Татуировка

Курт Холмер откинулся на спинку кресла и устало закрыл глаза. Откуда в людях столько хамства? Он всего лишь хотел забрать забытый на работе блокнот, но новый охранник в здание так и не пустил. Мало того, ещё и нагрубил, и даже пригрозил завтра обо всём рассказать боссу. Вроде бы мелочь, а до сих пор не отпускает, сидит занозой в душе обида. Мерзкий тип с мордой бульдога! Не то что старина Вальтер когда-то — тот и улыбнётся бывало, и расскажет что-нибудь интересное. Хороший был человек...

— Курт, иди скорей сюда!

В голосе сестры слышалось нетерпение. Вообще-то, обычно она спокойная, а тут разволновалась неизвестно с чего — ну что там опять стряслось? Холмер вдруг с досадой осознал, что раздражение готово вот-вот переключиться на Эльзу. Только этого не хватало — из-за одного хама испортить настроение родному человеку! Нет, определённо пора в отдохнуть, посидеть недельку-другую на берегу речки, послушать птиц на заре, на закат посмотреть… Испытанное средство, никогда ещё не подводило.

— Курт, быстрей, а то не успеешь!

Холмер нехотя прошёл в соседнюю комнату — сейчас ему больше всего хотелось остаться одному и немного успокоиться. Что-то нервы в последнее время ни к чёрту, любая неприятность выводит из себя.

— Что случилось?

— Смотри! — Эльза возбуждённо ткнула в экран телевизора. — Сегодня в Берлине открылась выставка Айсмана. Это потрясающий художник, мой любимый! Тебе обязательно нужно увидеть его картины!

Судя по всему, показывали выпуск вечерних новостей. Восторженная молоденькая корреспондентка скороговоркой сыпала слова восхищения талантом собеседника и нагло выспрашивала о его ближайших планах. Сразу видно, рада до чёртиков, что доверили взять интервью у знаменитости — уж теперь-то карьера сразу пойдёт в гору, законы телебизнеса ещё никто не отменял.

Курт вспомнил, что весной читал в газете большую статью об Айсмане, где художника назвали родоночальником нового направления в живописи. Что-то непонятное на стыке позднего классицизма и сюрреализма. Холмер поёжился — более дикого сочетания до сих пор не встречалось! Он любил старых мастеров, особенно испанцев — Сурбарана, Гойю, Веласкеса… Рубенс его почему-то не трогал, а от полотен Грюнвальда Курт не мог оторваться часами. Новомодные же течения совершенно не воспринимал и поначалу удивлялся, отчего все вокруг так восторгаются поделками очередного гения. Полгода, иногда немного больше, и на смену обязательно приходил кто-то другой, а старого "творца" очень быстро забывали. Потом Холмер махнул рукой — в конце концов, у каждого свой вкус и каждый вправе выбирать собственный способ потешить самолюбие...

— Посмотри, какое чудо! — Эльза усадила брата в кресло. — Просто нет слов!

Камера оператора наехала на картину за спиной Айсмана. Выписанная до мельчайших подробностей сельва в едва заметных разводах сиреневого тумана, переплетённые в сложную паутину лианы, узлы корней, в которых без труда угадываются силуэты людей с открытыми в отчаянном крике ртами, и огромная чёрная пантера… Она крадётся прямо по головам к дымчатому пятну в кольцах радуги на краю полотна. А в самом центре этой неестественно-белой кляксы лёгкими серыми мазками обозначены очертания одноэтажного длинного здания без окон...

Дом!

Почему от одного взгляда на него стало так холодно в груди, и бешено стучит кровь в висках, и заложило уши, как будто опустился на запредельную глубину?!

Оператор вновь перевёл камеру на художника. Курт видел беззвучно шевелящиеся губы, блеск "юпитеров" на влажных зубах и безучастные равнодушные глаза Айсмана. А затем в мозгу взорвалась яркая вспышка и всё вокруг заполнилось плотным молочным туманом. Тишина и ослепительный свет, в котором абсолютно ничего не видно...

— Смотри на меня! Сконцентрируйся!

Я с большим трудом приоткрыл веки. Боже, голова просто раскалывается! Пустая и неподъёмная, как после тяжёлого похмелья. Такое ощущение, что если её сейчас пинать со всей силы ногами, это принесёт только облегчение. Не хочется ни шевелиться, ни даже просто думать, в мозгах тупой болью пульсирует единственная мысль — добраться до кровати и поскорее заснуть.

— Смотри на меня! — болезненный удар костяшками пальцев по лбу привёл меня в чувство. — В чём дело? Ты опять не смог построить выход.

Какой ещё выход? Ах, да… Чёрт, каждый раз после возвращения остатки памяти приходится собирать буквально по крупицам. Если так и дальше пойдёт, скоро совсем забуду, кто я, откуда и что здесь делаю. Последнюю неделю Гуру требует создать выход по наведённому из реальности образу, но что-то пока плохо получается. Точнее, не получается вовсе. Странное имя придумал себе руководитель, с претензией на гениальность. Впрочем, у сотрудников и подопытных лаборотории тоже имён нет, только клички — я, например, для всех просто Пантера. Да и остальные пленники не лучше: Ястреб, Паук, Крыса...

— Нельзя быть настолько беспечным, — Гуру холодно смотрит прямо в глаза. — Если бы не шнур, ты бы остался там навсегда.

— Я растерялся, — неужели это мой голос? Такой тусклый и хриплый, словно у старика. — Не могу, совсем нет сил.

— Хорошо, сегодня отдохнёшь, а завтра снова поработаешь в группе...

Опять серая унылая комната, когда-то давно ставшая последним пристанищем. Я знаю здесь каждую трещинку на неровной штукатурке и часто в сознании смотрю на бетонные стены, украшаю их картинами, вешаю полки с книгами, расставляю мебель… Только для того, чтобы не сойти с ума от одиночества. Нас держат в разных клетках-камерах два на два метра, где есть только кровать и тусклая лампочка под высоким потолком. Нет даже окна, а свет включают и выключают по часам откуда-то снаружи.

Я не испытываю иллюзий, никто из узников живым на свободу отсюда не выйдет. Когда Гуру забирал меня из кабинета следователя гестапо в Трептове, то предупредил сразу:

— Ты всё равно умрёшь. Сейчас или позже, неважно — рано или поздно умирают все. Но если пойдёшь со мной, у тебя есть шанс прожить последние месяцы, а, может даже и годы, интересно и ярко. От тебя не потребуется никого предавать или идти против своих убеждений. Решай...

А был ли у меня выбор? Наверное, да — он есть всегда… Сейчас я это хорошо понимаю, но тогда… Ещё неделя непрерывных допросов в подвале и конец… Всё, что угодно, лишь бы убраться подальше от тонкогубого садиста шарфюрера, который во время пыток любил цитировать Гёте… А потом глухой фургон грузовика, маленький военный аэродром, долгий ночной полёт и вновь полчаса тряски по тёмному просёлку. Теперь я здесь.

Гуру занимался со мной странными вещами — он учил по-особому дышать, складывать из пальцев непонятные фигуры, которые называл мудрами, и медитировать. Иногда приходилось пить какую-то прозрачную жидкость с привкусом миндаля, после чего обычно начинались галлюцинации. Не знаю, сколько это продолжалось — когда не видишь солнца, ощущение времени исчезает, секунды растягиваются в минуты, а дни в месяцы и годы… Или наоборот, кто знает. Я начал терять память, некогда яркие картины детства постепенно стирались и становились похожими на неумелые карандашные наброски. Самое странное, что напрочь забылось даже имя. Но при всём этом, отдельные эпизоды жизни по-прежнему поражали воображение точностью воспоминаний. А ещё навалилась тяжким грузом апатия и безразличие к собственной судьбе — сопротивляться воле наставника попросту не осталось ни сил, ни желания...

— Всё правильно, ты освобождаешься от ненужных привязок, — успокаивал меня Гуру. — Не бойся, так и должно быть.

Потом фантастические видения стали возникать сами по себе, стоило только захотеть, и я долгие часы проводил в удивительном мире грёз. Возвращаться назад совершенно не хотелось...

— Теперь ты готов к работе, — удовлетворённо сказал Гуру. — Осталось только выбрать подходящего проводника.

— Кого выбрать?

— Скоро узнаешь, — он загадочно усмехнулся. — Нагуаля получают раз в жизни, поэтому ошибаться нельзя...

На следующий день Гуру заставил меня выпить целый литр какого-то сладковатого бурого пойла с отвратительным запахом тухлой капусты. Спустя минуту всё тело начало гореть, как будто присыпанное едким горчичным порошком, а сознание привычно замерло на границе яви и сна, равнодушно фиксируя дальнейшие действия наставника. Он достал жестянку с белой пастой и неторопливо натёр мне спину под левой лопаткой — теперь там чувствовался ледяной холод. А затем в ход пошли длинная игла и тушь...

— Полюбуйся! — Гуру установил два зеркала так, чтобы я смог увидеть свою тощую спину с бугристым пунктиром выпирающих позвонков. — Теперь ты Пантера!

Надо признать, он оказался отличным художником — под лопаткой скалила зубы великолепная чёрная кошка. Поражала тщательная прорисовка деталей: торчащие усы, морщинистые складки на морде, замерший в гневном ожидании хвост, а в напряженных мышцах чувствовалась такая мощь, что, казалось, пантера прямо сейчас оживёт и спрыгнет на пол. Или всему виной растревоженное воображение? Так я вновь обрёл имя, а с ним и новую жизнь...

Походы в мир фантазий приобрели осмысленность и реальность. Правда, теперь из всего многообразия фантастических вселенных осталась только одна — джунгли. Там всё было настоящим, осязаемым и прекрасным: живые деревья, боровшиеся за лишнюю каплю влаги и ещё один лучик солнца, ярко окрашенные птицы и множество пугливых зверьков, которые при моём приближении старались убраться подальше. Потому, что перед ними шагал не безвольный человек-заморыш, а чёрная красавица пантера! С переливающейся радужными волнами шерстью, клыками в палец длиной и острыми когтями, способными разорвать неосторожную жертву в доли секунды. И при каждом шаге пьянящее ощущение свободы, которое казалось забытым навсегда. Правда, насладиться им сполна Гуру так и не позволил...

Он нацепил на гордое животное ошейник! Не в прямом смысле, конечно, но от этого не легче. Невидимые оковы невозможно было сорвать попросту потому, что их как бы не существовало вовсе. Но стоило задержаться в тенистом раю дольше положенного срока, как неведомая сила мягко и настойчиво тянула прочь. Как-то раз я попробовал сопротивляться, но ошейник тут же впился острыми колючками в горло, парализуя дыхание и волю...

— Не смей больше так поступать, — сказал Гуру, когда темнота в глазах рассеялась. — Не забывай, там я могу уничтожить тебя в любой момент одним желанием. А если останешься там надолго, то убьёшь себя сам.

Он холодно посмотрел на меня, усмехнулся и добавил уже спокойней:

— Пора тебе заняться более серьёзным делом, чем прогулки на свежем воздухе.

Вот тогда я впервые и увидел остальных узников лаборатории. У каждого под левой лопаткой красовалась мастерски выполненная татуировка, поэтому новых товарищей можно было даже не представлять. И так видно — Ястреб, Паук, Крыса...

Теперь мы работали вместе — моя задача заключалась в том, чтобы одного за одним отыскать их в джунглях. Странное желание Гуру долго вызывало искреннее недоумение, пока я совершенно случайно не стал свидетелем вспышки гнева обычно спокойного наставника. Зазвонил телефон, он долго слушал чей-то взволнованный голос и прямо на глазах бледнел. Потом положил трубку и вдруг заорал, срываясь на визг:

— Шайсе! Чёрт бы побрал этого идиота Штауффенберга! Полоумный оберст — видно, он покалечил не только руку, но и мозги! Боже, какой болван, какой болван… Всё испортил, всё! Ещё месяц, и мои звери разорвали бы его в клочья, а что теперь?!

Гуру неожиданно заметил, что он в комнате не один.

— На место! — грубо бросил начальник и сам проводил меня до дверей камеры, где уже ждал молчаливый охранник.

Я долго не мог успокоиться — в голове растревоженным роем гудели мысли, одна страшнее другой. К чему нас готовят? Кого или что мы должны разорвать? Кто такой этот Штауффенберг и что он испортил? Может, конечно, в действительности всё окажется простым и банальным, но обычно из миллиона тревожных ожиданий сбывается наихудшее. Потом я рассказал об этом случае Крысе, а он уже додумался до всего остального...

— Курт, что с тобой?! — Эльза тревожно замерла возле кресла. — Я зову, зову, а ты не отвечаешь.

— Не знаю, что-то неважно себя чувствую, — Холмер провёл ладонью по лицу, смахивая крупные холодные капли. — На работе переволновался.

— Вызвать врача?

— Не надо, лучше дай пару таблеток люминала — попробую заснуть...

Снотворное не действовало. Курт лежал с закрытыми глазами, вслушивался в неясный шум редких машин за окном и плыл куда-то вдаль на волнах воображения… Удивительная всё же штука память, так долго таила где-то в глубине самые необычные события в жизни, но только сейчас выплеснула ошеломляющим потоком все подробности. Как будто серый дом на картине послужил детонатором, и казавшаяся нерушимой плотина рухнула в один момент. А то, чего не смогли добиться врачи за пять лет, произошло за секунду от одного короткого взгляда на едва заметный набросок.

Мысли удивительным образом переплетались с воспоминаниями, и Курт уже сам не мог разобрать, что есть что в непрерывном течении тихих слов и расплывчатых образов...

Крыса… Самый юный из нас — хрупкий, астенического сложения парень, который, не смотря ни на что, так и не разучился улыбаться. Он был, пожалуй, самым умным и талантливым, с живым воображением, потому первым догадался, что в джунглях мы можем мысленно разговаривать друг с другом. Именно Крыса быстрее всех научился строить белёсые кляксы выходов в реальный мир, именно он догадался, чему нас учат в лаборатории.

— Знаешь, Пантера, а ведь из нас готовят убийц. Неуловимых, быстрых, которые неожиданно появляются из ниоткуда и могут в любой момент исчезнуть. Точнее, убийца среди нас только один — это ты, а мы должны только привести тебя к жертве. Думаешь, зачем Гуру учит тебя находить нас в джунглях? Подумай… Гуру по-своему гений, не зря он придумал такое грамотное сочетание — Крыса, Паук, Ястреб. Эта тройка доберётся куда угодно, ни река не станет преградой, ни глухая стена, ни бронированные двери… Потому, что ястреб легко перенесёт нас на другой берег, а щель для паука или канализация для крысы найдутся всегда. Мы проберёмся куда угодно, не сомневайся. А потом появишься ты, как призрак, и тогда найдётся работа твоим когтям. Дело ваше, но я в этом участвовать не хочу...

Наверное, в нём ещё сохранились остатки воли, он сдержал обещание — на одной из тренировок Крыса быстро построил "окно" и выпрыгнул наружу. Вот только непонятно, что послужило ему маяком, в какое место реальности он провалился… Наверно, несмотря ни на что ему удалось скрыть от наставника какое-то сильное воспоминание и теперь он где-то там, рядом со своей мечтой… Тут же ошейник напомнил о себе решительным рывком — я очнулся в комнате, а в двух шагах напротив стоял разъярённый Гуру.

— Даже моему терпению приходит конец! — его глаза бешено блестели в тусклом свете единственной настольной лампы. — Пусть же этот проступок станет для вас уроком!

Наставник нажал кнопку под тяжёлой дубовой крышкой. В дверях моментально появился бритый эсэсовец с закатанными по локоть рукавами рубашки. Один кивок, и лысый задушил так и не пришедшего в сознание Крысу кожаным ремнём...

Гуру после этого случая совершенно изменился — куда только подевался дружелюбный тон? Он стал злым, раздражительным и заставлял нас работать почти без перерыва. Хотя, возможно, всему виной были просто неудачи на фронте. В редкие минуты отдыха я часто слышал звуки приближающейся канонады — даже толстые бетонные стены не могли сдержать глухие раскаты реквиема по Третьему Рейху. Но и нам оставалось жить совсем недолго...

Не знаю, сколько времени прошло с момента гибели Крысы. Изнурительные походы в джунгли окончательно лишили меня памяти — месяц, два или больше, но тот день, когда нам суждено было умереть, я почему-то не забыл. Гуру стоял тогда возле дверей, одетый в светлый плащ, и раздражённо курил сигарету за сигаретой. Он долго вглядывался в лица измученных пленников, потом вдруг махнул рукой, коротко шепнул что-то охранникам и вышел из комнаты. Мне показалось, что в последний момент в его глазах промелькнула тоска смирившегося с неизбежностью человека.

Наверно, в лаборатории нас презирали, потому что не стали даже расстреливать — завели в маленькую камеру и пустили газ… Пантера под лопаткой вцепилась когтями в безвольное тело и вырвалась в прохладную тень тропического леса. Она смогла сделать это отчаянное усилие, спасшее мою жизнь. Нагуаль боролся до конца, у него тогда ещё оставалась крупинка воли и желание бороться. Это последнее, что я помню… Эльза потом рассказала, что среди развалин взорванного барака меня нашли американцы и отвезли в госпиталь. А ещё через год перевели в больницу в Берлине с диагнозом "полная амнезия". Постепенно память частично восстановилась — я вспомнил имя и город, в котором жила сестра. Там её и разыскали...

Айсман совсем не похож на Гуру, но я точно знаю, что показанный по телевизору человек — он. Можно изменить внешность, можно приобрести новые манеры и привычки, но нельзя так же легко перекроить душу. Она обязательно прорвётся наружу привычной усмешкой и знакомым взглядом. Художник-авангардист! Знали бы почитатели "нового направления в живописи", что ничего ирреального в его картинах нет! Гуру постоянно заставлял рассказывать во всех подробностях то, что мы увидели там. Он делал зарисовки, уточнял детали, упорно переделывал наброски, пока не добивался абсолютного сходства. Так что авторами его шизофренических откровений по праву следует считать нас всех...

И ту картину с выставки я хорошо помню. Помню, как подкрадывался к выходу по головам будущих жертв — вот он, дрожит впереди полупрозрачной пеленой тумана и манит, и зовёт неясными образами… Почему бы не попробовать убежать, как Крыса тогда? Разорвать раз и навсегда рабскую связь с Гуру, свободно вздохнуть или умереть с чистой совестью? Давай же, Пантера, переступи хотя бы сейчас через страх и боль, иначе навсегда останешься трусливой драной кошкой на привязи!

За мутным окошком в реальность большой зал — накрытые столы, пирамиды бокалов с шампанским, мужчины во фраках, холёные женщины в вечерних туалетах, блеск украшений и гул множества голосов. А в самом центре — он! С той же ироничной улыбкой и холодным равнодушным взглядом… Мягкий прыжок на пол, стремительный рывок гибкого чёрного тела, и вот уже Гуру со страхом смотрит на меня, словно перед ним тень давно забытого детского ужаса. А затем его серые глаза темнеют от ярости. Я чувствую, как начинает давить на горло ошейник, как всё глубже впиваются в горло острые шипы. Поздно! Мощный взмах лапы и ненавистный враг летит на пол, а я продолжаю рвать податливую плоть на куски, стараюсь добраться до чёрной души Гуру и растоптать её навсегда — за Крысу, за всех нас, за украденную свободу...

Где-то далеко за спиной затихают крики. Меня обволакивает тихий шелест листвы и влажная прохлада тропической ночи. Темнота...

— Курт, проснись! — сестра толкала Холмера с такой силой, что ему показалось сначала, будто началось землетрясение. — Страх-то какой!

— Что такое? — вставать не хотелось, опять отчаянно разболелась голова.

— Только что в новостях сказали — на фуршете у Хоффмана пантера разорвала Айсмана на клочки… — она искренне переживала. — Прямо в общей зале...

Курт молча смотрел на Эльзу и растерянно молчал. Значит, это не сон, он действительно убил Гуру. Холмер не испытывал жалости — совесть молчала, а в душе царил удивительный покой и удовлетворение, как будто он только что совершил поступок, которым можно бесконечно гордиться.

— Наверно, сбежала откуда-то, — всхлипнула сестра. — Сейчас мода на экзотических животных. Ну почему именно Айсман? Больше она никого не тронула...

— Не расстраивайся, — Холмер попытался изобразить участие, — судьба у каждого своя, тут уж ничего не поделаешь.

— Очень жаль, что погиб такой художник, он мог бы ещё столько хорошего сделать, — со вздохом сказала Эльза. — Тебе понравились его картины?

Курт почувствовал, как пантера под лопаткой выпустила коготки.

— Картины? По мне он рисовал неплохо, — он с трудом подавил злорадную усмешку и едва слышно добавил. — И не только по мне...

В памяти одно за одним проплыли лица узников лаборатории — Паука, молчуна-Ястреба, а Крыса, казалось, даже ободряюще подмигнул. Затем вдруг всё вытеснила одинокая фигура сидящего на скамейке под осенними клёнами Вальтера Римера. Неподвижная, с прижатыми к горлу руками и широко открытыми удивлёнными глазами… Он умер в доме призрения совсем недавно, прямо в саду, а вечно занятые нянечки нашли остывшее тело только вечером. Курт хорошо помнил синий номер на руке старика, которым заклеймили во время войны и Римера, и ещё десятки тысяч людей. Вечное напоминание, не позволявшее ему забыть о жутких годах концлагеря всю жизнь. О чём думал Вальтер в последние минуты, теперь уже никто не узнает...

— Хотелось бы найти ещё и писателей, работавших в той же манере… — Курт посмотрел всед уходящей сестре. — Я буду стараться, я их обязательно найду...