Сопелкин...Ьурла... Сопелкин

За соседним столом раздались ругательства. Сытин оторвал взгляд от монитора.

— Что за шум?

— Да вот, Виктор Александрович, снова какой-то придурок прислал стишки.

— Да какая разница! Как люди не могут понять, что времена поэзии безвозвратно канули в прошлое, что стихов сейчас никто не читает, кроме самих поэтов и членов их семей. И в конце концов, у нас коммерческое издательство, а не благотворительная организация! Мы не можем печатать того, что никто не будет читать.

— Ты, как всегда, прав, Саша! А ну-ка дай-ка мне этот фолиант!

— Неужели вы это будете читать, Виктор Александрович?

— А почему бы и нет?

— Но…

— Саша, я тоже когда-то писал стихи, когда был молодым и глупым. А кандидатскую писал по поэзии Аполлона Григорьева. Вот так-то!

Минуте радоваться каждой,

Творцу Благому воздавать

За то, что в этот мир однажды

Тебя изволил он послать.

Стихи были напечатаны на механической машинке, на серой дешевой бумаге.

По голубому полю

Средь полной тишины

Паслись сегодня вволю

Небесные слоны.

— Но при чем тут этот деревенский рифмоплет?

— При том!.. И, знаешь, Саша, это человек несомненно талантливый.

Сытин взял конверт. Деревня Маниловка, Сопелкин Антон. Сколько же тебе, Антоша, лет? Вот этот философский текст явно говорил о том, что написан он не зеленым мальчиком.

—

В кабинет неудобно вошел худощавый человек. На вид не меньше сорока. Уже и проседь. Одет он был в черную бугрившуюся на нем куртку из искусственной кожи. Один карман был надорван, вероятно, от привычки постоянно держать руки в карманах.

— Разрешите? Я Антон Сопелкин.

— Весьма приятно! — кивнул Сытин.

Хотя ничего приятного не было. Сытин не очень-то надеялся, что этот Сопелкин херувимчик а ля Есенин, но всё же не до такой же степени…Но он не был бы Сытиным, если бы его пугали такие детали.

— Доброе утро! Присаживайтесь! Антон… Вы не будете против, если я вас так буду называть?

В конце концов, они, наверняка, ровесники.

— Нисколько! Как вам угодно!

— Вы, несомненно, уже догадались, зачем мы вызвали вас в наше издательство?

— Нетрудно было догадаться. Дело понятное. Спасибо вам большое! Для меня это была такая неожиданность.

Сопелкин сунул руку за пазуху. «Какой он естественный! — умилился Сытин. — Такие типы только в деревне и могли сохраниться».

— Вот пожалуйста!

Он положил на стол толстую папку со шнурочками.

— Это только стихи. А еще есть у меня и проза, несколько пьес. Ну, и всякие рассуждения. Философствую понемножку.

— Антон!

Сытин не ухватился судорожно за папку, не стал развязывать тесемки, выхватывать листы и скандировать их вслух, то и дело с упоением восклицая: «Ай! Да Сопелкин! Ай! Да сукин сын!» Он даже не взглянул на папку.

— Антон! То, что вы прислали, мы опубликовать не можем.

— Как?

Сопелкин торопливо убрал руки со стола и зажал ладони между колен.

— Я не понимаю. Но зачем же… зачем тогда вызывать? Об этом можно было сказать по телефону или прислать письмо. Мне вот пришлось потратиться. А у меня зарплата, знаете…

— Догадываюсь… Но вы не дослушали меня, Антон. Впрочем, это отличительная черта поэтов: слушать только себя. А вот поэт вы, как раз настоящий. Поэтому мы напечатаем ваши стихи. Но не эти…

Сытин постучал по папке.

— Не эти, что вы написали. А те стихи, которые вы напишите.

— Я не совсем понимаю.

— Давайте, Антон, сделаем так. Вы сейчас устали с дороги. Сейчас вас устроят в гостиницу. Отдохните! Посмотрите столицу. А завтра мы с вами встретимся. Ладушки?

—

— Виктор Александрович! Что всё сие значит? — воскликнул Саша, как только за Сопелкиным закрылась дверь. — Вы собрались печатать стихи?

— Именно так, Саша.

— Но тогда мы вылетим в трубу!

— А мы и так близки к этому. Вот погляди график! Видишь, как упали тиражи. Это детективы, это фэнтази, это любовный роман… А вот это ужастики. Читатель сыт этим дерьмом по горло, он уже пресытился. И потом… зачем ему тратится на книгу, кстати, не очень дешевую, если можно включить телевизор, где чуть ли не на всех каналах либо детективы, либо ужасы. Так что если бы не справочная литература да учебники мы бы давно вылетели в эту самую трубу.

— И вы решили за счет стишков поправить положение?

— А чем черт не шутит!

— Но это же наивно, Виктор Александрович. Стихов никто не читает. Ну, почти никто.

— Согласен. Но что мы имеем сейчас? Это либо постмодернистская белиберда, которая интересна двум — трем десяткам человек, либо хорошие стихи, но — увы! — из прошлых эпох. Пушкин, само собой гений, но его язык уже не понятен современному человеку. На этом языке не говорят. Да и сложноватый язык, всякие аллюзии, архаизмы, мифологизмы. Потом стихи, как и любой товар, нуждается в рекламе.

— Может быть, оно и так, Виктор Александрович. Но при чем этот Храпелкин… Сопелкин?

— Но нужно же с кого-то начинать!

—

Хоть и говорят про поэтов, что они не обязательные люди, но ровно в десять, как и договаривались, Сопелкин вошел в кабинет издателя.

— Давайте так, Антоша… Вы не обидитесь, если я вас так буду называть? — начал Сытин. — Мне понравились ваши стихи. Вы талантливый человек. В этом у меня нет никакого сомнения. Но вы же знаете, что в наше время любителей поэзии не так уж и много. У меня же не благотворительная контора, а коммерческое издательство. Книга для нас товар, то есть ее должны по-ку-пать.

— Всё это понятно. Зачем же вы тогда…

— А затем, Антоша, что я, как и вы, тоже хочу, чтобы люди снова читали стихи. И поэтому я буду вас печатать.

— Я вам очень благодарен! Большое спасибо!.. Нет, погодите! Я ничего не понимаю. То вы говорите: не буду. А сейчас: буду. Так будете или нет?

— Буду! Буду! Но не то, что вы принесли. Это, с вашего позволения, я уберу в сейфик… А печатать мы будем то, что вы напишите. Причем, в самом скором времени.

— Ладно! Но…

— Давайте зададимся вопросом: нужна ли сейчас поэзия? Как вы думаете?

— Разумеется, нет! — решительно заявил Саша. — Это прошлое. Безвозвратное прошлое. Стихи сейчас читают лишь единицы. Да и те, мне думается, лишь потому, что когда-то в молодости они по глупости выбрали филологическое образование.

Саша бросил выразительный взгляд на шефа.

— Нужна! Как же это не нужна! Непременно нужна!

Сопелкин вскочил со стула.

— И я думаю, что нужна, — сказал Сытин. — Потому что поэзия — это мир чувств, переживаний, внутренней жизни. То, что собственно и делает человека человеком. Легче описать внешние события, состряпать более или менее занимательный сюжет, чем описать внутренний мир. И когда находится человек, который это может сделать талантливо, красиво, разве это может быть неинтересно другим?

— Вы совершенно верно сказали!

Сопелкин с благодарностью посмотрел на Сытина.

— Но…

Сытин поглядел в потолок.

— Попытаемся задаться вопросом: почему же в таком случае поэзия вышла из моды? Что вы думаете об этом, господа? Попрошу высказать ваше мнение!

— Век НТР! Кому нужны эти сопли-нюни? — высказался Саша, не скрывая своего презрения.

— Ответ неверный, — сказал Сытин. — А как вы считаете, Антоша?

— Люди стали другими. Всё они куда-то торопятся, всё чего-то боятся не успеть. Дергаются, нервничают, грызутся друг за другом. А эта вечная погоня за деньгами, комфортом, престижем… Когда же тут подумать о душе?

— Доля истины здесь есть. Но я всё-таки считаю, что причина в другом, друзья мои. К сожалению, поэты (я не имею в виду кривляющихся авангардистов) до сих пор пишут на языке Пушкина, Есенина, на худой конец Маяковского или Мандельштама. На языке, не очень-то уже понятном большинству наших современников. Ну, скажите, Антон, будете вы читать вирши Симеона Полоцкого или еще что-нибудь там на церковнославянском языке?

— На церковнославянском языке, скорей всего, не буду. А вот Пушкина с превеликим удовольствием.

— Но вот эти пушкинские эолы, нимфы, Персеи, младые девы, хладные персты, этот поток мифологии, архаизмов, библиизмов, эти реалии начала девятнадцатого века… Да и немало тех слов, которые мы сейчас употребляем, имели во времена Пушкина иное значение. Ну, возьмем… Я вас любил… Как это поймет современный читатель? А поймет так, что лирический герой вступал в интимные отношения…

— Но это же чудовищно!

— Тем не менее это так… Я предлагаю вам, Антон, свои ли стихи, стихи ли Пушкина или Блока, кого вам заблагорассудится, перевести на современный язык. А что есть наш современный язык? Это язык рекламы, слэнга, блатной лексики, англицизмов, канцеляризмов, ну, само собой, нецензурщины. Если вы напишите такие стихи, мы издадим вашу книгу.

— Как вы смеете мне такое предлагать?

Сопелкин снова подскочил со стула.

— Чтобы я писал этим… Я не могу это даже назвать языком. Да никогда! Вы слышите: никогда!

— Я тоже его терпеть не могу, но это реальность и с нею приходится считаться. К сожалению, нам не повезло родиться в девятнадцатом веке.

— Нужно не опускаться до уровня толпы, а наоборот, поднимать ее, возвышать, облагораживать.

— Но прежде чем начать возвышение толпы, надо, чтобы она купила вашу книгу и прочитала ее. Вот когда ваши стихи будут на слуху, когда ваши книги будут расходиться влет, вот тогда и начинайте воспитывать толпу, прививать ей настоящий поэтический вкус, учить ее русскому литературному языку. Вот тогда и…

Сытин показал на сейф.

— … и это можно будет публиковать. Тогда уже ваше имя будет работать на вас.

— Вот в этом и заключается ваше предложение, господин издатель?

— Вас оно не устраивает?

— Поищите для этой миссии кого-нибудь другого. Думаю, что это не составит большого труда. А меня прошу больше не беспокоить.

Сопелкин повернулся к дверям.

— Ах, какие мы нервные! Благородные! — рассмеялся Саша, когда Сопелкин вышел, разумеется, хлопнув дверью. — Даже свой опус не потребовал назад. Хотя, зачем он ему!

— М-да-с! не выгорело! — вздохнул Сытин.

—

— Виктор Александрович! Там этот…

Лицо Саши было растерянным.

— И который же, Саша?

Саша стоял на пороге, показывая рукой на приоткрытую дверь.

— Ну, этот самый… Храпелкин… Или как там его?

— Сопелкин! Пусть войдет! Очень интересно!

Сопелкин появился робко, нерешительно прошел к столу и, как и в прошлый раз, извлек из-под плаща толстую папку.

— И что же это? — спросил Сытин.

— Ну, это самое… то, что вы говорили. Я решил попробовать.

— А что я говорил?

— Стихи.

— Стихи? Весьма любопытно! Что же… присаживайся, Антон батькович. Уверен, что и на этот раз ты не подкачал. И написал очередные шедевры. Шучу!

Я шкандыбаю на дорогу.

Я в гору голову задрал.

И над башкою много-много

Я звезд в натуре увидал.

Знать, одно земное полушарье

Погрузилось, ешкин кот, во тьму.

Блин, не спится! Как лунатик, шарюсь.

А фига не спится — не пойму.

А вообще мне ни хрена не надо!

По болту мне прошлое! Ничуть!

Слышь, скажу по правде! Буду гадом!

Я, как жмурик, лишь хочу заснуть.

Не! Не так, когда загнут салазки.

На фиг нужно! Блин, я ж молодой!

Мне — секете? — как бы в фильме-сказке:

Внешне — труп, в натуре же — живой.

Чем дальше читал Сытин, тем больше расцветал. Радостные восклицания из его уст звучали всё чаще.

Твой организм хотел оргазма.

Я ж не пацан. Я не спешил.

И ты достигнула два раза

Давно неведанных вершин.

— Конгениально! Замечательно! Можно лучше, но некуда!

И захлопнув папку, он твердо заявил:

— Будем публиковать!

— Эту, извините, гадость!

Лицо Сопелкина выражало крайнюю степень отвращения.

— Конечно! Этот шедевр шоу-поэзии! Но… Сопелкин… Сопелкин… Нет! не пойдет! Кто же будет покупать книгу поэта Сопелкина? Вы понимаете, о чем я? Вот Есенин — это прекрасно! Блок — вообще великолепно! А Маяковский! Нужен псевдоним.

— И не подумаю!

— Бросьте, Антон! Как ваша деревня прозывается? Что-то я запамятовал.

— Да Малиновка.

— Малинин… певец есть. А девичья фамилия матери? Многие поступали именно так.

— Так… Сорокина.

— Сорокин тоже уже имеется. Премерзкий постмодернист. А речка-то у вас там протекает.

— А как же! Бурла.

— А ну-ка на слух! Антон Бурла! Великолепно! В этом слышится что-то такое бурлящее, бьющее через край, сильное. А с другой стороны, каторжный труд бурлака. Всё! Привыкайте к своему имени. С новым именем у вас начнется и новая жизнь. И главное: пишите, пишите, пишите! Ни дня без строчки!

—

Прошел месяц.

— Знаете, Виктор Александрович… Эта реклама, хоть я ее терпеть не могу, но вот вчера увидел в киоске книжку Антона Бурлы и купил ее. Хотя совершенно не собирался покупать его книги. Почитал. Вполне читабельные стишки. Берут!

Сытин прошелся по кабинету.

— Вот что, Саша… Нужен скандалец. Давай-ка покумекаем в этом направлении.

— Какой-такой скандалец?

— А ты не слышал такого фразеологизма «скандальная слава поэта»? многие начинали именно с этого.

— Ну, а почему бы и не подумать! — сказал Саша и, действительно, задумался, что бывало с ним не очень часто.

Когда план был готов, осталось убедить Антона. К удивлению, тот сразу согласился. И даже загорелся.

— Вероятно, в молодости были озорником? — спросил Сытин.

— Не без этого! — хохотнул Антон. — Немножечко поозорничали. Что ж не тряхнуть стариной!

И понеслось… Сначала похождения Антона Бурлы интересовали лишь желтую прессу, самую читаемую городскими жителями. Затем об очередной драке известного поэта Антона Бурлы, о том, как он обнажил грудь у стареющей примадонны или поспорил с Жириновским, что на спор выпьет без закуски махом литр водки, и, действительно, выпил, выиграв швейцарские часы «Роллекс», которые в действительности оказались подделкой, стали сообщать в информационных программах и в Компромат. ру. Залы кинотеатров, где выступал поэт, были забиты до отказа, несмотря на то, что билеты были далеко не дешевы. Через год он сделал себе пластическую операцию и выглядел не старше тридцати лет. Стал постоянным посетителем тренажерных залов. За его текстами гонялись поп-звезды, от киностудий не было отбоя. Его стали переводить. Поэт приобрел квартиру в центре столицы. Разъезжал на роскошном «шевроле» и три-четыре раза в год непременно отдыхал в какой-нибудь экзотической точке мира. Любовниц же менял чаще перчаток.

Книги его разлетались в мгновение ока. И с каждым сборником его стихи становились развязней и вульгарней. И от этого становились еще популярней. Великим и могучим там даже не пахло. Это был чистой воды сленг. Но теперь он и сам становился творцом сленга. От отсутствия идей он не страдал. Если не было никакой мысли, он открывал какого-нибудь старого поэта, переводил его стихотворения на свой сленг, примитивизировал, упрощал, добавлял пару-тройку заморочек, всякого рода фенечек и очередной шоу-опус был готов. Без особого даже напряжения со стороны Антона.

Это нельзя было назвать даже творчеством, это была чистейшей воды технология, поточное производство. И в один прекрасный день Антон Бурла решил: зачем он будет делать то, что может делать любой, если его немножко подучить и поднатаскать. К этому моменту он уже не был связан с Сытиным. Он создал собственную фирму, которая разрасталась и богатела. Несколько десятков молодых ушлых людей производили тексты, выходили сборники, альманахи, организовывались грандиозные шоу-поэзо-концерты, создавались виртуальные поэты, выпускалась побочная продукция.

И вдруг Антон Бурла исчез. Как сквозь землю провалился. Его искали и не могли найти по всей столице. Прошла неделя, другая Антон не объявился. Ходили разного рода догадки. Но фирма, несмотря на пропажу хозяина, работала и приносила доходы. Всё было отлажено, как часовой механизм. Одно было ясно, что в столице его нет. Какое-то время вокруг его исчезновения шел гул. Потом о нем забыли. Тем более, что у него были хваткие ученики.

Но Антон Сопелкин был жив. И жил он в родной Малиновке, имел всего лишь один костюм, в котором и ходил в школу, где вел уроки литературы и русского языка.

—

Прошел год. В кабинет Сытина вошел седой мужчина лет под пятьдесят. На нем был поношенный плащ.

— Не узнали? — спросил он, с улыбкой поглядывая то на Сытина, то на Сашу. — Неужели так изменился?

— Это вы?

Да, это был Антон Бурла. Но от прежнего лоска, снобизма не осталось и следа, ни капли. Это был другой человек.

— И где же вы пропадали? Вас тут…

— Я знаю. Я живу теперь в деревне.

— В Малиновке? Как же это мне не пришло в голову!

— У меня умерла мать. Похоронил ее на сельском погосте. Всё, как положено. Пришел на следующий день на могилку. Один. Сел на скамеечку. И вдруг, как будто какая-то пружина лопнула во мне. Что-то обломилось. Слезы льются потоком. « Что же я, — думаю, — наделал? Какая же я мерзость! Я даже от отеческой фамилии отказался. Я от всего отрекся».

— Я понимаю вас, Антон.

— Виктор Александрович! Вы… ну, вообщем, не выбросили из сейфа то, что я вам давал?

— Да как же, Антон!

— Продайте мне, пожалуйста, эти рукописи. Я хорошо заплачу.

— Да зачем же продать? Они ваши. Забирайте! Но что вы с ними собираетесь делать? Вот, пожалуйста!

— Я очень вам благодарен. До свидания!

Когда Антон вышел, Сытин и Саша обменялись недоуменными взглядами. Сытин пожал плечами. К этому времени дела их шли ни шатко ни валко. Издательство держалось на плаву только благодаря учебникам и справочной литературе. Да вот в последнее время стали издавать виртуальные энциклопедии, политические плакаты.

Через несколько недель вышла книга Антона Сопелкина. Никто ее не рекламировал. Фамилия автора никому ни о чем не говорила. Магазины отказались брать книгу. Весь тираж пылился на складе. Но долго так не могло продолжаться. За место ведь тоже нужно платить. Антон ликвидировал фирму. Всё продал. Куда он подевал деньги, никто не знал. Ходили только разного рода догадки. Одни говорили, что вложил их в ценные бумаги, другие, что отдал в детский дом, третьи… Впрочем, всё это разговоры. Слова, слова, слова…

—

Антон читал наизусть Пушкина, Лермонтова, Байрона… Ребятишки многого не понимали, но их завораживала какая-то нездешняя красота, неведомая им музыка, их детские души томились… что-то далекое и необычайно прекрасное манило их. Их поражало то, как может человек запомнить столько стихов. Учитель литературы был непохож на других. В коллективе его не очень любили. Когда он заходил в учительскую, все замолкали и ждали в напряжении, когда же он выйдет. Но Антон, кажется, ничего не замечал. Он жил в родительской почерневшей избушке, один. Писал стихи, рассылал их в журналы, издательства, отовсюду получал отказы или вообще ничего не получал. Но он надеялся на то, что вот когда его воспитанники подрастут, он сможет издать свою книгу, потому что появятся люди, которым его стихи будут интересны.