Волки, звери и люди

Славик пробивался сквозь узкий коридор Четвертого яруса подземки. Здесь проходу в начале смены нет — народ снует как в рыночный день, не протолкнуться. Наконец, выбился из говорливого потока, вжался в стену, растиснул дверь и юркнул в узкий проем. Нежилая «заброшка» облепила холодной влажной испариной и теменью. Мерзко. Говорят, если пробыть здесь без света целый час, темнота войдет в мозги, и все, считай ослеп на всю жизнь. Щелкнул самодельным фонариком — работает еще, хоть пятно дает мутное, и луч коротковат. Но, все же свет.

Постоял, осмотрелся. Нужно-то: одолеть метров пятьдесят по пустому коридору, там лестничный марш на такую же «заброшку» этажом выше, вернуться на пятьдесят в обратном направлении, и все — ты на Третьем ярусе.

Решившись, паренек быстрым шагом углубился в однообразную темень прохода, пригибаясь от страха и зачем-то прижимаясь к правой стене. Коридор незахламленный, идется здесь легко. Вот только поворотом к лестнице он не заканчивается, а длится дальше и дальше, в неизвестные черные глубины, пугающие своей бездонностью.

Дойдя до лестничного пролета, мальчик юркнул в него мышью, закрыл за собой дверь. Воровато-бесшумными скачками взлетел по ступенькам, высунулся в проем «заброшки» Третьего, оглядел темноту, и бегом ринулся к заветной последней двери.

***

Жизнь Третьего этажа мягче и респектабельнее: гражданам позволяется держаться собственных графиков, и утро не объявляется.

К приходу Славика Захарыч уже снарядился, оснастился и увязался. Дальняя охота, пусть и петлевая, опасна и непредсказуема. На то она и дальняя. Но треволнения сборов обрубил постучавшийся дежурный — приказано не отлучаться до «особого».

— Важнецкое дело! — Захарыч уселся на излюбленное местечко у настольной лампы и взялся за ремонт обуви. — Раз не отлучаться, стало быть, есть задача к моему ремеслу. Хех!

А ремесел за Валентином Захарычем значилось уважительно много — и электрика, и отопление, и водоподготовка, и разнорядное да внезапное. Чего и сам Захарыч подчас не ожидал.

— Посмотрим, чего скажут. Может опять проверка готовности? Так мы, значит, и на охоту с тобой успеем, — мастер надел очки. — Ты пока чайком душу-то погрей, весь день морозиться.

Славик подошел к стеллажу, заваленному охотничьим скарбом, и инстинктивно притянулся к арбалету, поднял бережно обеими руками, завертел к свету, любуясь, как ювелир на редкий камень.

— Это, дружок, не по тебе еще, — отрезал Захарыч, не отрываясь от работы. — Для тебя, вон, в углу копье зачехленное стоит. Оружие ближнего боя, для Славика ковбоя! Хе-хе!

— Захарыч, а мне можешь арбалет сделать? — Славик с усилием оторвался от созерцания оружия. — Будем на волка вместе ходить.

— Я лучше подучу тебя электрике, — по-отцовски ворчливо пробубнил Валентин Захарыч, — будешь тоже «спецом». Еще и меня «сконкурируешь». Хех… Ремесленник — человек полезный! Поселишься рядом, мать возьмешь с собой. Тут, на Третьем-то, сухо, куда ловчей живется-то! А?

— Хм… — Славик сомневался: в свои шестнадцать он едва умел читать и писать, а вырасти в «спеца», как Захарыч… Это надо в школе выучиться с первого по последний. Да где ж ее взять в подземке? — Не… Я лучше охотником буду. Волка взял — и живи! Мяса нам с маманькой на две недели хватит, а на шкуру еще две проживем.

— Эх, Славик-Славик… — Захарыч погрузился в раздумья, попутно подшивая резиновую подошву к изношенным валенкам. — Оно-то так… Электрике учиться надо, это факт! Но и охоте надо. Думаешь оно проще? А не-е… Всюду ум нужон!

Эти слова задели мальчишку. Не такой он юнец и глупец, чтоб прям всему учиться, кое-что он уже умел: грибов нарезал всегда больше всех в смене, прекрасно разбирался в сбраживании опилок — не хуже опытных спиртоваров, и вот еще — только он ходил коротким путем через «заброшки». Никто из сверстников на это не решался — боялись.

— Я б в сталкеры записался, если б принимали. Добывал бы ценное что-нибудь.

— В сталкеры? — Захарыч оторвался от валенка и удивленно уставился на парня поверх очков. — И чего б ты делал-то? Уж все «расхабарили» за одиннадцать лет. Вынесли все из домов, стопили в печах, потом и электропроводку, и окна, и двери, даже обои посрывали. А нынче уж и крыш нету. «Гольные» стены! Кирпичи будешь таскать? А? Хех!

— Ну живут же они в своем городке? Чем-то занимаются? Я слышал, у них там дисциплина и военная подготовка, оружие, опять же, — Славик сложил руки на груди и слегка выпятился, отчего стал казаться крупнее и мужественнее. — Я выбираю по себе!

— Ты смотри, чего тебе жизнь под ноги сунет. То и возьмешь. А энто все «хотелки» да «мечталки», — мастер погрузился в работу. — Себя не знаешь, а уже и дорогу выбрал он: как идти, куда идти. Оно тебя само течением вынесет, не ерепенься.

Славик взвесил в руке зачехленное копье, рассмотрел с выражением знатока, перевесил лямкой через плечо и вяло попрыгал на месте. Поклажа сидела ладно.

— Ты рассуждаешь как маманька: она плывет по теченью. Вот и мерзнем на «Четверке» в болоте. А если б взяла судьбу в свои руки… Бороться надо, Захарыч. Я так думаю.

Захарыч оставил рукоделие, снял очки, уязвленно ссутулился, сложил руки накрест поверх колен, задумался и погрустнел:

— Эх, дружок… У мамки твоей одна слабина — это ты, родёмый. Каково ей в одиночку-то приходилось по этим крысиным норам с «детенком» на руках все эти годы? А теперь еще и болезнь эта… — старик говорил неспешно, внимательно подбирал слова — подростки существа хрупкие, даже если с виду облатаны доспехами бравады. — Ты по теченью-то не так плыви, чтоб уж безвольно как. Чай не овощ в проруби! Но и не «дуркуй», не расфуфыривайся! Какие «свои руки»? Их сперва надо отрастить, руки-то эти. А ты умно плыви: примечай все вокруг, не отказывайся и не соглашайся. А, посмотрим, говори. Ну, и смотри, конечно. Не сопротивляйся теченью-то, но и не мешай. Ну, а хошь пошустрее, так помогай, греби.

В дверь постучали, Захарыч вышел. Славик оглянулся на дверь, помялся в нерешительности, и снова примерился к арбалету. Упер приклад в плечо, выискивая воображаемую цель, покрутился, и «Тж-ш!» издал звук выстрела. Где-то в его воображаемых мирах наземь рухнул поверженный враг. Славик остался доволен.

— Тут такое дело, дружок, — Захарыч вошел так быстро, что мальчик не успел вернуть оружие на место. Хозяин изъял арбалет, опутал грубой чехлиной и рюкзаком взгромоздил на спину. — Не можно сегодня, меняются планы. Видишь, как оно… На севере, где речное ущелье, там вышка связи стоит. Давно все вокруг нее разговоры разговаривают… А сегодня вот: разнарядка на нее. Сходить надо, оглядеть, запустим-не запустим… Может, будет связь-то по всей долине. В общем, важнецкое дело! Хех!

Славик растерялся, двинулся было удержать старика за плечо, да смысла нет. Погрустнел и стал выглядеть младше своих лет:

— Захарыч! Так это ж по пути! Давай я с тобой пойду, и петли проверим, и тебе не скучно будет одному! Да и безопаснее — так далеко в одиночку никто не ходит.

— Никто, — Захарыч уже снарядился и теперь паренек его задерживал. — И я не один: ко мне приставили двоих охранников. Все по чину. Хех…

Быстрым шагом «спец» направился к подъему на второй этаж, Славик не отставал:

— Захарыч, у меня выходной сегодня! Когда я еще буду свободен? Опять пахота на «Четверке». И, ты сам говорил, солнце нужно хоть какое-то, — паренек пытался разжалобить своего «важнецкого» друга, старик то улыбался и придумывал отговорки, то хмурился, напускал сердитость и ворчал. Но Славик не отставал. Так и дошли до Первого яруса, а там и поднялись на поверхность, пройдя пропускную зону.

— Все, дальше нельзя! Ты остаешься здесь, — строго отрезал Валентин Захарыч. Двое охранников в затертых ситцевых маскхалатах поверх тулупов уже ждали мастера. Славик не отчаивался. Но за пределы охраняемой входной площадки, «огороженной» штабелями трухлявых сосновых бревен, пустить ребенка, которому все равно придется возвращаться, Захарыч попросту не имел права:

— Ты пойми, это не игрушки. В такое время живем… — он не знал, какой еще подобрать убедительный довод. — И, кстати, вышка связи — объект режимный. Туда только кто с допуском-то. Так что, и рад бы, да не положено. Это вопросы к начальствам, сам понимаешь.

Славик сдался, понурился. Долго смотрел вслед уходящим мужикам, мягко исчезающим в серых утренних сумерках. Скучающе пошуршал варежкой о торец бревна, торчащего из штабеля. Постоял еще, будто надеялся, что Захарыч передумает и вернется, плавно развернулся, сделал пару нерешительных шагов. Остановился и погрузился в раздумья. Выглянул из-за стопки бревен — входная охрана его не видит.

— Ну, ладно! — пробормотал он сам себе. — Вот и увидите все, что я уже не мальчик. Охотиться я могу и сам.

Он обошел штабеля так, чтобы его не заметили с пропускного пункта, скользнул вдоль снежных насыпей, оставленных от расчистки площадки, и вышел на дорогу. Свежего снега выпало немного, путь легкий. Утренние сумерки сменятся серым солнечным светом, а там полдень — светло, как во сне. Впереди весь день, пусть сумрачный и короткий, но весь целиком.

Дорогу Славик знал: каждое лето Захарыч таскал его в эти места — обучал премудростям выживания.

На полпути с накатанной дороги пришлось свернуть к целине, движение замедлилось и увязло, стало тяжелым: ноги тонули в снегу. Только через час мальчик оказался у знакомых западных скал. Передохнул на корточках, расчехлил копье — здесь места опасные, можно уже и по-взрослому снарядиться. Встал на ноги, посек острием орудия снег — хорошая вещь. Не арбалет, но…

Что ж, пора в путь. Охотник всмотрелся вдаль: там, в сизой пелене вечно-морозного пространства высились черные клыки скал. Туда и дорога.

Шумно выдохнул, перехватил копье поудобнее, постоял еще, ухватившись рукой за выступ рыжей скалы, знакомой с детства, как за спасительный родной берег. Решился, пошел.

Продвижение давалось нелегко — витиеватый путь юлил к плавному подъему. Камни попадались чаще, загромождали, навязывали обходы, удлиняли тропу. Наконец, желтый песчаник сменился коричневатым, затем темно-коричневым, и вот — верный признак — вокруг скалы из почти черной породы. Здесь каменная хребтина расступалась, открывался свободный проход метров сорок шириной.

По единственному, непонятно как сюда попавшему, красновато-рыжему валуну Славик нашел «передышку» — небольшую выемку в стене, здесь они с Захарычем отдыхали. Удобное местечко — расщелина с трех сторон закрывала путников от ветра и, как говорил Захарыч, от опасности. Мальчик огляделся, потом еще раз, но медленнее и пристальнее. Никого. Только ветер заупокойно причитал в скальной верхушке.

Пещерка успокаивала, отсюда мир походил на картинку в искореженной раме. Славик сбросил рюкзак, вынул маманькины сушеные грибы в холстяном мешочке и вяленные рыбьи головы. Мягких частей рыбы они с мамой не ели — слишком дорого. Зато «головешки» с голоду научились есть без остатка. Перекусил. Пора идти дальше.

Широкий проход в скалах вел наверх, когда-то там стоял сосновый лес. Теперь его в полвысоты заснежило, и деревья превратились в иссохшие, исчерненные временем костистые руки, тянущиеся из-под земли к мертвому серому небу. Вкупе с чернью скальной породы и темными пятнами пролысин в снегу, выметенных ветрами до чернозема, этот мертвый лес всегда подавлял своей мрачностью. Не зря его называли Черным местом.

Молодой охотник продолжил путь, медленно и пристально озираясь, он, казалось, пугал сам себя своими страхами. Через полчаса добрался до первой пары петель. Нет зайца. Постоял, прислушался. Вздрогнул, пугливо обернулся, выставив отточенное копье. Никого. Послышалось? Ветер поземью мел снег, шипя и шурша, будто шептал о чем-то неведомом.

Мальчик присмирил дыхание, накрепко сжал древко копья, двинулся дальше. Вторая пара петель порадовала уловом: в одной из ловушек красовался взрослый заяц килограмма на три. Его выдавленные удушьем глаза казались разумными. Славик огляделся, вслушался в движущийся воздух. Никого. Середина дня затуманилась, видимость упала.

Присев для надежности спиной к валуну и, то и дело поглядывая по сторонам, мальчик принялся выпутывать трофей. Снял рюкзак, вынул льняной мешок, сунул в него зайца. Замер, прислушался. Порывы ветра сбивали с верхушек сушняка мелкие веточки. Упаковал поклажу, натянул рюкзак, связал лямки на груди, поправил петли. Теперь идти будет тяжелее.

Третья пара капканов была пуста. В одну из петель заяц попался, но смог вырваться — лопнул тонковатый тросик. Ну что ж, теперь вон из этого Мертвого леса.

Обратный путь спускался под гору, дело шло быстрее. Но поворачиваться спиной к Черному месту… Лучше бы его назвали как-то по-другому. Славик останавливался, всматривался в мутную пелену, вылавливал звуки из общего плывущего потока. А их было так много…

До края «леса» он добрался шустро, но взмок, выдохся, и бремя усталости навалилось на его отдавленные тяжестью вещмешка плечи. Охотник остановился, воткнул копье в снег, осмотрел и поправил лямки снаряжение. Напряженное созерцание окружающего смешало все в разнородное месиво — звуки, тени, образы явные и вымышленные. Вот опять: краем зрения Славик уловил мнимое движение, будто кто-то за ним шел. Он схватил копье и попятился к скале, замотал головой, выпученно зыркая по сторонам и стараясь видеть все вокруг одновременно. Вот, еще движение! Кто-то все-таки есть!

Ах, это гиблое кладбище деревьев! Где-то там впереди, за туманной стеной, есть безопасное место. Бежать туда!

Но, нет. Отступил к гребневой скале и двинулся боком вдоль ее стены, чтоб прикрыть и обезопасить спину. Поле зрения почти полностью охватывало пространство вокруг, замутненное предательским полуденным туманом. Прямо перед мальчиком в матовой непроглядности снова двинулась тень. Она мягко плыла попутно метрах в двадцати. Ложбина шла к сужению, и темное пятно немного приблизилось. Волк! Позади него еще один. Край зрения уловил и движение слева — явное и отчетливое. Уже трое! Стая брала жертву в кольцо.

Черное место вошло в низину и осталось позади, вот и знакомый валун из рыжего песчаника. Где-то здесь «передышка». Славик быстро вертел головой: влево-вправо, пауза посередине. И двигался, двигался боком к заветной расщелине.

Волки уже не скрывались. Передовой скользнул наперерез, отсекая жертве дальнейшее движение. Следовавший за ним замедлился и стал приближаться, готовился к схватке. Но звери не знали о «передышке». Славик до нее добрался, не поддаваясь панике медленно впятился в неглубокую пещеру. Дернул веревку, развязал стяжку и, освободив лямки, сбросил рюкзак.

Волки поняли, что жертва зажата в угол, и сгруппировались вокруг пещерки. Их было четверо. Вожак, крупный и темнее шерстью, и трое серых молодых самцов. Главный скалился, рычал и медленно, не сводя глаз с испуганного лица человека, словно пытаясь загипнотизировать, подкрадывался. Вот он уже на «пороге» пещеры.

Остолбеневший мальчик направил на хищника копье, будто хотел выстрелить. Волк отшатнулся. Наверное, «знаком» с огнестрельным оружием. Славик заметил это движение, стал тыкать копьем воздух, совершая резкие броски, и громко вскрикивая. Вожак еще немного попятился, зарычал и рявкнул. Вперед выдвинулся другой волк, помоложе. Скованный напряжением, он вздрагивал с каждым вскриком мальчика и «выстрелом» копья в воздух. Вздрагивал, но продвигался вперед. Стоит ему начать атаку, остальные хищники тут же ворвутся в пещеру дикой клокочущей сворой.

До жертвы оставалось меньше трех метров, когда зверь сжался в пружину, готовый выстрелиться прыжком в следующее мгновение. Волк прыгает мощно, как взрыв, бьет передними лапами в грудь, на ногах не устоять. Но еще до того, как человек упадет на землю, мощные челюсти уже вгрызутся в горло, вырывая хрипящий кадык и разрывая артерии.

В памяти скользнуло доброе мамино лицо, ее уставшие заплаканные глаза. Без него ей будет не выжить. Нет! Славик решился и внезапным выпадом хватил хищника копьем сверху-вниз как дубиной, громко крича, будто хотел убить врага воплем. Резкое движение спровоцировало волка, зверь прыгнул. Но как раз в тот момент, когда на него спускалось острие копья. Отточенное до бритвенного совершенства лезвие пришлось вкось, резануло ухо, грудину и правую лапу. Зверь неуклюже свалился на старте, пронзительно взвыл и выскочил вон.

Вожак осклабился и как-то по-лисьи неестественно залаял. Шерсть на его загривке вздыбилась, он брызгал слюной и щелкал зубами. Но не нападал — битый зверь болеет страхом.

Стая ослабила хватку, решила брать измором. Подранок зализывал порез на лапе лежа, остальные уселись на снег. Только вожак остался у входа в пещеру.

Славик не позволял себе и вздоха облегчения. При всей кажущейся беспечности присмиревших животных, нутром звери сосредоточены на жертве, ее движениях, запахе, ее состоянии. Стоит отвернуться, присесть или сделать шаг вперед, через полмгновения дело будет разрешено и жертва разорвана в клочья.

Отдать им зайца? Бессмысленно: в таких голодных местах волк не выпустит добычу, будет жить возле нее, пока не сожрет все до последнего хряща. Да и как это сделать, не повернувшись к хищникам спиной, как не глядя развязать мешок?

В сумерки дня мягко вплетались тени. Туман раздуло, и видимость улучшилась, но в темных уголках и щелях уже пряталась ночь.

Безнадежность и отчаяние поглощают все силы, и мальчик сник, копье норовило выпасть из окоченевших рук. Вот и все, маманька. Вот и все… Горячая слеза пробежала по щеке, и Славик будто проснулся. А может наоборот, заснул. Ему почудились крики людей. Волки встрепенулись, повскакивали на ноги, прислушивались, настрополяли уши, вбирали чуткими ноздрями воздух. Неужели, правда, люди?

Паренек оживился, взбодрился неясной надеждой. В рваной картинке мира что-то изменилось, послышался выстрел, второй, третий. Волки сорвались с места и ветром умчались вдоль рыжего скального хребта. Славик выглянул из укрытия: только следы на снегу.

Люди! Из русла реки, пробиваясь сквозь топкий наносной сугроб и неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, выбрался человек в новеньком белом тулупе, пробежал шагов двадцать и упал лицом вниз.

Тревога охватили Славика. Пригнувшись, он подбежал к человеку, перевернул на спину. По лицу узнал Барышникова — сменного торговца из Поселка. Торгаши приезжали со своей базы — настоящего бандитского логова — в пригороде Столицы. Дежурили по месяцу и сменялись.

Живой, хотя и без сознания. Все лицо торговца было в крови, правый глаз выворотило. Рядом валялся автомат, почти такой же, как на картинках в книжке у Захарыча, только покороче, со складным прикладом и нелепой воронкой на конце дула. Славик попробовал — дуло горячее.

Подхватив автомат и пригнувшись, мальчик направился к руслу, но не прямо — кто знает, на кого там наткнешься, а по дуге. Заскочил за валун, припрятал здесь копье. Камень стоял на краю спуска к реке, по которой теперь ездили торговцы на своих снегоходах. Тихо выглянул. На обочине бормотал двигателем торговый фургон, двери его были открыты. У машины находились двое: один сидел на корточках, второй лежал на спине у его ног, раненый, что-то негромко и жалостно причитал. Но ответы получал короткие и жесткие:

— Нет! Не дотянешь! Это не царапина!

Раненый невнятно возразил, но его товарищ был непреклонен:

— И что? Ты всех подставишь, они не оставят тебя в живых. И меня тоже! Ладно, сейчас, есть аптечка, — сидящий на корточках отвернулся, будто собирался достать лекарства, двумя руками взял увесистый камень и с разворота резко обрушил его на голову бедолаги. Потом еще, и еще.

Славик отшатнулся, будто уворачиваясь от удара, содрогнулся всем телом и вжался в снег. Слезы ужаса и неисчерпаемого одиночества обожгли его щеки. Прикрывающая лицо тряпичная маска промокашкой вбирала соленые капельки, и те на морозе превращались в бисер.

Спустя минуту мальчик все же снова выглянул из укрытия. Убийца поднимался к Барышникову на пригорок с пистолетом руке. Тело торговца лежало бездвижно, и бандит, целясь в поверженную жертву, подошел вплотную, левой рукой доставая нож: патрон стоит дороже жизни.

— Стой, стрелять буду! — не сдержался мальчик. Истеричные крики на волка сорвали голос, и теперь он звучал глухо и сипло.

Бандит вздрогнул, сжался, согнулся в коленях, инстинктивно развернулся в сторону звука, выставив пистолет в неопределенном направлении. Мальчик прятался сбоку от него.

— Не дергайся, — Славику припомнились фильмы про отважных полицейских, которые он смотрел в кинотеатре на Втором ярусе. Тогда мальчишка мог еще протискиваться в вентиляционный ход, и смотреть кино бесплатно. — Держу тебя на мушке, у меня Калашников и плохие нервы.

— Стой, парень, стой! — бандит медленно повернулся к Славику, расставил руки в стороны в знак непротивления.

— Мне очень хочется нажать на курок, — от усталости и страха Славика слегка трясло. — Но я еще не решил! Давай, брось пушку на землю!

Бандит аккуратно опустил пистолет и положил на снег возле себя.

— Не-ет! Подальше. Пни его в мою сторону. Только не дергайся, я замерз, а курок у меня чувствительный. — Славик вышел из укрытия и скользнул противнику за спину. Тот развернулся, пнул пистолет. Оружие исчезло в снегу.

— Я видел, как ты их убил! Ты добил раненого камнем! Ты убийца! — Славик не знал, что делать дальше. — Зачем ты это сделал? Ты хотел ограбить торговца? Но зачем ты их убил?

— Ты что, мужик? Идиот? — арестованный был без маски. — Я из охраны Поселка, Барышников в розыске! Я его выследил, вот он и напал на меня с подельником! Они же бандиты! Ты что, не знаешь этих уголовников-торгашей?

— Если так, то тебе ничего не будет, верно? Поехали в Поселок, пусть они сами разбираются, — Славик хрипел сорванными связками как взрослый курильщик со стажем. — Бери Барышникова и тащи в машину, он еще живой. Но не рыпайся: это ты для себя хороший, а для меня нет, я не знаю убийца ты, или у тебя самооборона.

— Пушку опусти, хотя бы, — подозреваемый подхватил тело торговца под мышки и, пятясь и пыхтя, потащил к машине. Славик старался все время находиться у него за спиной.

— Ты не понимаешь, с кем связываешься, мужик! — арестованный с трудом уместил торговца в грузовой отсек фургона. — Я не один. Тебя просто порвут как тряпку, если со мной что-нибудь случится!

— Лезь за руль, — скомандовал юноша, не переставая целиться в голову. Он старался не смотреть на труп человека с разможженой головой.

— Вот, видишь, что сделал Барышников, — и мнимый охранник пнул мертвеца валенком.

— За руль! И не рыпайся у меня! — голос мальчика зазвучал испуганно, истерично и крикливо, и теперь походил на женский. — Я очень устал и замерз, мои пальцы меня не слушаются! Я не знаю, выстрелят ли они в эту секунду! Даже, если я этого не захочу! Они могут это сделать! Поторопись!

Преступник испуганно и суетливо вскочил в кабину: в русле реки с глубоко засыпанными снегом берегами ему бежать было некуда, пришлось подчиняться. Славик уже сидел позади, в грузовом отсеке и тыкал дулом в затылок бандита. Поехали.

Паренек очень устал: целый день на ногах, в снегу, в тяжелой теплой одежде, почти не ел. А главное — столько напряжения и страха. И теперь все еще не закончилось, расслабляться нельзя.

Но одной бедой меньше: в машине было тепло. Двигатель пел ровно, монотонно и сочувственно. В его раскатистых песнопениях слышались мягкие голоса. Один из них был маминым.

Снегоход шел медленно: видимо водитель оттягивал время, соображал, выжидал момент. Но Славик не терял бдительности и не боялся: мамина песня успокаивала. Ее голос улыбался, она гладила сына по голове, и все повторяла свое любимое: «Все пройдет, растает лед». Славик хотел прижаться к ней покрепче, но она все ускользала и ускользала, наконец волки обступили его хищным кольцом. Мальчик не обращал на зверей внимания, он прошел сквозь стаю, как сквозь туман. Ведь у него был арбалет, а с ним не страшно. А если исчезает страх, исчезает и враг.

Вдруг мир перевернулся, и мальчик оказался в темноте на полу грузового отсека. «Арестованный» им мужик навалился сверху, бил кулаками в лицо. Дверь открылась и оба вывалились в сиреневые сумерки, бухнулись в снег. Славик пытался закрыть лицо руками, но пухлая одежда стесняла его не хуже цепких пальцев противника. Неожиданно бандит вскрикнул и свалился набок, освободив мальчика. Славик вскочил на ноги, в глаза бросилось черное прямоугольное пятно на снегу — автомат. Подхватил оружие и… остановился в недоумении: поселковые охранники уже «скрутили» убийцу.

Вокруг было много людей с фонарями и факелами, и со стороны Поселка подбегали еще.

— Стой парень, стой! — один из охранников миролюбиво выставил вперед правую ладонь. — Свои!

Вот как… Оказалось, Славик заснул, преступник заметил это и втиснулся в багажный отдел машины прямо из водительского отсека, чтоб завладеть автоматом и освободиться. Когда завязалась драка, к машине уже подходила поисковая группа: Захарыч объявил тревогу — догадался, что парнишка ушел на охоту.

Автомат изъяли. Рядовой, уставив по инструкции дуло в небо, отстегнул магазин, удивленно и как-то оценивающе глянул на Славика, потянул затвор:

— Пусто! — он снова пытливо, с прищуром посмотрел на мальчишку. — Ты стрелял из него? Тут у тебя патронов сколько?

— Не стрелял. Это автомат торговца Барышникова… — Славик ничего не понимал.

— Что там? — подошел офицер с двуцветной черно-белой повязкой на рукаве.

— Нет патронов! Пацан и не знал, что у него автомат без патронов! — ответил боец и весело присвистнул. Охранники рассмеялись, принялись шутить и похлопывать парня по плечам и спине. Но тот ничего не понимал и хотел только попасть в тепло, поуютнее завернуться в одеяло и уснуть.

Появился Захарыч, тряс Славика за плечи, и все кричал:

— Я же тебе сказал! Я же запретил! — он больно прижимал мальчика к себе, слезинки поблескивали на его ресницах, отражая свет фонарей, и все нахмуривал брови на улыбающиеся глаза, грозил наказанием. Но все не мог его изобрести.

Барышников выжил, хотя и потерял глаз.

Убийцей оказался один из жителей Второго яруса. Его приговорили к нескольким годам заключения, признав убийство недоказанным, а нападение на торговца — самообороной. Ему покровительствовала администрация Поселка. Говорят, грабежи усложняли торговлю и были удобным поводом для повышения цен. Причем, цены повышались и на местные товары. Это стало последней каплей, начался бунт.

Сам же преступник погиб в тюрьме при неясных обстоятельствах. Говорят, кто-то выстрелил ему в глаз.

В этот раз Славик ночевал у Захарыча — нужно же было поделиться со стариком подробностями, да и сил спускаться на «Четверку» уже не было.

— Ну что, сталкер? — Захарыч подливал Славику жженого грибного чаю. — Как будешь жить-то? В охотники пойдешь, или будешь «сталкерить»? Хех! Не испужался?

— Испугался, конечно. Волки будут всю жизнь теперь сниться, — Славик улыбнулся и задумался. Теперь Захарыч общался с мальчиком как со взрослым мужчиной: жженый гриб с утра, детям такое не рекомендуется. — Но, если надо будет, пойду опять, думать не буду.

— Ну эт правильно. Бояться — «боись», но от страху не трусись.

— Захарыч… — серьезное лицо парня выглядело уж совсем не по-детски. — Что-то помогло мне, что-то меня спасло, может, это течение твое. Или то, что ты называешь жизнью. Или что там? Но сам бы я не справился.

— Не справился бы, это верно, — старик погрузился в размышления. — Течение это — это не безволие какое. Коли безвольный, так это не течение, эт лужа какая-то. А течение — это твой путь, твоя дорога. Никто другой ею не пройдет — не сможет. Но и ты на другие не суйся — зашибет! Вот такие-то уроки жизни.

— Это я понял, — Славик засобирался домой. — Ты говорил, на электрика мне выучиться… Так я согласен.

***

Возвращался он той же «заброшкой». Монотонный грязный коридор смотрел на него чернотой своей пустой бесконечности. Парень спустился по ступенькам на четвертый этаж, скрипнул дверью, вот и «страшное место». Не задумываясь, свернул в противоположную от выхода сторону и мерным шагом направился к таинственным глубинам бесконечного коридора. «Глубины» оказались мелковатыми: путь заканчивался тупиком и несколькими запертыми складскими дверями.

Славик пошарил по стенам вялым лучиком фонаря. На одной из дверей белела меловая надпись: «Ничего нет. Пусто». Парень улыбнулся и вполголоса произнес:

— Точно! Так и есть.