Скарла, или Человеческий фактор

Луиза смотрела на себя откуда-то со стороны, сверху сзади и справа. Она будто парила над своим телом, но не могла управлять им. Та Луиза, что была внизу, одетая в лёгкое полупрозрачное бежевое платье и туфли-балетки, с распущенными рыжими волосами, плавно и бесшумно ступала по кафельному полу. Она шла по коридору, в сумраке вокруг неё мелькали тени, люди в мешковатых халатах с медицинскими масками на лицах и в хирургических перчатках. Они не останавливали её, не задавали вопросов и, казалось, совсем не замечали девочку-подростка.

В следующий момент Луиза будто вернулась в собственное тело — видела всё происходящее через глаза девочки, идущей по коридору, напоминающему больше туннель. Однако контроля над действиями этой девочки у Луизы по-прежнему не было, она могла лишь наблюдать.

Где-то в другом конце этого странного туннеля, трудно сказать, на самом деле, как далеко, она увидела свою мать. Теа стояла на каком-то возвышении, обнажённая, сначала спиной к дочери, она затем медленно повернулась и протянула руки к Луизе, будто звала её. Люди в халатах и масках вдруг засуетились, забегали вокруг Теи. А девочка смотрела на это всё, и её не покидала твёрдая уверенность — если она сделает ещё хоть шаг, случится что-то ужасное. Она изо всех сил пыталась остановить неподконтрольную себя, но та продолжала идти. И внезапно всё вокруг замерло, а потом тело её матери, всё ещё тянущей руки к дочери вспыхнуло ярким пламенем, кожа стала слазить с шорохом рвущейся бумаги. Люди вокруг, казалось, были в восторге от этого аутодафе, они будто хлопали и кланялись друг другу. Луиза пыталась отвести взгляд, зажмуриться, но не получалось. Она хотела кричать, но изо рта не вырывалось ни единого звука. Лишь этот жуткий шелест или шорох, разрастающийся до гула океанского прибоя, был единственным звуком, наполнившим всё пространство вокруг. Луиза хотела броситься в пожирающее её мать пламя, но чьи-то длинные крепкие пальцы схватили её сзади за плечи и рывком потащили назад.

Луиза очнулась от этого нелепого кошмара. Но шум остался, и она не сразу поняла, как из того полутёмного коридора этот звук перебрался сюда. Она сидела в автомобиле, вжавшись в спинку пассажирского кресла. Покрышки скребли по асфальту с шуршанием, как при пересыпании крупы.

Всё ещё в шоке от только что пережитого, ей хотелось рыдать. Девочка сделала глубокий вдох, потёрла глаза и осмотрелась. Небо на востоке начинало светлеть. Луиза взглянула на часы — они с отцом уже ехали больше двух часов.

Всё это время Эспен вёл машину, не останавливаясь, неотрывно вглядываясь в темноту дороги впереди. Изредка приходилось объезжать брошенные посреди шоссе автомобили, но основная их масса скопилась по обочинам. Видимо, ответственные водители всё же поспешили убрать с проезжей части останки своих, теперь навеки мертвых транспортных средств. Они мелькали по обеим сторонам: дорогие и дешёвые, подержанные и почти новые, ставшие ныне никому не нужными консервными банками с колёсами, покрытые пылью и разводами от дождя. Наверное, теперь все владельцы этих автомобилей жалеют, что не позаботились о природе и не купили электромобиль, подумала Луиза. Потом осеклась и мысленно добавила:

«Если они ещё живы, конечно».

Впрочем, насколько ещё километров хватит заряда батарей в их Рено? И что они будут делать потом? Сейчас она не решалась задавать отцу эти вопросы.

Она искоса посмотрела на Эспена. Серые волосы уже отрасли длиннее положенного и теперь торчали из-под кепки, как пакля. Его тонкие худощавые черты лица сейчас, при тусклом свете раннего утра, казались ещё тоньше, напряжённый взгляд немигающих глаз был устремлён прямо, белые пальцы мертвой хваткой сжимали черный руль, и Луиза подумала, менял ли он положение рук на руле всё это время.

Машина была несколько мала для Эспена: водительское кресло ему пришлось отодвинуть полностью назад, чтобы уместить свои длинные ноги. Из-за этого расстояния до пассажирского сиденья почти не осталось, и большая чёрная сумка, которая лежала на полу за водительским креслом, оказалась зажата между сиденьями. Луиза потянулась к ней, вытащила из бокового кармана маленькое старое радио, повернула колёсико громкости, чтобы включить его. Приёмник издал короткий щелчок и замолчал. Луиза потрясла его, попробовала включить снова, но радио не подавало признаков жизни — батарейки были полностью разряжены. Девочка засунула устройство обратно в карман сумки, застегнула молнию и откинулась на спинку кресла. Она посидела так несколько секунд, затем поднялась и включила магнитолу, нажала кнопку настройки. На дисплее быстро забегали цифры, замелькали значки сохранённых ранее радиостанций, которые теперь обречённо молчали. Магнитола перебирала диапазоны частот довольно долго, и в какой-то момент Луиза перестала надеяться что-то услышать. И вдруг поиск остановился. Из динамиков послышался спокойный низкий голос, монотонно читавший какой-то заранее подготовленный рассказ.

«Первый самолёт упал 10 июня, чуть больше, чем через неделю после катастрофы возле архипелага Ревилья-Хихедо. Не было взрыва, пожара, он просто упал, а его баки были абсолютно пусты. А потом все они стали падать, как желтые листья, сорванные осенним ветром...»

Эспен, до этого никак не реагировавший на действия дочери, не глядя в её сторону тихо сказал:

— Выключи, а то батарея разрядится быстрее.

Это было первое, что он сказал за всё то время, что они ехали от самого Осло. После долгого молчания его голос звучал сухо и сипло.

— Ты что? А друг это последняя в мире радиостанция? А вдруг это что-то важное? — попробовала запротестовать девочка, но, похоже, на её отца эти вопросы не произвели никакого впечатления.

— Вряд ли последняя. Наверняка это какой-нибудь очередной проповедник. Их было довольно много в этом диапазоне в последние месяцы. Выключи, — повторил Эспен.

Луиза не стала продолжать спор и ткнула пальцем в кнопку включения. Вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом колёс. Кроме него, других звуков электромобиль не производил.

Небольшая подвеска в форме бабочки бесшумно покачивалась на зеркале заднего вида. Это Луиза подарила матери на её последний день рождения. Правда, конечно, дочь не могла знать, что тот день рождения станет для Теи последним. Девочка пристально следила за нестройными движениями металлического насекомого, подвешенного на цепочку за одно крыло.

— Долго нам ещё ехать? — не выдержав молчания, наконец, спросила Луиза.

Эспен перевёл взгляд на дисплей под рулём.

— Заряд батареи уже на исходе. Может, хватит в лучшем случае на час-полтора. Потом нам всё равно придётся идти пешком.

Солнца ещё не было видно, но небо посветлело уже достаточно, чтобы разглядеть впереди справа высокое белое табло заправочной станции. Само табло, естественно, было выключено, да и горючего не найти, но там, скорее всего, был магазин или кафе, а это значит, что там ещё могла сохраниться вода в бутылках, какая-то еда и батарейки.

Эспен повернул руль, и электромобиль послушно свернул с шоссе вправо, на боковую дорогу, проехал метров двести и плавно остановился возле одноэтажного здания с большими витринным окнами. Все они были разбиты. В одном из проёмов торчал торговый автомат. Вокруг валялись истрёпанные рекламные буклеты, десяток пустых алюминиевых банок, какой-то мусор и осколки стекла. Возле заправочных колонок стояли несколько брошенных автомобилей.

Поворотом ключа Эспен остановил двигатель, но выходить из машины не спешил. Всё так же держа руки на руле и вглядываясь в темноту пустых оконных проёмов, он задал вопрос, адресованный не дочери, а, кажется, той мрачной пустоте, которая смотрела на них из глубины разграбленного магазина:

— Сколько времени нужно людям, чтобы сойти с ума? Чтобы забыть, что они являются людьми? Я думал, на это должны уйти годы, а видишь оно как — достаточно и нескольких месяцев.

— Думаешь, там кто-то есть? — с волнением спросила Луиза.

— Не похоже. Нам повезёт, если там вообще хоть что-то полезное осталось.

Эспен повернул голову назад и окинул взглядом черную сумку на полу и свой бесформенный рюкзак, лежавший на заднем сиденье — оба были полностью забиты одеждой, полезными вещами, какими-то инструментами и едой — в основном, консервами. Отец, вероятно решив, что ни в рюкзак, ни в сумку ничего не поместится, перевёл взгляд на небольшой красно-синий мешковатый рюкзак, лежавший на полу между ног дочери.

— У тебя там в нём место ещё есть? — спросил он, указывая пальцем на пол.

— Чуть-чуть.

Они вышли из машины, захлопнули двери и прислушались. Вокруг было тихо, лишь деревья негромко покачивали ветвями, да ветер никак не мог перевернуть какую-то алюминиевую банку, и слышно было, как она раскачивается с жалобным скрежетом.

Эспен первым сделал шаг в полумрак разбитого оконного проёма. Битое стекло захрустело под подошвой его ботинок. Луиза ступала следом, оглядываясь по сторонам, пытаясь разглядеть в свете раннего утра, робко проникавшем внутрь магазина, очертания предметов. Одна из полок была повалена, дверцы холодильников у задней стены — открыты. Внутри помещения царил сладковато-удушливый запах плесени, сырости, гниющих продуктов или чего-то ещё, заставивший Луизы прикрыть рот и нос рукой. И хотя тонкая флисовая перчатка была не лучшей преградой для запаха, девочка не спешила отнимать ладонь от лица.

— Ты взяла фонарь? — неожиданно спросил Эспен, повернувшись в её сторону, и девочка следка вздрогнула от звука его голоса, который странным глуховатым эхом разлетелся по пустому магазину. Луиза взглянула на отца и отрицательно помотала головой.

Мужчина не спеша стал обходить помещение, пытаясь обнаружить на полупустых полках что-то полезное. Луиза шла следом, стараясь не отставать.

— Что ты прилипла ко мне, — наконец, не выдержав, сказал Эспен. — Пойди поищи что-нибудь за прилавком или в другом конце магазина, так мы сэкономим время. Здесь никого нет, — убеждающе добавил он, но девочка не спешила следовать его приказу. Тогда он сам резко повернулся и быстрым шагом направился к противоположной стене, возле которой находился прилавок с кассой и мелкими сувенирами.

Луиза осталась стоять, собрав всё самообладание в кулак, уверяя себя мысленно в том, что темнота в углах не скрывает никаких опасностей. Она продолжала рассматривать содержимое полок — салфетки, ароматизатор для салона автомобиля, жидкость для полировки фар — и косилась на отца. Тот одним махом перепрыгнул через прилавок и коротко вскрикнул. Луиза тут же повернулась в его сторону:

— Что там?! — с волнением спросила она и сделала несколько шагов навстречу отцу.

— Ничего особенного, — спокойно отозвался тот. — Только мёртвая собака. Я не ожидал просто.

Он стал шарить рукой по полкам внизу прилавка.

— А она точно мёртвая? — нерешительно поинтересовалась Луиза, на что Эспен ничего не ответил, только разогнулся, вытянул руку в её сторону, будто держа что-то.

Раздался звонкий щелчок, и яркий луч света ударил девочке в глаза.

— Смотри-ка, работает, — услышала она голос отца.

Луч фонаря заскользил по полу, стенам и потолку. Предметы вокруг Луизы стали заметнее и обрели цвет. На полке рядом с собой она заметила несколько шоколадных батончиков, которые не приметила раньше. С другой стороны, куда они с Эспеном пока не успели добраться, девочка заметила коробки сухих завтраков — они лежали вповалку, но выглядели целыми. Луиза засунула шоколад в рюкзак, потом сгребла в охапку коробки и обошла стеллаж с другой стороны, пока отец, также внимательно осматривая содержимое полок и давно выключенных холодильников, пытаясь обнаружить что-то полезное, шёл ей навстречу. Но фонарь, шоколад и сухие завтраки оказались единственными ценными предметами во всём магазине. Возвращаясь к машине, Эспен решил пристальнее рассмотреть разбитый торговый автомат, наполовину лежавший внутри магазина, а наполовину выглядывавший из пустого оконного проёма. Почему они не осмотрели его сразу? Где-то у задней стенки застряла одна единственная пол-литровая бутылка воды.

— О, смотри-ка! Да нам везёт! — усмехнулся он.

Отец и дочь вернулись к автомобилю. Девочка кинула три коробки с завтраками на заднее сиденье, а четвёртую тут же открыла и стала жадно есть. Эспен сел за руль, поставил фонарик в подстаканник между их сидениями и с некоторым удивлением посмотрел на дочь:

— Извини, я как-то не подумал, что ты проголодалась. У меня есть банка тушёнки в сумке и в рюкзаке ещё несколько, правда, на самом дне, но, если хочешь, я достану.

— Не надо, — ответила Луиза, одновременно жуя хрустящие хлопья. — Мне этого пока хватит. А вот вода бы мне не помешала.

— Возьми эту, — он протянул дочери только что найденную бутылку и добавил:

— У меня ещё есть несколько в рюкзаке.

***

Они ехали ещё примерно полтора часа. Луиза, уже давно наевшись, отложила открытую полупустую коробку кукурузных хлопьев к трём остальным, и сейчас смотрела в окно на неменяющийся пейзаж норвежского леса по обеим сторонам. Они довольно скоро съехали с шоссе, повернули на второстепенные дороги. Здесь брошенные автомобили встречались значительно реже, чем на основной трассе, но Эспен всё равно старался сильно не разгоняться, чтобы заряда батареи хватило на дольше.

— Почему вы развелись? Тогда, шесть лет назад? — вдруг спросила Луиза, всё так же равнодушно глядя в окно. Она явно долго решалась задать этот вопрос, подбирала слова и складывала их в голове в предложение, которое бы звучало наиболее нейтрально. — Я ведь в какой-то момент даже винила себя, знаешь? Спрашивала об этом маму, но она никогда толком не говорила.

Девочка старалась при этом сохранять спокойствие, не показывать эмоции, а задавать вопросы с беспристрастностью следователя. Во всяком случае, ей очень хотелось, чтобы так оно и было, чтобы голос не подводил. Поэтому она иногда делала паузы между предложениями дольше, чем нужно.

— Ты не виновата, ты же понимаешь сейчас, — начал Эспен. — Мне жаль, что ты так думала. Как тебе объяснить, люди, бывает, расходятся. В какой-то момент эйфория проходит, ты начинаешь замечать недостатки. Вы делаете что-то не так, начинаете расстраивать друг друга. Злить. Одна мелочь накладывается на другую. Это как снег, который не тает. Сначала он пушистый и лёгкий, и любой ветерок может его унести. Но потом он оседает и превращается в твёрдый слой льда. Лёд пока ещё тоненький, и его можно легко разломать, но вы этого не делаете, оставляете всё как есть. Со временем снега становится больше, а вместе с ним и льда. И в какой-то момент даже вместе вы уже не можете сдвинуть эту огромную глыбу. Она, как айсберг, давит на вас и тянет в глубину моря, подминая под себя. И вы понимаете, что единственный верный выход — плыть в разные стороны.

Эспен замолчал, а Луиза некоторое время не решалась продолжить разговор, обдумывая этот странный прилив отцовской философии.

— Последние три года ты появлялся в лучшем случае раз в год. Объявился за два дня до смерти мамы… — заговорила девочка, не глядя в его сторону.

— Послушай… — оборвал её отец. — Если быть откровенным… — он явно подбирал слова. — Ты становилась старше, а я не знал, как вести себя с тобой. У тебя свои дела, свои друзья, другие интересы. Если бы я взял тебя в такую вот поездку в свой уединённый дом, в глушь, как ты говоришь, без Интернета и телевизора, ты бы поехала? Этим летом?

Девочка ничего не ответила на этот вопрос. Ей хотелось сказать «да, конечно поехала бы», но она не была до конца уверена в искренности такого ответа.

— И объявился я не просто так, — продолжал Эспен. — Теа сама связалась со мной. Если честно, я не был в курсе того, как дела обстоят в Осло на самом деле. Она, вероятно, чувствовала, что серьёзно больна, вот и попросила приехать как можно скорее.

— И поэтому теперь мы едем в этот домик, куда ты возил меня сотню лет назад. Ты думаешь, там мы будем в безопасности.

— Да, я так считаю, — твёрдо сказал Эспен. — Если эта зараза — бактерия, там, или вирус, распространяется от человека к человеку, то чем дальше мы от других людей, тем лучше. Во всяком случае, некоторое время.

— «Некоторое» — это сколько?

— Я не могу сказать. Я не знаю. Может, неделю. Может, месяц. В том доме, в погребе есть кое-какие запасы еды. Мы можем ловить рыбу, как раньше. Может, я смогу охотиться. Сейчас такая неразбериха, что вряд ли кто-то станет спрашивать разрешение на охоту.

— А как мы будем готовить еду — электричества ведь нет?

— Ну, там у меня есть бензиновый генератор… — при этих словах Луиза удивлённо покосилась на отца, а он поспешил добавить:

— Я знаю, горючего нигде не осталось, но, может быть, там всё-таки есть. Знаешь, надежда умирает последней, — Эспен попытался усмехнуться, чтобы хоть немного приободрить дочь, но его кривая улыбка вызвала у Луизы лишь ещё больше недоверия к его словам.

— Но даже если там ничего нет, — примирительно продолжил он, — я могу рубить дрова. Это же лес! Станем готовить на костре.

«Почему ты не дал мне попрощаться с мамой», — был следующий вопрос, который Луиза хотела задать, но вовремя поняла, что не сможет выговорить это, не разразившись слезами, а потому промолчала. Она снова достала радио из кармана сумки, лежавшей на заднем сиденье, открыла крышку с обратной стороны приёмника и вытащила разряженные батарейки. Потом она вытащила из подстаканника найденный отцом в магазине фонарь и раскрутила его. Батарейки внутри фонаря по размеру оказались точно такими, как те, что были в приёмнике. Она переставила батарейки из фонарика в радиоприёмник. Они явно не были новыми, но, по крайней мере, лучше прежних — с этими батарейками радио работало! Когда Луиза дотронулась до регулировки громкости, приёмник тут же тихонько зашипел электромагнитными помехами. Девочка покрутила колёсико настройки, потом потянулась к автомагнитоле и включила её.

— Луиза, не надо! — громко сказал Эспен.

— Я только хочу посмотреть, какая была волна, — быстро ответила дочь и тут же выключила автомагнитолу, запомнив цифры, высветившиеся на дисплее.

Она нашла эту волну на своём приёмнике, но ничего кроме белого шума там не было. В этот момент электромобиль стремительно потерял ход и быстро остановился. Луиза испуганно посмотрела на отца:

— Это не я. Я ведь невиновата? Я же только на секундочку...

— Нет, невиновата, — проговорил Эспен, ставя машину на парковочный тормоз, откидываясь на спинку своего кресла и отпуска руль. — Похоже, мы выжали из этой малышки всё, что можно.

***

Двадцать пять лет Ханс Кнопп водил корабли по всему свету взад и вперёд. Большая часть его жизни прошла под плеск волн, крики морских птиц и свист ветра. Ещё совсем ребёнком, лет с пяти, отец брал его с собой на короткие прогулки по Северному морю на небольшой парусной яхте. Маленький Ханс чувствовал себя неуютно в каюте под палубой — уже через несколько минут, даже в ясную солнечную погоду, его начинало мутить, и он выбирался наверх, чтобы сделать глоток воздуха.

Чуть осмелев и освоившись на верхней палубе, он уже предпочитал не спускаться вниз. Даже когда пышные белые облака внезапно начинали сталкиваться в небе над островом Лангеогом, быстро мрачнея и наливаясь свинцом, когда ветер усиливался и крупные капли дождя беспокойно прыгали по чёрно-синим волнам, Ханс уверенно держал штурвал, пока его отец разворачивал паруса. В полуоткрытом кокпите было холодно и сыро, но дышалось легко, а вздымающиеся волны у борта не казались Хансу такими непонятными и опасными, как его сверстники.

Выходя с отцом в открытое море, он ощущал себя сильным и бесстрашным первооткрывателем, направляющимся в далёкие края навстречу судьбе и солёному морскому ветру. Здесь всё было, хоть и тяжело, но понятно и просто. Море не прощало ошибок, но щедро вознаграждало за усилия, даря истинную свободу. Оно было честно и откровенно, и если ты был честен с ним, то мог рассчитывать на благополучное окончание своего путешествия. Честен в том, что просто был собой, ведь здесь, когда гудят ванты, а корпус лодки трещит от ударов волн, невозможно было казаться и притворяться кем-то, кем не являлся на самом деле. В море нет места притворству, оно проверяет человека на прочность с безжалостностью беспристрастного судьи, но пройдя проверку и испытав себя, ты не можешь повернуть обратно.

Манящая романтика бескрайнего и бездонного моря с детства не отпускала Ханса. Окончив школу с отличием, он изучал судовождение в Висмаре, затем десять лет поднимался по карьерной лестнице от третьего помощника капитана до главного человека на судне. За все эти годы Ханс Кнопп так и не смог полностью побороть морскую болезнь, а потому предпочитал для работы наиболее крупные суда, где качка даже в самый суровый шторм чувствовалась не сильнее, чем на старой отцовской яхте в ветреную погоду.

Его последнее предложение о работе поступило от крупной североамериканской нефтедобывающей компании. На супертанкере «Северный Гигант» ему предстояло доставить более шестисот тысяч тонн чёрного золота от нефтеналивного терминала на Аляске в Чилийский порт Вальпараисо. Плавание должно было занять около месяца.

Ханс согласился на предложение не раздумывая. Но сделал он это, надо сказать, не только из-за своей любви к морю. Как раз накануне вечером у них с женой состоялся разговор, которого Ханс ждал уже долгое время. Сьюзен сообщила, что уходит от него. Для Ханса эта новость не стала неожиданностью, но всё же сильной болью отозвалась в сердце.

Жена была на десять лет моложе Ханса и в свои неполные сорок она всё ещё оставалась весьма привлекательной. Стройная блондинка среднего роста с короткой стрижкой, Сьюзен всегда следила за собой и никогда не страдала от недостатка внимания мужчин даже моложе себя. О её романах на стороне Хансу было известно достаточно: не щадя его чувств, с ним порой делились общие знакомые, имевшейся у них информацией. Поговаривали даже, что одним из последних увлечений его жены был его давний коллега — Кристоф Мина. Но Ханс предпочитал пропускать все эти разговоры мимо ушей — его чувства к жене были столь же сильны теперь, как и в день их первого свидания.

За пятнадцать лет семейной жизни супружеская пара так и не обзавелась детьми, а Ханс всего себя отдавал своей работе. Он понимал жену в её стремлении найти собственное счастье, пусть и таким способом, даже где-то оправдывал её. Но каждый раз с нетерпением ждал возвращения домой из очередного плавания, зная, что скоро встретит её и будет счастлив уже тем, что она просто окажется рядом с ним.

Теперь в двух этажном доме на окраине Сиэтла его никто не ждал. Лишь пустые полутёмные комнаты с незначительной, оставленной после ухода жены мебелью. Несколько совместных фото на стенах и аляповатая картина какого-то современного художника, которую Ханс, по настоянию Сьюзен, приобрёл в галерее на Джексон-стрит. Холодная пустота действовала гнетуще, и теперь Ханс с двойственным чувством ждал того момента, когда развод получит формальный статус и он наконец сможет выставить дом на продажу.

Эти мысли занимали его голову все те дни, которые он уже находился в должности капитана «Северного Гиганта». Проводя на мостике по двенадцать, а то и больше часов в сутки, он старался занять себя делом, но после бункеровки и выхода в океан управление на себя взяла автоматика, а потому и этот план трещал по швам.

Две недели над судном, не меняясь, висело синее небо. Солнце совершало привычные круги слева направо, редко встречая на своём пути небольшие облака. Мелкая рябь на водной глади в оранжевых лучах заходящего солнца делала океан похожим на вечернее платье, сплошь украшенное стразами, искрящееся блеском миллионов мельчайших бриллиантов. Вспыхнув в последний раз над горизонтом, солнце оставило после себя стремительно тающую розоватую полоску над самой кромкой воды. Чёрным пятном чуть впереди справа виднелись обрывистые берега острова Гуадалупе. «Северный Гигант» мерно гудел.

Ханс закрыл ладонями глаза, сильно зажмурился и в темноте опущенных век всё ещё видел солнечные искры, рассыпанные по тёмно-синему бархату. Ладонь правой руки, аккуратно перемотанная бинтом, болела из-за глубоких порезов. В последнее время он не мог заснуть без небольшой дозы спиртного. А прошлой ночью стакан просто взял и лопнул прямо в руке.

Для завершения внешнего образа бывалого моряка XIX века ему не хватало, пожалуй, только круто изогнутой курительной трубки. В остальном же он походил на героя, часто описываемого в детских историях о капитанах дальнего плавания: густая короткая чёрная борода, крупные черты лица на изрезанном морщинами, закалённом ветрами лице, бледно серые глаза под нависшими дугами чёрных же бровей, на которых часто пробивались седые волоски.

— Получили сообщение, что южнее Юкатана зарождается тропический шторм, — раздался за спиной Ханса голос первого помощника. — Ему уже и имя дали — Адель. Первый в этом сезоне. Скорее всего, двинется в нашу сторону. У нас есть все шансы встретиться с ним в лоб на входе в Калифорнийский залив.

— И что? Сильный будет шторм? — спросил капитан.

— Обещают «тройку», или даже «четверку», — отозвался Мина, покусываю губу.

Кристоф Мина — высокий белокурый француз шотландского происхождения, с ясными голубыми глазами. Он просил произносить его фамилию на французский манер с ударением на «а». С Хансом они были не просто коллегами, а давними друзьями и не раз уже выходили в плавание вместе. Кристофу было тридцать пять лет и приличный опыт работы в море. Он бы и сам мог претендовать на роль капитана, может, не на «Северном Гиганте», но всё же с его впечатляющим резюме найти хорошую работу не составляло никаких проблем. Первым помощником в рейс на танкер его позвал сам Ханс. Сделал он это, с одной стороны, из-за дружеских и даже несколько отеческих чувств, которые питал к молодому моряку, с другой — из-за его опыта. Хотя, может быть, Ханс подсознательно верил в историю про Кристофа и Сьюзен и рассчитывал в уединении океанического плавания улучить момент для откровенного разговора.

— Четвертая категория, говоришь? Да уж, не хотелось бы с ним встречаться. Почему-то вот именно сегодня я не расположен к качке, — усмехнулся Кнопп. — А давай возьмём западнее.

Кнопп повернулся к штурману, склонившемуся над столом с картами:

— Что скажешь?

— Можем пройти мимо Сокорро. Это не должно сильно повлиять на конечное время нашего прибытия.

Джозеф Брандт лишь несколько лет назад получил своё морское образование. Сухощавый, невысокий парень, для которого работа на «Северном Гиганте» была серьёзным шагом по карьерной лестнице, а должность штурмана позволяла набраться столь необходимого опыта. Он смотрел на Кноппа и Мина с неподдельным уважением, но в то же время старался подчёркнуто демонстрировать свою компетентность в различных вопросах.

— Давай пройдём между ним и Кларионом, — предложил Кнопп, разглядывая карту. — Прямо сейчас возьмём немного западнее уже проложенного курса и через два дня будем там. А оттуда пойдём напрямую в Вальпараисо.

— Может сработать. Сейчас посчитаю, — ответил штурман.

— Вот и отлично. Только мексиканцев надо предупредить. У них там военно-морская база, — посоветовал Кнопп.

— Поворачиваем вправо на 23 градуса, — отозвался Брандт.

— Да, и можно поздравить, кстати. Послезавтра у них праздник — день военно-морского флота. Дня три будут праздновать, — сказал Мина. — Эй, капитан, поговаривают, что у вас в каюте есть чем отметить. Всё-таки мы находимся в их водах.

— На этой лодке уже что, ни у кого не может быть даже маленьких секретов? Ладно, Кристоф, как сменишься, заходи и захвати с собой два стакана, — он мгновение помолчал, а потом добавил:

— Полагаю, нам есть, что обсудить.

Чисто рефлекторно Кристоф бросил на Ханса косой, наверное, несколько испуганный взгляд, затем попытался изобразить на лице непонимание, но его, можно сказать, сам того не подозревая, спас Джозеф:

— Возьми три, — робко поглядывая то на Мина, то на Кноппа, сказал Брандт, задавая параметры поворота судна. Кнопп и Мина одновременно искоса посмотрели на него. Под их взглядами молодой штурман несколько смутился и почувствовал, как щёки наливаются краской. Он хотел лишь попробовать выстроить равные отношения, доказав им, что… «А что собственно я хочу им доказать? Между этими двумя явно есть какая-то история», — задумался он, уставившись в клавиатуру. «Чёрт, что там было. Вправо. 32 градуса».

«Северный Гигант», всё также мерно гудя, стал медленно поворачиваться на новый курс.

***

Небо над океаном окончательно потемнело. Луна захватила своим мягким синевато-жёлтым сиянием маленькое облачко и, окутанная им, плыла в небе рядом с кораблём.

Мина остался на мостике один после того как Кнопп и Брандт отправились по своим каютам. Его смена тоже закончилась, но он попросил второго помощника сдвинуть график дежурств, чтобы задержаться в рубке ещё ненадолго. Кристоф любил ночь, ещё больше — ночь в безмятежном море. Здесь, вдали от большой земли казалось, что все вопросы и проблемы остались в другой жизни. И ему искренне хотелось, чтобы этот рейс никогда не заканчивался.

Его грызла совесть из-за связи с женой человека, который относился к нему почти как к сыну. С другой стороны, преодолеть страсть, которую испытывал к Сьюзен, он просто не мог. Её ответные чувства к нему, незаконность их отношений только подливали масла в и без того ярко пылающий огонь. Их последняя со Сьюзен встреча, за неделю до рейса, закончилась некоторым потрясением для Кристофа — она заявила, что собирается уйти от Ханса и рассказать ему всё. Как после этого он, Кристоф, сможет смотреть в глаза Кноппу? А что, если эта новость и вовсе убьёт пожилого капитана?

После того разговора со Сьюзен, Кристоф гнал в своём Порше по автостраде, будто пытаясь сбежать от самого себя, и думал, какие виражи иногда закладывает жизнь. Переключая скорости на механической коробке передач, он обретал временное спокойствие. В конце концов, все они — взрослые люди, и любые неурядицы можно решить мирно! Мчась дальше и дальше по шоссе, Кристоф всё больше утверждался в мысли, что и из этого узла может быть счастливый выход.

Такое же чувство внутренней убеждённости он испытывал и сейчас, управляя «Северным Гигантом» лунной ночью. Хотя, конечно, танкер шёл своим ходом по заранее выставленным координатам. Да и управление таким кораблём нельзя было сравнить с вождением ни одного автомобиля на свете: разве можно себе представить автомобиль, радиус разворота которого — 2 километра, а тормозной путь — десять. Но и сейчас Кристофу казалось, что он мчится со стремительной скоростью по бесконечной чёрной дороге и лишь свет луны служит ему маяком и прожектором, освещающим путь. Чья-то рука легла на его плечо, и Кристоф встрепенулся, не сразу осознав, что на какое-то время заснул. Возле него стоял Митчелл Эванс, второй помощник, всегда весёлый и жизнерадостный. Он и сейчас криво улыбался, глядя на очнувшегося ото сна Кристофа.

— Вы, кажется, немного заснули, господин Мина, — сказал Эванс. — Не лучше ли делать это у себя в каюте?

— А который час? — спросил Кристоф осматриваясь.

— Как раз время моей вахты. Иди уже.

Мина не спеша встал со стула и сделал несколько шагов к выходу из рубки, на верхней ступени он остановился и, обернувшись, сказал:

— В Калифорнийском заливе ожидается шторм. Брандт выставил новый курс, так мы не встретимся с непогодой.

— Понял, понял, ничего трогать не буду, — отозвался Эванс.

Мина спустился по лестнице. Заглянул в кают-компанию. Взял два стакана. Он подошёл к каюте Кноппа и уже занёс кулак, чтобы постучать, но в последний момент передумал и направился к себе.

***

В следующие два дня плавания ни Кнопп, ни Мина по странному, для других членов команды, совпадению, изменив своим привычкам, не появлялись на мостике. Они даже не встречались друг с другом. Управление танкером на себя взяли второй и третий помощники капитана. И хотя видимое отклонение от ранее проложенных координат и казалось им странным, никто из них не оспаривали выбранный курс, зная, что Кнопп сам настоял на изменении маршрута. Поступали сообщения, что циклон смещает на запад, но они рассчитывали проскочить мимо него.

Правда была в том, что, вернувшись к себе в каюту, Кристоф, не помня себя, просидел около часа, так и держа два стакана в руках, всё размышляя, как будет проходить его разговор с Хансом. Он не придумал ничего лучше, чем на утро сказаться больным и вообще не выходил из каюты, думая, что капитан на мостике может день-другой обойтись и без его присутствия.

Что же касается Кноппа, то его тяга к спиртному вдруг проявилась как никогда раньше. Обычно избегавший алкоголя в больших количествах, капитан сам не заметил, как опустошил бутылку водки и забылся неспокойным сном. Очнувшись, он засунул руку поглубже в ящик стола и вытащил ещё одну бутылку. «В конце концов, — подумал он, — Кристоф на мостике сможет денёк обойтись и без моего присутствия».

Поздним вечером второго дня весь океан вокруг «Северного Гиганта» заволокло плотным туманом, поднимался ветер, который, правда, совсем не сдувал белые клубы разлившегося над океаном облака, а только делал их гуще. Когда Кристоф Мина, наконец, заступил на дежурство, танкер продолжал идти установленным два дня назад курсом, чётко придерживаясь координат. «Должно быть, сильный бушует шторм в заливе, раз его крыло достало нас даже здесь», — подумал он.

Мина опять находился на мостике один и даже был рад отсутствию компании. Всё-таки нельзя же первому помощнику просидеть в каюте весь рейс, но чем позже произойдёт их разговор, на который намекал Кнопп, тем лучше. С этими мыслями Кристоф посмотрел на плоттер, изменил масштаб — и не поверил глазам: «Северный Гигант» шёл прямиком на здоровенное жёлтое пятно, которым на плоттере была обозначена суша. «О. Кларион», — было подписано пятно.

«Как? Почему никто этого не заметил раньше?» — такие мысли пронеслись в голове Кристофа, но он также понимал, что времени отвечать на эти вопросы сейчас нет. Он отключил автопилот и взял управление танкером на себя.

«Два километра, радиус два километра», — будто пульсировало в висках.

Кристоф крутанул штурвал вправо, и отзывчивый механизм танкера стал плавно разворачивать судно. Но скорость поворота была явно недостаточной, и жёлтое пятно на плоттере слишком быстро приближалось к кораблю.

— Стоп машина! — скомандовал он по внутренней связи.

— Есть «стоп машина»! — отозвались из машинного отделения.

— Полный назад!

Спустя мгновение из динамика раздался явно озадаченный голос:

— Есть «полный назад».

Разогнанный до крейсерской скорости «Северный Гигант» начинал замедляться. Медленнее менялась картинка на плоттере: остров продолжал приближать, но у танкера, казалось, был шанс проскочить.

Кристоф напряжённо, буквально не дыша, всматривался в молочно-белый туман вокруг судна, часто переводя взгляд на плоттер и обратно. Он выдохнул только тогда, когда понял, что курс танкера проходит по касательной мимо большого жёлтого пятна. Он закрыл глаза, опустил голову и про себя усмехнулся:

— Бывает же! Это было близко.

Он открыл глаза, вновь уставил взор в белую массу перед самым носом корабля. Ему вдруг показалось, что густой, как вата, туман словно закачался чуть левее танкера. Кристоф напряженно посмотрел в то место, и в следующую секунду белёсый воздух в один момент растворился, обнажая чёрную, блестящую от брызг бьющихся волн, каменную глыбу. Похожая на пирамиду скала спокойно и неумолимо надвигалась на судно. Мина быстро глянул на плоттер — они совершенно точно прошли мимо острова, но этой скалы не было на электронной карте.

— Держаться, — тихим шёпотом сказал Мина, а потом повторил громко в микрофон по внутренней связи:

— Всем держаться!!!

«Северный Гигант» дедвейтом без малого в 650 000 тонн, на палубе которого могли свободно разместиться шесть футбольных полей, с колоссальным грохотом налетел на рифы, распарывая себе брюхо о гранитные скалы.

***

Кристоф очнулся, лёжа на полу. Голова звенела от удара, будто готовая расколоться, и, казалось, всё вокруг гудело тоже. Через секунду только он осознал, что гудение вокруг — это пожарная тревога. Сколько он пробыл без сознания — Кристоф не знал. Насколько он мог видеть, поднявшись, океан вокруг танкера был залит морем огня. Всполохи пламени разбрасывали тени по стенам и потолку на мостике. Само судно медленно кренилось на левый борт. На палубе суетились матросы. Их маленькие фигуры метались от одного борта до другого, видимо, выискивая пути спасения.

Кристоф шатающейся походкой спустился с капитанского мостика, нашёл каюту капитана, подёргал ручку, но дверь была заперта. Из вентиляционных отверстий внизу двери сочился свет, и Мина решил, что Кнопп заперся внутри. Кристоф стучал, но ответа не было. Превозмогая головную боль, он попытался выбить дверь. Понадобилось несколько довольно сильных ударов, чтобы дверь только слегка отошла от косяка. В образовавшуюся щель Кристоф пытался рассмотреть, есть ли кто-нибудь в каюте. Он увидел Ханса, лежащего на полу, возле письменного стола, спиной к двери, без движения. Вокруг головы разлилось багровое пятно. Смазанные полосы такого же цвета были на углу стола. Возле тела лежал расколотый стакан и полупустая бутылка водки.

Вдруг кто-то схватил Кристофа за плечо. Он резко обернулся и увидел Брандта. Молодой штурман с широко раскрытыми испуганными глазами смотрел на него в упор.

— Что произошло?! Что делать?! Где капитан?! — кричал он, сорванным голосом.

— Помоги, — только сказал Кристоф и снова стал пытаться высадить дверь.

Вместе двум мужчинам удалось выбить замок. Мина подбежал к капитану, проверил пульс. Потом перевернул тело на спину — стеклянные глаза Ханса Кноппа смотрели прямо в потолок, а в виске чернело маленькое кривое отверстие, обрамлённое тёмно-красными следами крови.

— Что же делать? Что делать? Что произошло? — обречённо повторял Джозеф.

— Ты неправильно выставил координаты, — сквозь зубы процедил Кристоф. — Мы должны были пройти мимо Сокорро, а зацепили скалы возле Клариона! Какого чёрта?! — он уже не старался сдерживаться.

— Я… я… я не знаю, — заикаясь пробормотал Брандт. Он был явно в панике.

— Кто-нибудь знает, что мы здесь?! — продолжал допрос Мина.

— Я не знаю...

— Кто-нибудь же должен был связаться с мексиканцами и сказать, что мы поменяли маршрут?!

— Я не знаю, — голос Джозефа задрожал. — Что же теперь будет?

Мина и Брандт застыли на мгновение, затем первый помощник вскочил на ноги:

— К шлюпке! — крикнул он, и оба бросились по коридорам на палубу.

Выбравшись наверх, они заметили группу матросов, человек десять, стоящих прямо у борта и смотрящих куда-то вниз. Добравшись до них, Мина увидел, что вода вокруг судна сплошь покрыта пламенем. Ветер из сильного становился по-настоящему яростным — он только ярче раздувал огонь. Внизу, пытаясь выбраться из пожара, маневрировала одна из двух спасательных шлюпок. Пламя то скрывало её полностью, то она, активно разбрасывая вокруг себя воду, снова появлялась в огненном кольце.

«У тех, кто в шлюпке, есть восемь минут, чтобы выбраться из огня», — подумал Кристоф и попытался представить, хватит ли этого времени маленькой спасательной шлюпке, чтобы преодолеть то море пламени, которое, казалось, разлилось до самого горизонта. Через пару мгновений он прогнал эти размышления — тем, кто внизу, он уже ничем не мог помочь. У него самого же вполне вероятно не было даже этих восьми минут. «Северный Гигант», несмотря на повреждения — огромную рваную рану по левому борту, продолжал медленно скользить по огненным волнам. Его крен становился всё ощутимее с каждой минутой. Кристоф понял, что двигатели всё ещё работают.

— К другому борту! — скомандовал Мина и побежал туда, где должна была находиться вторая спасательная шлюпка. Закрытая оранжевая лодка уже была наполовину спущена, сейчас она почему-то безвольно болталась на талях на полпути к поверхности воды. Мина раздумывал, что можно предпринять, чтобы поднять её обратно. Нажатие кнопок на пульте не давало никакого результата — видимо, механизм заклинило. Внезапно всё судно задрожало, а затем мощный взрыв вырвался изнутри «Северного Гиганта», раскалывая танкер пополам.

Бывает, что море иногда проверяет человека, испытывает его на прочность. Правда и в том, что оно же в других случаях не даёт человеку даже шанса проявить себя.

***

Капрал Хуан Моралес дремал, перебирая частоты на радиостанции. Он был одним из девяти военных моряков, обеспечивавших работу мексиканской базы на острове Кларион. Он бранил судьбу за то, что его дежурство выпало на первое июня и, пока его сослуживцы отмечали праздник, он сам был вынужден вслушиваться в шипящую бездну радиочастот. Он с закрытыми глазами методично переключался с одного канала на другой, но в эфире будто всё вымерло. На одиноком острове посреди Тихого океана, окутанном плотным туманом, легко было поверить, что мир мог уже давно перестать существовать.

Вдруг Моралесу показалось, что на только что переключённой частоте между свистом и треском пробивался чей-то голос. Он открыл глаза, повернул ручку на радиостанции в обратную сторону. На панели загорелись цифры 2182 — одна из волн, зарезервированных для экстренных случаев.

— Мэйдэй! Мэйдэй! — прорвалось из наушников, затем последовал громкий хлопок, заставивший Моралеса инстинктивно скинуть наушники с головы, и эфир вновь замолчал.

***

Сквозь ветви высоких деревьев пробивались лучи декабрьского солнца. Зима в этом году начиналась весьма тёплой погодой и редкими дождями, но здесь в лесу земля и мох на камнях оставались сырыми. Луиза пару раз чуть не поскользнулась на влажных булыжниках. Они уже около двух часов шли по лесу. Девочка несла на плечах свой красно-синий рюкзак, у Эспена за спиной рюкзак был большой чёрный, похожий на часть военной экипировки, а громоздкую сумку он тащил в руках, периодически перекладывая её из одной в другую.

Лес молчал. Не было слышно ни птиц, ни животных. В вершинах деревьев ветер скрипел ветвями, а маленькая металлическая бабочка, тихо позвякивая, болталась на цепочке, прицепленная к рюкзаку Луизы.

Неожиданно деревья словно расступились, мужчина и девочка вышли на безлесый участок, довольно обширный, поросший невысокой травой и низким кустарником. Эспен и Луиза не прошли и ста метров, когда радиоприёмник, прикреплённый к рюкзаку девочки, внезапно очнулся и издал звук. Оба замерли от неожиданности.

— Должно быть, я его случайно включила, — через мгновение сказала Луиза, отцепляя портативное радио от лямки рюкзака. В этот момент ей показалось, что она услышала голос, доносящийся из динамика.

— Дай-ка сюда.

Эспен нетерпеливо протянул руку. Дочь отдала ему радио, а он выкрутил громкость на максимум и поднял приёмник вверх на вытянутой руке. Пока из него доносился лишь треск.

— Думаешь, это поможет? — поинтересовалась Луиза скептически.

— Посмотрим.

Эспен пошёл вперёд, всё так же держа руку над головой. Луиза поспешила за ним. Из-за разницы в росте, ей приходилось делать два шага, чтобы преодолеть то расстояние, которое её отец преодолевал одним.

— Я, кажется, слышала голос. Думаешь, радиостанция где-то рядом? А что, если это последняя радиостанция на свете? — торопливо спрашивала она с тревогой и волнением. — А что, если она где-то поблизости?

— Совсем не обязательно, — стал объяснять Эспен, не сбавляя шаг. — Это — короткие волны. Они могут распространяться на многие десятки, а то и сотни километров, в зависимости от угла, под которым они направлены по отношению к земной поверхности. Они даже могут обогнуть земной шар. И не один раз.

— Почему же раньше мы их не слышали? Я же включала приёмник?

— Эти волны отражаются от ионосферы, потом возвращаются к поверхности земли и снова уходят в небо. Между теми точками, где они касаются земли, может быть огромное пространство «мёртвой зоны». В общем, ничего удивительного, что в какой-то момент сигнал пропал, а теперь появился снова.

При последних словах он остановился. Из радиоприёмника чётко послышался голос.

«…Довольно скоро Скарла начала мутировать. Поначалу она выказывала явное предпочтение лёгким фракциям нефти, затем переключилась на более тяжёлые. Но потом, видимо, бактерии решили, что разлагать углеводород — задача трудоёмкая и энергетически затратная. Через месяц Скарла взялась за живые организмы. Сотни тысяч рыб и морских птиц выбрасывало на берег вдоль всего тихоокеанского побережья сначала на востоке, а потом и на западе. Препарирование павших особей давало сходные характерные результаты: изъязвлённые жабры и лёгкие, общее истощение и покраснение глаз».

Они молча слушали нестройный голос из радиоприёмника, пытаясь осмыслить всё то, что он говорил.

— Значит, это всё-таки бактерия? — спросила Луиза глядя на отца.

Тот уставился на приёмник и какое-то время не отвечал. Потом повернул колёсико громкости, и радио замолчало.

— Пойдём. Не будем тратить время, — наконец отозвался Эспен и двинулся вперёд.

— Поэтому врачи сжигают трупы и не отдают их родным? Боятся распространения? — не переставая задавала вопросы Луиза, следуя за отцом.

— Да, — коротко ответил он.

— Но откуда она взялась? Неужели мы её создали? Это правда?

Эспен молчал.

— Неужели мы настолько глупы, чтобы создать нечто подобное? Мы, я имею в виду — люди?

— Почему же глупы? Наоборот, умны, гениальны. Посуди сама: это полностью искусственная бактерия. Какой другой вид на Земле может создать такое? И вообще, это ведь мы придумали бомбу, которая одна может уничтожить целый город — это чего-то стоит, а? Мы вообще преуспели в создании средств уничтожения себя. Вот, допустим, что изначально оружие было придумано для охоты. Хорошо. Но ведь, чтобы подстрелить косулю, тебе не нужен патрон с урановым наконечником, охотиться на кабана ты не поедешь на танке. Парадокс ситуации заключается в том, что, похоже, нас убьёт то, что должно было спасти. Нечто, созданное из лучших побуждений.

Эспен помолчал мгновение, продолжая идти, потом добавил:

— Человеческий фактор.

Луиза с трудом следила за мыслью отца. Она хотела поспорить, сказать, что наука создала не только оружие, но и, например, самолёты. И когда самолёты, случалось, падали, люди не отказывались от них. Учёные создали лекарства от самых тяжёлых болезней, но если таблетки иногда дают побочный эффект, это ведь не означает, что окуривание себя дымом благовоний — более действенное средство. И от Скарлы, возможно, лекарство найдётся. Но она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы продолжать этот разговор в такой манере, да и смысла в этом споре не было. Вопросы, которые она задавала, были адресованы даже не отцу. Ответы на них Луиза уже знала и сама, но боялась поверить. Сейчас она лишь спросила:

— Думаешь, лекарство от Скарлы не найдётся?

Эспен ответил сразу, не раздумывая, как будто он уже заранее приготовил ответ на этот вопрос:

— Я думаю, уже некому искать.

При этих словах, Луиза остановилась как вкопанная, упала на колени, закрыла лицо руками и начала рыдать. Вся внутренняя сила, которая сдерживала боль от потери матери, страх неизвестности, ужас от рушащегося мира вокруг, вдруг растворилась, и всё, что копилось так долго внутри, выплеснулось наружу неудержимым потоком слёз.

Эспен сперва опешил, потом выпустил сумку из рук и бросился к дочери.

— Прости меня, я — идиот. Я сам не знаю, что несу, — говорил он, пытаясь утешить Луизу, злясь на себя за то, что вот так вдруг вывалил на неё всё, что думал. В последние дни она казалась ему такой взрослой, сильной, всё понимающей. Но теперь он вновь видел перед собой свою маленькую девочку, которую должен защитить, уберечь, чего бы это ему не стоило.

— Прости меня, прости, — повторял он. — Всё будет хорошо. Я сказал чушь. Ну, конечно, ещё есть учёные. Они, знаешь, работают в таких больших лабораториях, под землёй. Они там в безопасности. Они там все вместе сейчас придумывают, как победить эту Скарлу. Они обязательно что-нибудь выдумают. Это же человеческий фактор — мы всегда что-нибудь выдумываем. Мы справимся. Прости меня, прости.

Он повторял и повторял эти слова как мантру, как заговор, и даже сам уже начинал в них верить. И слёзы текли по его щекам, а он не понимал этого, только прижимал дочь крепче к груди, мерно раскачиваясь, пытаясь её успокоить так, как делал это, когда она была совсем крохой. Луиза продолжала рыдать, но уже тише. Лишь изредка её тело вздрагивало при вздохах, тогда его длинные крепкие пальцы уверенно держали её за плечи, успокаивающе пробегали по рыжим волосам.

***

Здание компании «Синтекс» находилось в старом авиационном ангаре на ныне бездействующем аэродроме. Правда, с тех пор, когда последний самолёт приземлился на взлётно-посадочную полосу, минуло несколько десятков лет. Сам ангар был за это время частично перестроен и полностью обновлён. Пространство внутри было разделено на два уровня и всё равно казалось невероятно просторным. Лётное поле возле лаборатории превратилось в обширную парковую зону. Высокий забор по периметру и раскидистые платаны за ним надёжно укрывали от любопытных глаз и саму лабораторию, и её сотрудников. Да и вряд ли проносящихся на скорости в 85 миль в час водителей и пассажиров интересовала деятельность Синтекса. Известная лишь в узких кругах, компания выполняла работу, зачастую не требующую огласки. Разглядеть выкрашенное в белый цвет здание без каких-либо опознавательных знаков, с многочисленными солнечными панелями на крыше, можно было только с воздуха, но если не знать наверняка, понять, что творится внутри, не было никакой возможности.

К зданию лаборатории вёл неприметный съезд с шоссе и грунтовая дорога в две полосы. По ней двигалась, поднимая клубы оранжевой пыли, чёрная, отполированная до блеска Ауди. За рулём сидел удачливый генетик и нобелевский лауреат Оскар Тровато. Его чёрные как смоль глаза и тонкие острые черты лица выдавали его сицилийские корни. В свои сорок два он был автором целого ряда передовых научных разработок, каждая из которых достойна отдельной статьи в каком-нибудь уважаемом рецензируемом журнале, если не целой книги. Тот проект, над которым он работал сейчас, обещал перевернуть представления человечества о возможности генной инженерии.

Радио в машине было настроено на новостную радиостанцию. Приятный женский голос сообщал оптимистичный прогноз погоды — тайфун Адель, которого с опаской ждали жители западного побережья из-за присвоенной пятой категории, внезапно повернул и, похоже, уходил в океан.

Оскар остановил автомобиль на гравийной парковочной площадке возле главного входа в здание. Войдя внутрь, он направился прямиком в свою лабораторию. Двери матового стекла бесшумно разъехались перед ним, и Оскар увидел своего коллегу, Лоренцо Нери, стоящего перед металлическим столом, на котором лежал открытый штатив-бокс с небольшими пробирками внутри. Одну из пробирок Лоренцо держал в руках и завороженно смотрел, как алая жидкость поблескивает внутри.

— Доктор, она всё съела! — восторженно воскликнул Лоренцо и перевёл взгляд на озабоченное лицо Оскара Тровато, который, подойдя ближе, в упор рассматривал содержимое пробирки, а потом стал настороженно перебирать и те, что были в штатив-боксе.

— Она съела всё. Она размножается, — повторил Лоренцо, думая, что коллега просто не расслышал его.

Но выражение лица Оскара не менялось. Он снова пристально посмотрел на пробирку, которую Лоренцо держал в руках. Красная жидкость внутри переливалась разными оттенками — от багрового до алого, казалась слегка вязкой.

— Почему она красная? — вдруг спросил Оскар, всё так же пристально глядя на пробирку. — Почему она красная? Она же должна быть синей. В геноме, который мы использовали, был закодирован синий цвет, компьютерные модели выдавали синий. Почему же она красная?

— Не знаю, — потупив взгляд, ответил Лоренцо, — может, какая-нибудь ошибка, или мы чего-то не учли в комбинации генов.

Он помолчал пару секунд, явно раздумывая над причинами, по которым бактерия изменила цвет, и насколько это вообще важно. Потом посмотрел на пробирку в своих руках и улыбнулся вновь:

— Красная, синяя — какая разница? Главное, что в остальном она — просто идеальна. Давайте назовём её Скарла? От «скарлатта» — «алая»!

— Разница есть. Если это наша ошибка, мы должны понять, где её допустили, и что ещё мы могли рассчитать неправильно, — твёрдо проговорил Оскар, подойдя к компьютеру, и стал прокручивать таблицу с результатами прошлых экспериментов. Он проматывал её вверх и вниз, настороженно вглядываясь в цифры и графики. — Нужно повторить опыты, — наконец заявил он.

— Повторить!? — в голосе Лоренцо отчётливо слышалась досада, он явно хотел продолжить дискуссию, но Оскар сразу же прервал его:

— Да, повторить. Ещё и ещё. Столько раз, сколько я сочту нужным! В конце концов, это мой проект!

— Это — наш общий проект, доктор Тровато, — раздался за его спиной голос руководителя Синтекса. Оскар был столь увлечён данными в компьютере, что не заметил, как раздвижные двери бесшумно разъехались и Альберт Симонс вошёл в помещение. «Сколько времени он уже был здесь? — подумал Оскар. — Явно не долго. Но кто это рядом с ним?»

Человека рядом с доктором Симонсом Оскар не знал. Тот был одет в хороший деловой костюм тёмного цвета — и не чёрный, и не серый. «Графитовый», — подумал Оскар про себя. Мужчина был явно в возрасте. Густые седые волосы — аккуратно зачёсаны назад, короткая борода и усы такого же, как волосы, тона обрамляли лицо снизу, добавляя ему не мужественный, а скорее простоватый вид. Но взгляд маленьких серых глаз, прикованный к пробирке в руках Лоренцо, выдавал в нём человека решительного и бескомпромиссного.

— Вот, рассказываю о ваших успехах нашим потенциальным инвесторам. Разрешите представить — Самюэль Лорридж, наш крупный партнёр и спонсор, — широко, при этом с некоторой неловкостью, улыбаясь, говорил доктор Симонс.

— Господа, — слегка кивнув, поприветствовал их седой мужчина.

— Что ж, мистер Лорридж, надеюсь, наше сотрудничество продолжится и дальше. У нас множество проектов, которые могут вас заинтересовать. Что же касается нашей сегодняшней договорённости, то мы всё подготовим в кратчайшие сроки. Как только нужный объем будет готов, я дам вам знать. Ориентируйтесь на один-два дня.

Лорридж вновь ответил кивком головы, они пожали друг другу руки и «крупный партнёр и спонсор» вышел из кабинета. Когда двери раскрылись, Оскар заметил, что в коридоре Лорриджа ждали ещё несколько человек в костюмах, но створки так быстро сдвинулись, что разглядеть их лиц Оскар не успел.

— Доктор Нери, когда будет минутка, загляните в мой кабинет, пожалуйста, — с улыбкой сказал Симонс и вышел.

Лоренцо и Оскар озадаченно посмотрели друг на друга, но никто ничего не сказал.

***

Оскар Тровато обул начищенные чёрные туфли, поправил ремень на выглаженных брюках, застегнул пуговицу на вороте белой рубашки и, выдвинув верхний ящик комода, стал рассматривать коллекцию галстуков. Прикладывая то один из них, то другой, он смотрел на собственное отражение в большом прямоугольном зеркале над комодом, и никак не мог определиться с выбором. Наконец, предпочтение было отдано широкому галстуку в косую полоску из нескольких пастельных тонов.

Выйдя из спальни, он спустился на первый этаж своего просторного дома, вошёл в кухню и включил телевизор. Диктор на экране беззвучно рассказывал о сегодняшних новостях, пока Оскар заправлял капсулу в кофемашину. В ожидании ароматного бодрящего напитка, Тровато не обращал внимания на работающий без звука телевизор — включить его было скорее утренним ритуалом, чем целью. Последние несколько дней Оскар мучительно перебирал в голове возможные причины того, почему его во всех отношениях удачный эксперимент не совпадал с расчётами в одном единственном результате. Красный цвет бактерии никак, казалось, не влиял на её способность растворять углеводородные соединения, но, перфекционист во всём, Оскар просто не мог равнодушно отнестись к непредвиденным изменениям.

Когда кофе был готов, Оскар поставил чашку перед собой и слегка наклонился вперёд, потянувшись за сахаром. В этот момент он понял, что забыл надеть булавку для галстука. Произошло это ровно тогда, когда сам галстук, продолжая движение Оскара, качнулся вперёд и его длинный широкий конец опустился прямо в чашку с кофе, немного расплескав тёмно-коричневый напиток по столу. Оскар замер, испытывая досаду и злость на себя. Сделав глубокий вдох, он одной рукой отжал кофе из галстука обратно в чашку, а другой — ослабил узел и, аккуратно сняв через голову столь тщательно выбранный элемент одежды, положил его на стол.

Выливая кофе в раковину, Оскар бросил короткий взгляд на молча работавший всё это время телевизор и увидел на экране подозрительно знакомое лицо. Он поставил пустую чашку на стол, напряжённо вспоминая, где он уже видел этого мужчину с седыми волосами и бородой.

— Ну конечно, два дня назад в лаборатории! — сказал он вслух спустя мгновение, хватая пульт и включая громкость.

— Это было абсолютно надёжное судно, — говорил седой мужчина с экрана, внизу которого выплыла подпись: «Самюэль Г. Лорридж. Глава нефтедобывающей компании “Лорридж Оил”». Ещё ниже бегущая строка сообщала, что крупнейший в мире танкер «Северный Гигант» потерпел крушение в Тихом океане и, предположительно, затонул три дня назад в районе архипелага Ревилья-Хихедо. Указывалось, что острова и воды, их омывающие, являются значимыми с экологической точки зрения как дом для многих редких видов.

— По нашим данным причиной аварии и последовавшей за ней утечки нефти стал человеческий фактор и халатное отношение членов экипажа к своим обязанностям. Однако расследования, как официальное, так и наше внутреннее, ещё не закончены. Пока мы рассматриваем все допустимые версии.

— Что известно об экипаже? — спросил кто-то из журналистов.

— На борту находилось сорок три человека. Об их судьбе пока ничего не известно. Они успели подать сигнал SOS, который первыми приняли на мексиканской военной базе. Мы предполагаем, что они покинули корабль, воспользовавшись аварийно-спасательным оборудованием, но их следов пока обнаружить не удалось.

— Сколько нефти было на борту «Северного Гиганта»?

— Шестьсот пятьдесят тысяч тон, если говорить примерно.

— Какие меры предпринимаются для ликвидации разлива? — последовал очередной вопрос.

— Процесс локализации разлива осложняется штормовой погодой в зоне инцидента и сильными океаническими течениями в том районе. Тем не менее, смею заверить вас, что мы располагаем инновационными средствами борьбы с нефтяным загрязнением и, как только погодная обстановка позволит, мы начнём их применение.

Оскар замер. Каждое слово Лорриджа теперь отдавалось гулом в ушах. Он сам не помнил, как выбежал из дома, запрыгнул в машину и пролетел по шоссе почти двадцать пять миль до лаборатории. Быстрым шагом Тровато шёл по коридору прямо в кабинет Симонса. На пороге он столкнулся с Лоренцо Нери:

— Вы сегодня без галстука, — сказал тот несколько удивлённо и тут же, с широкой благоговейной улыбкой, полушёпотом добавил:

— Мы будем героями!

Лоренцо на мгновение крепко сжал Оскара за плечо, а затем вышел из кабинета.

На эту небольшую сцену Оскар даже не обратил внимания. Он, не мигая, смотрел на Симонса.

— Что вы сделали? — наконец смог выговорить он.

— Не «вы», а «мы» — мы все, — Симонс был явно доволен собой. — Скарла — наш самый успешный проект. Это просто чудо, что нам подвернулся такой уникальный шанс испытать её в действии, в реальных условиях. Её применение сейчас гарантирует нам финансирование на следующие пять лет. Только вдумайтесь!

— Но бактерия может оказаться нестабильна. Может погибнуть тут же после попадания в открытую среду. Или она может начать усваивать чужеродную ДНК и мутировать. Это полностью искусственная бактерия и у неё нет врагов в естественной среде. Мы ведь даже не представляем, что произойдёт, если она окажется на свободе, — Оскара словно прорвало. Он говорил быстро и почти безынтонационно, сильно жестикулировал, чего с ним давно не бывало. Он объяснял те вещи, которые ему казались совершенно очевидными. «Неужели ни Симонс, ни Нери этого не понимают».

— «Когда», — перебил Оскара глава Синтекса. — Не «если», а «когда она окажется на свободе». Это уже решённый вопрос. На сегодняшний день все тесты говорят, что Скарла не проживёт дольше нескольких недель, максимум месяца. Однако этого времени будет вполне достаточно, чтобы полностью переработать нефтяное загрязнение, образовавшееся после крушения «Северного Гиганта». И предпосылок думать иначе, у нас нет...

— Да вы с ума сошли, как это нет? Вы слышите меня? Это же полностью искусственная бактерия. Мы же, по сути, о ней ничего не знаем.

— Мы знаем её геном весь, целиком, до запятой. Она сожрёт всю нефть в зоне разлива за месяц и погибнет, вот как всё будет, я вам говорю. Это прекрасный случай провести полевые испытания!

— А если она сожрёт всю нефть на земле? Начнёт бесконтрольно размножаться. Мы же не сможем её остановить. Она неуязвима для любого из существующих антибиотиков.

— Я уверен, что это не станет проблемой, доктор. Более того, каждый день, каждый час промедления только усложняют задачу — пятно распространяется, морские течения разносят его всё дальше и дальше прямо сейчас, пока мы тут с вами ведём эту милую беседу. Представьте, сколько тысяч птиц и морских животных мы могли бы спасти, если бы начали действовать ещё вчера!

— Тысячи морских животных!? А если Скарла сама начнёт выделять какой-нибудь токсин и станет причиной гибели всего живого?

— По-моему, вы пересмотрели научно-фантастических фильмов. Поймите, доктор, её геном нам известен весь до запятой. Это всё-таки не вирус, который мутирует постоянно. Геном бактерии довольно стабилен...

— Пока стабилен.

— И у нас нет оснований считать, что он вдруг начнём спонтанно меняться. Послушайте, у нас тут пять Нобелевских лауреатов работают над этим проектом. И вы, кстати, один из них. Работа, проделанная вами, бесценна, уникальна, гениальна...

— Вы не убедите меня, распевая дифирамбы, — сказал Тровато, опуская руки, глядя прямо в глаза собеседнику. — Я категорически против полевых испытаний Скарлы в масштабах планеты.

— Я понял вас, доктор. Но вопрос применения Скарлы уже решён без вашего участия.

Оскар Тровато опустил глаза в пол и покачал головой.

— Вы совершаете ошибку. Так нельзя.

— В любом случае, это — моя ошибка, и в случае неудачи, я буду нести ответственность за любые последствия.

Оскар обречённо вздохнул, развернулся и вышел из кабинета. Быстрой походкой он шёл по широкому коридору. Справа и слева от него за раздвижными дверями из матового стекла мелькали силуэты людей, занятых научной работой. На ходу Оскар пытался расстегнуть ворот рубашки, но пальцы занемели и отказывались слушаться. По вискам струился пот, а в горле стоял комок, шершавый как наждачная бумага, и мешал дышать. Наконец Оскар рванул ворот резким движением — пуговица с цоканьем запрыгала по бело-серебристому полу где-то в стороне слева.

— Нельзя, так же нельзя… — бормотал он себе под нос.

***

Спустя пару недель лаборатория Синтекса напоминала осаждённую крепость, или последний остров надежды в океане хаоса, с каждым днём набирающего всё большую силу. В первый день военные вертолёты садились и взлетали по десять-пятнадцать раз. Для них пришлось освободить от машин парковку, но потом вдруг они перестали прилетать, а один так и остался стоять с пустыми баками прямо на парковке. Само здание было оцеплено уже несколько дней, учёные ночевали внутри на специально привезённых раскладных кроватях. Никого не отпускали домой, все звонки — только через военное руководство.

Оскар Тровато уже забыл, сколько именно дней прошло с тех пор как он надел этот галстук в оранжево-чёрно-белую полоску. Он сидел на мягком стуле, обитом зелёной кожей, в кабинете Альберта Симонса, откинувшись на полукруглую спинку. Сам глава Синтекса нервно расхаживал по кабинету перед окном. Их с Оскаром разделял чёрный прямоугольный стол. Слева от Оскара, у стены стоял недвижимо крупный мужчина в военной форме с погонами высокого армейского чина, как полагал Тровато, хотя сам он не разбирался в армейских званиях.

— Что же делать? — повторял Симонс, не сбавляя шаг. — Вы же говорили мне, что геном устойчив! Почему же она начала мутировать? — упрекал он Оскара. Тот же внешне был абсолютно холоден, хотя у самого внутри буквально извергался вулкан.

— Не я говорил, а вы говорили это. Я, если помните, настаивал на проведении дополнительных исследований. Может быть, следовало применить радиацию, детальнее изучить возможное воздействие бактериофагов. По моему проекту, это исследование должно было занять ещё несколько лет — может два, может три. Выпустить Скарлу в открытую среду было вашей идеей. И вашей ответственностью, — добавил он.

— Но почему она мутировала? — повторил свой вопрос Альберт, глядя на Оскара с некоторой злостью.

— Сейчас мне трудно сказать. Я подозреваю, что мутации могли быть вызваны активностью какого-нибудь бактериофага, обитающего в той местности. Знаете, как это работает? Бактериофаг, вирус, попавший внутрь бактерии, — он начал объяснять не столько своему шефу, сколько, повернувшись чуть в бок — военному, стоявшему у стены, — при наличии благоприятных условий запускает литический цикл, начинает активно делиться и буквально разрывает бактерию на составные части. При этом ДНК вируса может захватывать фрагменты ДНК бактерии, а подсаживаясь позже в другую бактерию, привносить в неё ДНК первой.

— Не надо мне тут читать лекцию про трансдукцию генов! — с яростью оборвал Оскара Симонс. — Я вас не об этом спрашиваю. ДНК Скарлы нам известна, там не может быть ничего нового!

Оскар почти снисходительно посмотрел на главу Синтекса и подумал:

«Должно быть, осознание размеров содеянного, наконец, настигло старика. Теперь из-за страха он не может трезво мыслить. Интересно, за кого он больше боится — за себя, или за всех людей?»

А вслух ответил:

— А я и не говорю про ДНК Скарлы. Бактериофаг мог привнести в неё часть какой-то другой бактерии. Чтобы узнать какой именно бактерии, нам пришлось бы вычерпать весь океан. К счастью, это не нужно, потому что, получив образцы новой Скарлы, мы сможем прочитать её геном.

— Ну, это же отлично тогда, — тон Симонса стал мягче, возможно, он отдалённо увидел путь к спасению.

— Сомневаюсь. Видите ли, если Скарла продолжает бесконтрольно мутировать, то те образцы, которые мы получаем, к тому моменту, когда мы их получаем, уже являются устаревшими. Более того, в разных районах мира теперь могут существовать разные штаммы бактерии, и мы никогда не будем знать наверняка, так это, или нет. Единственное, что мы знаем уже сейчас, так это то, что она съела всю нефть и нефтепродукты и принялась за живые организмы, а мы всё ещё не можем её убить. Антибиотики её не брали изначально. Теперь же она каким-то образом развила в себе устойчивость к экстремальным температурам. Учитывая, как она проявила избирательность в пище… Может быть, те свойства, которые она приобретает, тоже носят избирательный характер. Она ведь изначально, по нашим расчётам, должна была быть синей.

— И что? Ей не понравилось, и она решила стать красной? Вы что же это хотите сказать, что бактерия способна разумно мыслить? Не городите чушь! — воскликнул учёный, вновь заметно повышая голос.

— Ну, хорошо. С цветом мы могли ошибиться, но это только подтверждает вероятность ошибки в чём-то ещё. Я же говорил, что нужно больше времени. Конечно, она не может мыслить в нашем с вами смысле, расхожем представлении о функциях мозга, мыслительных процессах. Действуя гораздо примитивнее, она, тем не менее, вполне вероятно, способна оценивать внешнюю обстановку. Те же бактериофаги, находясь в одной бактерии, способны согласовывать свою деятельность с другими себе подобными вирусами, находящимися в других бактериях. Если уж эта форма жизни нашла способ общаться, то и Скарла должна была наладить какую-то коммуникацию. Боюсь, это только вопрос времени, когда она примется за людей.

Оскар Тровато замолчал, отстранённо глядя на мечущегося по кабинету Симонса.

— Что же делать? — голосом, полным безысходности спросил тот Оскара, остановившись и как-то нелепо разведя руки в стороны.

Оскар поднялся со своего места, поправил рукава рубашки, вытащив их из-под рукавов белого халата и хладнокровно проговорил:

— Вы ведь брали всю ответственность на себя, так? Что ж, на вашем бы месте, я покончил с собой, — равнодушно отрезал он, развернулся и направился к выходу из кабинета.

Ему показалось, в матовом стекле раздвижных дверей он увидел неясное отражение стоявшего за столом Симонса: глаза были широко открыты, нижняя челюсть слегка подрагивала. Конечно, матовое стекло на самом деле не давало отражения, но Оскару это не мешало видеть выражение лица учёного, даже когда двери бесшумно разъехались перед ним в стороны. Тровато был зол на себя, за несдержанность и грубость, которую позволил себе в конце разговора. Но ещё больше он злился на своих коллег, рвущихся к славе и деньгам, невзирая порой на здравый смысл и ту цену, которую придётся, вероятно, заплатить всем, даже полностью непричастным. Возможно, думал Оскар, последняя сказанная фраза была чрезмерной, но последствия совершённой этим человеком ошибки оправдают любую грубость.

***

Луиза сидела, облокотившись на небольшой деревянный стол и крутила в руках консервный нож. На маленькой кухне было прохладно и сумрачно. Старый отцовский шерстяной свитер колол шею и спину, длинные рукава были подвёрнуты почти на треть. Но в нём было теплее, чем без него, а этот знакомый, особенный, терпкий запах заставил Луизу на какое-то мгновение почувствовать себя спокойно и безопасно.

В прежние годы, четыре-пять лет назад, она любила уезжать с отцом во время летних каникул подальше от Осло в этот домик, затерянный в глубине лесистого фьорда. Теперь казалось, с тех времён до настоящего момента минула целая вечность.

Сколоченный из досок, дом стоял на отшибе, маленький, неказистый, снаружи похожий больше на сарай. К нему вела грунтовая дорога, по которой надо было ехать на старом отцовском Вольво не спеша минут десять, опасаясь пробить колесо о какой-нибудь острый камень. Сегодня же пешком этот последний отрезок пути они преодолели за полчаса.

От домика дальше вниз вела узкая лесная тропинка, выходившая к старенькому полуразвалившемуся причалу. Летом с него можно было спрыгнуть в прохладную воду и поплавать, пока кончики пальцев ног не начнёт пощипывать. А потом вылезти обратно, лечь на сырые, вылизанные волнами старые доски под лучи мягкого солнца, закрыть глаза и слушать перекличку серебристых чаек над фьордом, выискивающих в воде стайки рыб.

Внутри дома были только кухонька с дровяной плитой и скромным мебельным гарнитуром — шкафчик, тумба и пара табуреток — и одна комната с двумя односпальными кроватями и тумбочкой. Но девятилетней Луизе тогда он казался уютным и уединённым. Раньше здесь было увлекательно и трепетно сочинять истории о гибели мира и представлять, что они с отцом — последние люди на всей земле. Эспен учил её удить рыбу и разводить огонь. Но тринадцатилетней Луизе здесь сейчас было тоскливо, немного одиноко и, совершенно точно, страшно. А то мимолётное чувство спокойствия и безопасности, которое она было почувствовала, растворилось так же быстро, как таял в воздухе белёсый пар, что с каждым выдохом вырывался у неё изо рта.

«…В начале, масштаб катастрофы удавалось скрывать, в том числе и из-за отсутствия информации о Скарле и самого факта её применения. Учёные многих стран приходили в замешательство глядя на бьющихся в агонии китов и дельфинов, массово выбрасывающихся на пляжи. Сивучи и котики — на Чукотке и Аляске, пингвины — в Австралии. А ещё через месяц очередной тропический тайфун пролился красным дождём над всей Центральной Америкой. Через три недели красные приливы увидели все, кто живёт на берегах Атлантического океана».

Старое радио, теперь стоявшее на тумбе в углу, возле мойки, потрескивало то ли из-за надвигающейся грозы, то ли из-за того, что батарейки были уже старые, и некоторые слова диктора тонули в белом шуме. Электричества, конечно, не было. Эспен нашёл короткую свечу в одном из ящиков, в другом — стеклянную банку из-под консервированных огурцов, поставил в банку свечу и сейчас та, дрожа пламенем на столе перед Луизой, тускло освещала кухню.

Эспен стоял возле окна, спиной к ней, и молча смотрел как розовые облака, соединяясь вместе, наливались багрянцем. Поднимался ветер. На фьорд опускались сумерки.

— Похоже, это, действительно, последняя радиостанция, которая ещё работает, — сказал Эспен не оборачиваясь.

Приёмник разразился трескотнёй и свистом электромагнитных помех.

— Да это — не станция, это же какой-то любитель, — безэмоционально констатировала Луиза, находясь под впечатлением от услышанного. — Интересно, где он?

— Может, и нигде. Это похоже на запись, которая всё время повторяется, — он помолчал немного, слегка наклонив голову, словно размышляя над чем-то, а потом добавил:

— Это странно. Чтобы вещать на этих волнах, я думаю, нужен довольно мощный передатчик, нужна энергия, электричество.

— Но ведь ты сам говорил, что ещё есть ветряки...

—… и солнечные батареи, и приливные электростанции, и гидроэлектростанции, — подхватил Эспен.

«…Через два с половиной месяца был зафиксирован первый случай гибели человека от неизвестной ранее болезни. Новые случаи заражения и летальных исходов стали поступать из разных стран, но первоначально рассматривались медиками как независимые случаи. Лишь когда счёт смертей пошёл на миллионы, врачи осознали масштаб надвигающейся катастрофы».

Голос в радиоприёмнике вновь замолчал. Сквозь статический треск из динамика послышались сдавленные звуки, похожие на кашель или жалобные всхлипывания. Пауза длилась около минуты, затем диктор продолжил.

«…Основные симптомы: тошнота, рвота, обезвоживание, кровавый кашель, воспаление кожных покровов, сыпь и волдыри при проникновении через кожу. Дальнейшая интоксикация приводит к поражению сначала печени, затем почек, сердца и лёгких. Смерть наступает в течение максимум 48 часов».

Пауза, шорох переворачиваемых бумажных листов, снова недолгая тишина.

«…На сегодняшний день Скарлу не берут никакие из ныне существующих антибиотиков. Её не останавливает ни жара, ни холод. Она проникает в организм с воздухом, водой и пищей, через микроскопические раны на коже…»

Голос снова оборвался. Луиза напряжённо вслушивалась в треск и электрическое посвистывание приёмника, ожидая продолжения. Эспен тем временем отошёл от окна, открыл шкаф над плитой, но там ничего не оказалось. Пуст был и соседний. Тогда он залез рукой в большую чёрную сумку, стоявшую возле стены, нащупал и вытащил банку тушёнки. Эспен проверил срок годности, повертел жестяную банку в руках, зачем-то потряс ею возле уха и поставил на стол.

— То есть, всё зря? — вдруг спросила Луиза тупо уставившись на банку тушёнки, стоящую перед ней. — Зря мы бежали из города, зря добирались сюда? Всё зря, если Скарла — везде?

Эспен протянул руку ладонью вверх к дочери, всё это время державшей консервный нож.

— Давай открою, — улыбнулся он.

Луиза не глядя подала нож, ожидая, что Эспен сейчас возьмёт его, но резкий спазм кашля заставил того согнуться пополам и, отдёрнув руку, закрыть ею рот. Кашель не отпускал примерно полминуты. Первое, что он увидел, разогнувшись и пытаясь отдышаться, был испуганный взгляд дочери. Она смотрела на него, не моргая и молча, слёзы буквально брызнули из её больших серых глаз и потекли по щекам. Он отнял руку ото рта и взглянул на свою ладонь.

В вечерних сумерках алые капли дождя застучали по жестяной крыше, забились в оконное стекло и бесконечным потоком полились из багровых туч.