На небесах нас не ждут

Я вышел из лаборатории лишь под утро. Дождь, на счастье, притих и выродился в тихую, скромную крупу. Настроение было отвратительным. Сегодня вновь не получилось. Ничего из запланированного с утра, по полочкам разнесённого ещё накануне перед сном, когда пришлось пожертвовать даже сексом с Ливией, чтобы не упустить мыслей. 24 часа моей жизни прожиты абсолютно зря. Хотя кого я обманываю? Неделя. Месяц. Год. Что мне дал последний год работы? Подмоченные амбиции, истрепанные бессонными ночами нервы, разлад и недопонимание в отношениях с близкими? Этого было вполне себе много. Ещё недавно я был на коне. Казалось — вот он, прорыв. Прорыв, способный подарить миру нечто действительно новое. Но не то что мир — видимо, даже я сам оказался не готов к этому. И вот, ещё одна бесполезная, бессмысленно прожитая ночь канула в лету. И вот он я — ходячий зомби, забывший, что такое «выспаться» и «обедать вовремя», всё чаще ловящий себя на мысли, что стал забывать лица близких. Верный служитель науки, возложивший на алтарь оной всё, что так дорого обычному человеку.

Я брёл, осыпаемый крохотными каплями, и думал, раз за разом, минуту за минутой прокручивал в голове прошедший день.

Проклятье. Что я сделал не так? Неверно округлил коэффициент? Неправильно построил граф? Ошибся в выборке для социологических исследований? Может, Сэмсон снова что-то напутал с аппаратной моделью? Не работает. Не «взлетает». Все заявленные официально, и даже задекларированные для себя лично сроки давно прошли. Инвесторы начинают выстукивать пальцами нервную дробь по столу. Мне нечем им ответить. Время, когда моё «дайте» должно уравновешиваться их «покажите», наступило.

Засмотревшись на носки ботинок, влекомый своими раздумьями, я чуть было не наступил на голову маленькому котёнку, лежавшему прямо посреди мокрого тротуара. Дымчатый пушистый комок, съежившись, насторожился, тревожно оглядываясь по сторонам. Свалявшаяся шёрстка на спине затопорщилась. Шипя, с грозным урчанием маленький вояка попятился назад, поближе к стене ближайшего дома.

— Осторожней, приятель, — сказал я, обходя его стороной. — Ещё не хватало тебя на моей совести.

«Верней, на подошве...» — подумал я, улыбнувшись. Картина представилась не в жутком, а в мультяшном виде: маленькая шерстяная расплющенная тряпочка, прилипшая к ботинку и удивлённо мигающая жёлто-зелёными глазками. Странная мысль на секунду отвлекла меня от мучительных раздумий о работе. Будто что-то тёплое, но в то же время безмерно далёкое щекотнуло где-то глубоко внутри, но тут же исчезло за горизонтом, не обещая вернуться. Встряхнув головой, будто разгоняя морок, я двинулся дальше, оставляя котёнка наедине с его маленькой войной. Нам бы поменяться с тобой местами, дружок… Но ему явно было не до меня. Видимо, в поле зрения наблюдался конкурент.

Может, и хорошо, что я не зацикливаюсь надолго на таких мелочах. Я не вправе думать о всякой нелепости, будучи на грани большого позора. Всю свою жизнь, с первой школьной скамьи и до вот этого вот вдоха я прожил, делая шаг за шагом к успеху. Что я скажу Ливии? Что я дам ей взамен этим ночам без меня даже тогда, когда я был рядом? И мама с папой… Я не могу так подвести их память. Они всегда искренне радовались моим успехам. Я не могу оставаться никем. Я просто не имею на это права. Слишком многое пришлось преодолеть, на слишком многое — наступить и растереть. Чёрт, да я сам себе этого не прощу...

Дождь, кажется, вновь начал набирать силу. Поёжившись, я оглянулся по сторонам. Улица была пуста. Лишь где-то в паре кварталов выше по перпендикулярной Шестьдесят седьмой неспешно проехала патрульная машина. На удивление неудачное расположение для инженерной лаборатории — груда холодного, мёртвого бетона, помещенная среди подобных ей клонов-побратимов. Постоянная суета делового района была вовсе не из тех факторов, которые способствовали сосредоточенной работе. Может, по этой причине я и любил работать ночью.

Уже через три-четыре часа эти улицы заполнятся клокочущей людской массой. Толпы одинаковых людей, словно налепленных из префабов, заготовок, путём нехитрого Ctrl+C / Ctrl+V, будут заполнять тротуары и проезжие части, перетекать через пешеходные переходы и рассаживаться по зданиям за своими личными, до боли избитыми, сплагиаченными проблемами. Мир, где информация имеет куда большие значение и последствия, нежели объективная реальность, которую она в разной степени пытается исказить.

Холодно. Мне жутко холодно. У меня примерно три с половиной часа, чтобы добраться до дома и попробовать… выспаться? Нет, это слово для меня давно и навсегда осталось где-то там, в детстве, во временах школьных каникул. Скорей мой отдых можно было назвать «перезагрузкой мозга». Когда-то я сочувствовал тому венгерскому парню, который не спал сорок лет после Первой Мировой. Сейчас я ему завидую чёрной завистью.

Двести восемь минут времени, чтобы быть готовым к очередной попытке достичь цели. Из них примерно полчаса — до дома. В кой-то веки, стоило бы озаботиться ремонтом машины, уже с полгода стоявшей в гараже без дела.

Внезапно сквозь вязкий, несмотря на свежесть, воздух протиснулся звук приближающегося автомобиля. Машин даже в это время суток здесь обычно хватает — город-миллионник, кажется, не спит никогда. Сегодня же, видимо, погода распугала даже самых заядлых любителей ночной жизни, поэтому шум двигателя сразу привлёк внимание. Я поднял голову. У края проезжей части остановилось самое что ни на есть обыденное такси — потрёпанный, но добротно скрывающий свой солидный возраст жёлтый кэб с рекламной «пирамидкой» на крыше. Нет, спасибо, дружище, это не ко мне. Лишней двадцатки в кармане у меня, увы, нет. Потеряв малейший интерес, я продолжил неспешно брести в свою сторону, однако спустя всего десяток шагов я услышал:

— Мартин! Мартин Брайтнер!

Я оглянулся. Из водительского окна высунулся незнакомый мужик. Лицо его сияло искренне приветливой улыбкой.

— Мартин, это вы. Не притворяйтесь. Бен Мэддисон, ваш неистовый поклонник, — сказал незнакомец, вылезая из машины и протягивая руку. У меня, оказывается, есть поклонники. Да ещё и не прыщавые школьники, а улыбающиеся во все 60 зубов дядьки явно «за сорок».

Я могу вам чем-то помочь? — без особой радости ответил я, пожав протянутую ладонь. Хотелось просто поскорей добраться домой.

Конечно, можете. — Даже сквозь сумрак ночи, в рассеянном свете фонарей я увидел, как сверкнула его улыбка. — Доделайте поскорей свою виртуальную реальность — и вы просто осчастливите тысячи людей, желающих собственноручно и без последствий отстрелить виртуальный зад своему соседу.

Боюсь, это зависит не только от меня, — ответил я. — Но спасибо за добрые слова. Извините меня, я очень устал сегодня, мне бы поскорее домой. — С этими словами я собирался уже было уйти, как мой новоявленный поклонник протестующе замахал руками:

Ну что вы, что вы! Я довезу вас. Позвольте мне хотя бы в чём-то причаститься к созданию вашего шедевра инженерной мысли. — Он взял меня за плечо и махнул рукой в сторону машины. Я дико устал и был не прочь добраться домой за каких-то пять минут. Сэкономленные двадцать пять мне бы очень сильно пригодились для пополнения сил. Однако денег и впрямь оставалось не больше пяти баксов.

Правда, Бен, я благодарен вам за предложенную помощь, я очень ценю ваше отношение, но я лучше пешком. Тем более, что у меня с собою нет налички.

Замечательно, поэтому в качестве оплаты я возьму с вас огромный автограф на всю бейсболку, — вновь сияющая белизна улыбки. — Это для сына. Он… эмн… вас обожествляет.

Ну, так уж и обожествляет, — улыбнулся я. Такие комплименты, на мой взгляд, были чересчур концентрированной лестью. Но усталость брала своё. — Что ж, договорились. Фанатов надо беречь.

Я направился к машине. Видимо, не зря работаю, раз готовы до дому довозить дождливыми осенними ночами.

Усевшись, я сразу вытянул ноги вперёд и откинул голову на подголовник. Не самый вежливый жест с моей стороны, но перегруженный мозг, почуяв опору под пятой точкой и удобную позу, отказывался повиноваться. Бен, захлопнув дверь, глянул на меня с пониманием.

— На износ работаете? — спросил он, запуская двигатель.

Говорить не очень-то хотелось. Но, в конце концов, человек вызвался мне помочь.

— Все износы давно выработаны, — усмехнулся я. — Хотя не думаю, что пашу сильно больше вашего.

— Да бросьте, не скромничайте, — махнул рукой Бен. — Наше дело маленькое. Что с нашего брата взять? Привозим да отвозим. Один ушёл — десяток других пришёл на смену. А вы будущее строите.

— Да вот что-то не хочет это будущее строиться. Который месяц на месте топчемся. Вы каждый день людям пользу приносите, а от меня всё ждут-ждут — да никак не дождутся.

Таксист чему-то вздохнул.

— Зря вы так. Всему своё время и свой человек.

Я не стал спорить. Машина плавно тронулась и покатила вниз по улице. Небо давило холодной октябрьской вязкостью. Трудно было поверить, что где-то там, за этой пеленой, светили звёзды и Луна.

Бен включил было радио, но затем, спохватившись, вопросительно посмотрел на меня:

— Вы не против?

Я кивнул головой — «включай». Из старенького, уже порядком хрипящего динамика послышались звуки акустической гитары, под аккомпанемент которой звучал спокойный, глубокий мужской голос. Мелодия струилась, словно ручеек, то заигрывая со слушателем смелыми аккордами, то лаская слух нежными, лиричными переборами. Убаюканный, я было задремал, как вдруг вокалист неожиданно перешёл на крик. Прислушавшись к словам, я вжался в кресло, забыв о сне.

«Я стою на краю великих открытий,

Пеленою стремлений укутанный,

В ожиданьи свершенья великих событий.

Руки скованы, мысли спутаны,

Удушающе сладким воздухом знания,

Едкой патокой посвященности

Открывается мне мироздание

Вне оков морали и совести!

Вены вскрыты, сердце вырвано,

Кровь по капле на алтарь созидания,

Козыри брошены, карта разыграна —

Всё прозрачно, известно заранее!»

Создавалось ощущение, что гитара полыхала в его руках, издавая диссонирующие, рвущие нервы ноты, отторгаемые всем существом. Но неистовая злоба исчезла так же внезапно, как и началась. Усталым голосом, под вновь обретённую гармонию тоскливого мотива, голос вещал:

«Мы будем править солнцем, ветрами,

Мы ощутим сласть процветания,

Забудем про то, что есть увядание,

Где же ты, бог? За что ты так… с нами…»

— Прямо в точку бьёт. — Я вздрогнул от неожиданности. Бен задумчиво смотрел на дорогу.

— Тут трудно промахнуться, — сгоняя оцепенение, ответил я. — Наука и мораль с совестью — вещи, часто друг с другом несовместимые.

— Слишком часто.

В интонациях Бена что-то изменилось. Буквально три минуты назад он был сама любезность, сейчас же ушёл в какие-то свои мысли. Что ж, его право. Нет смысла развивать этот разговор — через пару минут всё равно придётся распрощаться с нежданным попутчиком.

Песня закончилась, оставив на душе неприятный осадок. Я вновь прикрыл глаза и попробовал отогнать гнетущее тоскливое чувство.

— А вам приходилось переступать через мораль в ваших работах, Мартин?

Меня словно ошпарило. Я с недоумением посмотрел на Бена. К чему это? Убить время ночного дежурства за философской беседой?

— Всем когда-то приходилось жертвовать чем-то важным во имя ещё более важного, — неопределённо пожал плечами я, внутреннее сжавшись. В конце концов, что он хочет от меня услышать?

— Так уж и всем, мистер Брайтнер? — навязчивый таксист повернулся ко мне и вперил в меня сверлящий взгляд. — По-вашему, любой и каждый готов растоптать то, что ему не принадлежит, для какой-то абстрактной высшей цели? Или нет, наверное, вы о тотальном эгоизме, который некогда тешили, мистер Брайтнер, убивая невинных людей?

Бен смотрел на меня, улыбаясь. Но это была уже не та приветливая голливудская улыбка, что была на его лице несколькими мгновениями ранее.

— О чём вы вообще говорите? Что вам нужно?! Остановите мне на углу, я сам дойду.

Я попробовал отстегнуть ремень безопасности. Кнопка не поддалась.

— О чём я говорю? О чём Я говорю?! — Мэддисон сорвался на крик. — Нет, это вы мне ответьте, мистер Брайтнер, о чём ВЫ говорили, когда три года назад презентовали кое-кому свою первую крупную разработку. Помните, Мартин?!

Меня прошиб холодный пот. Пальцы судорожно пытались выжать кнопку фиксатора ремня безопасности. Откуда, чёрт возьми, ему известно?!

— Я не понимаю, о чём вы. Остановите немедленно, вы проехали мою улицу!

Две минуты — и расслабленное ожидание встречи с родным домом превратилось в панику.

— Нет, вы понимаете, мистер Брайтнер, — словно не слыша моего требования остановиться, жёстко чеканил Мэддисон. На дорогу он практически не смотрел, от чего становилось ещё страшнее. Пара машин с раздражённым гудением уже увернулась от столкновения с нами. — Пошли по стопам прадеда? Не дают покоя лавры сумрачного немецкого гения?! Сколько людей вы погубили, Мартин? Пять, десять? Скольких вы свели с ума, довели до самоубийства своей разработкой?!

— Да о чём вы вообще говорите?! Это был всего лишь шлем виртуальной реальности!!! — я закричал. Меня трясло с головы до ног. Пот градом лил со лба. Как, как этот таксист мог узнать обо мне столько?!

Отчаявшись отстегнуть ремень, я дёрнул за ручку двери. Безрезультатно. В этой чёртовой машине словно всё окаменело. Всё, что могло позволить мне избежать человека, сидевшего на соседнем сиденьи.

— Скажите об этом родителям тех детей, которых вы свели с ума, мистер Мартин фон Райхенблут. Ведь это ваше истинное имя, не так ли? Не думайте, что вам также всё сойдёт с рук, как и вашему достопочтенному мяснику-деду.

Я замер, физически ощущая липкий, холодный ужас. Это невероятно. Этого просто не может быть.

— Это фамилия моего прадеда! Не моя! И я проектировал логику! Логику, понимаете?! Я не психиатр, я не мог предсказать подобные последствия! Клянусь вам! Как вам доказать?! Показать документацию?!

— Мне показалось, или вы оправдываетесь, Мартин? Мне не нужна документация. Оставьте её для архивов. Я знаю всё. Проект «Пэйнлесс Дрим» оставил за собою куда больше следов, чем вы привыкли думать.

Скользкими змеями паника вползала в моё сознание, отвратительно живая, проникающая в каждую клетку. Кто такой это Бен Мэддисон?! Отец-мститель? Борец за справедливость? Мысли одна за другой судорожно метались в голове, которая, казалось, вот-вот разлетится на кусочки. Кажется, я начал задыхаться.

— Понимаете, в чём дело, мистер Райхенблут… — мягко, вкрадчиво начал таксист, вырулив на загородное шоссе. — Это общество вас не осудит никогда. Перед законом вы невиновны. В таких случаях говорят, что «так случилось». А знаете, почему? Потому что такие же, как вы, Мартин, как вы и ваш прадед, зомбированные своей безнаказанностью звери очень, о-очень хотели отвесить вашему изобретению «зелёный» статус. Сколько ваши могущественные спонсоры отдали за те исследования?

Он знал всё. Я не понимал, откуда, но он знал абсолютно всё. Знал моё прошлое, был в курсе настоящего.

И, видимо, во многом, если не во всём, определял будущее. К горлу подступил комок. Главное — собраться. У этого психопата просто не может быть на меня абсолютно ничего. В его голословный бред всё равно никто не поверит.

Постаравшись унять дрожь в голосе, я сказал максимально твёрдо, как только мог:

— Вы рассуждаете о вещах, будто есть лишь чёрное и белое. Если вам каким-то образом удалось узнать про тот прототип, вам должно быть прекрасно известно, что исследования закрыли. И как раз по причине гибели людей.

Мэддисон рассмеялся. Он хохотал примерно с полминуты. Наблюдать за ним становилось всё более жутко. Смех прекратился так же внезапно, как и начался.

— Закрыли когда, мистер Райхенблут?! — закричал Бен, резко повернувшись ко мне. Глаза его были широко открыты, из уголка рта по подбородку тянулась ниточка слюны. Левая щека то и дело вздрагивала. — Когда закрыли исследования?!!! Сколько жизней стоили ваши амбиции?! Вы ведь продолжали методично «проталкивать» свой шлем военным даже после того, как свели с ума, по меньшей мере, двоих молодых ребят!!! Вы знаете, что с ними было после ваших «исследований»?!!! А сколько вы погубили после, когда исследования продолжились? А?!!! А их семьи?! Ваш прадед по сравнению с вами — ангелочек с розовой попкой!

— Бен, поймите, мне очень жаль… — попытался было начать я.

— Хотя бы раз!!! — Мэддисон, прервав меня, поднял вверх указательный палец. — Хотя бы один разочек, мистер Райхенблут, снимите свою лживую, лицемерную нацистскую маску! Сознайтесь в том, кто вы такой!

Он был безумен ничуть не в меньшей степени, чем те несчастные, о которых он говорил.

Мне было достоверно известно про пять смертей, ставших прямым результатом исследований, проводимых компанией, в которой я играл далеко не последнюю роль. Прорыв на стыке сразу нескольких областей — психиатрии, неврологии, информационных технологий. Новейшее слово в науке и технике, опередившее своё время минимум на десяток лет. Шлем виртуальной реальности, манипулировавший с собственными частотами мозга для максимального погружения в нарисованный мир. Плод многолетней работы целой группы величайших умов современности, важным элементом которой мне суждено было стать. Утопия, превратившая жизнь посвященных в кошмар, который они постарались как можно быстрее забыть.

— Джон Уоткинс, рядовой, 21 год. Зарезал и выпотрошил жену и трёхлетнюю дочь, после чего снёс себе голову из карабина. Майлс Фостер, капрал, 22 года. На глазах детей в местной школе перерезал горло ржавым тесаком сначала престарелому учителю, затем самому себе.

Мэддисон со степенностью метронома загибал пальцы на свободной руке. Мы неслись по шоссе, рассекая светом фар туманную взвесь. Двигатель ревел, словно раненный слон, выдавая, наверное, из последних сил свои девяносто миль в час. Куда мы ехали? Зачем? Что ему от меня нужно? Я хотел знать ответы на эти вопросы, но в то же самое время боялся их больше самой смерти. А он всё продолжал. Слово за словом, фамилию за фамилией. Выворачивая из памяти имена и лица тех, кого я хотел бы забыть навсегда.

— … Стюарт Бейтси, рядовой, девятнадцать лет. Устроил кровавую баню по возвращении в часть, застрелив из табельного оружия четверых и ранив троих, после чего спрыгнул с крыши. Филипп Эдвардсон...

Я больше не мог слышать это. От него.

— … капрал, двадцать лет, — перебил его я. — Убит при попытке нападения на склад оружия в полицейском участке уже после того, как застрелил троих полицейских. Думаете, я не помню?! Не вспоминаю лиц этих молодых парней?!!! Каждый мой вдох, каждый миг на этой чёртовой планете я проживаю с мыслью, что я виноват в смерти. Они были ещё детьми. И мне нести этот крест до самой могилы. Я уже наказан, Бен. Мне не нужны ваши напоминания. Я не понимаю, что вы от меня хотите.

— Кто был пятым? — тихо спросил Мэддисон, проигнорировав мою тираду.

— Вы что, издеваетесь?!!

— КТО?! БЫЛ?! ПЯТЫМ?!!

На лице его играли желваки, взгляд затуманился. Ещё немного — и он прикончит меня. Уверен, у него под рукой есть минимум пара способов сделать это.

— Саймон Финли, рядовой, восемнадцать лет...

— Мэддисон.

Я с удивлением посмотрел на него. Краснота на глазах отходила от его лица, мышцы расслаблялись. И лишь левая щека продолжала подёргиваться.

— Его звали Саймон Мэддисон. Финли — девичья фамилия его матери. Он не хотел иметь со мной ничего общего. Как и вы со своим прадедом.

Теперь всё встало на свои места. Он считал меня если не убийцей — то прямым виновником смерти его сына. И что было самым неисправимо страшным — он имел на это полное право.

Да, я не отвечал за исследование воздействия на собственные частоты мозга. Да, я не мог предвидеть подобной трагедии. Но невиновным я себя не чувствовал. После первых двух смертей не хотелось верить, что наша вымученная технологическая революция — лишь иллюзия. Виртуальный морок, убивающий вполне реальных людей. Списав всё на случайность, растоптав угрызения совести, закрыв глаза, отвернувшись, отгородившись, — я стал одним из тех представителей комиссии, кто одобрил продолжение экспериментов. А потом… потом стало слишком поздно что-либо исправлять. Так или иначе, мы были прямо повинны в смерти пяти молодых ребят, а косвенно — в гибели десяти их жертв. И эта косвенность, как беззвучно, перманентно кричала моя совесть, ничуть не умаляла моей вины.

— Поверьте, Бен, если бы я мог что-то исправить…

Мэддисон в этот раз даже не повернулся в мою сторону.

— Вы бы ничего не изменили, Мартин, — сказал он охрипшим голосом. — Вы пленены собственной идеей. Вы раз за разом будете наступать на одни и те же грабли, каждый раз находя оправдание и причины для новой попытки. Зачем вы продолжили работу? После всего этого. В этот раз вы даже не скрывали… ни от кого…

— Вы ошибаетесь, мистер Мэддисон, — почему-то теперь я не ощущал права назвать его по имени. — Моя жизнь с тех пор — ежесекундный, непрекращающийся кошмар. И я буду безмерно счастлив, если своей оставшейся жизнью хотя бы на крупицу искуплю последствия той ночи, когда в моей голове зародилась эта безумная идея.

— И по этой причине вы продолжили? Сколько вы ещё хотели погубить таких мальчишек?! Сколько чужих несчастий вам нужно для удовлетворения вашего проклятого научного эгоцентризма?!!! Чёрт тебя дери, ему было восемнадцать!!! — слёзы в глазах. Бьёт кулаками по рулевому колесу. Он вмиг растерял весь лоск, придаваемый его уже немолодому лицу лучезарной улыбкой. Улыбкой, выдавливаемой сквозь страдания. Время замерло в этом надрывном крике отца, потерявшего своего ребёнка. Не сказавшего ему последнее «прости», не давшего понять, как он его любит. Что ещё важного оставалось в этой жизни?

Мэддисон, рыдая, даже не успел сообразить, что выехал на полосу встречного движения. Встречный тягач, словно не замечая, нёсся прямо на нас. В последнюю долю секунды я успел вывернуть руль, и машина каким-то чудом вылетела на обочину. Заднюю ось занесло, нас развернуло на триста шестьдесят градусов между стволами двух вековых сосен, после чего такси встало на месте, как вкопанное. Двигатель заглох, и наступила мёртвая тишина, разрываемая лишь кашлем Мэддисона и моим сорвавшимся дыханием. Сердце бешено колотилось, выбивая ужасающие бластбиты. Постаравшись унять бушевавший адреналин, я заговорил:

— Моя новая разработка была не просто ответом опередивших нас конкурентов. Военный заказ, равно как и заказы от компаний, производящих игры, мне интересен лишь как предлог для инвесторов. Я собирался со временем превратить игрушку военных и геймеров во что-то, что могло бы лечить людей. Делать их свободными от предрассудков. Вы представляете, какие возможности даёт виртуальная реальность? Вы читали работы доктора Стерлинга? Мы могли бы использовать эту разработку для лечения огромного множества психических расстройств. Я никогда не искуплю содеянного. Но я не хочу заканчивать жизнь, не сделав хоть что-нибудь, что я мог бы предъявить себе в качестве надежды на смертельном одре. Надежды, что я не только разрушал, мистер Мэддисон. Мой прадед творил очень много зла. Дед отрёкся от него. Отец тоже не носил его фамилию и никогда не сожалел об этом. Я имею несчастье иметь его кровь в своих жилах. Но… Родства с Альфредом Райхенблутом я не признавал никогда, равно как и мой отец. Я предпочитал думать, что у меня не было прадеда, нежели осознавать то, что во мне есть хотя бы частица этого чудовища.

Мэддисон слушал. Потирая ладонью ушибленную о рулевое колесо грудь, он смотрел куда-то себе в ноги, и молча внимал моим нехитрым попыткам оправдаться за то, за что оправдаться невозможно.

— С тех самых пор, как закрыли проект «Пэйнлесс Дрим», я не проживаю часа, даже во сне, чтобы я не думал о том, как помочь людям. Не искупить вину, нет. Это невозможно. Но сделать максимум того, что я могу, чтобы принести кому-то если не исцеление, то хотя бы надежду. Для сотен тысяч людей это уже очень много.

— Какого цвета был котёнок, Мартин? — внезапно спросил Бен, подняв голову и внимательно посмотрев на меня.

— Что? О чём вы? — я был немного ошарашен подобным переходом.

— Когда вы вышли из лаборатории, вам под ноги попался котёнок. Вы чуть не наступили на него. Так какого он был цвета?

Я пребывал в растерянности. Что за чушь он несёт?

— Какой ещё котёнок?! Я вам тут жизнь изливаю, а вы мне про котёнка?! — взорвался я. — Я три года живу, как в аду, на моей совести висят семнадцать жизней, а вы у меня спрашиваете, какого цвета был уличный котёнок?!

Бен засмеялся. Снова этот дурацкий смех, безумный в своей бессмысленности.

— Вы… не помните… мистер Райхенблут, — выдавил он сквозь смех. — Вы опять ничего не помните…

— Чему вы смеётесь? Я что, похож на клоуна?! — совершенно гротескное ощущение. Я сижу у чёрта на куличках с заливающимся смехом психопатом, спрашивающим меня про то, какого цвета был встретившийся мне уличный котёнок. Маразматическое чувство нереальности происходящего давило и выводило из себя. Я вновь попытался стянуть с себя ремень безопасности, но вновь безуспешно. Проклятье, эту машину проектировали для таких же невменяемых, как и её водитель?!

— Дайте нож, я разрежу ремень и уберусь отсюда. Хотите подать на меня в суд — вперёд. Хотите избить до полусмерти — пожалуйста. Только не заставляйте меня тут сидеть с вами и выслушивать идиотские вопросы. У меня нет на это времени.

— Времени? Вы сказали, «времени»? — Мэддисон вновь захлебнулся приступом смеха. — Времени-то у вас, мой друг, как раз предостаточно. Мне искренне хотелось верить, что в этот раз вы не будете с упорством, достойным лучшего применения, наступать в миллионный раз на те же грабли. Но, видимо, не время.

С этими словами он повернул ключ зажигания. Машина поддалась со второй попытки. Двигатель неохотно и сурово зарычал. Но совершать очередной трип с моим потенциальным убийцей я явно не собирался. Плавно подавшись немного вперёд, дабы не сработали фиксаторы ремня, я схватил Мэддисона за горло. В тот же самый момент всё моё существо пронзила адская, нечеловеческая боль, словно тысячи микроскопических игл проткнули меня сверху вниз насквозь. Я закричал так, как не кричал никогда в жизни, срывая голос. Тело выгнула неимоверной силы судорога. Меня выкрутило в дугу, и если бы не ремень — я бы давно разбил голову о приборную панель. После судороги пришли болезненные спазмы в каждом уголке моего организма. Меня то разрывала изнутри неведомая сила, то било в конвульсиях, то бросало в холодный пот. Кажется, несколько раз я терял сознание, и в забытьи видел бесконечные, простирающиеся до самого горизонта сети нейронов, пронзаемые россыпью электрических разрядов, пульсирующие, пытающие вырваться, убежать от губительных искр, но неизбежно и быстро гибнущих, превращающихся в чёрные, сморщенные сгустки мёртвого белка.

Сколько продлилось это состояние — минуту, час или вечность — я не знал. Очнувшись, я был удивлен, что моё сердце выдержало подобное. Тело не слушалось.

С трудом приподняв веки, я увидел, что уже рассвело. Мы ехали среди размокших от бесконечного дождя полей по широкому шоссе. До самого горизонта на ровном, как стрела, полотне дороги не было видно ни единой машины.

— Что вы делаете? Куда вы меня снова везёте? Что… вам нужно от меня? — с трудом ворочая языком, спросил я.

— Это нужно вам, Мартин. Всё, что нужно мне, я уже узнал. — Бен кинул на меня быстрый взгляд. Сейчас он выглядел более адекватным, нежели до моей отключки.

— Что… что со мной произошло? Куда мы едем? Отвезите меня к Ливии, прошу вас…

Бен снова посмотрел на меня. Мне показалось, что на его лице играла усмешка.

— Вы искренне полагаете, что я вам враг? — спросил он меня. — Поверьте, если бы это было необходимо — вас бы уже не было. Ни в какой… форме.

— А что, по вашему, я должен думать после того, как вы поджарили меня электрошоком? И это вы меня похитили, никак не наоборот.

— А вы убили моего сына, — холодно парировал Мэддисон. Весьма весомый аргумент для любого моего возражения.

— И что вы собираетесь со всем этим делать? Убьёте меня? — спросил я. Страх ушёл вместе с конвульсиями. Осталось лишь желание, чтобы всё поскорее закончилось. И желательно благополучно и у дверей моего дома.

Бен вновь засмеялся. В этот раз, кажется, даже искренне, без ноток истеричности.

— Поверьте, вам это уже не грозит.

И больше не сказал ни слова. Я тоже замолчал. Слова давались с большим трудом, а мой похититель, кажется, совершенно не торопился раскрывать свои карты. Что он имел в виду под словами «вам это больше не грозит»? Придумал что-то ещё более изуверское? Не удивлюсь, после того-то бодрого удара, что я совсем недавно получил… В какой-то момент и впрямь мечтал умереть.

Невозможно было понять, сколько мы ехали. Десять минут? Полчаса? Час? Никогда не мог подумать, что на всем континенте найдётся настолько однообразная местность — поля сменяли друг друга один за другим, изредка перемежаясь небольшими рощицами из чахлых ясеней и жиденьких, сюрреалистично угловатых кленов. Даже для осени это было чересчур унылое зрелище. Даже если бы я попытался начать вести отсчет времени — вряд ли бы у меня что-то вышло.

Однако любому путешествию когда-то приходит конец. Неприятно осознавать, что для меня это было путешествие в неизвестность, вполне способное завершиться моей смертью, или чем похуже. Но вот уже минималистичные пейзажи начали разбавляться признаками приближающегося города. Тут и там замелькали хозяйственные постройки — огороженные площадки со строительной и хозяйственной техникой, водонапорные башни, склады. Вдоль дороги потянулись мрачные корпуса заводов и фабрик. И вновь ощущение чего-то знакомого проснулось во мне с новой силой. Оно нарастало с каждой секундой, необъяснимое, сводящее с ума, заставляющее мотать головой в безуспешных попытках избавиться от себя. Но в то же самое время всё казалось картонным, лишённым наполненности, надуманным. Будто некто скучающий возвёл среди голых полей город из подручных материалов: поставил коробки, имитирующие стены сооружений, растыкал тут и там немного моделей, отдалённо похожих на технику, небрежными мазками исполинской кисти замазал самые грубые швы и стыки… Да так и оставил посреди продуваемой всеми ветрами пустоты.

Тем сильней было моё удивление в тот момент, когда я увидел табличку с названием города.

— Вайн Хиллс? Какого чёрта здесь происходит?! Куда… куда всё подевалось???

— Ничего и не было, мистер… Брайтнер. Этот мир ещё не доделан. Слишком вы замахнулись в своё время с размерами.

— Мир? Что за ересь вы несёте?! Какой ещё мир?! Где мой город, чёрт тебя дери?!!! Что это за картонки??? Отвечай же!!!

Я снова кричал. И я очень надеялся, что я попал в жуткий сон. Уснул за рабочим столом, переутомившись, а усталое подсознание формирует в моей голове образы «недорисованного мира», словно насмехаясь над моими нелепыми потугами воссоздать параллельную реальность в нулях и единицах.

Не помогло. Не проснулся.

— Что же вы так возмущаетесь, Мартин? Никто не заставлял вас имитировать пространство от вашего нынешнего уютного домика с Ливией до города вашего детства. Как-никак, это почти сотня миль по прямой.

Хотел бы я потерять сознание сейчас. Чтобы вся эта несуразица утонула в бесконечно глубокой черноте небытия. Но мой мозг, увы, считал иначе, не давая такой привилегии.

Вайн Хиллс. Город моего детства. Моих счастливых юных лет, первой любви и дружбы, казавшихся вечными и незыблемыми, как солнце по утрам, как бесконечный космос. Как мама с папой.

Когда космос перестал меня манить, а всё остальное, влючая родителей, я потерял, этот город стал для меня символом счастья во всей его первозданной хрупкости. Рассорившись с друзьями, расставшись с первой любовью, похоронив родителей, я полностью потерял связь с настоящим и будущим Вайн Хиллс, лелея в памяти и сердце его прошлое. Такое счастливое прошлое для меня.

Сейчас я видел лишь макеты знакомых до боли улиц. Лишь размытые текстуры, натянутые поверх грубых примитивов.

Мы остановились близ опушки старого дубового леса, уже лет двести служившей местным жителям кладбищем. Бен открыл дверь и молча вылез из машины. Попробовав отстегнуть ремень, уже без удивления я отметил про себя, что кнопка ремня безопасности с издевательской лёгкостью нажалась, выпустив меня из плена, а дверь машины открылась, как ни в чём не бывало, одним движением руки. Всё ещё шатаясь, но уже весьма сносно удерживаясь на ногах, я выбрался наружу. Бен с наслаждением втянул воздух:

— Чувствуешь? — с закрытыми глазами прошептал он.

— Что чувствую?

— Ничем не пахнет. Абсолютно ничем. Ни выхлопными газами, ни пирожными, ни духами. Ни даже, мать его, деревенским сеном. Абсолютно чистая имитация атмосферы. Вы не успели добавить сюда физику запахов.

— Это всё… ненастоящее? — сглотнув подступающий ком в горле, спросил я.

— Вы как тот парень из «Матрицы», герой Киану Ривза, — улыбнулся Мэддисон. — Что ж, отвечу цитатой из той же сцены. Что есть реальность, Мартин? Как ты понимаешь, что реально, а что — нет?

— Но это же не привычный мир людей? Это не… не «исходный» Вайн Хиллс?

Я уже не надеялся, что это сон. Вместо этого я начал лелеять мысль о том, что я сошёл с ума.

— Нет, конечно же, не исходный. Вы же сами признавали, что до «исходного» вам ещё ой как далеко. Но согласитесь — размах впечатляет даже в альфа-версии?

Бен описал рукой полукруг. Да, это был мой мир. Мир, который я лепил кусочек за кусочком, для себя, не для спонсоров. Практически пятьсот квадратных миль пространства. Я не хотел сжимать всё дорогое в кучку. Наверное, как и в детстве, при вылазках из города на машине с папой, я хотел сохранить радость этого волшебного ощущения путешествия. И сладкую усталость возвращения домой после поездки. Я хотел наполнить этот мир всем тем, что было для меня важно. Но остановился лишь на грубых примитивах, топорных моделях, имитировавших геометрическое положение объектов. Безликий серый куб вместо вычурной пивнушки старика Мануэла, даже не затекстурированный; овальный вырез в «земле», где должен был расположиться так обожаемый мною в детстве открытый бассейн; маленькие параллелепипеды, кое-где замененные на простенькие модельки машин и людей. Этот мир я должен был оживить. Нет, я не собирался в нём жить. Но я хотел, чтобы ОН жил без меня, не теряя всего того, что мне дорого. Жил по своим законам, защищённый от жестокости времени. Неподвластный разрухе, болезням и смерти.

— Но как же… как же моё настоящее? Моя работа? Как мы попали сюда? Последний раз я запускал имитацию полгода назад!

— Идёмте со мной, Мартин. Не бойтесь. Я думаю, вы уже понимаете, что здесь вам вряд ли стоит чего-либо опасаться… кроме вас самого.

Я это понимал. Но ответов не становилось больше. Я был в собственном мирке, но понятия не имел, как я здесь оказался. И тем более не понимал, как сюда мог попасть посторонний человек. Выбор был невелик — оставаться на месте, будучи в полном неведении, или идти вслед за незнакомцем, чью жизнь я разрушил и в ком, возможно, была последняя моя ниточка связи с миром реальности.

Мы шли сквозь ровные ряды массивных надгробий, покоящихся под сенью старых дубов. Как и всё в этом городе, кладбище было воссоздано весьма условно. На могильных плитах было не прочесть ни имен, ни надписей. В мире, воссозданном в качестве отпечатка счастливых воспоминаний, нет места смерти. Лишь одно место здесь я сделал исключением.

Могилу своих родителей я увидел издалека. Она единственная выделялась на фоне размытых валунов, обтянутая текстурами высокого разрешения, скопированная с оригинала настолько достоверно, насколько я только мог. Единственное отличие было в именах. Это был мой мир. Мир моего счастья, квинтэссенция всего светлого, что я вынес с собою из детства и юности в своих воспоминаниях. Я не мог допустить, чтобы в этом мире мои мама и папа присутствовали лишь в виде памятника с надписью. Поэтому здесь, в месте, где в действительности лежали они, под тяжёлым мраморным надгробием я «похоронил» останки неких мистера и миссис Уайт. Это были выдуманные мною старики, прожившие достойную, долгую жизнь. Умершие в один день, без боли и страданий. Эскапизм и утопия. Здесь я мог себе это позволить.

Но что-то изменилось. Подойдя чуть ближе, я увидел, как из общей массы надгробий явственно вырисовывались ещё пять массивных фигур. Нарочито бесформенные, бессмысленные в своей неряшливой угловатости, они совершенно не соответствовали мрачно-торжественному духу последней земной обители людей. Увесистые куски грубого гранита архаично возвышались над землёй, словно из последних сил стараясь подняться, выправиться, вернуть утраченный холодный блеск своим поверхностям, но, словно придавленные неведомой силой, так и оставались нелепыми кусками породы, растерзанными тысячелетиями.

Я не рисовал их.

Бен, остановившись у одной из фигур, с укором посмотрел на меня и махнул рукой:

— Ну что же вы! Идёмте!

Тишина. Этот мир ещё слишком далёк от приветливого. Сглотнув, я зашагал в сторону Мэддисона.

Пять фигур окружали могилу стариков Уайтов, образуя правильный пятиугольник. На каждой глыбе кроваво-красными буквами горели имена. Джон Уоткинс, Майлс Фостер, Стюарт Бейтси, Филипп Эдвардсон… Саймон Финли. Под каждой из крупных надписей — ряд более мелких. Имена тех, кто стал жертвами жертв. Малышка Сара Уоткинс со своей мамой. Старик-учитель, дорабатывавший последний месяц до пенсии. Расстрелянные в части солдаты. Убитые во время нападения на склад полицейские. Все они были здесь. Жатва смертельного эксперимента, некогда маскировавшегося под научно-техническую революцию.

Лишь имя Саймона Финли оставалось в одиночестве.

— Он даже в нарастающем безумии сохранял частичку себя, — перехватив мой взгляд, произнёс Бен. — Когда его начали мучить боли, он просто ушёл. Заперся в гараже и включил двигатель.

— Как вы сюда попали, Бен? — спросил я. Вмиг постаревший, словно преисполненный чувством достижения какой-то своей, одному ему ведомой цели, он хмыкнул и ответил:

— Главное — как вы здесь оказались, Мартин.

Встав перед надгробием Уайтов, он посмотрел на меня и с грустной усмешкой спросил:

— Вы всё ещё ничего не поняли?

С чувством необъяснимой, безмерной тоски я подошёл к плите. Я чувствовал, что что-то потерял, всё моё подсознание кричало, вырывалось из тёмных уголков, с каждой секундой выплёскивая в сознательное всё больше едкой, как кислота, и столь же беспощадной правды. Я судорожно пытался собрать воедино все кусочки мозаики, объяснить происходящее совокупностью логики и случая. Но когда я бросил взгляд на могилу, я понял, что это части не моей истории.

Лунно-серебряные, нарочито строгие буквы, рассекающие чёрный монолит. Бастиан Брайтнер, родился 19 мая 1955 года, умер 17 апреля 2005. Марианна Брайтнер, родилась 27 апреля 1959, умерла 6 марта 2003.

Мартин Брайтнер.

Я стоял, неотличимый от окружавших меня каменных фигур, и читал строки, которые не должен был читать.

Родился 17 октября 1982, умер 17 октября 2012.

Нарисованные земля и небо слились в единое полотно безвременья. В унисон им, в моей голове последние кусочки мозаики рвались довершить картину.

— Вы умерли, мистер Брайтнер.

Голос Бена был бесконечно далёк. Каждое его слово, каждый звук, возникая, тут же затухал, словно робкая искорка на тлеющем угольке.

Я мёртв. Но я думаю. Следовательно…

— Вы здорово меня проучили, Бен, — я стряхнул сковывавшее меня оцепенение. Мэддисон смотрел на меня, сочувственно кивая головой.

— Вы просто мастер антуража. Вы вправе были сделать со мною то, что вы сделали, Бен. Вот только забыли меня убедить в том, что мои мысли — никакие вовсе не мысли, а лишь набор электроимпульсов, и не у меня в голове, а внутри машины.

— Мартин, какого цвета был котёнок?

Меня было начала охватывать злоба, как вдруг я понял, что не помню этого. Рыжий? Белый? Может, чёрный?

— Что вам дался этот котёнок?! Он вам задолжает?! Может, и его похитите?!!! Не помню я, какого цвета был этот чёртов котёнок. НЕ ПОМ-НЮ!!!

— Вы не забыли это, Мартин. Вы уже этого не знаете. Кэш вашей памяти удаляет наименее значимые детали уже через две минуты.

— Какой кэш?!!! Я человек, а не чёртова машина!!!

Бессильная злоба. Кусочки мозаики удобно вставляются в дыры моей логической картины происходящего.

— Вы же уже вывели обратное, не так ли?

— Откуда ты знаешь, что я вывел?! Я не вывожу, я ДУМАЮ!!!

— Мартин, мысли — лишь электрические импульсы. Вы вновь зацикливаетесь. Снова и снова.

Цикл. Последний кусок мозаики нашёл своё место. Новообретенное тождество нулей и единиц взорвалось внутри меня, изливая всё то, что мне положено было «вспомнить» моим создателем — Мартином Брайтнером. Мною самим. Стройные ряды сигналов, жадно считываемые из долговременного хранилища, воплощались в картину моего рождения и моей практически вечной жизни.

Внезапно прямо у меня под ногами упала газета. Подняв увесистый номер, я посмотрел заголовок: «Сайентифик» от 19 октября 2013 года. На первой полосе была помещена моя фотография, над которой огромными буквами нависала надпись: «Работает. Доказано смертью».

Я прекрасно знал, что написано в этой статье. Но уже в который раз, выйдя на очередной виток цикла, практически шаг за шагом повторив каждый жест, каждое движение, каждое слово, я пришёл сюда, к этой могиле, и читал, заливая слезами выцветшую от света нарисованного солнца бумагу.

«Известный ученый Мартин Брайтнер, неделю назад добровольно подключивший себя к разработанной им экспериментальной системе искусственного мира «Новая надежда», скончался от обширного инфаркта в ходе эксперимента. Как заявил главный помощник Брайтнера Алекс Сэмсон, это ни коим образом не связано с самим экспериментом, так как биологическое функционирование организма полностью поддерживалось штатными сотрудниками лаборатории и специальными средствами жизнеобеспечения. Удивительно, но на вопрос о будущем эксперимента Сэмсон отозвался буквально следующим образом: «Эксперимент не закончен со смертью Мартина. Плод его работы … живёт внутри системы и проходит этап самовосприятия».

Ноги больше не держали. Я упал на колени и закричал. Первый гибрид человеческого сознания и машинных вычислений сидел на нарисованной земле и рыдал цифровыми слезами, оседавшими в виде горсток электронов в памяти машины, в которой он был рождён и которой давно принадлежал.

Мартин Брайтнер научил меня плакать. Научил мыслить и дышать. Научил меня защищать себя от себя самого. Я вспомнил скрутившую меня в машине неистовую судорогу — жестокое, но действенное наказание, болью отбившее во мне малейшие порывы к уничтожению кусочков этой крошечной вселенной. Словно мать, которая шлёпает своё чадо, пытающееся мучить котёнка. Ты прав, Мартин, такое нельзя стирать из кэша через две минуты.

— Вы ведь тоже… про… тоже программа? — стараясь успокоиться, я поднял полные слёз глаза на Бена.

— Мистер Брайтнер сделал из нас нечто большее, чем просто программы, — задумчиво ответил он. — Мы живём, мыслим, совершаем поступки. Какая программа может похвастаться подобным?

— Но почему? Почему я каждый раз забываю о том, что пережил? О том, кто я? — я привстал с колен. Голова кружилась… как настоящая. — Зачем стирать то, что так важно?

Бен серьёзно посмотрел на меня и, неожиданно по-отечески улыбнувшись, ответил:

— Он верил в вас. Он знал, что вы осознаете себя. Рано или поздно.

И тогда граница между машиной и жизнью будет окончательно преодолена. Всего-то… почувствовать себя живым. Но один вопрос не переставал меня волновать.

— Почему именно вы? Почему он создал именно вас? Зачем ему топтать этот мир, созданный для счастья? Зачем нести сюда такие воспоминания?!

— Я, как и эти могилы, этот город — лишь напоминание, к чему хотел прийти Мартин Брайтнер. Какую цену ему пришлось заплатить, чтобы дойти до конца. Он хотел, чтобы для вас это тоже что-то значило. Истинное счастье — не в отсутствии несчастья. Истинное счастье — суметь найти силы жить дальше. Нужно жить, здесь и сейчас, падая и поднимаясь. Отпуская. Вся жизнь — в тебе и тех, кто тебя окружает.

Внезапно нарисованное картонное солнце заискрилось, ожило и залило землю живыми, нежными лучами. Бен посмотрел на небо, улыбнувшись.

— Только ты — хозяин своей судьбе, — сказал он, сияя своей голливудской улыбкой на вновь помолодевшем лице. — Небеса пусты. На небесах нас не ждут.

***

Я вышел из лаборатории уже к десяти утра. Светило яркое весеннее солнце. Ласковый ветерок ненавязчиво трепал шевелюру, то и дело норовя заползти за воротник. Пускай.

Весело насвистывая, я шёл по тротуару, улыбаясь многочисленным прохожим. Толпа отвечала мне взаимностью. Май действовал на всех одинаково.

Город кипел жизнью. Вот продавец в газетном киоске случайно уронил толстый «Нэйчур» под ноги прохожим, заинтересованно читавшим заголовки на витрине. На противоположной стороне улицы бойкий латинос активно торговал хотдогами, зазывая прохожих невероятной жестикуляцией и громкими призывами «опробовать лучшие на континенте соусы». В каких-то двадцати шагах от него полицейский патруль задержал карманного воришку, выползшего из своей маленькой дыры на промысел под майским солнышком. Несколько девушек на остановке весело щебетали на остановке в ожидании автобуса, поглощая огромные порции клубничного мороженого.

Жизнь.

Сегодня я никуда не торопился. Заявление об увольнении было отдано на откуп начальству ещё накануне. Майк, мой босс, выдал невероятный даже по его меркам спектакль, то упрекая меня в завале крупного контракта, то угрожая ссудить с меня неустойку, а то и вовсе едва не со слезами на глазах умоляя остаться. Не впечатлило.

Пробравшись сквозь стройную толпу японских туристов, я увидел его. Котёнок, как всегда, сидел на своём привычном месте. В этот раз он не шипел и не кидался, а напротив — не без интереса поглядывал заспанными глазёнками на проходивших мимо него людей, периодически облизывая лапку и умываясь. Серая шёрстка его лоснилась на солнце, растрёпанный загривок мило торчал, словно воротник.

Я подошёл и присел на корточки рядом с ним. Котёнок замер, задержав лапку, которой он умывался, в воздухе, словно салютуя, и посмотрел на меня. Розовый кончик прикушенного языка смешно торчал между зубов.

— Ну что, братан, готов поменять свою жизнь? — сказал я, подмигнув ему. Малыш спрятал язычок, неуверенными шагами осторожно подошёл ко мне и понюхал приветственно протянутую мною руку. Успокоившись, он тут же, вывернув голову, ткнул макушкой мне в ладонь и заскрипел, как старенький трактор, какую-то свою песню. Глаза-бусинки смотрели на меня внимательно и доверчиво. Потрепав махра по загривку, я легко подхватил его и посадил себе на грудь. Котёнок не протестовал. Удивлённо разглядывая прохожих с неожиданного ракурса, он уселся поудобней и продолжил свой джазовый концерт по заявкам. У обочины, прямо рядом со мной, остановился потрепанный кэб. Из опустившегося пассажирского окна таксист, лучезарно, по-голливудски улыбаясь, спросил:

— Не желаете ли прокатиться? Сегодня пятидесятипроцентные скидки.

Я улыбнулся ему в ответ.

— Вайн Хиллс доедем?

Таксист подмигнул, распахивая дверь:

— Садись!

— Нет, я назад, — помотал я головой, залезая в машину. — Заедем за женой сначала.

Машина неспешно тронулась с места. За окном замелькали миллионы деталей, событий, лиц, утопавших в самой что ни на есть настоящей весне.

К Ливии. Познакомить с нашим новым членом семьи, тихо сопевшим у меня на груди. А потом — в самый прекрасный, самый яркий и светлый город на Земле. Вайн Хиллс.

К маме с папой.