Жребий

Каждый день автоматические дверцы шаттла раздвигались, чтобы впустить эмигрантов. Люди, обвешанные с ног до головы пакетами, сумками, рюкзаками один за другим исчезали в чреве шаттла, который отвезет их на Международный Космодром — к гигантскому Лифту, соединяющему Землю с планетой А-5. Они отправлялись в новую жизнь, которая ждала их за пределами Голубой планеты. Вслед им неслись рыдания тех, кто оставался на Земле и не мог смириться с потерей.

— Толик! Толик! Ты шапку забыл! Толик! — надрывалась какая-то женщина, размахивая рыжей ушанкой. Мужчина в выцветшей футболке успокаивал пса, жмущегося к его ногам.

— Тим, Тим, спокойно! Сегодня Коля — завтра мы!

— Маришка! Как только доберешься — напиши, как устроилась, что с работой! — Игорь! Игоорь!

Женщина с гладко зачесанными волосами, скрученными на макушке в пучок, выбежала за ограду, разделившую провожавших и эмигрантов. Она протягивала руки к смуглому пареньку, стоявшему возле входа в Шаттл. На его лице были смущение, стыд и растерянность. Он как будто не мог решить, что будет лучше: идти с другими или броситься в объятия рыдающей матери.

— Пойдемте, здесь нельзя, — охранник аккуратно взял ее под локоть и повел за ворота.

— Запрещено, выйдите за пределы посадочной площадки!

Анфиса сопротивлялась, оглядывалась на сына, все так же растерянно стоявшего возле Шаттла.

— Игорь! — крикнула она в последний раз, прежде чем он исчез в толпе эмигрантов .

— Не плачьте! Ему повезло, — какая-то женщина подтолкнула ее к тропинке, ведущей на железную дорогу, где стоял экспресс, на котором можно было вернуться в город. — Опоздаем — придется ночевать на Космодроме. У вас есть другие родственники? Сестра? Вы счастливая! А я осталась одна.

Под стук колес и монолог попутчицы Анфиса задремала, на секунду забыв о своем горе. Мимо проплывали пустые улочки пригорода, однотипные коробки домов и густые кроны деревьев, не ведавших о человеческих бедах и горестях. Все было как прежде, как должно было быть. Поезд тряхнуло и Анфиса очнулась. Как устроится Игорь на чужой планете? Ведь он аллергик! Она покачала головой в ответ на ласковые уговоры попутчицы.

— Кто за ним будет смотреть? Готовить? Ему нельзя ни апельсинов, ни клубники. Ничего жареного, соленого. А вы говорите, все утрясется!

— Может, там и апельсинов нет, — тихо сказала женщина.

Дома Катя готовила картошку, агрессивно плюющуюся жиром из большой сковородки.

— Я не буду. Это. Есть! — сказала Анфиса капризно. Эх Катя, Катя! Жизнь тебя не научила есть, чтобы жить, а не наоборот — и Анфиса брезгливо махнула рукой.

— Ну уж! Где я возьму твою органику! Проснись, Анфиса! Нас ждет голод в скором времени — а ты воротишь нос от картошки.

Перед Катей на столе стояла тарелка, где в лужице кетчупа тонул кусочек черного хлеба. Она отломила целый пласт золотистой картошки, положила в тарелку и с аппетитом принялась за еду.

— Ну как? Проводила?

— Да. Там толпа народу. Все рыдают.

Она помолчала.

— Кошмар…

— Для кого кошмар, а для кого возможность жить. Жить!

Анфиса кивнула. Ей не хотелось спорить. Отвернувшись от сестры, она взглянула в окно. Там сине-голубыми красками сияло небо, изрезанное стрелами небоскребов, кольцами магистралей и золотыми куполами церквей. Кажется, что жизнь течет себе и течет. Страшно поверить в то, что многого из того, что было привычно, уже нет.

Прогнозы ученых были неутешительны.

Чаруча… Что это? Чья-то халатность или злой умысел? Теперь уж не узнать. Парочка насекомых вырвалась из лаборатории и начала самостоятельную жизнь. Чаруча оказалась плодовитой, агрессивной и всеядной. Целое облако расплодившейся чаручи покинуло африканский континент и устремилось в сторону Евразии. Чаруча, словно гигантская саранча, уничтожала все на своем пути, оставляя после себя пустые города, горы, леса. Пищей для чаручи являлась органика, начиная от растений и заканчивая более сложными организмами. Облако чаручи росло, разделялось на рои и летело в разных направлениях.

Ученые, политики, представители прессы кричали о гневе Божьем, о том, что человечеству осталось не больше полугода. И тогда решили активировать Лифт, соединявший Землю и планету А-5, входившую в число туристических маршрутов для супербогатых людей. О нем знали немногие, но теперь уже не имело смысла скрывать. Следовало решить, что будет критерием отбора кандидатов для отправки на А-5 и таким критерием стала Жеребьевка. К настоящему моменту людей на Земле оставалось немного. Сервис в городе приходил в упадок и выживать в непривычно дискомфортных условиях становилось труднее. Пока еще работали два магазина, обеспечивавшие продуктами все население города. По опустевшим улицам рыскали бандиты и мародеры и вечерами было страшно выходить на улицу. В городе поселился страх. Люди боялись себя, люди боялись друг друга.

Жеребьевка проводилась на центральной площади города, где стояло несколько стеклянных ящиков, в просторечии “аквариумов”, в которых лежал ворох пластиковых жетонов с двумя словами “Да” и “Нет”.

Анфиса рано ушла к себе в комнату. Кате тоже не спалось. Она бродила из комнаты в комнату и курила сигарету за сигаретой. Ее чуткое ухо ловило всхлипывания, доносившиеся из комнаты, где спала сестра. После смерти Арсения Игорь стал смыслом жизни Анфисы. Она боялась потерять сына. Навязчивые страхи сестры тревожили Катю.

“Ах ты боже мой” — подумала она. Катя остановилась у окна, глядя, как над Землей разгорается рассвет. У самого горизонта появилась светлая полоса. Полоса росла, ширилась и вот из-за домов вынырнуло яркое светило и закачалось над городом. Но что это на диске? Какие-то черные вкрапления! Это чаруча?!

Катя, остолбенев от ужаса, смотрела на сияющий диск. Она заставила себя тронуться с места, вбежать в комнату сестры, вцепиться в Анфису и начать трясти ее худое безвольное тело.

— Да проснись же ты наконец!

Наконец Анфиса открыла глаза.

— Что случилось ?

— Чаруча!!!

Анфиса уставилась в окно и тихонько засмеялась.

— Где ты видишь чаручу? Ее нет. Пока нет!

Катя, не глядя на сестру, одевалась, чтобы идти на площадь. Она сошла с ума. Они все сошли с ума перед неведомой опасностью, которую никто не видел. А вдруг чаручи нет и все это сделано, чтобы отправить простых людей неведомо куда?

Анфиса остановилась перед иконой Божьей матери. Сжав руки, она что-то шептала. Ей казалось, что Богоматерь грустно смотрит на нее. В ее глазах были жалость и сочувствие — и только. Богородица не обещала ей чуда, она не обещала ничего. Ее власть заканчивалась на Земле, там, за пределами Голубой планеты, она была бессильна.

На площади вовсю шла жеребьевка. Огромная очередь тянулась к аквариумам.Люди покорно запускали руку внутрь, вытаскивали жетон и отходили, уступая место другим. Катя подтолкнула Анфису. Иди! Глядя, как та стоит, сгорбившись, словно старуха, над стеклянным ящиком, Катя подумала, что ей повезло. В своей суматошной, бестолковой жизни она не успела или не захотела завести семью. Ей не о ком беспокоиться. Анфиса взглянула на жетон и всхлипнула. Ее губы шепнули” Нет!” Катя встала рядом и запустила руку в шуршащий ворох жетонов. Что ее ждет, какой финт судьбы?

Да!

Кто решает нашу судьбу? Почему и зачем ей, одинокой женщине, выпало “Да”? Анфиса плакала, уже не таясь. С каждой ее слезинкой в Кате зрело раздражение на чаручу, Анфису, правительство, давно уже бывшее на А-5 или в каком-нибудь еще злачном месте, Бога, Вселенную… Какого черта их заставили делать выбор? Разве нельзя было раздать жетоны по какому-нибудь другому принципу — полу, возрасту, состоянию здоровья и не мучить остальных чувством вины и тотальной несправедливости?!

Не выдержав, Катя крикнула:

— Фиска! Вот тебе жетон! Иди собирайся, да побыстрее. Шаттл не будет тебя ждать .

И по смеси недоверия, радости и смущения на лице сестры она поняла, что поступила правильно. Анфисы давно уже не было в доме, а она все сидела на диване с маленьким ноутбуком на коленях и печатала, печатала… Когда-нибудь потомки тех, кто сумел спастись, прилетят на планету своих предков и будут читать о последних днях людей на Земле. Главное, чтобы они поняли, что даже в такое время, время всеобщего страха, здесь оставались Люди. Те, кто своими поступками доказывал справедливость идей, что веками вырабатывало человечество, идеи, которые, наконец, не на бумаге, а в жизни делают человека человеком.