Начало

Это была плохая зима. Я и не ждал от нее ничего хорошего, а потому не удивился, когда вместе с январскими сугробами выросло и количество проблем. Они наслаивались одна на другую, маскировали друг друга, и я стоял как дурак, не зная, с какой стороны подступиться. Всегда так. Вроде понимаешь, что будет трудно, но потом все равно удивляешься — как это вышло? Почему? Ведь я же вроде все продумал…

Еще осенью, когда после первых же заморозок в Крыле лопнул шланг подачи кислорода, я подумал, что дальше будет только хуже. И вот, пожалуйста. Получите, как говорится, и распишитесь.

Я склонился над двигателем и, обжигая пальцы о раскаленное железо, быстро открыл щиток. Мне навстречу радостно устремился поток едкого черного дыма, воняющего горелой резиной и тухлыми яйцами (из-за чертовой алхимии, которая приписывает в любое топливо добавлять серу), а потом с треском отлетела гнутая пружина. Где она крепилась? Я попытался вспомнить, но голова не варила совершенно. Все-таки я крайне неудачно приземлился в этот раз, умудрился даже о мягкий снег ободрать колени и локти. А висок… Я осторожно тронул его рукой — ну так и есть, на виске глубокая ссадина. Кровь оттуда уже стекла до самого ворота рубашки и теперь не спеша расползалась по ткани.

Потом.

Все это — потом. Сначала надо спрятать Крыло.

Натянув на ладони рукава куртки, я бережно поднял агрегат и понес в сарай. Починим, посмотрим, еще раз переберем все винтики, перелистаем книги… Не в первый раз и не в последний.

Я водрузил Крыло на стол, потянулся было за тряпицей, чтобы прикрыть, но вовремя вспомнил, что двигатель еще горячий. По всем законам этой зимы, мне оставалось только спалить сарай… Ограничился тем, что повесил на дверь амбарный замок и спрятал ключ в неприметной щели под крышей. Поди никто не сунется в ближайшие пару часов…

Только теперь адреналин схлынул, и моя разбитая голова начала гудеть, противно и тяжело, пульсируя в такт биению сердца. Я зачерпнул пригоршню снега, обтер лицо и шею. Холод на время заморозил боль, но она никуда не делась, просто затаилась до поры, ожидая, пока я зайду в дом. Я не торопился ее радовать. Постоял, разглядывая голые ветки деревьев за забором и слушая как вдалеке, на другом конце поселка, заходится тоскливым лаем собака. Подобрал и отряхнул от снега шестеренку. Она была уже холодной, но на земле от нее остался глубокий протаявший след. Значит, тоже отлетела от Крыла… Сколько же деталей я растерял по дороге? И сколько времени уйдет, чтобы сделать новые? Выточить из металлолома, спаять, подогнать по размеру…

Я обескуражено вздохнул и поднялся-таки на крыльцо. Там уже стояли тяжелые кирзовые сапоги, которые отец таскал и зимой и летом с неизменными портянками. Значит, он дома. Хорошо бы теперь прошмыгнуть мимо него раньше, чем заметит кровь на рубашке и начнет ворчать, мол, опять вещь испортил, денег на тебя не напасешься…

Я плотнее застегнул куртку, разулся и тихо прошел в дом.

Отец и правда сидел на кухне, хмуро теребя в руках незакуренную пока папиросу. Перед ним стояла пепельница и старенький радиоприемник «Маяк», хрипящий какую-то блатную песню. И еще — бутылка. Эту бутылку я узнал сразу. В такой у нас хранился самый крепкий самогон, который отец пил либо по праздникам, либо в расстройстве. Только в последнее время праздники и расстройства были каждый день и начинались если не самого утра, то уж с обеда точно. А сейчас был вечер.

Проклиная скрипучий пол, я прокрался мимо кухни и уже взялся за ручку двери в свою комнату, когда меня догнал настойчивый голос:

— Кирюха! Ты чего там?..

Я остановился и вздохнул. Ну что ж такое? Сколько раз зарекался не входить в дом, пока нет матери, и опять, на те же грабли… Вот с ней почему-то отец ведет себя тихо, хотя в других семьях все наоборот. Там мужья срывают злость первым делом на женах. А у нас, если мать рядом, то отец как-то сразу успокаивается и… стареет что ли. Да. Мне всегда казалось, что с ее приходом весь его запал вдруг теряет силу и превращается в обычную усталость, какая свойственна больше старикам.

Я поправил ворот куртки, запоздало заметив, что кровь начала пропитывать и его, и выглянул на кухню. Боком, чтоб хоть не сразу стало видно разбитый висок.

— Что?

— Где опять шляешься целый день? — начал любимую тему отец. — Не работаешь, так хоть бы по дому помог, дармоед!

Я промолчал. Какой смысл говорить, что работы в нашем поселке давно уже нет, что и сам отец пьет потому, что развалился единственный колхоз, а на элеватор можно устроиться только летом? Какой смысл доказывать, что все домашние дела, которые раньше делал он, сейчас и так на мне? Что в школе едва начались каникулы… Да и вряд ли теперь закончатся, потому что перемерзли трубы отопления, а половина учителей просто разъехалась, чтобы учить тех детей, которые еще хотят учиться…

Какой смысл?

— Молчи-ишь, — пьяно протянул отец. — Ну молчи, это ты умеешь… А вот сейчас бы всыпать тебе хорошенько, может и ума бы прибавилось…

Он уже начал подниматься из-за стола, медленно, словно спросонья, но я успел юркнуть в свою комнату. Торопливо задвинул щеколду. Она, конечно, хлипкая, но дверь открывается наружу, и высадить ее плечом трудно. Если бы не это, я, наверное, и вовсе ушел бы из дома. А так… Переждать эту зиму — и все.

В дверь заколотили. Жалобно скрипнули старые доски, с потолка посыпалась побелка, но косяк выдержал, не подвел. Отец и сам понимал, что толку от его стараний не будет. И закончится все как обычно: либо я по неосторожности выйду из комнаты и попадусь ему в руки, либо придет мать, и все прекратится само собой. Был, правда, и третий вариант. Отец просто вернется к своей бутылке и уснет с ней вместе прямо на столе.

Хорошо бы так и случилось. Можно было бы сегодня же починить Крыло.

Я разделся, достал из-под кровати коробку с лекарствами и старую простынь, которую обычно рвал на повязки, сел на пол. Голова снова разболелась. Начало мутить, то ли от удара, то ли от потери крови.

Я придирчиво осмотрел ссадину в маленькое зеркальце, залил перекисью. Не страшно. Если взъерошить волосы, совсем видно не будет. Жаль только шапка осталась где-то в лесу, может, повисла на дереве или упала в сугроб. Теперь ее уже не найти. Отец разозлится, наверное…

В дверь все еще барабанили, уже не так отчаянно, а скорее по инерции, из упрямства. Я даже не оборачивался на стук. Поплевал на лоскут от простыни, тщательно вытер кровь, спрятал испорченную рубашку. Застирать бы ее сейчас, пятно бы отошло, но для этого пришлось бы выйти, а тогда — конец моей идее сегодня добраться до Крыла.

Полчаса спустя скрипнула калитка, и в сенях раздался голос матери. Стук сразу же прекратился, видимо, мать здорово разозлилась. Я не слышал слов, но и так знал, что она говорит сейчас, и в адрес отца, который опять ломает двери, и в адрес «проклятущей» бутылки…

Все. Теперь подождать немного, и можно выходить.

Я натянул чистую рубашку, нетерпеливо выглянул в окно. Там догорал бледный зимний закат, низкое небо сорило мелкими снежинками. Стена деревьев за забором стала совсем мрачной, и голые ветви хищно торчали вверх. Падать на такие — занятие не из приятных. Кажется, туда я и приземлился, когда Крыло, содрогнувшись у меня на спине, скрипнуло и намертво встало, тут же начав терять высоту. И ветер ударил в лицо со злорадным свистом, неотвратимо приближая меня к земле, далекой, холодной, ощетинившейся черным лесом…

Я прижался лбом к морозному стеклу. С тоской посмотрел на свои руки, исцарапанные, грязные как механика дяди Кости, который всю жизнь чинит у нас комбайны.

Времени оставалось мало. Почти совсем не оставалось. Через каких-то полмесяца настанет весна, а Крыло по-прежнему упрямо отказывается держать меня в воздухе. Когда из-за границы леса, со стороны Холодного озера поползет Тьма, окутывая все вокруг плотным коконом, не хотелось бы мне остаться на земле…