Посредник

Но люди, забывшие бога,

Хранящие в сердце тьму,

Вместо вина отраву

Налили в чашу ему.

Сказали ему: «Будь проклят!

Чашу испей до дна!..

И песня твоя чужда нам,

И правда твоя не нужна!

Иосиф Джугашвили, 1896 г.

I

Теплый весенний вечер. В такие вечера понимаешь, что природа окончательно выбралась из холодных объятий злой и неуютной зимы. Несмелое щебетание пичужек сливается с гулом большого города, и где-то далеко внутри вырастает блаженное предчувствие позднего теплого апреля. Стоять у окна и одним только взглядом погружаться в веселую сутолоку прохожих можно бесконечно. Но тяжелые мысли снова гремучей змеей вползают в голову и жалят, выжигают все доброе.

Ни одного клиента за неделю! Вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?» неприятно будоражат нервы. Если верить современному фольклору, во всем виноваты дураки, а делать надо дороги. Тогда выходит, что я — дурак, а работать надо идти в ДРСУ. Бред какой-то. Нет, с первым пунктом про дурака, я согласен. Все-таки надо, надо было послушаться Линку и записаться на этот идиотский конкурс экстрасенсов. Или не надо было?

В узких кругах поговаривают, что настоящим Видящим в телевизоре удача не улыбается. Она даже не поворачивается к ним. Ничем. Здесь нужна показуха, шоу… А реальный Видящий не сможет пойти против порядка вещей. Стать всеобщим посмешищем ради рекламы? Такой вариант устроит разве что какого-нибудь пошляка, готового сделать свою жизнь циничной насмешкой над замыслами Творца.

Но деньги нужны. И Дар молчит о том, откуда и когда придет хотя бы сумма, достаточная для оплаты коммунальных услуг. Такое бывает очень редко. Обычно Дар показывает или говорит что, где и когда случится, случилось или произойдет. Да, я еще достаточно молод, чтобы спонтанно запрашивать информацию. Но сильная наследственность (спасибо бабушке и ее отцу) всегда выручает. Скоро, скоро грядут перемены. О, вот и левая рука зачесалась. Верный знак.

Выпить, что ли? Солнце уже готово спрятаться за крышами высоток. Значит, пора закрывать кабинет мага и прорицателя Германа. Что за имя такое дурацкое… Если бы бабуля не настояла, никогда в жизни не пошел бы на этот рекламный трюк. Маг и прорицатель Герман. Это в российской-то глубинке? Да еще на фоне всеобщего подъема патриотизма? Хотя в кабинет прорицателя Юрия Алексеевича Хижняка вряд ли бы кто-нибудь пришел со своими бедами. Так что будем пока довольствоваться наследием предков.

Пробка легко выползла из горлышка бутылки, и остатки красной пузырящейся жидкости весело побежали в раритетный бокал на медной ножке. Обычная приятная теплота не пришла. Внезапный беспричинный страх проник в меня вместе с вином. Что я делаю? Теперь все испорчено, ничего нельзя поправить. Паника солеными волнами подкатывает к кадыку. Стук сердца гулким отдается в ушах и вдруг становится негромким, но настойчивым стуком в металлическую дверь приемной.

Было около шести часов вечера. Юрий метнулся к своему трону, установленному внутри комнаты около массивного круглого стола и, водрузив на сидение свое захмелевшее тело, попытался громогласно провозгласить: «Входите!». Но вместо магнетического баритона из горла медиума вырвался сдавленный сипловатый тенор, сорвавшийся в середине реплики на хриплый фальцет.

Посетительницу (ею оказалась молодая, весьма изящная особа во всем черном) такой оборот совсем не смутил. Она была полностью погружена в себя и сосредоточенно двигала хрупкими челюстями. «Видимо, жвачка...», — подумал Юрий и удивился, что обычного неприятия жующая девушка у него не вызвала.

Из приемной было видно и трон, и стол с большим кристаллом, который достался Юре в наследство от бабушки, (как впрочем, и все, что было в небольшой квартирке, включая саму квартирку и нехитрый колдовской промысел). Девица быстро сориентировалась и целеустремленно направилась в сторону медиума сквозь дверной проем.

Через несколько решительных шагов посетительница запнулась о какой-то хлам на полу. Чертыхаясь от боли в одной ноге, до Германа девушка допрыгала на другой.

— Здравствуйте, — высоким пионерским голоском проговорила она, — Меня зовут Алиса. Это ваше объявление?

Худая бледная рука протянула Герману аккуратно вырванный из газеты клочок. На нем была надпись — «ство КПР». Юрий недоуменно посмотрел на визитершу. Алиса подошла к трону ближе и всмотрелась в странную надпись, потом встряхнула копной черных волос, взяла клочок, перевернула его и вложила обратно в ладонь мага.

На обороте газетного обрывка значилось: «Сертифицированный маг Герман поможет в общении с умершими родственниками. Медиум, ворожба, заговоры, снятие порч и заклятий. Часы работы 10.00 — 21.00». Герман молча кивнул. Девушка улыбнулась и от радости подпрыгнула на месте, но ничего не сказала, а просто громко хлопнула в ладоши.

От неожиданности маг вздрогнул. Чтобы не повторился казус с фальцетом, Герман откашлялся и величественно произнес:

— Что привело тебя, дитя, в это священное место?

Спич произвел нужный эффект, и Алиса принялась с любопытством озираться. Она одновременно оглядывала всевозможные атрибуты колдовства и магии, которые были расставлены, развешаны и разложены везде, где только было можно, и рассказывала о цели своего визита:

— Я, короче, курсак пишу по истории, про войну. Ну и это, с подружками поспорила, что стопудово в ре-а-ле всю инфу нарою. Ну, понимаете? Как бы прямо от кого-нибудь, кто там сам был. Ведь тогда же точная инфа будет, ну и мне курсак зачтут, а то во всех этих википедиях непонятно кто пишет. Мало ли, я оттуда скатаю, а меня препод завалит...

Алиса остановилась возле бронзового грифона в человеческий рост и попыталась отколупнуть ногтем с его носа позолоту, но тут же спохватилась и отдернула руку. Юрий-Герман уже начал понимать к чему эта выдумщица клонит и уточнил:

— А почему ко мне? Ведь ветераны же остались ещё, можно у них спросить.

— Да что они видели кроме окопов и своих, этих, — Алиса сделала в воздухе неопределенный жест, как бы обнимая большую корову, — танков? Да и не помнят они уже ничего. А историк у нас знаете, какой дотошный?

Она повернулась к магу и уперлась взглядом в его переносицу. Так она видимо пыталась показать, какой дотошный ее преподаватель. Алиса поколебалась, но потом ещё раз кивнула головой и полушёпотом выдохнула:

— Уважаемый Герман, мне надо со Сталиным поговорить.

«Черт!», — подумал Герман, — «Можно было приворот какой-нибудь заказать? Что за молодежь пошла?! Не станешь же ей объяснять, что после вина нельзя духов в себя пускать. Ведь предупреждала бабуля...».

Он собрался уже сказать свое твердое «нет» и отправить непрошенную гостью восвояси, но жажда наживы и необходимость платить на неделе за свет и воду взяли верх над здравым смыслом.

Герман показал на прозрачный куб у выхода из комнаты:

— Деньги туда.

Он подождал, пока студентка внесет свою лепту в развитие сверхъестественной сферы обслуживания и возложил руки на кристалл. Вообще кристалл редко срабатывал, наверное, срок годности истек. Ведь им ещё прабабка его бабки пользовалась. Когда выходила промашка, приходилось лицедействовать, что иногда выливалось в весьма неприятные сцены с клиентами. Но сегодня сработало. Уже краем отстраненного сознания Юра услышал в своей голове мелодичный мужской голос с сильным акцентом: «Щто такои? Апять ити щкольники балуюца щтоли...».

Начав общаться с духом великого вождя, Алиса этот акцент почти не заметила. Она уже привыкла к говору долго проживших в Москве дагестанцев и осетин. В ночных клубах их было много, а студентки 3 курса уже знакомы с клубной жизнью не понаслышке. «Так что все акей, — давай товарищ Сталин, выкладывай, как все было». Беседа длилась почти 45 минут. Вождь отвечал уклончиво или вообще молчал.

В конце концов, терпение Алисы иссякло, да и мама позвонила не вовремя — «Лиска, где ты шастаешь? Быстро домой, к нам тетя Женя в гости приехала. По дороге колбасы и апельсинов купи». В общем, пришлось уйти, несолоно хлебавши, как раз когда Герман в очередной раз замер на 5 минут, невидящими глазами уставившись куда-то вдаль, как поломанный робот. Он так и остался сидеть. Ровно на 10 часов.

II

10 часов я просидел, не в силах пошевелить даже мизинцем ноги. Обычно дух быстро покидает тело медиума и иногда стоит больших усилий, чтобы удержать его в себе. Но тут был совсем другой случай. Я читал где-то у Элифаса Леви, что медиуму перед сеансом категорически запрещается принимать алкоголь и другие одурманивающие вещества во избежание «застревания» духов в этом мире. Ну вот, подумал я, допрыгался. Во мне застрял дух. Дух Сталина.

Самое страшное, что во время моего сомнамбулического сна мне совершенно не хотелось думать о спасении. Личность Сосо (дух Сталина почему-то именно так называл сам себя) была гораздо сильнее моей. Постепенно меня все больше занимали мысли великого вождя и очень скоро я начал воспринимать их как свои собственные. Сильно хотелось курить, хотя я в жизни не пробовал табак. Когда за задернутые портьеры начали проникать первые проблески нового дня, я успел настолько сжиться с духом, что даже думал уже не «я», а «Мы». Причем именно с большой буквы, как будто речь шла не о двух людях, а как минимум о тысяче.

Кое-как я встал с трона и понял, что чувствую себя ужасно разбитым. На неразгибающихся ногах добрел до кровати и рухнул в ее обволакивающие объятия, как огромный гранитный памятник.

Проснувшись, я с трудом сориентировался, где нахожусь. Но когда попытался восстановить ход последних событий — меня охватило жуткое отчаяние. Я начал метаться по комнате, пока случайно не забежал в ванную. Прямо в одежде я встал под душ и стоял под теплыми успокаивающими струями, пока внутренний голос с сильным кавказским акцентом не сказал мне: «Щто ты как осел стоишь, раздэнься». Я снял с себя одежду и оказался перед зеркалом. Сталин в моей голове радостно прогудел: «Такое молодое тело и такой глупый разум. Ты какую сивуху пил вчера? Нэ мог нормальное вино купить?».

Я собрался уже было возразить, что «Медвежья кровь» — отличный продукт, но понял, что если и могу это сделать то только вслух, потому что отвечать внутри себя не себе — это как минимум шизофрения. Но вслух с духом говорить я не собирался и поэтому твердо решил соблюдать во внутреннем эфире молчание, пока Сталин не уйдет обратно (ведь должен же он когда-нибудь убраться восвояси).

Вождь понял, что говорить с ним я не могу и не хочу. Он несказанно обрадовался этому факту и тут же принялся использовать положение. Мое тело уже повиновалось командам Сталина, а я ничего не мог с этим поделать. Было не только интересно, что же будет дальше, но и любопытно, насколько я смогу контролировать экстремальные точки — желания Сосо обругать кого-нибудь вслух или, того хуже, дать пинка недругу, например.

Выйдя из душа, Сталин собрался куда-то идти, насколько я понял — на разведку. Он подошёл к шкафу с одеждой, распахнул его и выбрал мои любимые черные штаны с карманами на бедрах, серую футболку, на груди которой красовался Кинг-Конг с полуоткрытыми накрашенными алой помадой губами, и черный длиннополый кожаный кардиган. На ноги Сосо водрузил черные лаковые ботинки Casteal, закрывающие лодыжки. Сталин был очень доволен: «Харащо живет», — думал он про меня. Я почувствовал было прилив гордости, но тут же разочаровался, услышав вслед за этим: «Слищком харащо для биздельника».

Почему Сосо подумал, что я — бездельник, понять мне не довелось, потому что, мельком взглянув на старинные настенные часы (было без четверти 9 утра), Сталин прошагал к двери и, попутно сняв с вешалки в приемной ключи, захлопнул ее за собой. Выйдя на улицу из двора, вождь оторопел.

Огромная масса народа перекатывалась мощными потоками во всех возможных направлениях, как будто подчиняясь невидимому гигантскому регулировщику. «Работать надо, а не митинговать», — промелькнула в голове знакомая мысль. Но потом у Сталина возник вполне закономерный вопрос: «А сэгодня щто, праздник какой-то?». Я вытащил из кармана кардигана смартфон и нажал на клавишу блокировки.

На экране прямо перед лицом вождя народов высветились яркими цифрами дата и время: 19.05.2019 08:51 Вторник. Сосо испуганно отклонил голову и зажмурился. Но через мгновение Сталин уже всматривался в дисплей и судорожно припоминал перекидной календарь 1953 года. Память не давала ответа. Последнее, что он помнил — дубовый паркет пола в столовой. И ещё число на календаре, — 1 марта, — первый день весны. Сталин испуганно всмотрелся в год на дисплее смартфона — серовато-белым там по-прежнему поблескивало «2019».

Подойдя к краю дороги, по которой ровным потоком двигались в полупробке автомобили всех мастей, Сталин присел на поребрик и закрыл лицо руками.

Какая-то сердобольная женщина в вязаном пальто тронула Сосо за плечо:

— Молодой, человек, вы в порядке?

Сталин обернулся и заметил за спиной сочуствующей группу скинхедов, которые по-видимому возвращались в свой лагерь с ночной попойки. Их было четверо, они развязно плыли в толпе и громко гоготали, ловя неприязненные взгляды встречных прохожих. На голове одного из них была выбрита свастика.

В детстве я ходил на таэквондо, и по приказу Иосифа Виссарионовича стальные «стаканы» моих ботинок в несколько секунд разметали несчастных по тротуару. Сосо решил, что фашисты каким-то чудом снова оказались на свободе. Вокруг потасовки быстро росла толпа. Сталин, уворачиваясь от пьяных неуклюжих ударов, изредка нанося точные тычки по разъяренным скинхедам, вопросительно смотрел в толпу. Удивление в его глазах росло — никто не приходил ему на помощь. Удивление сменилось отчаянием, когда, скрутив, Сталина сажали в подоспевший полицейский «бобик» и он прочел на груди одного из ППС-ников — «Полиция».

Мужчина в черном кожаном кардигане с Кинг-Конгом на груди запрокинул голову вверх, как от невероятной боли, дико взревел и обмяк на руках полицейских, лишившись чувств.

III

Я открыл глаза и увидел белый потолок с грязными серыми разводами. Попытавшись встать, я понял, что притянут к кровати ремнями. Панцирная сетка мерзко заскрипела и в комнату заглянула миловидная девушка в белом халате и белой шапочке.

Она улыбнулась:

— Пришёл в себя? — голос у медсестры был приятный, дружелюбный, но такой же скрипучий, как панцирная сетка кровати. — Сейчас позову Ивана Григорьевича.

— Где я, девушка?

— Сейчас Иван Григорьевич вам все расскажет, вы только не волнуйтесь, — она покосилась на ремни, которыми я был привязан к стальному корпусу кровати.

Девушка скрылась за дверью. Ждать пришлось долго. Хотелось в туалет. Когда в мою палату вошёл приземистый суховатый мужчина в очках «а-ля Познер», белом халате поверх синего твидового пиджака и с аккуратной бородкой клинышком, Сталин в моей голове уже тоже полностью «пришёл в себя».

Мужчина подвинул к кровати деревянный стул и сел на него, как на лошадь, спинка стула оказалась у него под подбородком.

— Ну-с, молодой чемодан, приветствую вас, — с нотками обреченного веселья сказал доктор. — Как вы себя чувствуете?

— В целом неплохо, только отлить бы… — я жалостливо посмотрел глаза Ивану Григорьевичу.

С минуту мы играли в гляделки. За эту минуту и я и Сосо поняли, что этот доктор что-то знает о нас. Именно о нас.

Мне стало страшно, но Сталин взял инициативу в свои руки:

— Иван Григорьевич, я правильно понимаю?

Доктор заинтересованно кивнул. Сталин продолжил:

— Предлагаю маленькую сделку: Я сообщаю вам один секрет, а вы рассказываете, как я здесь оказался. «И отпускаете в туалет» — добавил я.

Что Сосо имел в виду под «одним секретом», я не понял. Но доктор видимо понял его и испытующе смерил меня взглядом.

— Хм… Ну что ж, пожалуй, по рукам. Сначала в сортир, я полагаю?

Иван Григорьевич хитро подмигнул обоими глазами одновременно. Как у него это получилось, мне было уже неважно — я с радостью выбирался из кожаных пут.

Испытав значительное облегчение от похода в «комнату для мальчиков» я вернулся в палату и остановился около кровати.

— Мне снова лечь?

— Присаживайтесь пока, молодой человек. Итак, вы обещали поделиться со мной каким-то секретом. Знаете, после стольких лет работы в психлечебнице, я наслушался предостаточно. Здесь у каждого своя правда. — Доктор горько усмехнулся.

— То, что скажу вам я, имеет значение в мировом масштабе. Думаю, вам, как врачу, будет интересно, уважаемый Иван Григорьевич, что рак — это вирусное заболевание?

Сталин ожидал от изреченного, эффекта разорвавшейся бомбы. Но такового не последовало.

— Да-да, милейший, бытовало и такое мнение. Его автором считают Льва Зильбера, которого сталинский режим едва не свел в могилу. Но, спешу вас заверить, воздушно-капельным путем рак не передается. — Доктор ехидно хихикнул. — Это и есть ваш секрет? Вы, милейший мой, такой же спекулянт, как и все мои клиенты. Признаться, я разочарован.

Презрительный отзыв о «сталинском режиме» был явно лишним:

— Он разочарован! — Сосо встал с кровати и принялся взволнованно расхаживать по палате, засунув руки в карманы штанов.

— Сталинский режим! Что вы знаете о сталинском режиме? Знаете ли вы, что ждало Россию, если бы не сталинский режим? Знаете ли вы, что если бы не я, — Сталин запнулся и поспешил исправиться, мимолетно взглянув на Ивана Григорьевича, — если бы не Сталин, решения, предложенные на Лондонском съезде РСДРП Ротшильдом, привели бы Россию в..., в… — Сосо повернулся к окну и замолчал. Лицо его стало каменным.

Доктор скептически сжал губы и на секунду закрыл глаза, как бы говоря себе: «Так я и знал, ещё один Сталин...». Он мягко подвел меня к кровати и усадил:

— Вас, наверное, интересует, где вы и как сюда попали? — Иван Григорьевич подошёл к зарешеченному окну и рассеянно завел руки за спину. — Вы в психиатрической клинике, попали сюда прямиком из опорного пункта в бессознательном состоянии после того, как избили на улице четверых скинхедов. Припоминаете? — доктор развернулся на каблуках и впился в Сосо недобрым взглядом.

Сталин обхватил голову руками и наклонился, уперев их в колени. Врач подошёл к нему и положил руку на его плечо:

— Ну, ну, не стоит так расстраиваться, — укладывая меня на кровать, он поманил пальцем медсестру, которая все это время подглядывала сквозь полуоткрытую дверь. — Сейчас сделаем укольчик, и вам станет лучше.

Иван Григорьевич сноровистым движением сделал Сталину инъекцию в ягодицу. Мои веки вдруг налились тяжестью, я расслабился и в каком-то непонятном блаженстве потерял связь с этим миром. Тьма вновь стала моим другом.

IV

Кормили в клинике неплохо. Особенно хороша была жареная рыба. Таблетки, которыми пичкали больных в избытке, Сталин сбывал одному медбрату за символическую цену, а иногда менял на свежую прессу. Много читал — газет и книг в клинике было в избытке. В палату к Сосо Иван Григорьевич намеренно никого не определял, сам любил захаживать и беседовать со странным пациентом по душам.

Несмотря на явное раздвоение личности «интригующий больной» (так про себя доктор окрестил Сталина) отличался пугающим здравомыслием и даже мудростью. Что касалось политических вопросов — здесь Иван Григорьевич иногда приходил к Сосо даже за советами. У доктора была масса знакомых, некоторые из которых имели отношение к секретным государственным структурам, и уже через неделю после поступления Сталина стали приглашать «на чай» в кабинет главврача, коим и оказался сам Иван Григорьевич.

В чайных беседах всегда участвовали трое. Третьим был неизменный незнакомец — лысоватый, полноватый, гладко выбритый мужчина средних лет в синем костюме и коричневых лаковых туфлях. Он не представлялся, а Иван Григорьевич максимально способствовал тому, чтобы имя незнакомца оставалось неизвестным. Сталин понял это при первой же встрече, когда Светлана (медсестра из его палаты) впервые привела Сосо в просторный залитый солнечным светом кабинет Ивана Григорьевича, где пахло дорогим коньяком и апельсинами. В кожаном кресле в углу рядом с журнальным столиком сидел тот самый незнакомец. Он поприветствовал вошедшего сдержанным кивком головы. Взгляд у него был пытливый, но несочуственный. «Это не врач», — определил Иосиф Виссарионович, — «смотрит как Берия». Иван Григорьевич жестом предложил Сталину присесть на стул около своего стола.

— Знаете, милейший, — доктор был потомственным интеллигентом и употреблял все эти устаревшие словечки без малейшей тени скабрезности или издевки, — мы тут с товарищем поспорили насчет мирового кризиса. Мой оппонент заявляет, что на самом деле никакого кризиса нет. Все надумано, чтобы отвлечь или… мнэ-мнэ… развлечь людей. Каково, а? Хе-хе...

Иван Григорьевич озорно сверкнул глазами на незнакомца и вопросительно обернулся к Сталину. Тот сцепил руки на коленях и после небольшой, но значительной паузы сказал:

— Мне кажется, что ваш товарищ прав.

Его слова буквально ошарашили доктора, но вождь не обратил на это внимания и продолжил:

— Сейчас на планете много воюют. А это значит, что много денег тратят. На оружие тратят. Я не говорю о незаконных финансовых махинациях с наличными. Эти собаки сами перегрызутся… Люди, которые торгуют оружием нелегально, — простые бандиты. Гораздо больший урон народу наносят коррупционные действия правительств всех, участвующих в войнах, стран.

Сталин замолчал. Незнакомец удивленно переглянулся с Иваном Григорьевичем. Доктор зачем-то оглядел потолок кабинета, подошёл к окну, прикрыл его и обернулся к Сталину:

— Да, да, мы вас внимательно слушаем.

Сталин взглянул на незнакомца и перевел взгляд на главврача:

— Вот вы, Иван Григорьевич, — в голосе Сосо стал проблёскивать кавказский акцент, — знаете сколько мексидола у вас уходит кажьдую нэделю?

Главврач пожал плечами:

— Естественно знаю.

— А как ви думаэте, уважяемый Иван Григорьевич, сколько мексидола уходит кажьдую нэделю по мнению вашего бухгалтэра?

Доктор снова пожал плечами, но ничего не сказал. Сталин продолжал:

— Вот именно. Здесь, как и везде все решают кадры. И наверняка, по мнению вашего бухгалтера мексидола уходит немножечко больше, чем на самом дэле. Так и на войне. Только вмэсто мексидола бухгалтэр считает ракеты и бомбы. Думаю, что здесь есть такие вэщи, которые не стоит говорить при посторонних.

Иосиф Виссарионович выжидательно взглянул на Ивана Григорьевича, и тот замахал руками:

— Что вы, что вы, с моим товарищем у нас нет никаких секретов.

Сталин устало опустил глаза на свои сцепленные на коленях руки:

— Кризисом, уважаемые товарищи, народ питаются атвлэчь от чудовищной коррупции в мировых масщтабах. Какая разница империалистическому капиталу, сколько будет стоить его доллар, когда он сам печатает эту валюту в любых количествах. А война, где би она ни происходила, сегодня только на руку тем, кто стоит у печатного станка. В горячих точках доллар всегда дороже.

Незнакомец встрепенулся. Голос у него оказался на удивление благородным и низким:

— А как же законы мировой экономики?

Сталин усмехнулся в усы (за 3 недели, проведенные в клинике он успех отпустить густую гусарскую поросль над верхней губой):

— Все эти мисли, о крахе мировой экономики не имеют ничего общего с законами ее развития. Надуманная спэкуляция. Избыток денег не приводит к их обесцениванию. Он приводит к росту самомнения человека. Тут дело совсем в другом. Чиновники, которые наживаются на утилизации оружия в местах, гдэ афициально идет война, и есть главные виновники того, что народ не получает все блага, которых он достоин, в полном объеме.

Незнакомцу явно не нравилось то, что сказал Сталин. Он вскочил со своего кресла и взволнованно заходил по кабинету:

— То есть, вы хотите сказать, что никакого глобального роста цен за последние 100 лет не было?

— Почему же не бильо? Только рост цен был не от того, что денег больше напечатали, а от того, что отдельные люди били слишком алчными. И многие из них, те, кто остался в живих, до сих пор не желают менять свое мнение насчет роли вещей в своем мировоззрении. Мне нравится, как сказал Далай-Лама: «Все беды в этом мире от того, что люди перепутали местами людей и вещи. Людей надо любить, а вещами пользоваться, а не наоборот».

Сталин внимательно посмотрел на незнакомца, его роскошный костюм и дорогие часы, помрачнел и о чем-то задумался. Он ничуть не смущался ни своей больничной пижамы, ни высокомерия собеседников, ни странности своего мнения. Ему было неприятно говорить с этим странным злоглазым гражданином негражданского типа. Незнакомец под предлогом срочной встречи удалился. Он натянуто улыбался странному пациенту, когда протягивал ему руку на прощание. Сталин пожал ее только потому, что чувствовал, что находится в поле зрения своего лечащего врача. А сам Иван Григорьевич в задумчивости сидел за столом и поигрывал новеньким «Паркером», весело отблескивающим золотыми лучиками под июньским солнцем.

V

Таких разговоров было много. Незнакомец теперь приходил по три, а то и по четыре раза в неделю и стал знакомым. Иван Григорьевич называл его Януш. Было это настоящее имя или псевдоним, — неизвестно, да и неважно. Он приглядывался, прислушивался к Сталину и по-прежнему в самом неподходящем месте вставлял свои негодующие провокационные реплики. А потом внимательно следил, как Сосо с величественным спокойствием и легкостью отражал его нападки. Этим он играл себе на руку. Иван Григорьевич, которого уже начали прижимать по бюджету, давно занес Сталина в список на выписку. Принятию окончательного решения способствовали именно беседы с участием Януша, в которых Иосиф Виссарионович показал себя более здоровым психически, чем многие другие, разгуливающие на свободе.

В день выписки стоял погожий летний день. За высокими коваными воротами клиники Сталин остановился, прищурился и запрокинул голову в небо — в голубой вышине парили птицы.

— Добрый день, Юрий Алексеевич.

Это был Януш. Шелковая голубая рубашка с коротким рукавом придавала его внешнему виду некоторой прохладности. Имя и фамилию пациента наверняка ему сообщил «добрый доктор». Личность медиума выясняли сразу после его поступления в клинику. Сталин поежился:

— Доброе утро. — Он снял кардиган, перекинул лоснящуюся кожу ненужной теперь одежды (на улице стояла жара) через руку и направился к остановке.

Януш подошёл к стоящему неподалеку кабриолету и кинул Сталину вслед:

— Я на машине, вас подвезти? Кстати у меня к вам дело. Можно сказать, конфиденциальный разговор. Присаживайтесь, прокачу с ветерком!

Франт игриво пошучивал, когда садился за руль, но как только машина тронулась с места полностью на чем-то сосредоточился. Он не отвлекался от своих мыслей даже когда Сталин прямо на переднем месте, сидя, принялся натягивать свой кардиган — ему стало холодно. Януш заехал во дворик одного из обычных домов, подъезды которых современные жители оснастили мощными металлическими дверями с кодовыми замками и домофонами.

Стены дома были аккуратно оштукатурены и покрашены в приятный персиковый цвет.

— Прррррошу вас. — У Януша снова начался приступ игривости, и он в деланном поклоне распахнул перед Сталиным серую дверь подъезда, приглашая гостя войти второй рукой, в которой покачивался полупустой портфель.

Во дворе никого не было — час пик уже прошёл, а до обеда было ещё далеко. Они поднялись на четвертый этаж в квартиру с обстановкой в стиле викторианской эпохи. В гостиной напротив камина на паркетном полу стояло два высоких кожаных кресла. Между ними был пристроен торшер, от которого по полу змеился белый шнур. Все вокруг напоминало Сталину его «ближнюю» дачу и почему-то наводило мысли о смерти.

Януш ответил на телефонный звонок, отвлекший его от приготовления кофе, и появился в дверях гостиной с небольшим серебряным подносом.

— Нуте-с, фруте-с, — также наигранно веселясь, он поставил поднос на столик между креслами, — попьем кофейку?

Сталин молча взял с подноса кружку и дождался пока Януш отхлебнет из своей, — что поделать, старая привычка.

— Я вас внимательно слушаю, товарищ Януш.

— Юрий Алексеевич, а я ведь все про вас знаю. — Лицо Януша превратилось в силиконовую маску: глаза сузились, а губы сжались. — Вы ведь никакой не сумасшедший, верно? И про спиритический сеанс тоже знаю. Я говорил с вашей последней клиенткой. И никакой вы теперь не Юрий Алексеевич. Так ведь, Иосиф Виссарионович?

Януш пытался поймать взгляд собеседника. Сталина ничуть не задело, что этот избалованный тюфяк раскрыл его тайну. Ему никто не поверит, даже если этот Януш решится на шантаж и предоставит доказательства.

— Да, товарищ Януш, это правда. Только что это меняет? Насколько я понимаю, сегодня по-прежнему переселение душ не считается преступлением.

Сталин усмехнулся в усы и потер небритый подбородок. Януш вскочил с кресла, едва не пролив остатки кофе себе на колени, возбужденно походил по комнате и сел обратно. Он повернулся к собеседнику и оперся рукой на подлокотник кресла Сталина.

— Товарищ Сталин, вас устраивает то, что сейчас происходит в стране?

— А что происходит?

— А то и происходит, что некоторые, — Януш поднял палец вверх, — делают все, чтобы ничего не происходило.

— Вы, не переживайте так, — Сталин флегматично повел плечами, — попейте водички, успокойтесь. Я так понимаю, у вас личная трагедия?

— То, чему все мы сегодня являемся свидетелями — личная трагедия каждого сознательного гражданина. Может быть, вы не до конца ещё осознали, Иосиф Виссарионович, в какое время вы попали, но думаю, вы чувствуете, что некогда великая страна теперь в хаосе! Мы все потеряли представление о своем месте в обществе. Сегодня проститутка может попасть в правительство, а нищий идейный борец с коррупцией — загреметь пожизненно на зону за подложную взятку! Понятие «честный человек» — стало сродни самому низкому ругательству! А власть занята набиванием своих карманов и о народе совсем не думает.

На холеной лысине франта выступили мелкие капельки пота. Сталин встал с кресла, подошёл к полке, висящей над камином и взял с нее небольшую фотографию в рамке, чтобы рассмотреть поближе. На групповом фото были Януш, несколько членов правительства и президент. Вглядываясь в фото, Сталин произнёс:

— Это не новость. Человеческие пороки существовали всегда. Ваш президент показался мне вполне достойным человеком. Я много читал о нем в газетах. Неужели враги столь тщательно скрывают от него свои проступки, что он не наказывает их?

— В том то и дело, товарищ Сталин, что никто и ничего не скрывает уже. — Януш откинулся в кресле. — Страна в болоте. Царский режим возвращается, Иосиф Виссарионович!

— То есть вы, товарищ Януш, хотите сказать, что представляете здесь революционное движение, которое стремится освободить трудящихся от гнета империалистического капитала? — Сталин насмешливо окинул собеседника взглядом.

— Именно! И пусть вас не смущает роскошь, в которой я живу. В душе я презираю бесчестных и алчных людей, стоящих сейчас у руля нашего великого государства! А это, — он махнул рукой на комнату, — просто необходимый интерьер, антураж. Сейчас так принято. Нам нужна революция, Иосиф Виссарионович! Мы предлагаем вам присоединяться к нам. И стать в ее главе.

Януш протянул Сталину руку с массивным золотым перстнем на указательном пальце.

— Революцию, товарищ Януш, надо начинать с себя.

Сталин медленно подошёл к креслу собеседника сзади, наклонился, поднял с паркета толстый белый шнур удлинителя, в который включали торшер, и задушил им Януша.

Когда тело обмякло, Сосо положил удлинитель на место. На комоде у стены он увидел коричневый портфель. В портфеле оказалась пачка стодолларовых купюр, вероятно предназначавшаяся Сталину в случае его согласия на сотрудничество, пистолет «Глок» с дополнительной обоймой и глушителем, и папка с какими-то документами.

На кухне переливчатым звоном дал о себе знать телефон Януша. Сталин разложил деньги и пистолет по карманам и поднес трубку к уху. Там сразу же зазвенел картавый голос:

— Алло, Гена, привет! Ну как у тебя с медиумом, складывается? А то у меня спрашивают уже.

— Это не Гена. Гене стало плохо. Его увезла неотложка.

— А кто это говорит? Доктор?

— Нет, не доктор. С вами говорит товарищ Сталин.

В трубке ненадолго замолчали. Потом тот же голос проговорил:

— Иосиф Виссарионович, один человек очень хочет с вами встретиться. Вы уделите нам полчаса вашего времени?

— Да, безусловно. Диктуйте адрес...

Выйдя из подъезда, Сталин удовлетворенно потянулся, подмигнул рыжеволосой девочке, уставившейся на него из песочницы, и решительным шагом направился в сторону метро. Массивная дверь подъезда за ним закрылась и автоматический замок щелкнул. Сухо, как затвор винтовки.