В отражениях

Григорий Неделько

В отражениях

(рассказ)

Отныне уже ничто

не будет таким,

как прежде.

Ф. Дик; Б. Вербер

I

Космолёт рассекал иссиня-чёрные глубины космоса. Корабль носил имя "Второй", потому что ему посчастливилось быть именно вторым.

СССР — Союз Славянских Суперсоциалистических Республик — и США — Свободные Штаты Америк (Северной и Южной), — забыв о распрях и объединившись, возлагали на него многие надежды. 65% средств вложили в проект славяне, а 35% — амеры. Старт производился с "Байканура — 22", что на территории Союза, поэтому главенствующее слово принадлежало эсэсэсэровцам; и звёздых спасателей было принято решение называть космонавтами, а не астронавтами. Тем временем, и в научных, и в обывательских кругах всё прочнее и неизбывнее входило в обиход название "юнинавты" — от английского слово "Universe", "Вселенная", то есть "путешественники по Вселенной".

Что же касается проекта: три дня назад в Центр Управления Полётами поступил сигнал бедствия — его послал "Первый", миссия которого была засекречена. Неделю от судна не приходило вестей — и вот, наконец, они есть!.. В срочном порядке подготовили и отправили на поиски "Первого" спасательную экспедицию; её-то кораблю и дали имя "Второй".

А вот и предпосылки для экспедиции номер один.

Русско-американские "поисковики", отлитые из металла искусственные спутники, вращающиеся на орбитах планет Солнечной системы, все как один принялись передавать на наземные мониторы нечто непонятное. Светло-фиолетовую линию. На картах, по-разному и с разными целями отображавших Млечный Путь, она начиналась у самого верха и, всегда идеально прямая, всегда преточно вертикально проведённая, проходила ровно через центр галактики, чтобы закончиться в нижней точке картинки. Но то лишь частность: указанная линия светло-фиолетового оттенка продолжалась и на картах, вмещавших другие галактики и прочие регионы Вселенной, по-прежнему не сдвигаясь с места и сохранняя предельную прямоту. Пересекая их от начала и до конца, она упиралась в нижний край, что совершенно явно намекало: открой план соседней системы — и обязательно увидишь странную, неизвестно откуда взявшуюся вездесущую полоску. А ведь фиолетовый цвет любых яркости и насыщенности никогда не использовался космическими картографами для обозначения чего бы то ни было.

Вскоре выяснится, что необъяснимое поведение "поисковиков" и таинственная линия — далеко не последние части загадочной глобальной головоломки...

II

..."Второй" подлетал к наивысшей точке Линии в пределах Солнечной системы; штаб и, соответственно, экипаж звездолёта называл выбранное место просто — Началом.

— До цели осталось 5 минут 45 секунд, капитан, — сообщил, обернувшись, второй пилот.

Его звали Джек Лексус, и, конечно же, из-за фамилии пилоту то и дело приходилось выслушивать шуточки знакомых на автомобильную тематику. Но что попишешь, и за тридцать с лишним лет жизни Джек свыкся с выпавшей ему судьбой.

— Медленно сбавить скорость вполовину, — приказал Джеймс Арнольдс, капитан, высокий худощавый брюнет лет сорока с небольшим.

— Есть, сэр, — привычно-дежурно отозвался Лексус.

— И снижай каждые десять секунд ещё вдвое до достижения скорости, близкой к минимальной, — заученно-отстранённо проговорил Арнольдс. — Потом, чтобы не тратить зря топливо, плавно останови.

— Есть, сэр, — повторил помощник.

И он, и капитан превосходно знали, как управлять кораблём, но порядок есть порядок.

Лексус вновь развернулся к голосенсо(ГС)-штурвалу.

Экипаж целиком собрался в комнате управления, просторном помещении, включавшем в себя функции рубки, капитанского мостика и центра руководства внутренними системами корабля. Все были приятно возбуждены, все смотрели на экраны и иллюминаторы, предвкушая скорую остановку, надеясь быстрее раскрыть тайны мистической Линии.

И тогда...

Штурвал словно взбесился! 3D-рычаги сами собою дёргались, трёхмерные кнопки нажимались, бешено передвигались голореле, штурвальные экраны сходили с ума, неоно-лампочки, будто огни светомузыкального ню-диско, загорались и тухли, что, впрочем, никоим образом не сказывалось на космолёте. Внутри него царило заложенное идеей межзвёздных полётов спокойствие — ярко освещали коридоры миниатюры, то есть крошечные фонари, автоматически реагирующие на высказанные вслух потребности экипажа и его физическое, физиологическое и эмоциональное состояние, самодвери мирно покоились на положенных местах; да и летел "Второй" ровно, размеренно. Всё вроде бы в порядке — если позабыть про панику пульта, чего делать экипажу было категорически нельзя и смертельно опасно!..

— Сделай же что-нибудь! — возвышая голос над гулом перегруженного и всё более и более нагревающегося пульта управления, прокричал Арнольдс.

Мощнейший толчок потряс "Второй", и это оказался не метеорит, которых в космосе курсировало великое множество. Все члены экипажа, включая пытавшегося удержаться за раздвижной вирторуль второго пилота Лексуса, с шумом попадали на пол. А затем новый удар обрушился на "Второй", — взорвался один из двигателей космолёта.

— Погибнем ведь, чёрт! — провозгласил общую мысль борт-механик Семён Савельев.

— Дер-ржитесь, — прорычал сквозь панику и ужас капитан Арнольдс. — Нас к такому готовили… прорвёмся! Мы...

Только-только успевший подняться на ноги, экипаж вновь упал навзничь. Космолёт, словно пластмассовый шарик, "выстреливший" благодаря туго натянутой и резко отпущенной пружине, неудержимым порывом рванул вперёд. Развившаяся скорость превышала критическую. "Второго" должно было разорвать на части одновременно изнутри и снаружи… но, по неизвестной причине, неизбежность не настигала корабль. Экипаж, точно личинки мухи в сиропе, копошился на полу, тщетно пытаясь встать.

Монитор с трёхмерной картой Солнечной системы и показателями внутренних систем судна, единственный элемент штурвала, который продолжал работать нормально, демонстрировал, что "Второй" впритык приближается к Началу. У членов экипажа внезапно и необъяснимо возникло одинаковое чувство; его каждый выразил по-своему, собственными словами, и, тем не менее, смысл тоже совпадал до идентичности:

"Должно что-то случиться… Что-то ещё более загадочное и коварное!.."

— Капита-ан! — надрывая горло, заорал Савельев. — По расчётам моего инди-оборудования… Дьявол, уже не десять — пять секунд осталось! — тотчас, неожиданно перебил он сам себя. — Не хочу умира-ать!

Координаты на одном из панельных экранов прекратили безумный бег — непонятно когда, но — разом. Капитана, будто сливу в соковыжималке, давила к низу и выворачивала наизнанку гигантская сила; перед глазами замелькало. Он успел бросить взгляд на монитор К-джипиэса (космо-джипиэса) и увидел там нули… сплошные нули… ничего, кроме нулей...

Что же получается?.. Космического отрезка, которым они двигались, не существовало на самом деле?! Абсурд!.. бред!..… Или?..

Удивляться не оставалось мочи.

— Не хочу умира-ать, а-а-а!..

Далее — оглушительный грохот, будто внутри, в сердце и сердцевине корабля, прогремел взрыв, что не признаёт рамок, подобий и измерений, взрыв, заставивший людей мгновенно оглохнуть...

— У-уми-ира-а-ать!..

… и потерять сознание.

Вспыхнуло ослепительное светло-фиолетовое сияние; оно, однако же, осталось для них незамеченным.

Затерявшийся в поразительном громадном сполохе, корабль вначале слился с ним, а потом пропал из виду.

III

Всё кончилось; никто не знал как, но кончилось. "Второй" дрейфовал в открытом космическом пространстве. Космолёт спал, штурвал — спал, экипаж — спал...

Первым очнулся повар Пётр Емельяненко.

— Что случи… О-о, чёрт! Голова раскалывается хуже переспевшего арбуза!.. — Превозмогая боль и пелену, застившую взор, он огляделся. — Что случилось?.. Эй, ребята! Вы живы?!.. Капитан! Савельев! Лексус!..

Попеременно приседая на корточки и вставая, повар принялся тормошить одного лишённого чувств человека за другим. Наконец, благодаря умелым оплеухам Емельяненко очнулась Паршук, медсестра.

— В порядке? — любезно осведомился мужчина.

— Нет, — был ему честный ответ. — Как остальные? Что произошло?

— Не знаю, — озадаченно отозвался Емельяненко. — Корабль трясло-трясло, всё взрывалось-грохало… и потом вдруг перестало. И все в отрубе.

— Но живы?

— Капитан, Лексус, второй механик и оба охранника дышат, но приходить в себя отказываются. А тех я ещё найти не успел: похоже, нас, точно котят, разбросало по всему кораблю!..

Емельяненко, как истый джентльмен, помог даме подняться, и они вместе отправились осматривать звездолёт в поисках доктора Спиридонова, первого борт-механика Савельева, электрика, завскладом и прочих космонавтов.

Спиридонова они нашли безжизненно обвисшим на перилах замершей, подобно трупу, перемкнувшей, сломанной автолестницы; экипаж пользовался ей, чтобы быстро, удобно и безопасно перемещаться из КУ к жилому отсеку, камбузу, столовой, душу — и обратно. Спиридонов дышал, однако пробуждаться из забытья тоже "отказывался".

Тогда Паршук, вспомнив про аптечку, вернулась в КУ и с радостным облегчением обнаружила, что прикрученный к стене ящик цел (а случиться ведь, учитывая непредсказуемые обстоятельства, могло всякое). Она прикосновением открыла сенсо-дверцу, достала пузырёк с обыкновенным, но веками проверенным в боях нашатырём и вернулась к мужчинам.

Раскрытый пузырёк, сунутый под самый нос Спиридонову, к счастью, помог; хотя доктор не подскочил как укушенный, глаза он открыл тут же и, сильно проморгавшись, пришёл в ясное сознание.

Савельева они искали уже втроём, только того нигде не было. Тройка посовещалась и распределилась по кораблю следующим образом: Емельяненко — левый сектор (КУ и примыкающие подсобные пространства), Паршук — центральный сектор (жилой, пищевой и гигиенический отдел), и Спиридонов — правый сектор (комнаты системных узлов здесь, на верхнем, первом этаже, и генераторная и механическая — на втором, нижнем).

Борт-механика обнаружил Спиридонов; тело Савельева, чудовищно изувеченное, неким, нет, не чудом — чудовищным капризом судьбы очутилось за раскрытыми и заевшими в стенах автодверями прямиком среди поломанных чипо-шестерён, порванных микрокабелей и кибермеханизмов робоцентра "Второго".

Электрик Вернер, на которого наткнулась Паршук, лежал под сегментом автолестницы, связывавшим коридор и пищевой отсек. Натолкнувшись на тело, Паршук вскрикнула. И было отчего: Вернер представлял, в лучшем случае, жуткую пародию на живого человека — глаза навыкате, того и гляди оторвутся и вылетят прочь, шея искривлена под неописуемым углом, из-за уголка рта выглядывает запёкшаяся кровь. Не зная зачем, но, скорее, от ужаса, чем движимая разумным порывом, Паршук проверила пульс на руке и шее электрика; естественно, биение не прощупывалось.

Тут активировался переговорник, металлическая точка внутри её правого уха, незаметная и давно неощущаемая.

— Катя, Петя, приём, — заговорил Спиридонов; ни намёка на положительные эмоции в его голосе не ощущалось, и совсем скоро они поняли почему. — Мёртв наш Савельев. Он в механической… лежит… Точнее, лежит то, что от него осталось. Не знаю, что и как его сюда затолкало, но у меня мурашки от этого корабля… от этого задания и проклятущей Линии!..

— Спокойно, Валя, спокойно… — гася внутри собственную неуверенность, произнёс Емельяненко. — Катя, ты?

— Вернер под лестницей, рядом с пищблоком, — коротко откликнулась медсестра. — Весь переломанный. Погиб, конечно...

— Ну а я нашёл недостающих, — отчитался Емельяненко. — Кто где… Только некоторые в таки-их местах!.. — Он осёкся и приказал себе отставить пораженческие настроения, а потом попробовал выполнить приказ в точности и максимально быстро. Получилось. Почти. — Здесь тоже одни трупы, — добавил он, завершая до дрожи пугающую картину произошедшего.

— Надо похоронить, — твёрдо сказал Емельяненко.

— Непременно! — согласился Спиридонов.

— Сначала разбудим спящих, — внесла свою лепту Паршук. — Думаю, нашатырь должен помочь.

IV

Составной межгалактический гроб, братская могила, уплывал вглубь пестреющего белыми, жёлтыми, оранжевыми, красными булавочными головками звёзд космоса. Запасённых на борту на крайний случай гробниц не хватило; в каждом яйце из металла и стекла лежало по одному телу, однако в двух гробах мертвецы покоились парами. Чтобы выразить важность и незыблемость единства, пускай даже за чертой смерти, "яйца" соединили магнитотросами, после чего уронили в безбрежную вечную тьму, тьму и пустоту, задействовав в полу похоронной предназначавшийся для этого большого размера люк.

Выжившие из команды "Второго" с грустью, болью, гневом и иными, не имеющими словесного выражения чувствами глядели через иллюминаторы вслед неспешно удаляющемуся "цветку смерти".

— Жаль их, — горестно уронил Емельяненко. — До слёз жаль… И ведь как погибли: непонятно, но — страшно… Врагу не пожелаешь.

— Да, — только и смог выдавить из себя Джексон, второй механик. — Да...

— Пусть будет Великий Космос им лучшим приютом! — торжественно выговорил капитан Арнольдс фразу, которой провожали в последний путь погибших при исполнении долга космонавтов.

— Пусть будет Космос им лучшим приютом! — повторили все.

Установилось скорбное молчание. Его решился прервать капитан, как и положено в подобных случаях, хоть случаев сродни этому и не было никогда за целую историю космоплавания.

— Я считаю, — по возможности уверенно и спокойно говорил он, — необходимо обсудить дальнейшие действия. Звездолёт дрейфует в межпланетном пространстве с тремя рабочими двигателями из четырёх. Имеются определённые поломки в механическом отделе; отделы энергетический и соединительный пока, в том числе поверхностно, не проверялись. Но главное, памятуя недавние события, я и предсказывать не берусь, что нас ожидает в будущем, причём ближайшем. Поэтому следует выработать стратегию поведения, и немедленно. Есть предложения?

В кармане у второго пилота Лексуса что-то запищало. Он вынул из кармана фон, выдвинул звёздную мини-голокарту и, только лишь взглянув на неё, изумлённо округлил глаза, — и выпершил:

— Ребята, а мы, оказывается, едва не врезались во что-то огромное… И овальное.

— В Линию? — уточнил капитан.

— Нет, — ответил Лексус. — Оно короткое, да к тому же густо-фиолетовое.

Арнольдс обвёл вопросительным взглядом собравшихся, предсказуемо не получил ответов на только что родившуюся сотню вопросов и широким, решительным шагом оставил покойницкую, выйдя через автодверь в коридор. Чудом выжившие как по команде последовали за ним.

Войдя на капитанский мостик, Арнольдс моментально замер на месте; позади него столпились подчинённые. Из уст людей раздались вполне уместные в данной ситуации слова и фразы.

А перед ними на самом объёмном голо-иллюминаторе, загораживая его, на циклопическом окне из сверхпрочных инопланетных материалов, заменявшем кораблю то, что у далёкой и позабытой автомашины называлось лобовым стеклом, дрейфовала в беззвучном и безразмерном космосе словно выпрыгнувшая из ниоткуда махина. Угрожающе-массивная и… сделанная из металла?

— Что за хрень?! — воскликнул Арнольдс.

Никто бы не взялся отвечать, поскольку трагически поредевший экипаж занимал ровно тот же вопрос.

Между тем, в обязанности Арнольдса, как командира, входило установить истину.

— Джексон, — обратился он ко второму механику.

— Да, капитан?

— Ничего не понимаю. Что это за фигня? Её же полчаса-час назад не было!

— Не было, — не стал спорить Джексон. — И — не знаю… Но цветом, материалом, строением… вообще внешним видом оно напоминает мне переднюю часть станции.

— Если это так, — продолжила мысль коллеги Паршук, — в ней, на ней или рядом с ней должен находиться стыковочный механизм. Или впусковой.

— Станция?.. — Арнольдс будто пробовал слово на вкус. — Что ж, если оно и правда станция, значит, внутрь неё, вероятнее всего, можно попасть. А в нашем случае это видится единственным решением. — Он помолчал с минуту, обдумывая сложившуюся ситуацию. Потом громко хлопнул в ладоши, тормоша, подбадривая тем и себя, и приунывших соратников, и недрогнувшим голосом приказал следующее: — Идём исследовать… м-м, будем называть её Станцией. Но кто-то один останется на корабле, чтобы, во-первых, поддерживать связь с нами и попытаться "дозвониться" до любого доступного космопорта, а во-вторых, чтобы полазать по судну, порыться в его начинке на предмет причин и объяснений происходящего. Конечно же, вряд ли что-нибудь удастся выяснить столь банальным способом, и всё-таки, всё-таки...

— Сэр, — подал голос Джексон, — корабль, увы, в нерабочем состоянии: топливо кончилось.

— Вот чёрт, — проронил Арнольдс, крайне недоволный — больше на себя, потому что не усмотрел проблему, не проработал. — А доп-баки? — без особой надежды осведомился он.

— Пусты, — вздохнул Джексон.

Однако Арнольдс уже и сам всё видел. Бессловесный, бездушный и безэмоциональный монитор, единственный из электронных собратьев не вышедший из строя, не скрывая, предъявлял на светящемся сенсоквадрате неутешительную информацию: вертикальную колонку гордых нулей в разделе "Топливо". Необъяснимым образом опустели основные и дополнительные баки и с жидкой "пищей" для космического скитальца-монстра, и с энерготопливом; заряд генератора, и тот неудержимо падал — всё вниз и вниз, ближе и ближе к отметке "0".

— Вылетаем на шлюпках сейчас же, — сказал Арнольдс; какие только чувства не слышались в прозвучавшей команде: и недоумение, и злость, и решительность, и грусть, и бескомпромиссность… — Корабельным смотрителем назначаю Джексона.

— Ага, — не по форме ответил Джексон, явно увлечённый построением догадок об их погрузившемся в пелену тумана, извилисто и прихотливо разветвляющемся будущем.

Арнольдс простил второму механику словесную вольность — не то время, чтобы, в ущерб боевому духу, который и без того мал, насаждать малозначащие… да что там, практически бессодержательные сейчас строевые условности. Важнее — сплотить и добраться до правды, и — выжить.

— Сеанс связи — через каждый час, — уведомил капитан. — О любых, в том числе самых незначительных неполадках, сообщать немедленно.

— Есть, сэр, — наконец-то, хоть и с заметным нежеланием, вспомнил о субординации Джексон.

Арнольдс призывно махнул рукой и двинулся во главе небольшой процессии к отсеку с исследовательскими и спасательными шлюпками.

V

Две космошлюпки, выпрыгнув из бокового стыково-впускного отверстия, отлетали от "Второго".

— Лексус, начать обследование Станции, — не оборачиваясь, проговорил Арнольдс.

Уже через минуту в помещении раздался радостный голос второго пилота:

— В боку Станции обнаружена дыра явно искусственного происхождения. Достаточно большая, чтобы пропустить шлюпку.

— Действуй.

Шедшая первой космошлюпка, которой управлял Лексус, плавно залетела через зияющий чернотой квадратный провал внутрь неприветливой Станции: на её поверхности, насколько могли видеть космонавты, не горели ни сигнальные, ни опознавательные огни. Помимо этого, ни Станция, ни кто-либо, находящийся внутри неё или около, не подавал ни единого сигнала — вообще никоим образом не оповещал о своём присутствии. Вторая шлюпка, под управлением Спиридонова, проникла в тело Станции. С интересом оглядывались пассажиры двух мини-кораблей, уменьшенных, технически почти полных подобий "Второго", — только не овальных, а круглых, — однако рассмотреть что бы то ни было в хладном тёмном нутре галактического зверя представлялось невозможным.

Вдруг наноком в ухе капитана Арнольдса щёлкнул, и донёсся неправдоподобно громкий, забиваемый помехами — статическими и нет — голос оставшегося на дрейфующем звездолёте Джексона:

— Сэ-э-эр! — проорал он.

И сразу же, без всякой паузы, прозвучал мощный взрыв, показавшийся капитану тем громче, что раздался чуть ли не внутри его головы, заставив переговорник скрежетать и пищать. Арнольдс болезненно сморщился, обхватил голову руками и сжал; чуть согнулся, влекомый омерзительным шумом.

А снаружи творилось кое-что пострашнее, чем мучительные звуковые вакханалии. В полной тиши безразличного пустого пространства, в этой издревле ненаполняемой ядовито-чёрной глубине галактик и галактик, стены передней части оставленного "Второго" бесшумно вогнулись, затем выгнулись и, принуждаемые обжигающей волной взбесившегося гигантского пламени, разлетелись, будто куски метеорита, уничтоженного из космической пушки. Примеру переднего корпуса корабля последовали и средний с задним; в забортные мороз и мрак ворвался огненный язык саламандры-великана, увеличенный в сотни раз хвост феникса — ворвался, как и раньше, беззвучно и лишь для того, чтобы слиться с окружающей ледяной тишиной. Корабль погиб безвозвратно, унеся и жизнь дежурившего там Джексона.

— Майк! Майк, ответь! Майк!.. — надрывался через интерком Арнольдс — а толку?..

Будто бы охваченные мертвенным оцепенением и сдавленные им со всех сторон, снаружи и изнутри, две шлюпки плыли через непроглядную тьму.

VI

Пока миниатюрные корабли летели неведомо куда в брюхе не подававшей признаков жизни Станции, люди на их борту хранили гробовое молчание. Но вот темнота расступилась, свет проник в помещение, куда медлительно вплывали шлюпки; с виду — обыкновенный порт в обычной космической станции. Все парковочные места пустовали.

Посадка, к облегчению космонавтов, прошла без сучка без задоринки: круглые маленькие судна заняли две соседние прямоугольные площадки, снабжённые автоматическим магнитным полем (тоже вроде бы элементы привычной жизни). Позади сошедшиеся воедино крупные треугольные сегменты закрыли дыру в горловине Станции. Что это, реакция летающего сооружения на их прибытие? Результат команды, отданной кем-то из центра управления внутри Станции? Следствие поломки либо что-то ещё? Или объяснение другое, вероятно, совсем неожиданное и чуждое?.. Гадать можно было сколько угодно.

— А если мы на какой секретный объект попали? Ну, из особо секретных? — предположил Гарвард, охранник.

— Но фиолетовая Линия, — напомнил Лексус, — её же видели по всей Земле.

— И правда. — Озадаченный Гарвард умолк.

— Сама Линия, безусловно, секретным объектом не является, — высказал мнение Арнольдс, — поскольку она и не объект вовсе. Конечно, есть шанс, что она обозначает нечто, не предназначавшееся для чужих глаз, и возникла на мониторах случайно. Но тогда в чём причина? И почему Линия столь длинна — проходит через все известные нам галактики, если верить полученным данным?.. Вот Станция, да, та, вполне возможно, сооружение, защищённое грифом "Top secret"… только опять же, в чём её назначение?

— Это мы и пытаемся выяснить, сэр, — подытожил Лексус.

Теперь уже предаваясь размышлениям внутри себя, Арнольдс поджал губы и кивнул.

За бортами шлюпок родилось и стало нарастать шипение, и чем громче оно делалось, тем больше походило на шум работающего фильтратора. На стандартных, обыденных — по крайней мере, с точки зрения космонавтов и астронавтов — звёздных станциях фильтратор выполнял функцию анализатора и компрессора воздушной системы. Подключаясь к кораблям и шлюпкам, он определял состав атмосферы, наиболее пригодный для их экипажей, и воссоздавал его в заранее отмеченных прибывшими секторах: точке прибытия, коридорах, столовых, душевых, каютах. Но подобными новшествами оснащались лишь к-сооружения, т. е. сооружения космические, последних разработок; на моделях постарше фильтратор только убирал из атмосферы токсины, вирусы и бактерии, с тем чтобы гости, дыхательные потребности которых соответствуют фиксированным требованиям, чувствовали себя как дома.

— Что-то мне подсказывает, что за бортом нормальная земная атмосфера, — задумчиво произнёс Емельяненко, глядя на прозрачную стену-перемычку, разделявшую места стоянок и вход во внутреннюю часть Станции.

— Мне тоже, — поддержал Арнольдс. — Но скафандры всё же придётся надеть: один чёрт знает, какие сюрпризы они приготовили. Не сам же собой потерпел крушение и взорвался "Второй"? И не по своей воле умер Джексон?.. — боль прорезалась в голосе капитана.

— Кто они, сэр? — рискнул полюбопытствовать Лексус.

— Говорю же: чёрт знает! — резко ответил Арнольдс.

Облачённые в эластичную защитную одежду, что оснащена системой жизнеобеспечения, сенсорными регуляторами и голо-экранами — так называемые скафандры пятого поколения, — они вышли наружу; скользящие двери шлюпок за их спинами незаметно вернулись на место, вновь став единым целым с мини-кораблями.

Спиридонов коснулся герметичного кармана, давая команду раскрыться, вытащил анализатор и, проверив с его помощью здешнюю атмосферу, вынес вердикт:

— Воздух для дыхания пригоден. В точности наш, земной. — Он улыбнулся, хотя улыбка и вышла напряжённой.

— Знал ведь, знал… — тихо, сквозь зубы, проронил Арнольдс.

Космонавты отдали сенсорам костюмов приказание ослабить натяжение, расстегнуться и упасть; краткий процесс раздевания напоминал рождение бабочки из кокона или появление личинки из яйца, только многократно ускоренное. Коснувшись специальных и, по умолчанию, заблокированных сенсокнопок на скафандрах-5, они сжали их вакуумным способом в несколько раз, а после положили в компактные самооткрывающиеся сумочки на правом боку. Все исследователи Станции были облачены в обязательную для любого звёздного путешественника регмед-одежду: приятная наощупь, она, что наиболее важно, оберегала тела людей от ожогов, переохлаждения и прочих неприятностей, передавала информацию о состоянии человека скафандру-пять и обеспечивала носителям максимальные удобство и маневренность.

Во внутренности Станции вела единственная, высокая и широкая, дверь. Сперва они внимательно её разглядели, а, не усмотрев ничего подозрительного, решили подойти. Видимо, отреагировав на приближение исследователей — так, во всяком случае, "поступила" бы всяческая знакомая им автодверь, — матово-бесчувственный четырёхугольник распался надвое и спрятался в стене по бокам. Они пошли дальше, ожидая, исходя из опыта, увидеть первый этаж.

Опыт, что удивительно, не обманул случайных пришельцев: там действительно находился этаж №1, на что указывала знакомая всем без исключения 3D-надпись на антиграв-указателях и магнитных табличках на стенах и потолке. Масштабное полукруглое пространство прямо-таки усеивали самодвижущиеся дорожки. Характерный, ставший типовым дизайн: металл-полотна выглядели слитными, а не кропотливо и точно сложенными из сегментов, что соответствовало истине, и слева, справа и сверху их огораживало, для безопасности "пассажиров", силовое поле. Вот только выполнены дорожки были в виде устаревших эскалаторов — сначала короткая горизонтальная секция, потом длинная наклонная и вверху, надо полагать, ещё одна краткая, параллельная полу.

— Какой дорогой, кэп? — в меру сил непринуждённо поинтересовался Льютон, второй охранник.

Порассуждав про себя несколько секунд, Арнольдс принял решение.

— Ну, пусть будет седьмая. Семь — счастливое число...

Подчинённые и сами стремились поверить в положительное знамение, в какое бы то ни было, лишь бы оно прервало череду непостигаемого ужаса и неясной, словно бы пустой напряжённости, гротескно-пугающе и нежданно обрушившихся на них, а потому охотно согласились с выбором капитана.

Внешне седьмой "эскалатор" смотрелся не просто подобием — копией своих соседей-братьев. Первый из группы людей едва ступил на ленту дорожки, и она пришла в движение — вот и здесь не менее знакомое, даже родное… Все вместе, окружаемые загадкой и тишиной, в нервном молчании, останавливаемые смятением и подгоняемые любопытством, фигуры в синей (для мужчин) и красной (для женщин) спецодежде скользили вверх, сопровождаемые еле различимыми шорохами и щелчками, что издавал "эскалатор".

… Это настигло их на половине пути.

Ровная и гладкая, точно стекло зеркала, дорожка дёрнулась под ногами Паршук — лишь под её ногами, и больше ни у кого. Оступившись и не сумев сохранить равновесие, медсестра полетела вниз. Крика, что испугало особенно, не последовало. Тело медсестры подпрыгивало на круто наклонённой хромированной ленте, подскакивало и падало, постоянно меняя положение в пространстве, выворачиваясь, перекашиваясь. Почти сразу хрустнула кость, за ней — другая; потом начали ломаться позвонки. Когда искорёжило руки и ноги, ладная невысокая темноволосая фигурка подпрыгнула в последний раз и рухнула к истоку "эскалатора". Из мёртвой тишины исторгся отвратительный звук ломаемой шеи, с лихвой перекрыв все прочие звуки, немногочисленные, вроде щелчков ползущей лестницы и прерывистого дыхания людей. Тело Паршук затрепетало, постоянно наращивая скорость, силу и резкость толчков и спадов. Она затихла под предсмертный хрип, медленно, неспешно. Арнольдс готов был поклясться, что видел вытекшую изо рта женщины струйку крови, он был готов побиться о заклад, что наблюдал малейшие трепетания вывороченных конечностей, прежде чем они замерли — окончательно и навсегда.

Емельяненко выматерился под нос, Лексус принялся молиться; остальные продолжали ехать и молчать.

— Счастливый "эскалатор"… — с не до конца понятным и ему самому выражением произнёс Арнольдс.

К смерти нельзя привыкнуть; к ней привыкают только бесчеловечные, а не любит её никто, кроме безумных.

Вцепившись обледеневшими пальцами в поручни, они наконец достигли верхней точки, вершины, к которой не уставал непрестанно стремиться механически-холодный, невероятно-гладкий язык автоматического устройства. Они сошли с дорожки и собрались подле неё, на успокаивающе неподвижном полу.

— Надо спуститься к Паршук, — уронил Емельяненко.

— Нет. — Арнольдс покачал головой.

Емельяненко и сам понимал, что бесполезно, что выжить после такого невозможно, и всё же не забиваемые страхом и потрясением чувства коллеги Паршук, её друга, почти что родного человека гнали повара на помощь, будто слова ещё что-либо значили для лежащей внизу молодой женщины.

Арнольдс опустил руку на плечо Емельяненко, заглянул тому прямо в глаза и снова покачал головой. Повар отвернулся и приглушённо грязно выругался, досадуя на Паршук, на себя, на их положение в целом!

А между тем, кто мог в точности или хотя бы приблизительно обрисовать обескураженным, напуганным людям, куда они попали и зачем?..

VII

Чтобы отвлечься от давяще-чёрных мыслей, они двинулись дальше, да и не принадлежало им покуда иного, более спокойного или, по крайней мере, понятного выхода. Миновав освещённую голографическими огнями и неоновой надписью "Этаж 2" арку, что выполнена в стиле неохай-тек, они на сей раз угодили в начало предлинного узкого коридора.

Слева и справа от него теснились узкие же и длинные двери, освещаемые встроенными "невидимыми" лампочками, и такие же лампочки давали свет коридору, который убегал и убегал куда-то, дальше и дальше, в глубину, не воспринимаемую глазами человека, пока не терялся в падавшей грозным, толстым и тяжёлым занавесом концентрированной тени. Нет, как они ни приглядывались, сколько ни водили по спящему в тонком, однако беспрекословном полумраке коридору лучами портативных фонариков-трансформеров и какие бы определительные программы не включали на "всемогущих" фонах, ночь на том конце отдельно взятого пути властвовала абсолютная и абсолютно-неугадываемая.

Прекратив бесплодные изыскания, они недолго посовещались и вот к чему пришли — разумеется, выразил общую идею, согласно статусу капитана, Арнольдс:

— Гарвард, Лексус, Льютон, вы осматривайте коридор и прилежащие территория. А мы с Емельяненко и Спиридоновым поднимемся по другому "экалатору".

Они рассчитывали таким образом быстрее и тщательнее обыскать Станцию на предмет улик и подсказок… или смертельных ловушек.

Когда Арнольдс озвучил задание, космонавты собрались в две группы по трое и разошлись. Люди гнали и гнали из головы надоедливые, назойливые мысли о роке и смерти, об отравленной карме и невыносимых мучениях; конечно, удавалось очень плохо, но они же старались… Они делали, что могли.

VIII

Арнольдс, Емельяненко и Спиридонов съехали на седьмом "эскалаторе" вниз, посекундно вспоминая трагедию, неожидаемо и сокрушимо обрушившуюся на безвинную медсестру Катю Пашук. У нижнего конца ленты (у которой не было верха и низа как таковых, поскольку она могла и поднимать "пассажиров", и опускать их, и, разбитая продольной линией, транспортировать в обе стороны одновременно), на сером безликом полу без движения покоилась обезображенная смертью женщина; ей только-только исполнилось тридцать два. Обойдя вывороченное, похожее на изуродованную тряпичную куклу тело, все трое, стараясь лишний раз не глядеть в том направлении, встали на ленту "эскалатора"-8.

Через пару минут, мрачные, молчаливые, порою с усилием сглатывавшие, чтобы смягчить пересохшее горло, они очутились на площадке наверху, не напоминавшей предыдущую, частично там или нет, а полностью и несомненно ей идентичной. Они присмотрелись — ощущение, нахлынувшее с первого взгляда, не переменилось: такой же коридор, сжатый долгими стенами и усеянный худыми дверями, такие же тускловатые лампочки в металлических (или из чего они сделаны?) длинных поверхностях, такой же что-то скрывающий полумрак и такая же бархатная и удивительно-непреложно плотная тень-тьма где-то вдалеке.

Озираясь, Емельяненко облизывал губы враз лишившимся влаги языком.

— Что, соображаешь, где мы? — спросил Спиридонов. — Тут или там? В новом коридоре или в старом?

Емельяненко кивнул.

— Глупое, конечно, чувство… — Он недоговорил.

Спиридонов пожал плечами.

— Чувства глупыми не бывают — на то они и чувства. Иногда глупим мы, не понимая их или неверно истолковывая.

— Пожалуй, ты прав, — сказал Емельяненко.

— Пошли, — прервал беседу Арнольдс и поманил повара с доктором за собой.

Они двинулись по замершему в неподвижности и непроизносимости коридору.

… Минуло тридцать минут, и ощущение, словно выбранная ими дорога никогда не кончится, приобрело реальное подтверждение или, как минимум, намёк на оное: за истёкшие полчаса трое мужчин не преодолели узкого продолжительного пути, и даже больше — зрительно не приблизились к его финалу. Они обернули головы и посмотрели на темнеющую полоску в неярких лучах: позади было то же самое, что и впереди.

— Очень… — Спиридонов примолк, откашлялся и продолжил, —… однообразный коридор.

— Что верно, то верно, — на невесёлую шутку невесело откликнулся Арнольдс.

— Может, имеет смысл осмотреть каюты? — внёс предложение Емельяненко.

"Почему бы и нет? — подумал капитан. — Если способ не помогает, поменяй его".

— Тогда сделаем вот что, — снова заговорил вслух Арнольс, — ты, Емельяненко, осмотришь несколько кают, а мы со Спиридоновым пойдём дальше. Держим связь по ухо-рации.

— Понял, — подтвердил указания старшего повар.

Так они и поступили: Емельяненко, когда засёкшая его автодверь отворилась, скользнул внутрь ближайшего жилого (подсобного? ремонтного? какого-то другого?) помещения, а Арнольдс и Спиридонов направились вперёд, туда, где густилась и наблюдала за ними угольным оком недосягаемая тьма.

IX

Оказавшись в каюте, Емельяненко дал освещению голосовой сигнал включиться; авто-, а может, и киберлампы не замедлили вспыхнуть, услышав слово "Свет".

Обстановка в каюте богатством не отличалась: раскладной стол, два магнитных стула, мультиформенное кресло да односпальная подвижная кровать. На стенах — никаких картин, 3D-фото, голограмм или украшений в том же роде. Да, по центру стола, вот что странно, стояла ретроваза, родом, наверное, века из XX либо XXI, — в общем, из далёкого и глухого; из самой вазы, ко всему прочему, торчали полевые цветы.

"Какова вероятность, что я, зайдя в первую попавшуюся каюту из сотен, случайно наткнулся на жилую, но, вероятно, брошенную? — спросил у себя Емельяненко. И тотчас ответил любознательному "я": — Крошечная. Настолько критически маленькая, что, учитывая сопутствующие факторы, моя удачливость вызывает серьёзные подозрения..."

Он прошёлся по комнате.

"Жил ли здесь кто-нибудь когда-нибудь?"

Повар этого не знал, однако ваза с засохшими цветами, так или иначе, подсказывала следующий вывод: даже если в каюту ни разу не заселялись постояльцы, некто хотя бы единственный раз, однако сюда заходил — чтобы поставить цветы. Видимо, такое случилось давно, поскольку срезанные растения успели высохнуть… Или человек увлекался икебанами.

"Человек ли?" — вновь спросил сам себя Емельяненко и теперь уж не нашёлся с ответом.

Нечёткое колебание почудилось ему миг спустя — то ли воздушная дрожь, то ли ещё что-то, явственно затрепетавшее напротив двери, у стены с отверстием кибернетической вентиляции. В чём дело? Порыв воздуха? Но вентиляция же закрыта...

Превозмогая безотчётный страх, он встал у стены и прикоснулся к ней руками. Моргнул...

… А стоило глазам открыться после незаметного движения век, как Емельяненко внезапно осознал, что находится сейчас в совсем другом помещении. Он попал — перепрыгнул, переместился, перенёсся — в дышащую простором квадратную комнату с серебряным полом, источавшим нечто безжизненно-притягательное. Там, где в прошлой комнате исходил из пола и упирался в потолок дружественный металл, с различными целями и неизменно применяемый в строительстве космических станций, КЗС, домов, кораблей и шлюпок, в нынешнем помещении внутренню стену замещало колоссальное безрамовое зеркало. По зеркальной стене бежала мелкая-мелкая дрожь, будто, гонимая низким, убеждённым в собственной правоте ветром, по стеклянной глади чистого водоёма.

Емельяненко физически почувствовал, что позади него совершаются некие передвижения. Он обернулся и, вне себя от удивления, узрел точь-в-точь повторяющую чудное зеркало, подрагивающую и исходящую рябью стену из непробиваемого металла. Сглотнул и повернулся назад.

Ему понадобилось около минуты, может, немногим больше, чтобы раскрыть бросавшуюся в глаза и вместе с тем невидимую истину: он не отражался в многометровом зеркале! Но миг — и кто-то дородный, пузатый, со здоровым, чуть красноватым лицом и розовыми полными щеками взирает на него.

Он сам! Отражение всё-таки появилось. Только...

Только откуда у Емельяненко сейчас, когда он замер и едва-едва не оцепенел от страха, могли взяться здоровый цвет лица, румяные щёки?..

Отражение выгнулось к нему, хотя сам повар продолжал стоять на месте, словно вкопанный; затем второй, зеркальный Емельяненко, истончая и округляя части тела, исказился враз в четырёх-пяти местах.

Повинуясь неразгадываемому импульсу, Емельяненко протянул к своему "живому" отражению руку; оно, не дожидаясь, пока пальцы прикоснутся к широченной зеркальной грани, рванулось навстречу. Мужчина в испуге отшатнулся...

А затем сделал то, чего и самому себе никогда бы разумно не смог объяснить: он, превозмогая страх, превозмогая изумление, превозмогая предчувствие — борясь сразу со всеми хлынувшими отовсюду эмоциями, сделал шаг. После — другой. Снова шаг. Другой. Шаг, ещё шаг, ещё…… пока не погрузился в зеркало-циклоп целиком. Он слился со своим отражением.

Следом произошло то, чему уже не было свидетелей: покрывшись трещинами — вначале мелкими, но с каждым разом делавшимися больше и больше, — зеркало задрожало, затряслось, заходило ходуном… выгнулось, невозможно округляя стекло (правда ли стекло или нечто иное?)… вогнулось, поглощая вновь созданную структуру и предметы, отображавшиеся в ней… И взорвалось!

Стёклышки-мальки разлетелись по воздушному озеру каюты, и ни одна, ни одна искрящаяся неземным блеском частичка не упала на пол — все они без следа растворились в окружающем пространстве. Без следа, без причины, без свидетелей.

Зеркало исчезло. Комната опустела.

X

Ожил нанофон в ухе капитана Арнольдса и разразился низкими, требовательными криками:

— Арнольдс! Арнольдс, ответьте! Что у вас там? Что с вами? Арнольдс!..

Капитан повёл пальцами, давая интеркому нейрокоманду ответить на звонок.

— На связи Арнольдс, мистер Верховецкий, сэр.

Руководитель проекта повторил свой вопрос:

— Что у вас творится, Арнольдс? Волновой сигнал от нас к вам не проходит, а когда проходит, вы не отвечаете. Будьте любезны разъяснить ситуацию.

Очень, очень Арнольдсу не хотелось вступать в дискуссию с требовательным и жёстким Моисеем Верховецким, спонсором и главным руководителем проекта "Второй" — но что поделаешь? Не игнорировать же высшего по положению и старшего по званию (Верховецкий за сорок лет в славянской армии дослужился до генерал-лейтенанта, тогда как амер Арнольдс носил гололычки подполковника).

По возможности кратко и сухо, не давая эмоциям возобладать над требованиями Устава, Арнольдс пересказал события, приключившиеся с ним и его командой, начиная с непредугадываемой аварии в космосе и заканчивая нынешним, бедственным, нужно признать, положением вещей. Всё время, пока подполковник говорил, Верховецкий хранил суровое офицерское молчание — вот кто без всяких напоминаний, и чужих, и своих, слыл и был прирождённым военным.

— Значит, за исключением погибших, остальные живы и здоровы? — внёс ясность Верховецкий.

— Побиться об заклад не могу, понятное дело — сеанса связи ещё не осуществляли, — но сорок минут назад я лично с ними общался.

— Принято. Теперь о другом: у вас действительно нет ни малейшего представления о том, куда вы попали? Есть хотя бы идеи? Догадки? Что-нибудь, от чего можно оттолкнуться?

— Полагаю, мы угодили… в Начало. Я, по правде сказать, не воображал, что оно такое.

— Никто не воображал, — уверил Верховецкий.

— Сэр, — акцентированно произнёс Арнольдс.

Верховецкий и насторожился, и ощутил внезапную усталость.

— Что, Арнольдс?

— Возможно, у штаба имеется некая засекреченная информация, которой стоит с нами поделиться?

Руководитель проекта вздохнул.

— Увы, нету у нас подобных сведений, нету… Похоже, единственное, что я в состоянии сделать для вас, — это выслать спасательную экспедицию. Третью.

— Спасибо, сэр.

— Вот ещё: при обнаружении чего бы то ни было, представляющего интерес, немедля сообщайте мне. Поняли?

— Так точно, сэр.

— Тогда конец связи.

Нанофон затих.

Видя просящий взволнованный взгляд доктора Спиридонова, Арнольдс поставил его в курс недавних известий.

— Значит, остаётся только ждать? — полу-утвердительно заметил Спиридонов.

— Но не сложа же руки.

И они направились обратно во тьму, в глубь, как и ранее, нескончаемо продолжавшегося коридора.

ХI

Оно выросло перед ними минуту назад: здоровенное, во весь проход, и магически сверкающее. Зеркало — вот на что это походило, зеркало больше человеческого роста и шире, чем любой человек. Рама по краям исполинского стекла отсутствовала.

Пересилить испуг для Льютона вышло отнюдь не сложно — Гарвард и Лексус переминались с ноги на ногу и полушёпотом перебрасывались версиями, тут же их обсуждая, а второй охранник бесстрашно вытянул руку и коснулся блистающей, не хранящей отражений поверхности то ли чудовищного, то ли сказочного зеркала.

В то же мгновение оно ощутимо дёрнулось.

Льютон инстинктивно отшатнулся. Лексус и Гарвард, в конце концов, решившись, встали по обе руки от не побоявшегося контакта охранника.

Будто вступая с ними в противоестественный, сверхъестественный диалог, зеркало само по себе, без чьей-либо мотивации выгнулось, вогнулось и снова выгнулось. Лёгкая тошнота подступила к горлу мужчин, волосы на затылке встали дыбом, по рукам пробежался тремор, несильный, но ясно дающий понять, что незамеченным он не останется.

— А вдруг там, за ним, что-нибудь вроде Зазеркалья? — вдруг спросил Льютон.

— Не придумывай, — резко, однако неуверенно оборвал Гарвард.

Льютон, скрывая дрожь, нервно потёр одну руку об другую.

— Хочу проверить, — уведомил он, делая несмелый шаг по направлению к пустому зеркальному прямоугольнику, который перекрывал дальнейший путь.

Никто не предугадал последующих событий. В пустовавшем до того окне из материала, что для смелости и привычности безудержно хотелось называть стеклом, стремительно вынырнуло отражение. Хотя нет, не отражение совсем — фигура! Объёмная фигура, в точности повторявшая Льютона: его черты, сложение, одежду, манеру держаться; фигура выступала из зеркала наполовину, давая тем самым понять, что она объёмна, и неотрывно, с интересом глядела на Льютона, а тот — на неё. Однако уже это в прошлом, и уже Льютон-В-Зеркале накинулся на настоящего охранника и, не позволяя живому человеку вскрикнуть, затащил бесполезно упирающегося космонавта в пространство отражений. Или — куда-то за ними, потому что оба — и Льютон, и его двойник — пропали, растворились без следа в призрачном хрустальном материале.

Лексус и Гарвард, не сговариваясь, опрометью бросились назад по коридору. За их спинами, сопровождаемое оглушительным отзвуком, взорвалось зеркало-монстр. Осколки засыпали убегающих с ног до головы, чтобы тут же побледнеть, померкнуть, истончиться и расплыться навсегда, точно туман, точно дым. Взрывная волна, налетевшая в одно время с осколками, подбросила мужчин к потолку, заставила пролететь порядка десяти метров, с силой ударила о плоский металл сверху — и неистово обрушила на ровно такую же металлическую дорогу внизу...

XII

Впереди, в каких-нибудь семи-восьми шагах, Арнольдс увидел зеркало шириной и высотой с коридор. Оно появилось из пустоты, оно — и бьющийся за стеклом, заточённый Емельяненко.

— Петя! — прокричал Арнольдс, кидаясь к… чему? Миражу? Реальности?..

Емельяненко стучал кулаками по обратной стороне стекла и повторял:

— Не подходите, капитан! Капитан! Не приближайтесь!..

— Петя… — Арнольдс застыл в шаге от зеркала-исполина.

— Дальше ни шагу, капитан, прошу! Иначе… иначе оно сожрёт вас, понимаете? В лучшем случае… А в худшем — сотрёт! Потому что вы не должны быть единым, как и всегда. Оно сотрёт вас, и это может вызвать раскол!..

Ошеломлённый Арнольдс взирал на барахтающегося в фантасмагорической темнице Емельяненко; кулаки капитаны были сжаты, губы — стиснуты, глаза — горели.

— О чём ты, Петя? — обратился он к повару. — Не пойму — поясни...

— Бегите… — прошептал-прохрипел Емельненко. Затем умолк, не в силах, видимо, разговаривать, стиснул зубы… Но нашёл, нашёл-таки в себе устремление и способ и, в титаническом усилии разомкнув рот, произнёс одними губами: — Сейчас же...

Не дожидаясь подробностей, Арнольдс рванул прочь.

Растерянный Спиридонов глядел ему вслед; потом обернулся к зеркалу.

— Петя, ты там… ты туда… как?!..

— Беги… — вторил сам себе Емельяненко.

— Петя, но...

— Беги!..

Спиридонов прочувствовал — всей кожей, всей плотью, всей душой — правоту этого простого слова!.. но — не послушался. Он коснулся зеркала!

И тогда опять лопнула перегородка, третья и — последняя. Лишь она сдерживала это. Но это уже освободилось — и невообразимым, непобедимым, не знающим преград потоком хлынуло на волю.

Для этого имел место и значение только единственный ход, один-единственный маршрут.

XIII

В последний момент уйдя от столкновения, Гарвард и Арнольдс замерли; устало согнувшись, шумно выдувая через ноздри воздух, они рассматривали друг друга. Вроде бы и тот, и другой настоящие...

— Капитан, — разрушил тишину Гарвард, — откуда вы здесь?! Вы же должны обследовать соседний коридор… Хотя… а-а, чёрт бы побрал это всё!

Арнольдс сознавал: не время строить героя и скрывать карты от подчинённых.

— Я бежал, бежал со всех ног! И тут, из ничего, из ниоткуда, появился ты; мгновение тебя не было — и вот ты есть. Ты удивил и напугал меня не меньше того дьявольского зеркала!..

— Зеркала?! — прервал его мигом вскинувшийся Гарвард. — Зеркала, вы сказали?!

— Да, а… — Но Арнольдс замолчал: он уже понял ответ на ещё не заданный вопрос. — Ты тоже встречался с ним? Или с таким же зеркалом? Нет, надо думать, вы втроём натолкнулись на него.

— Верно! И оно забрало его!

— Кого из вас? — теперь для Арнольдса даже и попытка угадать не имела смысла: судя по всему, творящиеся на чёртовой Станции ужасы повторяли друг друга.

— Льютона! — с болью и отчаянием воскликнул Гарвард. — Зеркало приняло форму нашего Льютона… вернее, не оно само, а отражение, которого сначала не было и которое ни с того ни с сего появилось!.. Зеркало и отражение подманили Льютона, и, когда он подошёл слишком близко и дотронулся до стекла, до себя в нём… отражение прыгнуло, схватило беднягу и утащило в какие-то неведомые закрома! Проклятье! Я никогда ни с чем подобным не сталкивался!..

— А потом был взрыв, — дополнил Лексус. — Нас высоко подбросило и с силой шмякнуло о землю.

— Кажется, я сломал ребро или два, — пожаловался Гарвард. — Болит адски!

— Та же история, — присоединился Лексус. — И ещё странная деталь: осколки, на которые разлетелось зеркало, куда-то сгинули.

— Да, дематериализовались с концами, — в свою очередь, поддержал Гарвард, — до пола, кажись, долететь не успели...

Арнольдс покивал, сказал им, что верит, и в нескольких словах описал ужасающее происшествие, приключившееся с ним и ребятами.

— А Емельяненко? — спросил он затем. — Его вы не видели?

— Нет, сэр, — слаженно ответствовали двое мужчин.

— Каким же таким макаром они туда угодили? Вовнутрь? — не обращаясь конкретно ни к кому из собеседников, яростно бросил Гарвард. — Или причина кроется в возможностях зеркал и их обитателей?..

Арнольдс лишь утомлённо поднял и уронил плечи.

— Емельяненко сказал, — вспомнил он, — что этому, которое засело в зеркале, под силу сожрать человека… не знаю, каждого ли. И не только сожрать, но и стереть.

Напряжение среди трёх угрюмых и тяжких, будто свинцовые грозовые тучи, космонавтов возросло до предела.

— Сколько же всего зеркал? Или мы имеем дело с одним предметом, созданием в разных вариациях? — ожидая от коллег если не ответа, то домысла — впрочем, безрезультатно, — взялся перечислять Лексус. — Что — они? Для чего — они?..

Вопросов набралось немало, и они с каждой ушедшей в небытие секундой множились. Однако страждущим Тайны не пришлось искать Её — Она сама их нашла.

XIV

… —… Капитан Джеймс Арнольдс, ответьте, вас вызывает начальство! Джимми, чёрт, это Мойша — отзовись! Что у вас ещё приключилось?!

— Сэр, — аккуратно прервал Верховецкого связист Родной, у которого генерал-лейтенант не терпящим возражений, молниеносным жестом отобрал рациофон. — Спасатели вылетели.

— Спасибо, — буркнул Верховецкий и снова закричал в спецпереговорник диспетчерской: — Арнольдс, мать твою так и эдак, не молчи — ответь! Я знаю, вы на что-то натолкнулись! Арнольдс! Джеймс!..

… Ответить капитан Разведспасательного Космического Флота США Джеймс Уиллоу Арнольдс не мог, по скромным подсчётам, по двум весьма объективным причинам. Первая — с чего-то вдруг забарахлил и перестал работать его нанофон в ухе, о чём Арнольдс и не подозревал. И вторая — обстоятельства были сильнее него. Намного сильнее.

XV

Это хлестало в проделанную собой же пробоину — оно неукротимо и неуклонно заливало Станцию, топило её в себе, наполняло, укрывало и опутывало своими мыслями. Однако лишь попадая в сознание, склонное к тому, умеющее, натренированное, мысли обретали форму образов, объектов, вещей, в которые могли бы воплотиться. Разум любого из выживших космонавтов подходил для его целей, превосходно отвечая требованиям и предлагая к тому же новые пути решения. И оно пользовалось этим, и поселялось у них в мозгах, и распространялось-росло-поднималось там, — и двигалось вперёд и вверх!..

"Я знаю ответы, — мысленно прошептал Арнольдс. — Я знаю Тайну… Но лучше бы я не знал! Лучше бы мы никогда — никогда! — не отправлялись к Началу! И не было бы первой экспедиции — никогда!"

Оно плыло — Отражение...

… Им выпало счастье — или, напротив, не посчастливилось — узреть, найти границу, разделяющую два мира; прилететь к ней, вживую обнаружить Линию, что проходила между миром настоящим и его искусственным, зеркальным отблеском. Они попытались зайти за Грань!..

У всякой материи и всякой тени материи есть, было и пребудет вовеки веков отражение; и Вселенная, как часть целого и целое-в-себе, тоже обладает им. А точнее — Им, Отражением. Однако вопрос этот вневременной и внепространственный и проблема эта извечная и извечно решаемо-нерешаемая столь сложны, что подбирать ключ попросту бессмысленно. Человеку не по силам преступить черту Отражения, по Закону, придуманному Вселенной — а значит, и самое Вселенная никогда не перешагнёт черты. Сделать подобное — равно вызвать противоречие аксиоме. Парадокс. Тогда как нет, не было и не будет навеки вечные во Вселенной и её Отражении страшнее вещи, чем Вселенский Парадокс...

Но только случилось… сейчас — прямо сейчас — противоречие случилось, нашлось; отыскав себя, оно воплотилось в скрытую за пределами смысла и бытия форму, в абстрактно-непознаваемую форму парадоксального, всеохватного коллапса.

"Что ждёт дальше? — отстранённо размышлял Арнольдс, каждой клеточкой естества ощущая соприкосновение с Отражением. Он начинал растворяться, стираясь с лица мира, поскольку не выдержал и не мог выдержать контакта с самим собой. — Мы разрушили, разрушили ту стену, что защищала от Него. И все кошмары, встреченные нами на пути, — простые и ясные следствия сего незаконного вмешательства.

Линия оберегала Его — мы отыскали её!

Начало закрывало Его — мы преодолели его!

Зеркала охраняли Его — мы разбили их!

И хотя защита Отражения — сильнейшая из всех возможных внутри несчётного числа вероятностей, человеческим необдуманности и слепоте, как и прежде, никто и ничто не противопоставлен. Нет оберега от той лже-разумной глупости, что рушит высочайшие горы без цели воздвигнуть на их месте дивные города, а люди… люди всегда первые среди Вечных Воинов Глупости!

Нет силы более могущественной во всеохватной действительности, нежели человеческие пороки, — продолжал мыслить Арнольдс, хотя куда там: мыслило и жило уже одно его сознание, да и то, напоминающее слабый огонёк на коротеньком огарке свечи, неисчислимо-фаталистически гасло. — Но даже и теперь наши пороки не до конца сокрушили защиту Отражения: она крепка, невероятно, на общую благость, крепка! Только и пороки никуда не схлынут… а расплатой за пороки служит смерть. Смерть же властна надо всем и всеми — без исключений..."

И чистое сознание, кое являл собой Арнольдс, или, вернее, крохотная частичка того сознания, ещё не отгорев, не потухнув, родила на свет такую мысль:

"Что ожидает нас, ничтожно малые звенья вселенской цепи, что ждёт саму неизмеримую и неисчисляемо могучую цепь, покажет время. Время… лишь оно одно… да, одно лишь время не просит подачек и не раздражается из-за неудач; время никому и ничему не подвластно в этом никогда не понимаемом до конца мире, и оно без устали вечно идёт своим чередом — дабы ни разу не сбиться с избранного пути..."

XVI

В неизбежности космоса летел корабль.

Имя ему было "Третий".

(Август 2001 года; февраль 2016 года)