Совершенно безопасен для психики

— А теперь несколько чисто формальных вопросов, Алена Николаевна, — молодая женщина, сидящая напротив меня, ослепительно улыбнулась. Я кивнула, понимая необходимость этих расспросов. Все-таки собеседование на должность кардиохирурга в лучшей клинике России.

— Разумеется.

— Как вы понимаете, у наших сотрудников ненормированный рабочий день, поэтому людям семейным у нас работать непросто. Вы замужем?

— В разводе. — Мой лаконичный ответ заставил ее слегка нахмурить брови.

— Дети есть?

Если бы я не была уверена, что вся информация обо мне уже давно изучена и занесена в пухлую папку, которую моя собеседница сейчас держит в руках, я бы обязательно соврала. Но выбора у меня не было: если я хочу тут работать, придется говорить правду, какую бы боль это мне ни причиняло.

— У меня была дочь, но она умерла много лет назад, — я произнесла это ровно и спокойно, зная, как важно для хирурга хладнокровие, особенно в глазах работодателя. В моем случае — менеджера по набору персонала.

— Мне очень жаль, — в глазах Александры, так звали мою собеседницу, не было и намека на печаль или сожаление.

Я кивнула, принимая это неискреннее соболезнование. Можно и потерпеть, если по окончании этого фарса я получу должность. После гибели Валюшки смыслом моей жизни стала помощь другим, и чем более безнадежного пациента я вытаскивала с того света, тем громче в моих ушах звучал смех дочурки, тем ближе мне казался ее светлый образ. Это было моим искуплением. А не было места в России более подходящего для такой миссии, чем клиника имени Романенко. Здесь собрали самых сильных врачей со всей страны, и именно сюда поступают самые тяжелые пациенты, помочь которым, казалось бы, может только чудо.

Мне нужна эта должность, я ее заслуживаю. Ведь она поможет мне быть ближе к моей малышке.

***

Мои глаза скользят по истории болезни, привычно отмечая значимые для операции записи. Ишемическая болезнь сердца. Стенокардия. Трехсосудистое поражение коронарных артерий. Сопутствующий диагноз: хроническая обструктивная болезнь легких.

Случай тяжелый. Меня не удивляет, что пациент оказался именно здесь. Операция предстоит непростая, но я чувствую не страх, а воодушевление. В ушах звучит счастливый смех Валюшки, как будто моя дочурка тоже рада за меня. На моих губах играет улыбка, а собственное сердце наполняется теплом; теперь я чувствую в себе силы спасти сердце чужое.

Откладываю историю болезни, переключая свое внимание на монитор. Нужно еще раз взглянуть на коронарную ангиографию — уточнить места трансплантации сосудов. Снимки на редкость удачные, я еще после первого просмотра сделала все необходимые выводы, но профессиональная привычка заставляет меня сейчас сидеть, впившись глазами в монитор. Сегодня я спасу еще одну жизнь, я это чувствую, а значит, буду на еще один крошечный шажок ближе к дочурке.

— Алена Николаевна, все готово. — Вежливый голос отвлекает меня от экрана. Пора.

Я вхожу в операционную, привычными движениями мою руки специальным раствором, затем тщательно обрабатываю их жидкостью с высоким содержанием спирта. Надев стерильный халат и перчатки, направляюсь к операционному столу.

Принципиально никогда не смотрю на личные данные пациента, стараюсь знать о нем только то, что относится к его болезни, и ни слова больше. Потому что я спасаю не людей, а жизни. Первые меня мало волнуют с тех пор, как самый главный мой человечек погиб, зато вторые мистическим образом делают меня ближе к Валюшке.

Но как будто какая-то непреодолимая сила вдруг заставила меня повернуть голову, опуская взгляд на лицо пациента. Еще секунду назад мне казалось, что я знаю о нем все. Какое заблуждение!

Первый день на новом рабочем месте, первая операция, первый пациент… и последнее на этом свете лицо, которое мне хотелось бы увидеть. Это лицо преследовало меня в кошмарах. Я узнала его с первого взгляда, и в тот же миг в моей душе что-то умерло. Василий Кравчук. Признанный судом невиновным убийца моей дочери.

В операционной куча народу: анестезиологи, медсестры, ассистенты — и все они выжидательно поглядывают на меня… Но эти люди с каждой секундой имеют для меня все меньшее значение.

Вдруг становится нечем дышать, и на один безумный миг мне кажется, что я сейчас убегу отсюда, как маленькая девчонка. Но вместо этого перевожу взгляд с ненавистного лица на обработанное йодовым раствором операционное поле. И чувствую, как светлый образ Валюшки меркнет перед мысленным взором. Какой же он ужасный человек! Мало ему было отнять жизнь моей девочки, теперь он забирает у меня то последнее, что от нее осталось. Свет.

— Расширитель, — холодно произношу я, протягивая руку. Приступая к вскрытию грудной клетки, чувствую только уверенность. Свое дело я знаю на отлично.

Мои пальцы, сжимающие скальпель, не дрожат. И я прекрасно осознаю, что одно точное движение, всего одно, и Кравчук больше никогда и никому не навредит. Отчего-то мысли в этом направлении меня совершенно не пугают. Как будто внутри меня живет иное существо, сильное и непоколебимое, готовое на самое страшное, что может сделать врач.

Но кем буду после этого я? Мне кажется, что из самых потаенных глубин моей души в кровь начинает струиться тьма. Она заполняет каждую клеточку тела. Это странное ощущение, как будто за спиной выросли крылья. Темные крылья. Не ненависть и даже не зло, а просто чистая, неразбавленная тьма, сделавшая меня бесстрашной.

Решительное движение кистью вызывает фонтан крови и дикие вопли окружающих, смешивающиеся в единый гул. Чьи-то руки отталкивает меня от уже почти «тела». Я не сопротивляюсь, а просто отбрасываю скальпель и ухожу из операционной. Они его уже не откачают. Я хороший хирург и знаю, что делаю. В этом нет сомнений.

И словно неведомая сила влечет меня по полупустым коридорам к лестнице. Я чувствую почти физическую необходимость оказаться под открытым небом. На крыше. Как будто мои новые черные крылья зовут меня туда, где смогут развернуться. Тьме внутри меня мало одной смерти, чтобы напитать ее, нужно что-то большее.

Я не вижу ничего перед собой, мой взор устремлен куда-то вглубь мироздания, а ноги сами уверенно находят ступеньку за ступенькой, приближая меня к вожделенной крыше. В ушах все еще стоят крики из операционной, но с каждым шагом их все больше заглушают удары моего собственного сердца. Почему-то кажется, что теперь оно бьется за двоих — за себя и за только что остановленное моей рукой.

Скользкими от крови руками, все еще затянутыми в перчатки, я толкаю дверь, ведущую на вертолетную площадку, оставляя на белой поверхности бордовые следы. Полной грудью вдыхая ночной воздух, я почти не замечаю, как оказываюсь у непрочных перил. На самом краю крыши. Резкий ноябрьский ветер приятно холодит мой покрытый испариной лоб. Только в этот миг я осознаю, что все еще в хирургической маске и шапочке. Небрежно отбросив от себя и то, и другое, я закрываю глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям.

Тьма внутри меня в причудливом танце сплетается с ночной мглой снаружи. И все происходящее вдруг кажется мне чертовски правильным, даже пробирающий до костей холод я принимаю с трепетом и благодарностью.

Собственное наивное бесстрашие, подаренное темными крыльями, неожиданно видится единственно-верной стратегией. Кем бы я была, если бы дала жить убийце дочери? Я никогда раньше не задумывалась об этом, но сейчас найти ответ мне необходимо. Святой? Или просто слабой, сломленной женщиной, недостойной называться матерью? Вероятно, и той, и другой. А кем я стала теперь? Убийцей, недостойной памяти дочери, но отомстившей за нее. Это не хорошо и не плохо. Это правильно.

В ушах звенит навязчивый мотив, чем-то напоминающий траурный марш. Но по ком эта панихида? Не знаю. Да и какое это имеет значение? Совершив что-то правильное, глупо рыдать над тем, какой ценой это далось. Меня волнует другое: почему я не чувствую облегчения? Почему черные крылья все также дрожат, как будто в предчувствии полета? Почему тьма в душе продолжает бурлить, как кипящая лава?

Ведь все это — дети боли, тоски и отчаяния, рожденные в день смерти Валюшки. Чернокрылое существо, появившись на свет от невинной крови, должно было сгинуть от крови виновного. Разве нет? Ведь моя жизнь кончена, а месть совершена. Впереди нет ничего, кроме заслуженной кары для пустой оболочки. Ведь именно она останется от меня, когда тьма покинет тело. Забвение. Все звучит очень правильно, так где же оно? Где покой?

Пытаюсь представить лицо своей малышки, но тщетно — образ расплывается перед глазами, а потом и вовсе тонет в чем-то, напоминающим деготь. Чувствую, как мои губы кривятся в горькой усмешке. Я ведь сразу поняла, что буду недостойна ее, если убью, и заплатила эту цену. Вот оно — мое забвение. Это конец единственному свету во мгле моей жизни.

Я прикрываю глаза. Почему-то другой образ беспрестанно всплывает в сознании. Это желтоватое лицо с обвисшими щеками и редкой щетиной, приплюснутый нос и кустистые брови. Глаза закрыты, но знаю, что они маленькие и опухшие, водянисто-голубого цвета. Жидкие волосы цвета грязной соломы нелепо зачесаны на бок в попытке закрыть лысину. Я ничего не забыла. И сейчас вижу его лицо всюду, куда не посмотрю. Вот он имеет наглость улыбаться с рекламного плаката, вот идет человек, как две капли воды похожий на него. Я поднимаю глаза к небу, чтобы уйти от этого безумия, но даже очертания звезд, кажется, складываются в его лицо Резко отворачиваюсь — и вижу на крыше его тень вместо своей. Он повсюду!

Его имя бегущей строкой мельтешит перед глазами, стоит мне их прикрыть. Это сводит с ума! Василий Кравчук. Тебя больше нет, почему ты продолжаешь преследовать меня? Неужели не можешь дождаться нашей встречи в аду? Ад! Ну конечно…

Мой смех ножом разрезает тишину пустой крыши. Мне кажется, я слышу, как рвется последняя нить между миром и мной. Решение еще не принято, но где-то внутри теплится ощущение, что найден единственно верный выход. Какая ирония! Браво!

Кравчук умер на операционном столе без боли и страданий, тихо и спокойно. Он просто уснул и не проснулся. Какая несправедливость! Валюшка мучилась тридцать восемь минут, лежа на обочине, вся изломанная колесами его джипа. От этой мысли сердце сжалось от боли. Пусть я не могу вспомнить лица своей малышки, но люблю ее все также. И не могу так просто простить ее убийцу. Смерть — не равна отпущению грехов.

Это не Кравчук не отпускает меня, а я не отпускаю его, сделав именно этот образ новой путеводной звездой. Он одним своим появлением отнял у меня последнюю тень моей девочки, и я не могу дать ему так просто уйти. Я отправлюсь за ним.

Такое чувство, что между нами появилась незримая и нерушимая связь. Именно эта сила сейчас тянет меня к краю крыши. Я не хочу к нему, но нуждаюсь в нем, в его мучениях, в его боли… Притяжение между нами становится непреодолимым, и я перекидываю ногу через перила. Где-то на задворках сознания появляется мысль, что мне еще рано умирать, ведь так много тех, кого надо спасти. Но это рассуждения старой меня, и больше они не имеют значения. Возможно, этот осколок моей души отправится наверх, к Валюше? Мне хочется в это верить, но почему-то не получается.

Зато я ощущаю каждой клеточкой тела силу, которая влечет меня к краю. Какая-то крохотная часть меня пытается сопротивляться. Зря. Бороться нет смысла, и я перекидываю через перила вторую ногу. Чем ближе я подхожу, тем ближе становится образ Кравчука, бесплотной тенью зависший в воздухе. Теперь между нами лишь шаг с крыши.

Я смотрю в его неживые глаза, сотканные из серого тумана, и размышляю о том, как легко сломать человека. Человеческое тело — удивительно хрупкий механизм, уж я-то знаю. Кравчук вдребезги разбил мою девочку, как фарфоровую куклу, я же легким движением кисти расправилась с его сердцем. Все равноценно и почти справедливо. Но этого недостаточно, и темнота внутри шепчет мне об этом без остановки.

Мне кажется, что я непреодолимо приближаюсь к запретной черте. Лишь спустя мгновение я понимаю, что пересекла ее еще в операционной. Отчуждение холодными иглами впивается в жалкие ошметки, оставшиеся от моей души. Мир сужается до неясного образа напротив. Я пытаюсь победить гравитацию, наклоняясь вперед. А тень, как будто этого и ждущая, вдруг оказывается за пределами досягаемости. Мои пальцы хватают лишь воздух. Даже мертвый Кравчук играет со мной в свои опасные игры. Но больше никаких игр. Конец истории.

— Встретимся в аду! — неожиданно для самой себя кричу я вслух. Тень снова приближается. Нас опять разделяет всего один шаг. Шаг с крыши. Черные крылья за моей спиной вибрируют, тьме нужен выход, и немедленно. Я взмахиваю ими и отталкиваюсь ногами от опоры. В моих руках раненой птицей бьется сотканная из тумана тень с лицом Кравчука, из горла вырывается победный клич. Но гравитация сильнее, асфальт неумолимо приближается.

Мне не страшно. Я чувствую лишь смутную боль, потому что никогда не соединюсь со своей доченькой, но триумф, от того, что даже на том свете ее убийца будет страдать, сильнее. Мы проследуем в Ад вместе, и я буду упиваться его страданиями.

***

В глаза ударил яркий свет. Я пытаюсь разлепить веки, но тщетно.

— Алена Николаевна? — Знакомый голос, только, хоть убейте, не помню, кому он принадлежит. — Откройте глаза, пожалуйста.

Я подчинилась этому требованию, отмечая про себя, что для Ада персонал тут слишком вежливый. Неожиданно обнаружила себя на белом кресле, напоминающем стоматологическое.

— Что происходит? — мне удалось облечь свои расплывчатые мысли в конкретный вопрос. И в тот же миг я узнала говорящую — это Александра, совсем недавно проводившая со мной собеседование.

— Как официальный представитель клиники имени Романенко, — совершенно спокойно произнесла она, — я уведомляю вас, Алена Николаевна, что в приеме на работу вам отказано. Причина — профессиональное несоответствие.

— Что?! — мой мозг отказывался это понимать.

— От воспоминания об окончании собеседования и до настоящего момента вы находились под воздействием прибора по созданию виртуальной реальности. Это новейшая разработка, которой обладают лишь единицы компаний во всем мире. Прибор призван моделировать реальность по выбору ведущего и погружать человека в правдоподобную иллюзию для выяснения его профессиональных качеств. Наша клиника со времени ее основания Антоном Сергеевичем Романенко проводит набор и повышение квалификации персонала таким образом. В этом секрет нашего успеха. Могу вас заверить — прибор совершенно безопасен для психики. Произошедшее все равно, что сон.

Я закрыла глаза, не в силах поверить, что пережитое было лишь иллюзией: мне приходилось слышать об этом приборе, но я и представить не могла, что его используют вот так запросто на собеседовании.

— Мы изучили вашу биографию и поставили для проверки три цели: выяснить степень влияния эмоций на ваши профессиональные навыки и на принимаемые вами решения, а также степень вашей психологической устойчивости. Вы показали удовлетворительные результаты только по первому пункту.

Я криво усмехнулась. Ну, конечно. Эмоции не повлияли на мои профессиональные навыки — я действовала, как грамотный хирург, даже узнав, кто на моем столе. А вот на решения они повлияли — я убила пациента вместо того, чтобы спасти. Потом еще и с крыши сиганула, что говорит о моей психологической неустойчивости. Отлично разыграно!

— Это вообще законно? — вяло поинтересовалась я, надеясь хоть как-то задеть Александру, но она с готовностью протянула подписанный мною договор.

— В пункте тридцать два вы даете согласие на проведение любых, в том числе неожиданных, интерактивных проверок ваших навыков.

***

Я двигалась по улицам неслышно, как призрак. Да я и чувствовала себя призраком. Это «собеседование» заняло не более часа, но раз и навсегда изменило мою жизнь. Прибор совершенно безопасен для психики? Возможно, но он вывернул мне душу наизнанку. В реальности я никого не убивала, и все же тот шаг с крыши для меня существовал. Конец истории. Его нельзя просто забыть. Струящаяся по венам тьма метнулась к спине, и я снова ощутила два сильных черных крыла. А впереди маячила моя новая путеводная звезда, сотканная из тумана. Все было иначе.

Жизнь, которую я вела долгие годы после смерти Валюшки, показалась мне бессмысленной и жалкой. Глупо пытаться стать ближе к дочери, спасая жизни незнакомых людей. Гораздо правильнее отправиться в Ад вместе с ее убийцей. Быть к ней ближе я смогу, только оставшись на века, полные мук, вместе с ним.

Тьма во мне довольно забурлила, а черные крылья задрожали в предвкушении. Теперь я знала, что мне делать.

— Совершенно безопасен для психики, говорите? — Я счастливо рассмеялась. — Вам виднее.