Судьба

СУДЬБА

Эту историю я услышал на лунной станции “Коперник», куда прибыл в короткую служебную командировку. Несколько дней незаметно пролетели в суматошной работе, а потом произошло событие, которое потребовало моего присутствия в другой точке солнечной системы и заставило поторопиться с отлётом. И вот я снова оказался в небольшом зале ожидания космодрома. До прибытия посланного специально за мной спейсфлаера оставалось больше часа, а заняться было решительно нечем. Тогда я направился к небольшой стойке бара, расположенной чуть в стороне, взгромоздился на высокий крутящийся стул, бросил рядом саквояж и собрался заказать себе кофе с коньяком.

Почти одновременно со мной на соседний стул примостился высокий, сутуловатый мужчина в синей форме персонала станции. Он повернулся ко мне и вежливо спросил:

— Вы не будете возражать против моего соседства?

— Пожалуйста, — я пожал плечами и мельком скользнул взглядом по лицу незнакомца.

А лицо, надо сказать, было очень приметное. Глубоко посаженные внимательные глаза, нос с горбинкой, широкие острые скулы. Но главное, что сразу бросалось в глаза — это глубокий длинный красноватый шрам, проходивший косо через весь лоб.

Я поднял руку, подзывая бармена, который любезничал с девушкой на другом конце стойки. Наконец, он подошел, и я уже собрался заказать свой кофе, как почувствовал, что незнакомец слегка тронул меня за плечо:

— Извините, ради бога, не позволите вас угостить?

Я с удивлением посмотрел на него:

— Но я не понимаю…

— Пожалуйста, не отказывайтесь, — он приложил руку к груди. — Хорошо?

— Хорошо, как вам будет угодно, — скорее вынужденно, чем охотно, согласился я.

Незнакомец то ли не заметил холодка в моем ответе, то ли не придал этому значения. Он повернулся к бармену, которого, по-видимому, знал, и быстро проговорил:

— Стив, прими заказ у молодого человека, а мне налей немного виски со льдом. Кстати, я не представился, — это уже мне. — Хью Бартон, инженер буровых установок.

— Очень приятно. Фёдор Смирнов, командир спасательного отряда, к вашим услугам, — несколько напряженно ответил я.

Похоже, он заметил мою настороженность и сказал:

— Я так и знал, что вы русский, поэтому и подошел к вам. Дело в том, что не очень давно мне довелось познакомиться с одним русским, который стал моим лучшим другом.

— И теперь вы симпатизируете славянам, — заставил я себя улыбнуться.

— Можно сказать и так, — его умные глаза внимательно смотрели на меня.

Я же, честно говоря, так и не мог определиться, как мне с ним себя вести? Подыгрывать ему или стараться отмалчиваться?

— А знаете почему?

Я снова неопределенно пожал плечами.

— Так вот, слушайте. Я тогда работал старшим инженером буровых установок на лунной станции «Галилей»…

Я, наконец, понял, что ему просто надо по какой-то причине выговориться, излить то, что накопилось у него на душе. Такое частенько происходит с людьми на космических станциях. Работа в условиях повышенной опасности, удаленности от дома и семьи и постоянного дефицита человеческого общения, толкает тебя обязательно пообщаться с кем-нибудь, будь то старый знакомый или случайно повстречавшийся человек. Я мысленно вздохнул и приготовился внимать.

— …потребовалось установить под лунной поверхностью на глубину двадцати метров пару зондов, — между тем продолжал монолог собеседник. — Меня и двух планетологов — Пита… Петра Крюкова и Криса Нормана направили на выполнение этого несложного задания. Ну, прилетели мы втроем на место установки в гравилете на магнитной подушке, высадились. Крис, старший группы, ходил, ходил, смотрел то на свои приборы, то на звезды и решил чуть дальше отлететь. Буквально на пятьдесят метров. Если б мы знали, чем для нас закончится этот перелет на пятьдесят метров! Ну, передвинулись мы чуток, выгрузили и разложили детали, приборы, крепеж и стали собирать бур. Часа два возились, наконец, собрали, и я прошел первую скважину. Крис с Питом… Петром начали спускать злосчастный зонд. Тут-то все и случилось. Как потом определила комиссия, небольшой метеорит размером с речную гальку попал точно в фонарь кабины гравилета. Взрыв разбросал нас в разные стороны. Я сознание потерял. Сотрясение мозга, до сих пор голова иногда болит. Вот и шрам на память остался. Пришел в себя — в голове шумит, перед глазами огненные круги плавают, весь шлем внутри моей же кровью забрызган. Сел и вижу, что наш гравилет с развороченной кабиной на боку в пыли валяется, чуть в стороне Пит на коленях над Крисом сидит. А Крис будто мертвый лежит, не шевелится. Зову я их, а связь в моем скафандре, оказывается, из строя вышла при взрыве. Осколком шлемную антенну снесло. Полдюйма правее, и не рассказывал бы я вам эту историю. Но я отвлекся. Короче, не слышат они меня. Встал я тогда и скорее к ним поковылял. Пит обернулся и, хотя увидел, что я подхожу, но по-прежнему неподвижно сидел рядом с Крисом. Я сначала не понял в чем дело, присел, разглядываю их, а самого аж тошнит от слабости. И смотрю, Пит двумя руками зажимает что-то на плече Криса. Присмотрелся и ахнул: это у Криса скафандр повредило, порвало, давление стравливается, воздух уходит, на стеклянном забрале шлема изнутри иней серебрится… А Пит не может рук отнять, чтобы вакуумный пластырь достать. Тут на пару секунд руки разожмешь и все — давление ноль и баросмерть. Ну, вам, как спасателю, это лучше меня известно. Я быстро пластырь достал, заклеил Криса. Успел, слава Богу. А Пит как-то странно откатился сразу и давай на рукаве на пульте управления скафандром лихорадочно кнопки нажимать. Тогда я не придал этому особого значения.

— Когда спасатели подоспели, Крис уже в сознании был и даже стал шуточки отпускать. А Пит, по своему обыкновению, помалкивал. Когда на базу вернулись, я смотрю, а у Пита весь левый висок седым стал. Странно, подумал я тогда, такой крепкий, вроде, мужик и так перенервничал. А потом, при расследовании происшествия, или, как Пит это по-вашему, по-русски, называет, при разборе полетов, выяснилось, что у самого Пита осколком был поврежден клапан подачи воздуха основного кислородного баллона. Ему надо было срочно переходить на резервный запас через автономный клапан, но для переключения нужны свободные руки, которые у него были заняты из-за Криса. Вот и сидел он почти совсем без воздуха, задыхаясь, но не отпуская рукав Криса. Сидел так сорок минут! Почему сорок, спрашиваете? Да потому что я, оказывается, сорок минут без сознания провалялся. Представляете себе его состояние? Сидишь, дышать нечем, а ведь можно переключиться на аварийку, но это будет стоить жизни твоему товарищу, а третий валяется в стороне и вставать никак не желает. И спасгруппы все нет и нет. Вот так… Сдружились мы втроем после этого крепко.

— Я вам честно скажу, мистер Смирнов, не знаю, смог бы я так как Пит…Не знаю. Я потом Пита спросил, что бы он делал, если бы я так и не очухался. А он так странно посмотрел на меня, улыбнулся и говорит: «Но очухался же!»

Потом я с месяц в госпитале провалялся, Пит и Крис ко мне все время ходили, а потом их услали на Оберон, там новую станцию собираются строить. Они меня все время к себе звали, да медкомиссия, черт бы ее побрал, не пускала. А вот теперь, наконец, разрешили, и сегодня я лечу на Землю, а завтра — на Оберон. Полгода Пита и Криса не видел, соскучился!

— Что, не понравился кофе, да?

Я с удивлением посмотрел на чашку с остывшим кофе, которую продолжал держать в руках. Рассказ словоохотливого инженера настолько захватил меня, что про кофе я и думать забыл.

— Нет, это ваш рассказ виноват, — я отхлебнул чуть теплый напиток, отставил чашку и улыбнулся. — Не скучают, оказывается, люди на лунных станциях.

— Зато есть что вспомнить, рассказать, — мечтательно вздохнул Хью. — А главное, новых друзей на всю жизнь нашел. Я ведь по жизни нелюдимым был, сторонился всех. Все время один, в детдоме вырос. Родители у меня погибли на Фомальгауте. У меня даже кличка была — Хмурый Хью. Но теперь я будто заново жить начинаю. Собираемся вот после Оберона все втроем махнуть в отпуск на Байкал. Пит обещал устроить полный набор: и рыбалку и подводную охоту, и…

— Майор Смирнов, — прозвучало из репродукторов. — Просьба пройти на посадку к третьему выходу. Повторяю…

Лицо инженера вытянулось:

— А я думал, мы вместе полетим…

Я соскочил со стула, поднял саквояж и протянул ему руку:

— Сожалею, Хью. Вызывают, дела...

Хью тоже встал и долго тряс мою руку:

— До свидания, Фёдор, очень был рад познакомиться с вами!

— Это взаимно, — вполне искренне ответил я и направился к третьему выходу.

Я вспомнил историю, которую мне поведал этот по-своему симпатичный Хью. О ней рассказывали на одном из наших брифингов в спасцентре. Сам Хью сильно приуменьшил свою роль в этом происшествии. На самом деле медики тогда удивлялись, как при таком тяжелом сотрясении мозга и большой кровопотере, он смог найти в себе силы доползти до товарищей (именно доползти, а не подойти, как он сам рассказывает) и спасти их. Не будь Хью, никто бы так и не узнал о геройстве его нынешнего друга Петра. Действительно, друзья познаются в беде. Я мысленно пожелал Бартону поскорее добраться до Оберона и встретить там Петра и Криса.

Уже пристегивая ремни безопасности в рубке нашего скоростного спейсфлаера, я спросил у пилота:

— Альбер, что случилось, куда летим?

— На Оберон, Фёдор.

У меня внутри натянулась струна:

— А что там?..

— Двое планетологов пять часов назад под горный обвал попали. Шансов нет, но вытаскивать тела всё равно нам, — спокойно сказал Альбер и запустил двигатели.

А я представил себе счастливого Хью, за стойкой бара космодрома «Коперник» ожидающего рейс в предвкушении радостной встречи с так трудно обретенными друзьями и подумал:

«Где ты, справедливость, где!? Есть ли ты вообще?..»

Из иллюминатора на меня безучастно смотрели немые, безразличные ко всему звезды.