Вина

Когда-то предпраздничная суета радовала Олистера.

В детстве он готовился заранее. Клеил из перьев пушисток, которых вешали перед домом, чтоб приманивали ясный день. Катал шарики из прозрачной смолы, солнечники, и расчерчивал блестящие бока десятью тонкими черточками, по числу месяцев в году. В канун Нового Рассвета Олистер и его брат Рик бегали по улицам, каждому встречному кричали: «Первый лучик вам в окно!» — и вручали поделку. А те со словами: «Сильных крыльев, быстрых ног», — бросали в корзины ребят сладости или небольшие игрушки. Никто из взрослых не выходил в этот день из дома без полных карманов угощений.

Можно было играть до самого восхода. Они с братом и соседскими птенцами пересчитывали конфеты, спорили, кто больше насобирал. Олистер тогда так наедался и так уставал от беготни и развлечений, что не мог дождаться рассвета, засыпал еще в начале ночи.

Позже, за пару лет до переселения в молодежное общежитие, Олистер встречал утро в шумном круговороте подростковых балов. Танцевал до ломоты в коленках, знакомился с чужаками из других гнездовий, заводил приятелей. Единственная ночь в году, когда можно без сомнений подойти и заговорить с любым и, если повезет, условиться о дружбе на год. Дружба на год — дань традиции, конечно. Проводите время вместе, делитесь секретами, помогаете во всем. Олистер раз попробовал, хватило его на общие выходные в лесном лагере, а дальше все вылилось в вялотекущую переписку. Предприимчивый Рик с умом воспользовался лазейкой. Уговорил родителей отпустить его на празднование в другой город. И вот уже Рик живет в семье годника и посещает престижные медицинские курсы, а годник гостит у Рика и записывается в подготовительные классы исследовательского института гнездовья Олистера.

После — взрослые балы незнакомцев. Блеск припорошенных серебряной пылью перьев, будто случайные взгляды. И, наконец, оригинальное вступление, которое обязано покорить красавицу. Олистер заранее продумывал реплики, умные замечания и экспромты. Так же старательно, как мастерил пушисток в детстве. Несколько благосклонностей и свиданий заслужил, но серьезных отношений не получилось.

В тот год, когда все пошло наперекосяк, Олистер ждал бала с особым нетерпением.

Учеба закончилась, Олистера взяли в исследовательскую команду, и он четыре месяца провел на плавучей лаборатории. Специализацией выбрал глубоководные термальные источники, погружался несколько раз. Даже внес парочку дельных предложений по улучшению батискафа и сейчас, в сезон бурь, параллельно с анализом данных сотрудничал с конструкторским отделением гнездовья.

Расчетный стол ему выделили такой, что в пору на слом. Молодому выскочке, да еще из полевой группы, другого не положено. Ленты в нем постоянно застревали, приходилось по два раза запускать вычисления для проверки: старичок мог приврать на цифре-другой.

Олистер пыхтел над панелью, пытаясь добиться, наконец, сводной по минерализации, шепотом обещал столу медленную и мучительную переработку на запчасти.

— Извините, можно?

Олистер выпрямился, чуть не стукнувшись клювом с девушкой. Лана, с трудом всплыло имя. Со всей щебечущей стайкой он знаком не был, но некоторых успел мельком запомнить. Ничего особенного: коротко остриженные крылья, чтоб ненароком не смахнуть небольшие детали, острые коготки, кончики перьев на хохолке покрашены в игривый изумрудный.

— Пожалуйста. По-моему, здесь только чудо спасет.

Лана присела, сняла заднюю крышку, внимательно осмотрела начинку, поворачивая голову то одним, то другим боком. Потом подцепила край пластинки, отогнула и языком ловко ввернула на место разболтавшийся блок.

— Попробуйте теперь.

Расчетный стол зажужжал, подал сигнал об окончании процесса и начал выдавать итоги.

Девушка довольно щелкнула клювом, поставила крышку на место.

— Надо же, — протянул Олистер, — спасибо. Лана, да?

Вскоре Олистер знал, что Лана любит: семена ровника в глазури, чинить приборы и соревнования по художественным прыжкам. Знал, что ей не нравится: повальное увлечение рваной обработкой перьев, громкие звуки и декоративные змеи. Заговорил ли Олистер с ней хоть раз? Да, один раз, за несколько дней до Нового рассвета, во время обеда.

— Вы не находите, что все эти балы незнакомцев просто повод лишний раз повеселиться? — спросил Олистер. — Глупость какая, искать пару таким старомодным способом.

— А я люблю традиции, — ответила Лана. — Все старомодное меня успокаивает.

— И что же, в этом году пойдете? Говорят, сейчас площадки для балов украшают безвкусными лентами и разноцветными кляксами, классики почти не осталось.

Лана изучающее посмотрела на Олистера.

— В зеленой башне все еще используют живые цветы, вы не слышали?

Вот и весь разговор.

В день праздника Олистер как угорелый носился по гнездовью, стараясь все успеть. Сначала в институт: срочно потребовались цифры по источникам Браворского шлейфа. Что-то не сходилось у них с прошлогодними данными. Потом в салон: стрижка, шлифовка когтей. Сразу же в ателье, как раз готов был комплект строгих накрыльников и юбка. Все из натурального мохника, серое в зеленую клеточку. Лана такое одобряла. Из ателье в цех сборки батискафов: оказалось, необходимый по чертежам изгиб «просто невозможно реализовать на имеющихся станках». Там Олистер проторчал битых три часа, доказывая, что «нет ничего невозможного, есть только лень и неумение пользоваться головой». Пока метался из кабинета мастера к управляющей колонке и обратно, пока кричал на мастера, а потом и на оператора станка, тряс перед их клювами документацией, совсем запыхался. Но добился своего, деталь запустили в работу.

Дома Олистер обнаружил, что выходной комплект остался на подоконнике тугоумного мастера. Стемнело, на балу уже должны были начаться танцы. Проклиная всех и вся, а себя в первую очередь, Олистер помчался обратно.

Завод был пуст. В автоматическом режиме что-то грохотало и жужжало, световые панели приглушены до минимума. Олистер переоделся прямо на месте и, минуя лестницу, спрыгнул на первый этаж, в проход между станками. Высота плевая — всего в три роста. В цеху, полном механизмом, это было строго-настрого запрещено, но нарушение техники безопасности сейчас волновало Олистера меньше всего. Лана ждет, и кто-то кроме него может сделать ей традиционное старомодное предложение стать парой на год.

В последний момент Олистер заметил внизу ремонтника в белой робе, тот отходил от громыхающего пресса, засовывая инструмент в крепление на поясе. В полумраке он казался еле заметной белесой тенью.

— Эй, осторожно! — Олистер инстинктивно захлопал крыльями, пытаясь увернуться.

Ремонтник вскинул голову, испуганно метнулся в сторону и, споткнувшись, завалился на пресс.

Остальное как в бреду: крик, короткий, будто удивленный. И влажный хруст. Олистер дергает заевший рычаг отключения питания, пытается сложить воедино изувеченные куски. Потеки крови на серой в зеленую клетку ткани.

Лана приняла предложение другого. Не в ту ночь, через три года.

А Олистер сошел с ума.

Будильник клекотал побудку, спальная подстилка мелко тряслась под ногами, назойливо щекоча голые ступни. Олистер, не доставая головы из-под крыла, нащупал бугор выключателя на пружинистой ткани, шлепнул по нему. Будильник кашлянул и смолк. Тут же застучала бодрая мелодия любимой сборки, загорелся свет в умывальне. Обычно Олистер просыпался под одну из новостных передач, своего гнездовья или соседних, но перед самыми праздниками динамик то и дело вещал умильно восторженную чушь о встрече Нового Рассвета. «Новое солнце будет ярче! Стань ярче и ты с мастерами перьеукладки «Радужный перелив». «Встречай рассвет в браслетах от «Мираж»! Будь мечтой для каждого на балу незнакомцев!» От этих напоминаний Олистер отгородился собственной музыкальной коллекцией.

Все еще не раскрывая глаз, Олистер потянулся, выгнул шею, разминаясь. Подхватил блокнот с записями с магнитного держателя у стены, и, стараясь не смотреть вокруг, пробежал по намеченному на сегодня списку дел.

Еще несколько дней назад Олистер спрятал часы и отключил календарь на домашнем расчетном столе. Составил и по пунктам прописал распорядок, заполнив до предела каждую секунду бодрствования. Он старательно выматывался, работал так напряженно, что засыпал, едва только засовывал клюв под крыло. Лишь бы не думать, не ждать.

Первые симптомы появились через семь-восемь месяцев после того… случая.

Олистер обсуждал с начальником экспедиции маршрут, они склонились над картой, толкаясь локтями. Вдруг обзор зрения сместился, и он ошарашено уставился себе самому в лицо. Тут же отпустило. Даже испугаться не успел. Мучительно зачесалась шея. Олистер дернулся и поскреб кожу когтями.

Начальник взвился.

— Да вы издеваетесь?

— Простите? — не понял Олистер.

— Думаете, смешно? Вы у меня все дошутитесь! Все! Посмеемся еще, когда финансирование делить буду.

Оказалось, что подцепил где-то гулёна паразитов стыдных, чесоточных, вывести не мог. Весь институт хихикал и намекал. Только Олистер-то об этом не знал.

Дальше — хуже.

Сначала он перескакивал лишь при касании — Олистер стал избегать физического контакта. Потом, просто находясь рядом — пришлось как можно реже бывать в обществе. Чужие ощущения, мысли врывались в Олистера, и оставляли в душе отпечатки несказанных фраз и грязных тайн.

Первыми исчезли из жизни случайные приятели — ими жертвовать было легко. Следом постепенно оборвались дружеские нити. Дружба на расстоянии — лишь суррогат, слепленный из писем и искаженного техникой голоса. В конце концов, Олистер прекратил общаться с семьей. Просто запретил себе эту отдушину.

«Это мне наказание, — думал Олистер. — Правильно. Страшно правильно. Жуть как правильно».

Перед годовщиной случая ему достаточно было только посмотреть, и его тут же перебрасывало в чужое тело. На миг, но и этого хватало с лихвой.

Конечно, ему было не до встречи Нового рассвета, и он не украшал дом финтифлюшками и мишурой. Висящий на кухне шарик из смолы стал полной неожиданность, но к тому времени Олистер уже устал бояться.

Попробовал снять — пальцы прошли насквозь.

«Галлюцинации, — почему-то обрадовался Олистер. — Так даже веселее будет».

Умостился на насест и целый день созерцал пришельца из гнезда безумия. Пока не стемнело.

Начали трансляцию с одного из балов.

— Особенно элегантны наши незнакомки с ожерельями из живых бабочек, — захлебывался восторгом ведущий. — Мне нравится эта мода, как, я уверен, и нашим слушателям. А теперь начинается первый танец.

«А ведь в это самое время»… — начал мысль Олистер.

«… все и случилось», — закончил ее уже в ком-то, вернее, в чем-то другом.

Он выгрызал себе путь сквозь камень. Мир воспринимался странно: не светом и звуком, а вкусом минералов, ощущением текстуры и давления. Глазами стала вся поверхность длинного тела. Чужак отбрасывал перемолотую крошку, собирая только песчинки какого-то редкого вещества. Он рисковал: сверху, за перегородкой гранита, плескалось озеро. Наконец ротовые щупальца наткнулись на богатый участок, и существо замерло, только вкусовые щетинки пошли волнами по брюху и спине от радостного предвкушения.

Олистер наблюдал будто со стороны. Непонятно как, но он понимал, что если хозяин тела раздробит найденный кусок, случится что-то непоправимое. Едва уловимыми вспышками мелькали кадры: по пустому туннелю пробирается любознательный подросток, с интересом ощупывая стены. Неудачное движение — и тонкая трещина вдруг превращается в извергающую водопад грязи и воды пасть, полную острых обломков твердой породы.

Нельзя допустить.

«Мимо, двигайся мимо. Ищи дальше».

Чужак помедлил немного и с сожалением свернул глубже. Слишком рискованно ослаблять в этом месте, и так чересчур тонко.

В следующий миг Олистер снова стал собой. Мышцы судорожно сокращались, перья встали дыбом. Олистер не удержался на насесте и грохнулся на пол, как мешок с зерном.

Галлюцинация исчезла, жизнь вернулась в обычное русло. Ни видений, ни переноса сознаний. Поначалу мучила боязнь открытых пространств, и удивляло, что при прикосновении не ощущается вкус, но вскоре и это прошло.

«Искупил?» — с надеждой спрашивал себя Олистер.

К концу года сумасшествие напомнило о себе, все повторилось. И так уже десять лет подряд. Рыба, огненное создание, дерево — кем он только не был. Только одно совпадало: каждый случай — предотвращенное несчастье, иное решение, крохотный поворот в судьбе чуществ, в тела которых зашвыривало Олистера.

После путешествия на шарике появлялась одна белая черта, будто кто-то вел счет мучениям Олистера.

И вот — последний год.

Он войдет на кухню, а солнечник там — болтается над столом. Чуть неровный, будто слепленный детскими руками, шарик с девятью нарисованными линиями. Еще одна осталась, и что произойдет? Он освободится? Погибнет, или все начнется заново? А если игрушка совсем не появится? Лучше не думать — что случится, то случится.

Клацнул клювом: «Перестань сам себя накручивать». Подхватил блокнот с заметками и направился в умывальню.

— Что там с температурой, где-то погрешность. Может в данных ошибка, надо разобраться. Надо разобраться…

Цифры путались в голове, но Олистер упрямо торчал у расчетного стола целый день. Сквозь туманв голове сматывал ленты, копался в записях. Иногда отходил к музыкальнику и бездумно переключал песни.

Только с закатом решился заглянуть на кухню. И до очередного погружения — быть может, решающего? — с пустым облегчением смотрел на маленькое солнце, висящее под потолком.

Последний раз.

Чужак устало бросал вещи в сумку. Ему еще предстоял долгий путь домой, и по-хорошему нужно было выезжать с утра, но он спешил. Отсоединил шнур от стены, прибор на конце шнура выскользнул из неловких рук и шлепнулся на пол. Чужак выругался, поднял механизм, начал тыкать пальцами по значкам.

Ему нельзя выходить, понял Олистер.

Из механизма послышались монотонные звуки.

«Останься, отдохни. Одна ночь ничего не решит».

— Да?

— Привет. Нин, я, наверное, сегодня не поеду уже, — под напором Олистера чужак сказал совсем не то, что собирался. — Вымотался с этой командировкой до чертиков. Засну еще за рулем.

Стас медленно приходил в себя. Поднял руку, потер онемевшее лицо, мимоходом удивившись, что пальцев всего пять. Раздраженно клацнул зубами, чуть не прикусив язык. Ничего, это скоро пройдет.

Повернул голову и уставился в зеркало трюмо. Корявая снежинка с наконец-то законченными десятью лучами будто издевалась над Стасом.

И это все? Все годы безумия, одиночества, надежды и ожидания зря?

Стас и сам не знал, чего он хотел от последнего луча. Освобождения, смерти? Но что-то же должно было случиться? Да хоть бы его и разорвало на месте, хоть так!

Стас выбрался из кресла, неловко пошатнувшись — показалось, что ноги гнутся в неправильную сторону, и уставился в свое отражение.

Сегодня должно было все решиться, итоговое испытание.

Тогда, десять лет назад, ему нужно было остаться в номере гостиницы. Чертова командировка в конце декабря, и не откажешься. Внезапные изменения в задании в последний момент. А он собирался сделать Нине предложение под бой курантов, спешил. Решил ехать после двух суток практически без сна, на ночь глядя. Чего он тогда боялся, аварии? Ха!

Стас много лет снова и снова прокручивал в памяти события злополучного вечера: он закончил с заказчиком и мог успеть доехать к Нине вовремя, только нужно было поторопиться, сразу с объекта в гостиницу, собрать шмотки — и за руль. От усталости он ничего не соображал, ронял вещи, матерился, чуть не забыл паспорт. Пятна льда на ступеньках припорошило снегом, ботинки скользили. Сумка била по ногам. Он же нечаянно толкнул того мужчину, даже не толкнул, задел плечом.

Стас помнил, как судорожно набирал ноль три, как отбросил телефон и прижал пропитывающийся кровью шарф к ране на голове хрипящего в агонии человека.

Смерть признали несчастным случаем: лед на ступенях, острый угол бетонной лестницы. Несчастный случай.

Только Стас чувствовал, что виновен, как бы ни считали другие. Вина въелась в кости и мысли, не оставляла в покое. И уже десять он лет исправно искупал грех, спасая жизни в бредовых мирах, куда его зашвыривало перед каждым Новым Годом.

Сегодня был последний раз.

Проклятая снежинка была целая.

— Что тебе еще нужно, — заорал Стас. — По лестнице он спустился, твой страус, по лестнице! Не прыгнул! Что еще я должен сделать?

Со злостью попытался сорвать украшение с зеркала, хотя и знал, что это невозможно. Внезапно цветная бумага смялась в кулаке в бесформенный комок.

Стас ошарашено уставился на сжатые пальцы, и тут же согнулся от удара под дых.

На живот с размаху приземлилось двадцать три вопящих килограмма, угодив острой коленкой прямо в солнечное сплетение.

— Папа, смотри! Смотри, что я сделал!

— Леша! Дай папе отдохнуть, пойдем поможешь гирлянду развесить.

— Хорошо, мам. Пап, а это я тебе оставлю.

На подушку легла снежинка с десятью лучиками, неровная, с потеком краски на уголке.

Стас раскрыл ладонь, расправил бумагу и положил рядом еще одну. Мятую, порванную, но совершенно идентичную.