Вопреки всему.

Очередной дождливый день. По ощущениям нас должно залить дней через 10. Конец света. Катастрофа. Потоп. Но это особо не волнует. Все продолжают жить, как ни в чем не бывало. А, ну только молятся в два, а то и в три раза больше и ведут себя, словно сегодня обычный четверг, а не, возможно, последний четверг. Ну да и ладно, меня это тоже не особо беспокоит.

— Спускайся скорее, Дэн. Отец начинает — с первого этажа доносится крик мамы. Вот спрашивается, зачем так орать? Я что — глухой? Скорее уж тупой, как считает моя сестра. Впрочем, так наверное думает вся семья. «Наш Дэн очень старательный мальчик, он станет великим человеком» — каждый день убеждает матушка себя и отца за одно, а он смотрит в одну точку и тихо читает очередную молитву, потому что ему просто плевать каким великим человеком я там стану. Священником мне уже не быть, и это, как считает отец, кара божия за мое плохое поведение. А раз не быть мне священником, то жизнь моя бесполезна и абсолютно бессмысленна.

— Эй, ты! Чего вылупился в окно? Тебе же мама сказала спускаться. Совсем тупой, что-ли? — заглядывая в мою комнату, кричит любимая сестренка. Ах, вот оно что. Это просто семейное — орать во все горло. — Шевелись, олух, и уберись здесь, а то отец рассердится. Ой, что это?

— Не трогай! — я как можно скорее прикрываю рукой листы на моем столе.

— Очередная писанина? Ты действительно дурак — фыркает Мэри и, высоко подняв подбородок, выходит из комнаты. Ее платье еще очень длинно ей. Спотыкается, приподнимает полы, пачкает их, но при этом считает, что именно в нем ее молитвы будут услышаны Им и дождь прекратится. Нельзя ее винить в такой глупости, ведь когда счет идет на дни каждый старается, как может. Кто-то отказывается от сна, еды, да и вообще людей и просто уходит в горы молить Его о прощении. Первые дни, когда мы поняли, что в этот раз дело совсем плохо, я тоже со всеми усердно часами стоял на коленях и читал совсем не понятные мне молитвы, написанные отцом. Но медленно я начал понимать абсурдность всей ситуации. За что Он наказывает нас, если мы, жили по наставлениям старейшин и так, как было написано в древних писаниях.

Нехотя захожу на кухню. Пахнет безвкусной кашей и остывшим чаем. Один и тот же завтрак на протяжении всей моей жизни. Мой друг Кир называет его завтраком мучеников. И с этим сложно не согласиться. Живем мы действительно как мученики. Вот только зачем мы так усердно усложняем себе жизнь я так и не понял. За веру. За пустые слова.

— Ты помолился с утра? — не поднимая на меня глаз, спрашивает отец. Он как всегда смотрит в одну точку и что-то беспрерывно бормочет. Услышать от него вопрос за завтраком сродни концу света. Он как раз через неделю, так что очень даже как раз.

— Да, отец, как и каждое утро — лукавлю, как и каждый раз при ответе на этот вопрос. Нет, раньше я действительно был послушным ребенком и выполнял все без лишних пререканий. Но с того момента прошло столько времени и появились новые мысли, идеи, и, конечно, вопросы, ответы на которые я не мог нигде найти.

— Сегодня я пробуду в храме до вечера.

— Ох, так много отец. Я могу пойти с тобой и помочь — самым любезным голосом, на который только способна, спрашивает Мэри.

— Я хотел взять с собой Дэна. Нужно будет убраться перед приходом граждан.

Конечно, кто же еще будет выметать мусор из под лавок, и отдирать прилипшие жвачки от стен и дверей. Как вообще можно умудриться прицепить ее на лампу? Видимо молитва была настолько окрыляющей.

Больше мы не разговаривали за столом. Да и по пути в храм отец продолжал хранить молчание. Меня это устраивало. Я не хотел в очередной раз выслушивать лекцию о том, как сильно его разочаровал. «Быть священником — семейное дело. Твой денд был священником, и его дед, и его. И я унаследовал этот важный сан. И ты должен был. Что же с тобой не так? ». Все пошло от того, что я просто в день очищения и преклонения эпично упал перед алтарем. Уронил иконы, разбил колени и потерял перстень. Его было совсем не жалко. Большой, старый, папин. Поблагодарил Его, когда не нашел эту семейную реликвию. А вот новые штаны было жалко. Действительно жалко.

Мое падение вызвало шквал эмоций у присутствующих. Все посчитали, что это кара. Я не понравился Ему и не место мне в храме в качестве священника. Отец еще пытался как-то сгладить ситуацию, но граждане были непреклонны.

С того дня прошло 3 года. Но лекциям священника конца не было.

Когда с уборкой было покончено, все двери и лампы очищены от жвачек, а окурки лежали в мусорке, к отцу пришел старый проповедник из соседней часовни. Выглядел он расстроенным. Наконец-то хоть кто-то начал осознавать серьезность происходящего.

— Мне нужно с Вами поговорить. Немедленно. Прошу.

Священник указал на соседнюю комнату и, пропустив гостя, направился туда. Желание подслушать, конечно, перевесило уважение к частному разговору. Да и о чем личном может идти речь, когда скоро всем конец.

Тихо пробравшись к двери комнаты, в которую минуту назад вошли два служителя, я прислонился к ней ухом и навострился внимать.

— Мы должны строить плотины. Осталось совсем немного времени, а молитвы не помо..

— Не помогают? — взревел отец — Да как вы смеете так думать и тем более говорить. Мы должны верить и молиться Ему, и он поможет. А, если нет, то это ваше и других недалеких людей неверие в милосердие всевышнего разгневало Его.

— Мы служим Ему все осознанную жизнь. Не совершали ничего постыдного. Тогда за что Он решил нас наказать? — тихим голосом пролепетал проповедник.

— А как же ваши слова, уважаемый? Разве это не постыдно стоять в столь священном месте и говорить такие грязные слова? Я не хочу больше ничего слышать, уходите прочь и не смейте больше появляться здесь, пока не очистите свои мысли и не вымолите у Него прощение — приказным тоном закончил отец.

В этот момент резко отворилась дверь. Я чуть не упал, но, спасибо тебе удача, старому проповеднику было все равно до меня и моего любопытства. Он вылетел из комнаты, приговария, что глупый мальчишка, так и умрет здесь на коленях.

Сложно было не согласиться с его словами. Если бы не уперстость отца и мое безразличие, то я бы строил плоты на другом берегу реки вместе с «самыми глупыми людьми». «Они смешны до безобразия, пытаются разгневать Его своими жалкими попытками и неверием. Они будут виноваты, если все закончится» — часто повторял отец.

Дни были похожи друг на друга. Молитвы и разговоры о чистой душе в храме и полное безразличие, а иногда и презрение дома. Мне было до безумия весело наблюдать за всем происходящим. Пока «Самые глупые люди» на другом берегу не возносили молитвы Ему и строили плоты, чтобы выжить, мы, «Его самые любимые дети», ходили в храм и были убеждены, что это поможет. А, если нет, то это, конечно же, не наша вина.

Я не испытывал страха и паники перед концом (а я был уверен, что он настанет), потому что мне осточертело это. В 16 лет я был готов с легкостью распрощаться со всем, что имел, включая и свою жалкую жизнь. Единственное, мне было очень жалко Лину. Нашу соседку и по совместительству объект моего обожания. Ее светлые волосы, всегда собранные в аккуратный пучок, легкая улыбка и голубые глаза сводили меня с ума.

Окна нашего холла выходили на кухню ее дома, и я каждый вечер тайком подсматривал, как она убирает со стола после ужина. Это напоминало одержимость, и я не знал, что делать с этим. Я писал и смотрел на нее. Каждый день. Еще до начала конца света. Да и с объявлением этой новости особо ничего не изменилось. Только Лина стала очень грустная. Было видно, что ее тяготит происходящее. Она все также усердно молилась в храме, убеждала окружающий и себя, что верит в Его благосклонность, но я уловил это небольшое изменение. При ответе на вопрос Лина заметно тормозила, а стоя на коленях пред иконой, она тайком оглядывалась по сторонам.

Мы были знакомы еще с церковного хора, лет с 5. И близость наших домов позволяла нам часто видеться и обмениваться дежурными фразами. Я знал, что мне завидуют многие парни. Еще бы, жить рядом с такой красавицей. И я был горд этим. Наверное, это единственное, что вызывало во мне гордость.

Когда до намеченного конца оставалось 9 дней, к нам прибежал сосед. Он был весь в грязи и плакал.

— Послушайте, священник, я слышал Его. Он зол, он убьет все живое — навзрыд причитал он. Цепляясь за рясу проповедника, он начал медленно приседать. — Я молю вас, давайте строить плоты, нам нужно спасаться.

Отбросив грязные руки, отец злобно прошипел — Не смейте так говорить, вы грязная неверующая свинья.

— Но я слышал его, в горах, когда молился. Гром прогремел, начался град, деревья попадали и тут голос, Его голос — последние слова мы разобрали уже с трудом, настолько сильно он плакала.

Отец, не слушая его, удалился в свой кабинет. Мама дала мужчине воды и выпроводила из дома. Это был первый звонок.

Через несколько часов мы услышали громкую ругань на улице. Соседи торопливо запихивали вещи в машину. Дождь лил, как из ведра, а они были одеты, слово вот— вот залезут в море.

— Давай аккуратнее, там фарфор! — тоненьким голосом кричала блондинка со слишком широким задом.

— Какой к черту фарфор, дура? — агрессивно ответил мужчина и совсем не аккуратно забросил коробку в багажник. На нем были смешные семейные трусы, а может это были просто короткие шорты. Как бы сказал отец: «Чтобы отмолить такое придется в этой и следующей жизнях стоять на коленях».

— Помоги нам, господи — прошептала мама, наблюдая за происходящим.

— Этим грешникам только и надо, что Его гневить. Глупцы — выходя из кабинета. Видимо, даже он был не в состоянии работать сейчас. Не способен был писать очередные молитвы. — Отойдите все от окон, нечего смотреть на них.

После этих соседей уезжать стали и другие. Наш берег стал напоминать пустыню, где перекати-поле только и есть. Но мы все также продолжили усердно молиться. А мне все больше становилось жаль Лину. Какого черта она должна умирать? Ради чего? На меня мне было плевать, на родителей с сестрой и подавно. Как же так, ай ай, но кроме комплексов и отвращения эти люди ничего не вызвали. Но Лина.

8 дней до конца.

Лина. Обычное имя. 4 буквы. И необъяснимая легкость. Язык аккуратно отталкивается от неба, чтобы через милю-секунду снова встретиться с ним. Ли-на. Я так часто произносил ее имя, что стал похож на маньяка. Готов ли я стоять под ее окнами днями и ночами спросите вы? Определенно я дошел до этой стадии.

Я все больше убеждался, что ей нельзя умирать, а дождь усиливался. Калоши уже не спасали, но отец и другие священники все продолжали свою бесконечную молитву.

Когда я возвращался домой после очередных жвачек на лампах (их стало еще больше, что за маньяки жуют их в таком количестве перед концом? ) на улице не было ни души. Разъехались все, кто имел хоть немного чувства самосохранения. Остались лишь те, кто до сих пор верил в Него. Ну и я, которому было просто плевать.

Проходя мимо дома Лины, я услышал ругань. Резко отварилась входная дверь, и из нее вылетел ее старший брат. Он нес походную сумку и бутылку молока.

— Вернись, глупец. Уйдешь сейчас, и Он тебя покарает — кричал в след его отец. Он так диссонировал со своим светлым костюмом, потому что его лицо буквально стало помидором — вернись в дом и продолжи молитву и тогда, может быть, Он тебя простит. Мы дали тебе все, мы тебя породили, а ты поворачиваешься ко мне спиной, так еще и молоко мое забираешь.

Эти слова еще больше разожгли ненависть Дэрека. Он бросил бутылку на землю и резко повернулся к крыльцу. — Это Он меня будет покарать, если я не вернусь? Ты себя слышишь, лицемер подлый. Не язви, не обсуждай и будь верным. Разве не так говорится в поучениях? И каждое из них ты не соблюдаешь. Это Он тебя будет покарать за твою подлость и двуличность. И никакие молитвы этого не изменят.

Сказав это, он почти бегом побежал по направлению к мосту, соединявшим наш берег и тот, который планировал выжить.

После этого я еще больше убедился, что Лину надо спасать. Ей нужно на тот берег. Если даже ее брат, которого родители всегда ставили нам в пример, как самого послушного и умного мальчика, гордость своего отца, бежал прочь от этих пустозвонов, то и нам было пора.

Следующие два я посвятил разработке плана и попыткам убедить Лину в необходимости бежать.

— Как ты можешь так говорить? Он ведь спасет, как и всегда — недоверчиво пролепетала она, скрещивая руки перед собой. У нее были новые синяки на запястьях. Попытки скрыть их были бесполезны.

Я не говорил, что ее отец, когда напьется, бьет ее и мать? Так поступает большинство священников. И называется это «Подчинение служителю». Не знаю почему, но мой отец был, наверное, единственным, кто не занимался таким. Он делал хуже. Бил словами и лишенными всякого смысла попытками напомнить, кто здесь «папа». Лучше бы он просто пил.

Днем ты говоришь про чистоту души и необходимость очищения, а вечером превращаешь собственный дом в ад.

— Он нас не спасет. Никто не спасет, кроме нас самих. Ты хочешь умереть? Лина, не глупи, прошу.

— Конечно, я не хочу умирать, но как я могу уйти? Здесь мой дом, моя семья…

— Мой собственный ад — не дав ей закончить, быстро вставил я.

Мы сидели на скамейке недалеко от храма. Уже начинало смеркаться, и люди расходились по домам. На нас особо не обращали внимания.

— Не правда — прошептала она. Как же мне хотелось ее схватить и увезти отсюда. Дать шанс на будущее.

— Правда и ты это знаешь.

Тишина повисла между нами. Я подбирал слова, а она готовила оборону.

— Что ты здесь делаешь, мерзкая девчонка? — взревел голос ее отца за нашими спинами. От неожиданности мы встали и случайно соприкоснулись руками.

— Отойди от нее! Ты портишь мою дочь. — Он схватил Лину за руку так сильно, что она зажмурилась, и потащил в сторону дома. Я мог бы броситься за ними, как герой, и спасти мою героиню от злого дракона. Но я не принц на белом коне, а ее отец будет похуже дракона.

Приняв решение бежать сегодня ночью, я, придя домой, начал собирать вещи. Оставалось всего 5 дней, и колени, почему-то, начинали трястись. Я боялся. Боялся конца. Все эти месяцы я был так уверен в своем безразличии к происходящему, что не заметил, как появились паника, учащенное дыхание, страх. Этот страх сковывал и не позволял нормально мыслить.

Я был уверен, что мы без проблем сможем преодолеть мост и уже завтра утром строить плот с остальными. Но оставалась одна проблема — как заставить Лину идти со мной. Умолять или угрожать? Убеждать или обмануть? Ни один из вариантов не привлекал, но надо было решать. И я выбрал просто украсть ее. Отличный план. Хочешь понравиться девчонке? Выкради ее.

12 ночи. В доме тишина и у Лины уже давно погас свет. Сумка с едой и немного одежды. Я также прихватил одежду и для нее. Переживет моя сестра пару дней до конца без своей новой куртки. Спускаясь по лестнице, я слышал, как сопит отец и думал лишь о его показной напыщенности и искусственной вере. Мне хотелось считать его хорошим человек, но как не старался, я не мог перекрыть все его косяки одним статусом отца. Грустно, как самые родные люди из-за глупых поступков, неверных приоритетов и попытках изменить всех, кроме себя, могут стать никем. Даже мама, моя родная и все еще горячо любимая мама, перестала вызывать уважение. Любовь может существовать без последнего, но наоборот уже невозможно.

Час ночи. Я стою около окон Лины. Если меня застукает ее отец, то и мне и ей, как нечестивой девке, конец. Но я безумно сильно хочу выпить стакан шампанского, так что, собираюсь с силами и забираюсь на второй этаж по водосточной трубе. Она так сладко спит. Обычно девочки во сне похожи на чудовищ, совсем не на красавиц. Слюна, храп, не волосы, а мочалка. И только встав и проведя около зеркало пол — жизни снова становятся похожи на красавиц. Но Лина стояла на посту сутками напролет. Не позволяла чудовищу завладеть собой. Я наблюдал за ней, как маньяк, и не мог пошевелиться. Откуда во мне столько эмоций?

— Просыпайся — аккуратно потрепав ее за плечо, сказал я. Испуганный взгляд и растерянность.

— Что ты здесь делаешь? Уходи. О боже, если папа увидит…

— Тише-тише. Не волнуйся. Одевайся — перебиваю ее и протягиваю платье.

Пытается сопротивляться, но, в конце концов, сдается. Сердито смотрит и одевается. Она сама хочет убежать, и теперь я понимаю это как никогда хорошо.

— Нам нужно уходить, прошу тебя.

— С чего ты решил, что я пойду? Я не брошу свою семью. Да и куда мы пойдем?

— На тот берег, мы спасемся.

— Но Он против!

— Не неси чепуху, Лина. Я же знаю, ты тоже хочешь уйти, тоже хочешь спастись. И не ври, что тебе внушают надежду эти походы в церковь — медленно тяну ее в сторону окна.

Наш шепот начинает перерастать в оружие, готовое уничтожить наш шанс на побег.

— Я хочу жить, конечно, но..

— Лина! Какого черта ты не спишь? С кем ты разговариваешь? — и топот ног по лестнице. Паника и моя мольба. 2 секунды и она бежит за мной. Не совсем аккуратный спуск. Малоприятное падение и бег, превращающий легкие в котел.

В доме загорается свет и слышится лай собак. Мы бежим все быстрее и быстрее. Хотя с водой почти по колено этот бег напоминает скорее передвижение лягушки в молоке. Все просто как в замедленной съемке. Шансы на победу уменьшаются, но я не позволяю панике сковать меня.

— Давай, Лина, быстрее, прошу — с мольбой в голосе и безумной отдышкой говорю ей. Хватаю за руку и ускоряюсь.

Она молчит. Ее отец кричит, бежит за нами, и от такого шума просыпается вся улица. Свет включается в каждом доме, как по щелчку. Ситуация напоминает фантастические фильмы, где по идее сейчас должен появиться хороший чувак и спасти нас. Но это жизнь и обитают здесь только плохие чуваки. Учимся справляться сами.

До моста остаются считанные метры, когда сердце падает в пятки. Выстрел. Ее отец стреляет нам в спину.

— Лина стой! Стой или я пристрелю тебя, как псину — кричит он с такой силой, что под конец предложения его голос срывается.

Чувствую, как она дрожит. Ни о каком возвращении теперь речи и быть не может. Только вперед! Самые разрекламированные лозунги разрывают мозг, заставляя бежать быстрее.

Чудом ни одна из 4 пуль не добирается до желанной цели, и мы оказываемся на мосту. Впереди уже собираются люди. Они машут нам и улыбаются. А сзади щелкает затвор ружья.

СПОЙЛЕР!

Сколько бы отец Лины не использовал пуль, сколько бы ни пролил пота и как сильно не сел бы его голос, мы добрались до пункта назначения. Измученный, но счастливые. Лично я был абсолютно счастлив, предав все то, во что меня заставляли верить.

Лина оставшиеся семь дней до потопа мучилась. Она была на распутье: с одной стороны, хотела вернуться и молить о прощении всех богов в ее жизни, а с другой — она хотела и была готова жить. Конечно, мы сблизились на этой почве. С братом она общалась с трудом и я стал ее якорем (она меня сама так назвала, правда-правда). И после этого я растаял еще больше.

Все, кто занимался строительством плота, корабля, или как его называли многие, ноевым ковчегом 2. 0., оказались очень дружелюбными и отзывчивыми. Я словно попал в сказку. Периодически сводило скулы от улыбки, которая отказывалась покидать мое лицо. И даже тяжелые работы сутками напролет не могли изменить это.

Работа была закончена и мы были готовы к спасению. Никто больше не пришел с другого берега. Они остались верны своим привычкам и высокомерию, закрепившемуся слишком глубоко в их душах и сердцах.

Мы были спасены. Слава нам, черт подери.

В каждой сказке есть мораль. А раз я обмолвился, что моя жизнь после побега стала сказкой, то вынужден озвучить ее.

Не стоит притворяться тем, кем ты не являешься, и казаться лучше. Твоя наигранная улыбка и лживость пропитают тебя насквозь и рано или поздно поглотят в пучину ада. А вот бороться с системой, идти против нее очень даже стоит. Даже если на твоем пути весь мир. Просто пододвинь его или найди лазейку. Ведь не всегда то, что говорят и во что верят близкие люди — твоя истина. Она может отличаться. Борись. И возможно твоя Лина назовет тебя своим якорем.