Жрец, который не верит

Жрец, который не верит

5 день моего конца

Все люди во что-то верят. И я верю в своего БОГА. Люди нашего мира, мира сильнейших, поклоняются ему. А я проводник между ними и нашим БОГОМ. Я жрец!

Я стою на коленях, бормочу молитву, руки мои сложены в замок. Нигде ничего не слышно, кроме моего шепота. Я открываю глаза, не прерывая молитвы, и смотрю на алтарь. Через минуту я замолкаю, однако не двигаюсь с места.

Передо мной алтарь. По сути, это большая металлическая коробка, покрытая черной материей, вокруг выстроились свечи, совершенно разного размера. Так случилось потому что, когда догорала одна свеча ее заменяли тут же новой, не заботясь о ровных рядках, со временем разница в размерах увеличилась. Свечи изготавливались специально под заказ для церкви высотой примерно метр с запахом лаванды и черного цвета. Черный цвет — цвет идеала. Здесь все в черном цвете: стены выкрашены в черный, большие окна поклеены матовой пленкой, пол выложен черной плиткой, а скамьи покрыты черным лаком. Единственное освещение — это свечи. Само здание представляло собой не привычный современным людям небоскреб, а низкое здание в виде буквы “П”.

В центральной части оно не делится на этажи, и здесь только молятся и проводят службы, в боковых частях же комнаты служителей, подсобные помещения, хранилище. Именно туда я собираюсь идти.

— Архиепископ!

Я поворачиваюсь не сразу, а пытаюсь понять, кому принадлежит голос, но из-за головной боли ничего не выходит. Я поворачиваюсь и вижу юношу в белой мантии— ученика. Он поднимает руки вверх, сгибая в логтях, широкие рукава скатываются, обнажая светлые руки, редко контактирующие с солнечным светом.

— Что случилось?

Юноша взволнован, глаза блестят, он открывает рот, потом опять закрывает.

— К сожалению, несмотря на мой статус, я страдаю недостатком терпения, особенно к глупым ученикам. Поэтому рассказывай быстрее, — на самом деле я очень спокоен и терпелив, но этим детям стоит учиться правильно изъясняться и сохранять хладнокровие.

— 5 минут назад скончалась смотрительница.

— Иди к себе в комнату и успокойся. Я понимаю, что у вас были близкие отношения, но не стоит так реагировать. Тебе придется часто сталкиваться со смертью. Советую прочитать молитву за живых.

Юноша уходит стремительнольй постопью в правое крыло, я же следую за ним. Я прохожу мимо алтаря, придерживаю правую дверь. Она достаточно тяжелая, отворяется без скрипа, поскольку петли постоянно смазываются. Я поднимаюсь через ступеньку. У нас нет такой техники, как лифт или эскалатор — только три этажа все-таки, но от эскалатора я бы не отказался, потому что я устал подскальзываться на этой чертовой плитке, понимаясь, по обыкновению, чуть ли не бегом. Не могу я ходить медленно!

Я иду по темному коридору из таких же дверей, как и предыдущая, только чуть полегче. Здесь нет ничего примечательного — мы служители, полные аскеты, а все наши комнаты похожи больше, чем близнецы. Я вижу нужный номер двери — 33, резко дергую ручку, чуть не постучавшись по привычке.

Передо мною, в этой серой комнатке, две особы. Возле кровати сидит девушка лет пятнадцати в белой мантии, она смотрит на меня большими глазами. Но в отличие от своего сверстника она спокойна. Девушка кланяет головой в знак уважения мне.

— Как давно ты сидишь с ней?

— Около часа, — голос ее полон загадочной грусти.

— Тебе пора, дитя. Позови служащего из покоев на втором этаже в комнате 53.

Девушка встает, отпускает руку старухи и снова мне кланяется. Она тихо закрывает за собой дверь, да и шагов потом ее не слышно.

Я возвышаюсь над кроватью, вглядываюсь в лицо старухи. Смерть ее облагородила и сделала даже немного красивее. Морщины слегка разгладились, веки спрятали жидко-голубые маленькие глаза, плотоно сжатые губы расслабились, смуглая кожа побледнела, а болезненный румянец сошел, крупные поры кожи, казалось уменьшились. От ее противного характера страдали все, включая ее саму: до жути ворчливая. Но со временем, когда ты ее знаешь долго, она словно смягчается. Может, поэтому ученики столь сильно тронуты ее невнезапной смертью. Смотрительница умерала уже как месяц, каждое утро начиналось с того, что она ворчала о том, как ее все довели, и скоро она отойдет в воды вечности.

Я долго стояю, хотя служащий еще не пришел, я понимаю, что прошло около двадцати минут. О чем я думаю? Я уже должен был прочитать молитву над счастливицей. Мы считаем в нашем мире сильнейших, что, когда человек умирает, его тело попадает в воды вечности, где он обретает идеал.

Я становлюсь на колени, тут дверь открывается и появляется служащий.

— О, прошу меня простить. Я рассчитывал, что вы уже закончили.

— Только что, — лгу зачем-то я.

Что-то странное последние дни со мной. Мне становится тревожно, и я не знаю, что сказать этому молодому человеку. Его мантия красная, а значит, он уже отслужил нашему БОГУ больше 5 лет.

— Я оставлю вас с ней.

— Благодарю вас, архиепископ, — он немного поклонился головой в знак уважения мне.

Я, постояв ещё буквально несколько мгновений, выхожу. Я не спешу, мне хочется выйти на улицу, но я должен позвонить начальству. Моя комната находится в 5 дверях от смотрительницы.

Я достаю ключ из кармана голубой мантии— до идеала мне ещё далеко. Открываю дверь. Комната вся серая, потому что мы далеки от идеала, мы всего лишь люди. Серый ламинат, серые обои, удобная кровать, застеленная серым бельём, серые стол и два стула, серый шкафчик, свечи здесь тоже серые. Только зеркало не серое. И никакого искусственного интеллекта, который мог бы помешать нам созерцать. А что же мы должны созерцать? Я смотрю в зеркало и вижу задумчивого мужчину.

Мне сорок шесть лет и я служу уже тридцать лет, но странные вопросы появились лишь недавно. Я теряю аппетит, и мои от природы острые скулы выделились лишь больше.

Почему я отчитываюсь не БОГУ, а управлению жрецов?

Я подхожу к панели, касаюсь слегка пальцем, она тут же просыпается. Ещё пару касаний, и несколько голубых лучей обретают свободу. Они падают на пол, а затем материализуются в фигуру мужчины. Мы оба кланяемся друг другу, хотя его статус ниже моего. Обычно сообщения от провинций принимают жрецы в оранжевых мантиях, но это самые талантливые и доверенные лица, то есть чье-то протеже.

Мужчина симпатичный, но староват уже для оранжевой мантии, которую обычно носят в лет тридцать — мы почти ровесники, если даже он не старше меня. А в столице и вовсе многие выглядят в разы моложе, чем есть. Он улыбается мне, обнажая ухоженные зубы. Волосы его прилизаны до предела, что меня к нему не располагает.

— Крепкого духа вам, архиепископ.

— Крепкого тела, — вторую ему я.

— Что за срочность заставила вас обратиться в управление раньше срока еженедельного доклада?

— Сегодня умерла наша смотрительницы. Мы предадим её тело водам завтра по всем обычаям.

— Да усилится её тело и дух. Руководство помнило вашу просьбу насчёт новой смотрительницы. Кандидатура уже утверждена, так что она прибудет завтра.

— Кто она?

— Номер 335Х, — он делает небольшую паузу, как будто мне что-то даёт этот номер. — Выходец из семьи бизнесменов, в семье, считая её, семь детей. Начала обучение в шестнадцать лет, с восемнадцати лет служитель в главной церкви страны, а с двадцати восьми старший служитель. О ней только хорошие отзывы. Она будет благотворно влиять на вашу церковь, — последние слова он проговорил с достойным гражданина столицы презрением.

— Благодарю, у меня все.

Мы опять кланяемся, и связь прерывается, мысленно я уже составил портрет этой дамы и прикинул, что она должна быть оранжевой мантии— посмотрим, насколько я прав.

Что же с улицей?

Я гляжу на настенные часы и понимаю, что каким-то образом где-то пропали мои два часа. Где они? Моя задумчивость творит странные вещи со мной. Через 33 минуты начинается служба, а что бы я делал, если б забыл? Наверняка, меня бы начали искать, если бы я не пришёл в течении следующих двадцати минут.

Я подхожу к двери, но мне совсем не хочется видеть их всех. Что же со мной? Вот бы лечь и никогда больше не встать. Однако я выхожу в коридор, запираю дверь. Зачем мы запираем дверь, точно обычные люди, если у нас нечего красть?

Я спускаюсь быстрее, чем поднялся на третий этаж. Словно хочу ускорить службу. Я открываю последнюю дверь и оказываюсь почти у алтаря.

Прихожан много, как в обычный выходной. Я вижу их ожидающие лица— ничего необычного. А затем… смуглое лицо, все такое же красивое, правда, она немного прибавила в весе. Сколько же ей сейчас лет? Если она родила меня, своего потерянного первенца, когда ей было тридцать девять, значит, ей восемьдесят пять. Даже, благодаря технологиям, многие не выглядят так хорошо в её возрасте. Что же тебе помогает, мама? Надеешься ли ты до сих пор, что я вернусь к тебе? Я наблюдаю за направлением взгляда её чёрных глаз — она даже не глядит на меня. Но она всегда приходит в церковь по выходным. Я привык к этому, правда, ещё неделю назад она приходила не одна. А потому мне становится горько.

Я уже давно должен был отречься морально от семьи, но недавняя потеря заставила меня опять почувствовать прежние привязанности. Возможно ли полностью отречься от семьи, даже если ненавидишь их всем сердцем?

Я провожу службу, что называется, на автомате. Просыпаюсь лишь когда потекла река вечности. Мои помощники в розовых и красных мантиях выливают очищенную от греха воду в углубления пола. Я замолкаю, а люди встают и начинают в полный голос говорить свои прегрешения. Я люблю эту часть службы больше всего, чувствуя себя человеком, как никогда. Это лишь напоминание о нашей греховной природе.

Гул толпы накаляется, звук воды уже не различие в этих бесчисленных голоса. Речь непонятна, хоть они и говорят в голос, но никто ничего не слышит, занятый очищением себя. Ваш голос теряется во множестве других таких же. Затем раздаётся удар молотка, который ударил по столу — это старший служащий в оранжевой мантии. Голоса мгновенно смолкают. Люди начинают обниматься. Сейчас они близки, как нигде в другом месте или другое время. Вода уносит их грехи, она проникает через отверстия в полу в наше водохранилище, где очистится, и её снова можно будет использовать.

Некоторые не уходят сразу. Они сидят, сложив руки в замок и шепчут свои желания. У БОГА нельзя просить то, чего можешь добиться сам, постаравшись. Но, я знаю, что многие все равно просят. Я замечаю, что моя мать ушла сразу после конца службы, хотя обычно оставалась ещё немного. Она носит сейчас фиолетовые одежды в знак того, что близкий родственник или друг прикоснулся к идеалу. Но разве ей от этого знания легче?

От запаха лаванды мне хочется спать, но я уверен, что как только зайду в комнату, все желание спать пропадёт. Так и происходит, поэтому я подхожу к панели, выбираю нужную функцию.

Из стены напротив появляются две стеклянные стеночки, сверху опускается небольшая металлическая пластина, а снизу выплывает стеклянная плита с отверстиями. Я снимаю одежду, становлюсь на плиту, и стенки вокруг замыкаются, затемнившись. Сразу льётся обычная вода, потом с очищающим средством, затем вода с лавандовым маслом. Чёртова лаванда! Я забыл сменить режим, и теперь даже я сам пропахну ей. Я хлопаю и поток воды иссякает, меня высушивают, я надеваю свою ночную одежду. Облачение жреца я вешаю в шкаф, где она освежится и обработается.

Я ложусь в кровать, предварительно включив режим чтения. Передо мной всплывают буквы, я долго читаю, пока глаза не начинают слипаться, потому что я не желаю снова страдать от своих вопросов. Я хлопаю — и все меркнет.

7 день моего конца

Мы отправили смотрительницу в её путь, в идеальный мир. Надеюсь, там она прекратит ворчать. Мы облачили её в чёрные деяния, наконец, она это заслужила, ведь при жизни она дослужилась только жёлтой мантии, экзамен для которой она сдавала два раза. Она пришла к служению в сто тридцать лет, ей было сто пятьдесят семь лет, когда она умерла. Её погубил скорее северный характер, нежели состояние здоровья.

Тело в чёрной одежде мы погрузили в катафалк и повезли за город. Мы выгрузили её и деревце. Сразу мы закопали её тело, а потом на том месте высадили дерево. Полили очищенный водой, конечно, помолились. И я с удовольствием распрощался с этим делом. Последнее время мне трудно проводить похороны, которых хоть и мало, но двух, трех человек мы хороним каждый день. Вчера же была только бывшая смотрительница. И все же мне трудно, ведь 5 дней дней назад я похоронил отца.

Я ожидал новую смотрительницу, как будто она сможет спасти меня от тоски.

Новая смотрительница себя ждать не заставила и прибыла точно в срок. И я немного ошибся — она была в жёлтой мантии.

Густые светлые волосы, локоны выбиваются во все стороны, большие зелёные глаза, и бледная — вот и все, что я заметил в этой женщине.

Она появилась в центральных дверях рано утром и встала прямо за моей спиной, что было очень уж невежливо, поэтому я специально растянул молитву, чтобы она ждала. Хотя, может, для столицы это нормально. Наконец, я встаю и поворачиваюсь. Она кланяется мне совсем чуть-чуть, но улыбается во все зубы — она уже меня раздражает. Как с ней, такой несерьёзной, можно иметь дело?

— Я покажу вам все и расскажу о ваших обязанностях.

Она снова кланяется вместо слов. Я веду её по залу для службы и молитв, затем мы поднимаемся наверх, чтобы пройтись по небольшому балкончику. Я рассказываю ей историю этой церкви…

— А вам самому нескучно? — впервые услышал её голос.

— Что?

— То есть, кому нужна эта скучная история?

— Тогда пойдёмте в боковые крылья.

Мы спускаемся снова вниз, я пропускаю её в дверь к левому крылу.

— В левом крыле ничего интересного нет.

— А как же старый архив. Там ведь есть даже бумажные книги.

— Их даже много. Но они очень старые и хрупкие. Ими нельзя пользоваться, а вся содержащаяся в них информация переведена в электронный вид.

— Не уж-то совсем ничего интересного? — искренне удивляется она, и я немного оттаиваю от её неподдельного любопытства.

— Честно говоря, здесь вообще ничего интересного нет. Но я мог бы показать вам город, — она улыбнулась этому предложению. — Как насчёт завтрашнего дня, пока рутина вас совсем не поглотила?

— С радостью.

— Тогда до завтра, в восемь у входа, это сразу после службы.

Левое крыло, наверное, самое скучное место в городе. Первый и второй этаж представляют склад ненужных и нужных вещей. Там расположились старые предметы уборки, как пылесосы или увлажнители воздуха, которым место скоро будет в музее, но их просто ждали и выбросить, и рано отправлять в музей. Там находятся также реликвии, которые мы иногда используем во время служб. Однако все это настолько в беспорядки, что, порой, здесь и нужную вещь невозможно найти.

Женщина что-то вытаскивает, мне хочется её дёрнуть, хотя я и сам удивляюсь её находке.

— Это швабра?

Она кивает, как будто нашла бриллиант.

— Я их только на картинках видела.

— Я тоже, — не скрываю я. — На третьем этаже склад книг. Хотите взглянуть?

— Конечно.

Я провожаю её туда, но там мы не задерживаемся, поскольку трогать ничего нельзя. Всё книги стоят в стопках, что не даёт возможности толком передвигаться. Так что мы переходим в правое крыло.

— На первом этаже читальня, приёмная комната на случай важных гостей и кухня. Шум от роботов с кухни нет. На втором этаже комнаты учеников и жрецов в розовых и красных мантиях, остальные — на третьем этаже.

Я показываю ей её комнату. Она тут же плюхается на кровать — и я начинаю смеяться.

— Извините меня, но мы здесь слишком скучные и не привыкли к подобной энергичности.

— Неужели и ученики такие же серьёзные, как вы?

— С ними лучше быть построже, — я все ещё улыбаюсь. — Если возникнут вопросы, думаю, с помощью панели вы сможете найти ответы. Но если что, моя комната находится в 5 дверях направо от вашей двери. В ваши обязанности входит собирать учеников в читальном зале, включать лекции в зависимости от дня, задавать вопросы и проводить дискуссии по теме. И, конечно, следить, чтобы они не вытворили что-нибудь. А ещё со всеми своими проблемами они будут идти к вам. Так что удачи вам!

— А вы когда-нибудь были смотрителем?

— Лет десять назад, но это продлилось года три. Тогда совсем не хватало людей.

— Говорят, что вы тот человек, который сможет при жизни стать святым — надеть черную мантию, — внезапно сказала она.

— Надеюсь, что я смогу сдать экзамен для этого. Располагайтесь, а мне пора вести службу.

Уже вечером я опят буду думать об этой необычной женщине. Женщин среди жрецов не так и много: им почему-то скучно. Обычно это особы, которые от чего-то бегут (внезапной бедности, неудачного замужества, надоедливой семьи), но больше всего тех, кого отправляют богатые семьи насильно. Ведь дочь-жрец — это такой почёт. Думаю, наша смотрительница принадлежит ко второй категории.

Я гляжу в зеркало.

Я высокий, жилистый и худой. Оба моих родителя немного низковаты для среднего, но мать говорила, что я в деда пошёл. Того самого деда я не видел никогда, потому что он погиб на войне. Лицом же я больше похож на маму: тёмные глаза и волосы, слегка смуглая кожа, пухлые губы, длинные ресницы. Мне бы в модели, а не в жрецы. Почему я сделал такой выбор, навсегда запечатав себя?

8 день моего конца

Эта женщина стоит у входа. Я замечаю, что жёлтая мантия подчёркивает блеск её выразительных глаз. Её лицо полностью расслабленно, и она замечает меня только, когда я подхожу к ней совсем близко.

— Ой.

— Пойдёмте.

Я рассказываю ей достопримечательности, но её словно интересует все и сразу. Она будто ребёнок. Она застывает лишь, когда мы стоим на мосту совсем уж поздно.

— Почему вы стали жрецом?

— Захотел, потом пошёл к родителям и поставил перед фактом.

— И сколько вам было?

— Тринадцать лет.

— У меня также было, только в шестнадцать лет.

— Неужели?

— А вы думали, что меня родители заставили?

— Скорее да. Обычно женщинам скучно запираться в этом минимализме, поддерживать аскетический образ жизни.

— Если вера сильна, то это не помеха.

— Почему вы поменяли столицу на провинцию?

— Лучше быть смотрительницей в провинции, чем служащим в столице.

— Старшим, между прочим.

— Вы архиепископ, главный жрец церкви. И вы все уже знаете обо мне!

— Совсем немного.

Она внезапно берет меня за руку и целует её. Мне совсем не захотелось её отдернуть, но я испытал сильную тревожность, которая и без того почти не покидает меня последнее время.

И снова я смотрю перед сном на себя в зеркало. Почему же я раньше этого не замечал? Мне надо проверить своего предположение, хотя если об этом кто-то узнает, то по головке меня не погладят.

Мне впервые хочется принять успокоительное, однако нам нельзя, ведь мы должны находить душевный покой в БОГЕ.

15 день моего конца

К сожалению, у меня не получилось выбрать подходящее время для того, чтобы проверить моё предложение, до сегодняшнего дня.

Я выхожу из церкви через левое крыло, там же я переодеваюсь в обычную одежду, чтобы не выделяться.

Я иду по улице, просматривая чересчур подозрительно по сторонам. Я сажусь в будку и зайцем доезжаю (нам не платят денег) до нужной улицы, сворачиваю в переулок.

Я подхожу к дому, он почти не изменился с моего детства. Я нажимаю на звонок…

Она открывает дверь сама. Почему же никого нет? Совсем никого… Она не задаёт вопросов, а лишь взглядом говорит мне идти за ней.

Здесь давит на тебя тишина, она тянет меня на дно. Я запомнил этот дом, полным смеха и радости, хотя все мы, её дети, выросли и разбрелись по свету, я не ожидал встретить её в апатии. Моя тревожность усиливается настолько, что мне становится трудно дышать, хотя руки по своему обыкновению не начинают трястись, но сердце скачет из груди. Оно поднимается все выше и выше, мне кажется, что меня сейчас стошнит, и вся моя грязь выйдет наружу.

Она указывает мне на кресло. Мы на кухни. Она сама заваривает мне чай, пока я усаживаюсь.

— Вы отказались от ИИ?

— Я отказалась: уже неделю так живу с тех пор, как он умер. Я не вижу смысла в роботах-помощниках.

— Но ведь ты отказываешься и от сети! Ты отрезана от мира больше, чем я!

— Надеюсь, я скоро последую за ним. Мне больше не зачем жить. Вы все разбежались от меня.

Она замолкает и подаёт мне чашку. Я рассматриваю её все ещё красивое лицо, которое может прожить много лет. Она покрасила волосы в бордовый оттенок, что её омолодило. Она явно следит за фигурой, да и одевается в соответствии с модой.

— Ты ведь ещё далеко не стара. Считай, на середине жизни. Ты можешь выйти замуж ещё раз или..

— Нет! — отрезает она.

— Почему же? — мне казалось, что это для не так страшно, учитывая моё предложение.

— Зачем ты здесь, тем более не официально? — она указывает на мою одежду. — Не наставлять же меня на истинный путь?

— Нет. В действительности я здесь, чтобы узнать правду, — она никак не выдаёт своих эмоций. — Кто мой биологический отец?

— Ты знаешь!

— Нет. Я похож на тебя, но никак не на человека, который меня вырастил, ни на братьев или сестёр. В чем смысл сейчас хранить эту тайну? Расскажи мне, мама.

Я встаю, подхожу к её креслу и буру за руку. Она тянет меня к себе и обнимает, немного покачивая как будто мне 5 лет, а не 46.

— Это было почти 50 лет назад. Достаточно давно.

— Ого, я уже старый какой.

— Не шути надо мной, — укоризненно смотрит она на меня. — Тогда я встречалась с одним парнем. Я была слишком доверчивой. Я легла с ним только один, но и этого хватило. Я рассказала ему о своей беременности сразу же, как только узнала. Но он посмеялся, посоветовал мне поскорее искать мужа, который захочет жениться на мне. Проблема ведь была не в потере невинности, а в тебе, как бы печально это не звучало. И я нашла себе мужа. Этот человек был влюблен в меня много лет, но я его все время игнорировала. А потом я назначила ему свидание, представляю, как он был рад. А я ему все рассказала, поставила ещё условие, что мы будем вместе только, если он женится на мне в ближайшее время. И он согласился, признал себя отцом. Через пару дней тебя изъяли из меня и пересадили в искусственную матку. Он наблюдал за тобой каждый день. Он не делал разницы между тобой и своими родными детьми. Он сделал меня счастливой.

— Ты любила его?

— Не сразу, но потом — да.

Я глажу её по волосам, мне страшно оставить её одну из-за ощущения, что с ней что-то случится.

— Тебе пора, — она отрывает мою руку от себя.

— Не сдавайся, пожалуйста. Мне нельзя этого говорить, но найди его..

— Зачем же?

— Отомстить. Если скажешь мне его номер или хотя бы прозвище, думаю, ты знаешь их, я помогу с адресом.

— Не хочу. Он спустя 20 лет после твоего рождения появился, отправив мне письмо. Он угрожал, что выдаст все твоему руководству, и твоя карьера застопорится.

— Мы отрекаемся от семьи, поэтому ничего не изменилось бы. Да и родиться вне брака теперь не так страшно.

— И все же мы заплатили ему. Ты такой красивый. Почему же ты замуровал себя? Иди. Тебе пора.

Я ухожу все той же дорогой. Мне кажется, что дорога длилась минут 5, но это далеко не так. И я опять опаздываю на службу. Я быстро переодеваюсь и лечу в центральный зал.

18 день моего конца

Эта женщина уже основательно обосновалась в моей жизни. И не только в моей. Я замечаю, что после скучной смотрительницы, что недавно скончалась, для учеников эта женщина для них лучик света. Порой, они увлекаются на занятии и чрезмерно шумят, но я не делаю им даже замечания, поскольку они не мешают посетителям. Она говорит медленно и плавно, совсем редко оговариваясь. Её приятно слушать, иногда я даже подслушиваю их занятия.

Она невысокая, её маленькие пальцы что-то указывают на голограмме. Золотые волосы собраны в пучок, что придаёт ей строгости. Её звенящий голос заполняет комнату и меня. Она не улыбается, а мне улыбалась, лишь мне одному улыбалась.

После признания матери, я почему-то даже не был расстроен, скорее наоборот. Мне стало намного легче. Моя тревожность почти исчезла. Теперь я лишь не понимаю, почему так долго не замечал очевидного. Только смерть отца (я все равно считаю его отцом) всколыхнула во мне прежние привязанности.

— Что же вы здесь делаете?

Я и не заметил, как закончилось их занятие. Придётся что-нибудь придумать

— Я к вам.

— Как неожиданно, — язвит она.

Я беру её за локоть и веду обратно в читальный зал. Учение уже ушли, но я выжидаю несколько минут.

— Я бы хотел с вами прогуляться вечером, как тогда, — смутившись, добавляю: — если вы, конечно, хотите и имеете возможно составить мне компанию.

— Хочу, — она больше не улыбается. — Можно даже сегодня вечером.

— Тогда встречаемся, как в прошлый раз.

Мы глупцы, это дико глупо и бессмысленно. Мы ведь дали обет никогда не предаваться плотской любви. И сами же себя направляем по скользкой дорожке, но все в этом мире не имеет смысла без неё. Хотя к чему мы придём, измучив себя запретное любовью? Однако мне трудно противиться своему желанию. Я все ещё в таю в облаках, правда, теперь эти тучи превратились в лёгкие летние облачка. Это не тяжёлые мысли, что на меня давили. Я думаю только о ней. Она слишком другая: мы ведь здесь все скучные, но не она, полная энергии и жизни.

Я жду вечера с нетерпением, точно школьник. Я ведь никогда не влюблялся до этих пор и весьма этому рад, ведь мне не приходилось сражаться с муками долга. Однако теперь я и счастлив, и в то же время раздавлен.

— Вы долго меня ждёте? — спрашиваю я, когда выхожу из церкви.

— Вовсе нет. Я ведь знаю, что вы проводите службу.

Я беру её под локоть, что, вроде бы, не противоречит правилам, хотя мне все равно не по себе. Я веду её на набережную, мы гуляем при фонарей, которые отбрасывает танцующие радужные блики на её лице.

— Вы слышали про террористов, что напали уже на две церкви?

— Конечно, слышал — жутко. Много людей они уже убили.

— Мне страшно.

— Вряд ли, они доберутся до нашей церкви. Их не пропустят даже в купол города, — я уже успокаиваю не только её.

— Я не за себя боюсь. Мне страшно от того, что в наши времена до сих пор происходят такие страшные вещи. Разве в праве кто-то решать, кому жить, а кому умирать, кроме БОГА?

— Конечно, нет. Однако мы судим преступников.

— В комиссии есть всегда жрецы, — парирует она, — а мы глас БОГА.

— Вот вы хоть раз слышали в себе голос БОГА? Его желания или мысли?

Она смущается и качает отрицательно головой. Я немного расстроен поворотом беседы, хотя на её лице нет и следа грусти, даже скорее наоборот. Купол города озаряется яркими красками — двенадцать часов. Я замечаю, как она ахает от изумления. Небо разливается и выходит, словно из берегов. Белый сменяется на розовый, затем на красный, пока не доходит до чёрного. Каждый переход сопровождается волной пены, словно ты бросил камень в бурную реку. Наконец, вновь загораются искусственные звезды.

— Вот как у вас отображается полночь! Очень красиво!

— Мы достаточно религиозный город, потому наше ознаменование напоминает цвета рангов жрецов.

— Я заметила это, — она вдруг говорит. — Я ведь ничего о вас не знаю. Только то, что мне сказали в управлении.

— То же самое могу сказать и я.

— Вот вы часто влюбляетесь?

— Нет, ни разу, по правде говоря.

— Как же так?

— Я даже этому рад. У меня нет желания уйти от БОГА ради женщины.

— А я вот влюбчивая, однако же никогда не хотела оставить БОГА и церковь.

— Бедная, это ведь так тяжело.

— Хорошо, если человек к тебе равнодушен. Так легче.

— Не уж-то вы всегда влюблялись безответно?

— Именно так обстоят дела. Возможно, в этот раз мне повезёт больше.

Она пристально, но весело смотрит прямо мне в глаза. Я замираю, не знаю, что сказать в ответ на это почти что признание. Ведь мы оба пошли не по той дорожке и оба понимаем это. Вместо слов я беру её руки и сжимаю в надежде что время остановится. И мы так и будем здесь стоять вдвоём.

— Расскажите мне, почему в действительности захотели стать жрецом, — просит она.

— Мне было тринадцать лет. Это было очень спонтанное, но очень правильное решение. В тот вечер я впервые переспал с девушкой. В первый и последний раз. Не скажу, что мне понравилось. Но тут дело было скорее в моей неловкости и отсутствии чувств.

Я замолкаю, вспоминая лицо той девочки с косичками. Такая ранняя связь явно бы не одобрила ь родителями, если бы они узнали, но нам было слишком интересно. Мы были в общей компании, но близко не общались. До сих пор не понимаю, почему она выбрала меня. Она подозвала однажды меня к себе и слабо зашептала на ухо, а я от любопытства тут же согласился.

— И что же?

— Я понял, что жениться, завести детей и ходить каждый день в офис не для меня. Что же остаётся, чтобы тебя ещё не осудил общество из-за твоей любви к одиночеству?

— Стать жрецом.

Она привела меня к себе, мы пошли к ней в комнату, зная все лишь приблизительно. Хотя мы были оба возбуждены, никто из нас не получил удовольствия. Ей и вовсе было сразу больно. Мне жаль, что так вышло. Но на следующее утро я пошёл к родителям и заявил о своём решении. Они расстроились, однако поддержали меня.

— Почему же вы оказались здесь?

— Я была третьей дочерью, которая бесила всех в семье. Слишком любопытная и назойливая. Я как и вы поняла, что такая жизнь не для меня. Отправила родителям сообщение о своём решении уже из главной церкви.

— И как они отреагировали?

— Даже не ответили.

— Как же так вышло, что вы променял столицу на провинцию?

— Лучше быть смотрительницей в провинции, чем служащей в столице.

— Кажись, в прошлый раз вы мне точно так же ответили.

— Но тут никакого подвоха и подводных камней — чистая правда.

— Хорошо, думаю, нам пора.

22 день до моего конца

Утро моё началось ровно в пять, ведь я забыл в очередной раз выключить звук на панели. Правда, в этот раз это было важное сообщение: управление, вряд ли, отправит что-то в 5 утра просто так.

Я встаю с кровати, открываю послание. Появляется голограмма искусственного проигрывателя, у меня это девушка в костюме с широкими брюками. Своим без эмоциональным голосом она сообщает мне об опасности.

— Этой ночью террористы ворвались в очередную церковь. Она убили всех жрецов, оставив только учеников. Необходимо укрепить охрану. Дополнительно выделят агентов церквям, которые находятся вблизи уже пострадавших. Предупредите подчинённых. При любой подозрительно ситуации докладывать в управление!

Сообщение заканчивается, и моя виртуальная помощница исчезает в своём доме. Сейчас мне хотелось бы услышать чей-нибудь совет, однако, пока опасность не приблизится к нам вплотную, ничего не изменится. Никто не выдаст нам агентов для охраны. Пока террористов не поймают, мы все под угрозой. Благодаря этой истории, я в очередной раз убедился, что все мятежники начинают с нас, а власть не спешат нам помогать. Мы точно наживка. Пока преступления не возьмут размахом, власти не будут спешить.

Сейчас я начинаю бояться, но не за себя, а за неё. Мне не было страшно, когда маньяк начал убивать жрецов в нашем округе. Или когда террористы захватили церковь в соседнем городе. Эти нападения на жрецов слишком часто происходят из-за того, что мы главные столбы власти — их идеология.

На утро, когда просыпаются все нормальные люди, а не те, кто забывает выключить звук на панели. После службы я собираю всех в читальном зале, пока не разбежались, и объясняю ситуацию. Но от этого не легче, чтобы их успокоить хоть немного, говорю, что должны выделить агентов в ближайшее время. Но это так далеко от правды!

Всё, что нам сделали, это сам мэр отправил своих трех людей, но я вижу, что они новички по первому, с первого же взгляда. Если дойдёт до реальной опасности, они никак нам не помогут. Пусть лучше попробуют сбежать.

Вечером в мою дверь стучат, выждав несколько секунд, заходят в мою комнату. Я прекрасно понимаю, кто это, и я ей рад. Её свет озаряет мою комнату, она плывёт сквозь мрачные волны моей души. Мне хочется хоть коснуться её пальца, но здесь мне даже страшнее, чем на улице. Тем более что я вижу на её лице отпечаток тревоги. Я усаживаю её рядом с собой на кровати, она тут же кладёт голову мне на плечо, я беру её за руку. И приятное тепло разливается по всему телу, сердце учащенно бьётся, отзываясь каждым стуком ударами точно тока. Она взволнованна, как и я.

— Что случилось?

— Я видела этих агентов.

Она отрывается от меня, резко разрушив идиллию.

— Как же так? Кто они тогда?

— По сути дела не опытные юнцы, а по жизни они из личной охраны мэра. Спасибо и на этом.

— Как же так? — снова спрашивает она и берет меня за руку. — Если дойдёт до реального боя они сядут в полную лужу, а если не сбегут, то их просто убьют. Помрут как собаки дворовые.

— Ты просторечные выражения не часто употребляешь, — бормочу я.

— Но здесь нужны выражения похлеще! Где агенты, когда они так нужны?!

— На войне, на разведке. Да где угодно…

— Тсс. Мы явно наговорил лишнего, — внезапно остывает она.

— Конечно, но ты первая начала.

Я обнимаю её, глажу по волосам. Я знаю, что шептаться про нас уже начали. Я боюсь только за неё. Если нас уличат, я признаюсь в том, что соблазнил её, молодую и наивную. Я скольжу руками по её плечами, рукам, спине.

Она вырывается. И она права.

Что же мы творим?

25 день моего конца

Я слышу стук в свою дверь, сразу я думаю, что это моя самая прекрасная госпожа. Но дверь не открывают, как обычно, а выживают. Мне приходится встать и открыть дверь. В таких случаях особо ощущается отсутствие роботов-помощников, которые сделали бы это за меня.

На пороге появляется девушка в розовой мантии. Я знаю, что скоро она наденет красную мантию. Я знаю, какая она талантливая, однако она же она предпочла остаться в родной церкви, несмотря на приглашение из столицы.

— Добрый вечер, проходи.

Она не садится, несмотря на предложенный стул, и я тоже продолжаю стоять.

— Я надолго у вас не задержусь.

Она замолкает, и я рассматриваю её напряжённо лицо. Она морщит свои густые брови, словно решает трудную задачу. Она поднимает глаза на меня и начинает говорить грустным голосом.

— Когда я пришла в восемнадцать лет в эту церковь ученицей, я хотела видеть только вас своим учителем. Но вы уже тогда стали главным жрецом: вам было не до нас. Когда я вас увидела впервые, я подумала о том, что вам бы работать моделью, а не жрецом.

— К чему ты клонишь? — спросил я, когда она замолкла.

— Эта женщина порочит вашу красоту. Она пытается вас увести с вашего божественного пути.

— Мне кажется, что в данной ситуации я смогу разобраться самостоятельно, хотя я благодарен тебе за твоё беспокойство. Надеюсь, ты прекрасно сдашь экзамен, чтобы надеть красную мантию.

Она кланяется ещё более бледная. А я сажусь на кровать, кладу руку на лоб— он горячий. Я горю от запретной любви. Все, чего я хочу, это трогать её волосы, слышать её голос, вдыхать аромат её кожи.

Я встаю, выхожу в коридор и поворачиваюсь налево, отсчитываю 5 дверей и стучусь. Выжидаю несколько секунд, но она открывает сама, словно ждала, тянет меня за руку. Она обнимает меня за шею и смотрит своими глубокими глазами в мою душу. Я беру её за талию, ощущая плавный изгиб, провожу кончиков пальца до самой шеи, окунаю пальцы в её волосы.

— Я умру без тебя.

— А я без тебя, — шепчет она в ответ.

***

Я больше не слежу за днями, они слились в одну большую счастливую тревогу. Все, что я замечаю это она. Больше ничего не осталось. Мы не сможем сбежать от церкви и быть вместе тоже. Наше счастье временно настолько, что я чувствую, как оно вот-вот лопнет.

— Я не хочу бежать.

— Мы и не сможем.

Она кладёт голову мне на плечо, я вдыхаю её запах, мне тепло только рядом с ней. Я очарован её, все мои мысли только о ней, я живу ей. Без неё моя жизнь бессмысленна, я не могу без неё. Я хочу кричать, но не могу, мне слишком больно. Я тону в ней, я захлебываюсь, мне не хватает воздуха. Я борюсь с течением, но все бессмысленно. Я хватают жадно ртом воздух, но моя борьба не имеет смысла. Мы сгинем вдвоём в этой безразмерной сети бюрократии.

Мы закрываем глаза и тянем медленно друг друга на дно, все скрывается в темноте. Кругом непроглядный холод, только с ней я чувствую хоть какое-то тёплое счастье.

Мы растворяемся друг в друге…

***

Я представляю, как целую её полные губы, они горячие. Я таю, расплываюсь под её огненный взглядом. Я распластался перед ней, я хочу снять с неё все, гладить её кожу, приблизиться к ней вплотную, прижаться, чувствовать её сердцебиение, а наше дыхание сливается. Мы движемся, словно единое существо. Мы срастаемся, словно два дерева. Я глажу её мягкую спину, её бархатная кожа скользит по моей.

Но это лишь мечты…

***

— Ты так красив. У меня сердце сразу екнуло, как тебя увидела.

— Ты прекрасная госпожа моего сердца.

— Я люблю тебя, — шепчет она.

— И я тебя, моё счастье.

33 день моего конца

Ей исполнилось 33 года, и прошло 33 дня со смерти моего отца.

Я вёл службу в тот момент, когда она пришла зачем-то, она села в первый ряд с краю. Зачем же ты пришла? Когда люди стали расходиться, она все ещё сидела, мы смотрели друг на друга, еле сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться. Зачем же ты осталась?

Я хотел уже скрыться в правой двери, как ворвались эти люди. Не понимаю, почему же они сделали этого раньше, когда было много людей. Тогда, может быть, я бы не умер… Может быть, я бы не сгорел до тла…

Они открыли центральные двери полностью, послышались выстрелы, крики. Она побежала ко мне, но вместе с ней ко мне приблизился мужчина. Он стреляет в меня, но попадает в неё, в неё, что закрыла меня собой. Её тело падает. Она мертва, но я умер даже раньше.

Я сижу, прижав её тело к себе, я весь в её крови. Но я больше ничего не чувствую, я смотрю лишь в её большие мёртвые глаза.

Я смотрю на мужчину передо мной, он стоит, направив на меня ружье старого образца. Он вглядывается, а затем опускает ствол.

Они убили всех в зале, кроме меня. Но я уже сам себя похоронил. Я встаю, подняв её тело на руках. Я вижу мёртвые глаза охранников мэра, служителей и учеников.

Я лишился все, себя мне не жаль. Я мёртв! Я мертвее её! Я огонь, что выжжет все. Я лёд, что скует все. Я земля, что разрушит все. Я ветер, что унесёт все.

Но вода поглотила меня раньше. Я на дне. Я утонул. Помогите же мне, воды вечности!