни страшнее других. Сплетни нужно было опровергнуть, но силы еще не вернулись к ней и Алис пустила все на самотек.

Два долгих месяца после своего возвращения она слабой тенью самой себя бродила по узким улицам, пытаясь хоть что — то узнать о судьбе сына. "Зяблик, зяблик, зяблик," — задорное имя, выдуманное шутником — отцом, и так точно передававшее его характер, не сходило с ее уст. "Мальчик… в желтом пальто… пола оторвана— вы видели его", — спрашивала она своих новых соседей и обычных прохожих, но вестей не было. И лишь спустя это время ребятня с улиц заговорила о том, что Зяблика видели в пещерном комплексе, глубоко в горах, с частью людей, успевших до разгрома "Ночного ветра" покинуть деревню. Несколько мужчин были посланы за ними и вот, наконец, семья Александры объединилась. Однако и тут счастье женщины было мимолетным: родной сын враждебно воспринял нового члена их семьи — девочку, к которой женщина прикипела всем сердцем. Сначала это было почти не заметно. Зяблик отказывался говорить в присутствии нее. А дальше… Порывистый ребенок мог запросто оставить ее без присмотра на улице или до крика и слез напугать ее собаками, которых теперь на улицах скопилось невиданное количество.

Два или три раза знакомые Александры ловили его у крохотного здания церкви с Анни на руках. Впору было бы придумать хоть какое — нибудь наказание за это, но Алис сделать так не могла. Ведь именно Зяблик был той путеводной звездой, которая после долгих лет разлуки вернула ее домой. И не его вина в том, что между детьми женщины не было любви, ибо саму Александру ее беременность застала врасплох.

Никакие уговоры на мальчика не действовали, до тех пор, пока состояние женщины не начало меняться в худшую сторону. Словно то, против чего она боролась значительную часть своей жизни: проявления страшного недуга, поразившего весь мир и то, что она пережила в плену, навалилось на нее разом, выкачивая силу из хрупкого тела. Впрочем, для Зяблика не была секретом странная взаимосвязь между тем, как угасает его мать и улучшается самочувствие сестры.

Злость на нее за Александру выбивала Зяблика из колеи. Как и то, что у Анни со временем открылся дрянной « дар целительницы». Явление это проявлялось не часто и существовало только то короткое время, пока над деревней в пустоши властвовали дожди. Но именно тогда кровь, которая появлялась на месте тонких и ровных порезов от скальпеля на руках и ногах девочки была способна творить чудеса. Получившие помощь «обретенной» — так ее теперь называли в народе, будто бы переболевали синдромом в легкой форме и все, без пересчета, получали общую черту. Их глаза потухали и замутнялись, а на коже «всплывали» беловатые пятна. Эта грошовая плата в обмен на исцеление никого не смущала. Вот только матери Анни помочь не могла. Наоборот, при попытках подобного лечения под строгим контролем Беттс, Александре становилось еще хуже.

Трехлетие дочери женщина встретила, уже не приходя в сознание. И какую — бы заботу не проявляла мисс Саливан, сколько бы ни пыталась брать кровь у Анни и Алис для анализа и выяснения причин столь быстрого угасания женщины, мощностей оборудования центра, избежавшего разгрома, хватало лишь на то, чтобы определить, что кровь Александры уничтожает вирус. Полностью. Даже собранная в минимальных количествах. Но со временем, без воздействия на нее плазмы, полученной из крови Анни, этот эффект ослабевал.

Казалось бы, открытие такого масштаба могло смягчить сложившуюся в мире ситуацию, но, к сожалению, время было упущено.

Через неделю, после дня рождения Анни Александра умерла.

А еще через двое суток, под покровом ночи из лаборатории центра были украдены последние образцы, приготовленные Беттс для передачи в ближайший, крупный населенный пункт.

В это же время пропал и Зяблик. Два этих события связали вместе, но все попытки поиска мальчика не увенчались успехом.

Сорванец, всю жизнь бывший заводилой в кругу местной ребятни, слишком хорошо знал, как надо скрываться и выживать в пустыне.

Анни осталась одна.

За год, проведенный без брата, вокруг нее сформировался шлейф исцеленных, которых, впрочем, недолюбливали все те, кого не коснулись болезни.

Через два: слухи о даре «обретенной» разошлись за границы деревни и она, уже заметно укрытая причудливыми узорами, подобно древним божествам, оказала помощь и им. К тому времени стало известно еще о нескольких «обретенных», что пришли с пустынных равнин.

К исходу третьего отделившаяся от остальных прослойка выздоровевших, совершила массовый исход из ранее принадлежащих им деревень и поселилась в пещерном комплексе, который когда — то отыскал Зяблик. Там же до Анни долетели слухи о том, что далеко на востоке мальчишка в желтом прорезиненном пальто в рядах сопротивления борется против «Ночного ветра» и, каждый раз побеждает. С этих пор Анни искала встречи с ним. Несколько раз посланники из ее группы отправлялись по соседствующим деревням, чтобы справиться о пеердвижениях Зяблика.

И вот, наконец, у ворот одного из селений они встретились. Анни почти не изменилась. Лишь немного загрубели шрамы на белоснежной коже и отросли волосы. Теперь они прихотливым каскадом спускались на ее плечи и завитками оканчивались у пояса. Глаза стали серьезнее, в них уже не было детской отрешенности и наивности. Девочка, видевшая перед собой болезнь и урон, уже не могла смотреть на этот мир другими глазами.

Зяблик изменился сильнее. Его и без того угловатые плечи теперь сильнее проглядывали через плащ. Шея вытянулась, а на лице, вокруг глаз кольцами прорезались морщины. Солнце и без числа бессонных ночей потрудились над ними.

Не видевшим друг друга много лет им и сейчас нечего было сказать друг другу. Да и что тут скажешь: человека, объединявшего их не стало, а слова прощения позабылись в пути. Но где — то внутри еще теплилась надежда на лучшее будущее. Только каким оно будет не знал никто.

***

"… не знает никто!" — внезапно в голове Зяблика мелькнули слова древней передачи о распространении вируса Мартинес — Кользонни, которые он смотрел по телевизору вместе с матерью, когда был маленьким. Детство ушло, и среди пустыни уже нельзя было найти ни одного телевизора. Только полуразбитые коробки с огромными и запыленными серыми глазами — линзами иногда попадались ему на пути от деревни к деревне.

Все было в прошлом, за исключением одной простой мысли. О сроках окончания эпидемии, которая вот уже какой год властвовала над всем миром до сих пор никто не знал. Как и не знал того, как скоро канут в небытие остатки армии "Ночного ветра". Каждый выживший стремился сократить это ненавистное число, однако не всем это удавалось. Сотни людей, таких как он, погибали от внезапных атак или становились продолжением проказы, заполонившей все вокруг.

Вот только сегодня, сегодня был другой случай. Сегодня он точно знал, что пришествие призраков пустыни произойдет. Об этом ему доложила ребятня из поселка еще утром. Стан призраков видели у дальних дюн. Сегодня он отыскал последнюю каплю крови Александры — оружие против Них. И сегодня с ним будет та, которую он должен был защищать еще со времен, когда у них была мать. Должен был уберечь от толпы и горя, но не смог, не сумел. Она укрылась за стенами деревни, вместе с теми, кого уже не считали людьми. Оправдает ли она его? Простит ли? Сожалела ли она когда — нибудь о том, что было в их общем детстве.

Сегодня он узнает. И расскажет ей обо всем, что было и на его душе.

А пока. Пока нужно защититься от зверя за дверьми. Страшного человеческого монстра за воротами крохотного селения.

Угловатый подросток в безразмерном балахоне плаща и хлипких сандалиях на босую ногу, вооружившись распылителем, переделанным из старой компрессорной установки шел к валам ракушечных стен и ворот, чтобы излить на них весь страх. Всё боль и ярость, которая скопилось в этом маленьком тельце за обретенное, но такое одинокое время. Так её, так...

За отца, любимого отца, которого не пожалели призраки пустыни. За искалеченную жизнь матери, которая до конца своей жизни так и не улыбнулась. Даже за сестрёнку, ставшую границей между людьми и тварями, не по своей воле.

Горите! Исчезайте! Распадайтесь пеплом. Ну же… Где же вы?

Тонкая взвесь капель материнской крови в воде ложилась на песок и ворота невидимой вуалью. Вуалью, охраняющей стены деревни и всех, я кто жил за ними.

Даже в этой маленькой капле крови, что до последнего хранил Зяблик, было достаточно яда, чтобы остановить ошметки мрази, что стекалась сюда со всей округи. Но где взять еще, как защититься от следующей волны? А ведь она будет, непременно будет… Нет! Пока это неважно. Люди. Важны только люди: запуганные, укрывшиеся по норам, даже те, кого излечили обретённые. Теперь Зяблик понял и их силу.

Вот так. Приземистые валы стен укрыты. Осталась лишь пустота самих ворот.

И всё.

От левого края вправо, прямо и вниз. Защитным знаком, замком, ячейкой сети, что остановит их.

— Зяблик!

— Стой, Анни! Возвращайся в деревню.

— Хорошо, но ты...

— Я приду. Потом.

— Зяблик, но ты… Я! Я.

— Знаю, Анни! Знаю. Иди!

"Иди!"

Пусть идет! Пусть хотя бы у нее будет жизнь!

— Мне жаль!

Странные взрослые слова. Искренние. Когда она успела так вырасти?

Анни, Анни — белокурая глупышка. Перед глазами тот день, когда он оставил ее среди песков пустыни. В первый раз!

— Зяблик, я к маме хочу!

Подведенные красным и черным глаза глядят на него с мольбой. Глаза, которым отныне суждено плакать, чтобы поддерживать жизнь в песках. Явление и способность таких, как она — обретенных, дарованная чумными призраками одновременно с завидной устойчивостью к синдрому Мартинес — Кользонни. Убивающая их матерей, но дающая надежду даже тем, кто проиграл битву с раком. Нужны лишь несколько капель свежей крови во время дождя. И все! Иии все!

— Нет у нас мамы! Не будет больше! Только ты осталась!

Она осталась! Обернуться. Хрупкая фигура, в которой еще скрыты, но уже намечены изящные женские черты. Силуэт до боли напоминающий птичий: девочка поднялась на носочки, руки слегка разведены и приподняты. Мгновение и оторвется от земли, полетит навстречу солнцу. Обожжется, испортит свою белую, белую — белую кожу в сети рубцов. Кто ее защитит?

От мыслей Зяблика отвлекает звук. Тихое — "о-о-с-с-с-а-а-и". Так поют песчинки, когда над ними властвует ветер. Так звучит пустыня, когда над ней поднимается песчаная буря. Предвестница "Ночного ветра". Она уже тут: над горизонтом в пока ясном небе виднеются мутноватые и красноватые шапки пылевых облаков. Духи следуют за ее стеной.

— Начали.

Облака, со скоростью поездов метро, о которых ему рассказывала Александра, летят к нему. Но то в небе, а на земле… Еще одной стеной, белой и от этого наводящей больше жути плывут они. Высокие, иссущенные солнцем скелеты в лохмотьях — саванах. Абсолютно беззвучно перемахивают через барханы, все ближе и ближе к деревне. Кровь закипает в венах стража. Жар от нее не выходит за пределы желтого пальто, которое теперь смотрится непомерно большим. Ноги в сандалях принимают удобную позицию. Сердце бешеным барабаном ухает в груди. Бум — бум, бум — бум! Тик — так — исчезают минуты, тают метры разделяющие их. Все!

Первый идущий сталкивается с невидимой преградой. И обманчивая маска страдания трескается на его лице, обнажая желтоватые мускулы, связки, кости. Крови в них почти нет. Еще один… Еще. Худые, как спички, ноги, что проглядывают из — под ткани скользят по глинисто — красным лужам. Но даже это не останавливает их. Песок сечет высеченые из мела кирпичи. Там, где ветер его с остервенением подбрасывает и впечатывает в валы в воздух выбрасываются снопы искр. Рожденное стихией электричество выжигает защиту, образуя в ней бреши. Глаза мальчика расширяются, когда пятерка тварей ломает блоки ворот с легкостью, будто они картонные. Крик застывает в горле, когда несколько пастей вгрызаются в шею, плечи, грудь. Крик умирает, не успев родиться. Но на смену ему в последнюю секунду жизни мальчика врывается девичий визг:

— Зяблик!

Темнота!

Тело, как сломанную шарнирную куклу, подминают под себя толпы, рвущиеся в деревню.

Обретенные, новый вдох человечества! Пусть им повезет в этот раз!

***

Семнадцать лет прошло с этого дня.

Из крохотной деревни вырос город, который сейчас — в мимолетную весеннюю пору по крыши утопал в зелени. И дело было не только в источнике воды. Его лет пять назад откопали сыновья Зафиры — погибшей давным-давно вдовы из горной деревни.Но основную воду принесли сюда дожди, которые ровно семнадцать лет назад внезапно вылились на этот умирающий край. Что же было причиной такого странного явления? На вопрос может ответить любой житель города. Ответить и отвести на центральную площадь, где в уютном уголке расположился необычный памятник. "Сойка и зяблик" — так его называют местные. Однако, даже при должном уровне фантазии в двух скульптурах, любовно вылепленных из розового туфа, не угадаешь птиц. Девочка и мальчик в махине каменного плаща откроются вашему глазу на тенистой аллее. Но не просите никого рассказать их историю. По кипельно — белой коже здешних обитателей не пробежит мурашками волна сочувствующего возбуждения и интерес никогда не коснется кроваво — красных глаз...