Мастер ощущений

Ночь. Мелкий противный моросящий дождь на улице. Небольшое кафе-бар с вывеской, тускло мигающей мертвенно-фиолетовым цветом. Стилизованная кофейная чашка из неоновых трубок. Рядом с притихшим во второй половине ночи вокзалом.

В моем кармане билет на поезд в начале шестого. С последнего мероприятия, намеченного в этом городе, я ушел уже после полуночи. На несколько оставшихся часов снимать номер гостиницы смысла не было. На самом вокзале в зале ожидания мне не понравилось — там пахло чем-то неприятным. Разбитыми надеждами. Или же кого-то стошнило. В любом случае сидеть там было противно, и я нашел это кафе. Круглосуточное, дешевое, но аккуратное. Кофе, впрочем, на удивление неплохой.

Пустынный зал, часть стульев подняты на столы. Официантка давно ушла, вытерев напоследок мой столик и коснувшись как бы невзначай крепким бедром. К ее разочарованию, я был полностью поглощен в тот момент поиском удачной концовки и никак не отреагировал на завуалированное предложение.

А сейчас, когда я освободился, из персонала остался лишь бармен, клевавший носом за стойкой. Статья для следующего номера (черновой вариант) была добита мной часа за полтора. Расшифровку свежей диктофонной записи я начал, но почти тут же бросил. Надоело, устал.

«Доберусь до редакции, а там найдется кому спихнуть рутину. Хватит, не мальчик уже, а маститый журналист со своей собственной колонкой». Мысли неторопливо бродили в слегка гудящей от недосыпания голове. Накатила сонливость, и я откинулся на спинку неудобного стула, потерев покрасневшие глаза.

С удивлением заметил, что, пока я напряженно работал, уставившись в яркий экран ноутбука, ничего не видя и не слыша вокруг, в помещении кроме меня и бармена возник кто-то еще. Молчаливая фигура зябко ссутулилась в самом дальнем углу зала, вполоборота ко мне, за столиком у колонны. Считая себя хорошим физиогномистом (не без оснований!), решил развлечься. Отгадать, кто этот человек, и почему он находится здесь, ночью, в дождь, в одиночестве.

Одежда незнакомца выглядела новой, но явно чужой, не по размеру. Влажные по щиколотку брючины, неловко и неаккуратно подвернутые, явно длиннее, чем следовало бы. Рукава потемневшей от дождя толстовки, напротив, короче и высоко открывали белые запястья рук, вцепившихся в бумажный стакан. Из-под опущенного капюшона была видна лишь нижняя часть лица, но и этого достаточно, чтобы я удивился необыкновенно живой мимике. Темные губы незнакомца двигались, улыбаясь, плотно сжимаясь, что-то шепча, презрительно искривляясь в брезгливой гримасе, а затем приоткрывались, становясь по-детски беспомощно нежными.

"Наркоман?" — во мне проснулась неприязнь. Однако, руководствуясь наставлениями известного мэтра журналистики, я не позволил себе утвердиться в первом же предположении на чужой счет и не отвел взгляда. "Не пьяный… руки аккуратные, ногти острижены, на опустившегося человека не похож. Может, актер? Как и я, коротает время до поезда, вживаясь в роль?" На представителя творческой профессии незнакомец действительно чем-то неуловимо походил.

Мой пристальный взгляд не остался незамеченным, и человек поднял голову, поворачиваясь и сбрасывая капюшон. Льдисто-голубые глаза открыто и без смущения уставились на меня, подвижное лицо застыло в немом вопросе.

"Да, похож на актера. Лет двадцать пять-тридцать, может, даже мой ровесник. Заговорить? Да, конечно. Хоть богема и не мой профиль, но никогда не знаешь, где и как наткнешься на сюжет".

— Прошу прощения, мне показалось, что я узнал вас, — не задумываясь, солгал я, не вставая с места, обезоруживающе разведя руками и улыбнувшись с тщательно отмеренной дозой смущения и нахальства. — Возможно, это было на премьере? — выстрелил я вслепую, проверяя свою наблюдательность.

— Нет, — человек, судя по его лицу, расслабился. — Думаю, вы ошиблись, мы незнакомы.

Не сводя с меня странного взгляда, незнакомец привычным жестом отбросил асимметричную челку, падающую на высокий белый лоб.

Задумавшись на долю секунды, я продолжил атаку по обычной схеме:

— В таком случае, позвольте представиться. Марк Эштон, журналист, — в моей руке отработанным жестом фокусника возникла визитка, и я поднялся, уверенно направляясь к столику незнакомца.

— Проездом в этом городе. Вы местный? — я готов был выдать ряд восторженных или критических эпитетов городским достопримечательностям, отмеченным мной краем глаза, сообразно высказанной реакции собеседника. Привычная игра. Если соглашаться по каким-то общим, ничего не значащим вопросам, умело попадая в тон собеседника, то неизбежно возникает приязнь, доверительная атмосфера в отношениях.

Но мой визави тут же разорвал шаблон знакомства:

— Журналист… Журналисты… Всегда в поисках истории, не так ли?

— Всегда, — подтвердил я, теряя инициативу, но заинтересовываясь. Неплохое начало, похоже, парню есть что рассказать. Если так, то моя интуиция не подвела. Я ощутил, как мозг стряхнул остатки сна и заработал с привычной мощью.

— Садитесь, — спохватился человек, поймав мой выразительный взгляд на пустующий стул.

— Благодарю. Заказать вам кофе? — давя в себе легкое недовольство невежливостью незнакомца, спросил я, не торопясь опускаться напротив собеседника.

— О, пожалуйста, капуччино. Двойной.

Кивнув и даже немного восхитившись нахальству человека, я неспешно прогулялся до барной стойки. Это дало мне возможность собраться с мыслями и набросать варианты будущей беседы. Похоже, что мной попробуют воспользоваться в каких-то своих целях. Моя же задача — раскрутить сюжет. Совершенно непонятно какой, но шестое чувство, которое, как я считал, и делает из бумагомараки журналиста, усиленно сигналило о какой-то интригующей тайне. В самом неудачном случае я потрачусь на кофе незнакомому человеку. Да хоть бы и на завтрак, редакция покроет расходы, лимит на поездку еще далеко не выбран.

Вернувшись с двумя исходящими ароматным паром картонными стаканчиками, я опустился на отодвинутый стул.

— Премного благодарен, — выспренно отозвался незнакомец, принимая свой кофе чуть дрожащими пальцами.

Я терпеливо позволил ему насыпать и размешать сахар, сделать большой обжигающий глоток и только тогда вежливо намекнул:

— Истории, мм? Мистер… э-э-э?

— Джон, — с легкой усмешкой отозвался мужчина. — Зовите меня Джон.

«Хм. Вот тебе и принц-инкогнито в одежде с чужого плеча. Ну давай же. Ты мне теперь должен, говори, говори больше. Я пойму, что там прячется между строк».

— Очень приятно, мистер… Джон. Что может быть лучше истории, чтобы скоротать время до отправления поезда. У меня еще, — я демонстративно бросил взгляд на запястье, — почти два часа свободного времени.

Джон, хотя, разумеется, его звали иначе, молча и испытующе глядел на меня, что-то решая. Затем отвел взгляд в сторону, уставился на какую-то абстрактную мазню в дешевой рамке, украшающую колонну, и, наконец, изрек:

— Скажите, мистер Эштон...

— Можно просто Марк, — немедленно откликнулся я.

— Хорошо… Марк. Журналистика ведь включает в себя множество направлений. Я не знаю, в каком именно вы подвизаетесь, но… вам доводилось писать об искусстве?

— Доводилось, — улыбнулся я. «Ну, точно богема. Ночной клуб, оргия, пришел в себя, одежды нет совсем, или она испорчена в угаре. Надел первое, что нашлось в шкафу у подружки или… кхм, друга. Или сбежал от приставаний. И пошел наливаться кофе в ночи. Хотя выглядит он слишком… свежим для любителя закинуться порошком. Или просто для завсегдатая клубов. Не важно, разберемся, слушаем дальше».

— Скажите, в чем основная сложность подобных статей?

— Боюсь, я пока не понимаю, о чем вы, уточните вопрос, — я немного растерялся.

— Охотно. Я разверну мысль. Согласитесь ли вы, что в журналистике существует проблема вербализации ощущений? Ведь недостаточно сходить на спектакль, выставку, перфоманс и изложить в статье лишь факты? Нет, вы должны передать текстом, этими маленькими черными буковками на белой бумаге, свои ощущения, эмоции, чувства. Заставить читателя их воспроизвести в своем сознании. Донести до чужого постороннего человека то, что вы хотели бы ему передать. Донести с учетом вашего собственного отношения к материалу статьи, а еще позиции редактора, ну и… пожеланий ваших спонсоров.

— Разумеется, — кивнул я, — вы почти повторили тему целого цикла лекций на нашем факультете.

«Черт, к чему же он клонит?»

— Да… Передать ощущения. Записать ощущения. Воспроизвести ощущения. Сколько тратят времени толпы писателей на поиск тех верных, правильных, точных, уникальных слов, которые позволят добиться этой цели? Когда не хватает обычного перечисления прилагательных, приходят на помощь аллюзии, намеки, ассоциации, но тут уже возникает новая проблема! Ведь становится критично важно говорить с читателем на одном языке, чтобы тот понимал и распознавал ключи, рассыпанные автором по тексту! — Джон увлекся и повысил голос, размахивая руками и чуть не опрокинув недопитый кофе.

— Вы, вероятно, писатель? — полуутвердительно произнес я, начиная немного унывать.

— Что? Ха! Ха-ха-ха! Нет, мистер Эштон. То есть, нет, Марк! К моему счастью, я лишен как неудержимой потребности портить бумагу черными закорючками, так и этих невыносимых мучений поисков — ну как же, ну какими же словами, эпитетами, междометиями описать то, что я чувствую. Нет, то, что я ЧУВСТВУЮ! — человек сделался необычайно важен. — Я не писатель, нет. Я — сенсирелл.

Джон, внезапно успокоившись, с легкой саркастичной усмешкой покосился на меня.

Без особого энтузиазма я изобразил вежливый интерес и спросил, поскольку моя реплика явно ожидалась:

— Сенсирелл? Мм?

— Мастер ощущений, — любезно пояснил собеседник, явно считая, что сказано достаточно.

На меня накатила усталость бессонной ночи после насыщенного делами тяжелого дня. Приуныв, я начал перебирать варианты отступления из начавшей утомлять меня бесплодной беседы. Тип, похоже, ненормальный. Несет какую-то чушь. Пустышка.

— Не торопитесь выносить диагноз, — вдруг просящим голосом обратился ко мне незнакомец и осторожно коснулся длинными белыми пальцами тыльной стороны моей ладони.

Не успел я отдернуть руку и возмутиться непрошеным вторжением в мое личное пространство, как ощутил возбуждение первооткрывателя, нашедшего тайную дверь, жажду задавать вопросы, сердце застучало быстрее, глаза расширились, лицо вспыхнуло жаром. Сонливость и раздражение были мгновенно смыты этой накатившей волной неожиданно пьянящих чувств. Прикосновение Джона длилось всего миг, но мое сознание как будто вынырнуло на поверхность теплого мутного засасывающего болота и жадно, захлебываясь, стало хватать свежий холодный воздух.

— Так-то лучше, — проронил мой собеседник, сощурясь. Демонстративно отвернулся от моего запылавшего вдруг лица и спокойно, размеренно, холодно произнес, обращаясь к уродливому переплетению кислотных завитушек на стене:

— Я попрошу вас, Марк, провести маленький эксперимент, несложный, но интересный.

— Давайте попробуем, — почему-то хрипло откликнулся я и облизнул пересохшие губы.

— Все очень просто. Вспомните самые приятные ощущения в вашей жизни. Любые. Только не говорите, не старайтесь что-то формулировать. Просто вспоминайте в своей голове. Вспоминайте в деталях, полно, закрыв глаза. Мысленно переносясь в тот миг, когда это происходило. Все ощущения, все, что вспомните.

Я послушно закрыл глаза и тут же ощутил легкое касание прохладных тонких пальцев на своем запястье. Решив, что это часть эксперимента, я расслабился и начал копаться в памяти. Ну… Скажем...

«Мои детские босые ноги ступают по прохладному песку утреннего пляжа. Нос щекочет горьковатый аромат водорослей. Свежий ветер нагоняет ласковые теплые волны, которые нежными языками прикасаются и тут же с шуршанием убегают, оставляя после себя влажный холодок...»

«Взрыв лопнувшей виноградины во рту при прикосновении зубов к нежной кожице сочной крупной ягоды...»

«Обжигающе-холодная вода бассейна, принимающая в себя горячее, взмокшее в парилке тело, вопль восторга, непроизвольно вырывающийся из груди, радость и гордость своей смелостью...»

«Горячее, нежное, страстное женское тело в моих крепких объятиях. Руки ласкают, сжимают и дразнят. Тонкий цветочный аромат духов переплетается с мускусным запахом страсти двух разгоряченных любовников. Губы встречаются с губами, от волны накативших чувств перехватывает дыхание. Плоть сливается с плотью, мы — одно целое, горячие волны пульсируют, предвещая, проникая, поднимаясь выше и выше, заполняя тела расплавленным океаном, мощным, необузданным, рокочущим, и… вспышка острого наслаждения, бьющая из глубин, растекающаяся в пространстве, оставляющая за собой расслабленность, взмокшее счастливое соединение тел и душ на смятом постельном белье...»

— О, да вы романтик, — прокомментировал внезапно Джон, оставаясь спокойно-отстраненным. Я открыл глаза, возвращаясь к действительности. Снова и снова перебирая его слова, то, что только что произошло со мной в его присутствии, и то, что из этого, кажется, следовало. Веря и не веря одновременно.

На краю сознания закипела победная уверенность: «Черт, черт, это же взаправду! Я нашел сюжет! И какой сюжет! Сюжетищщщщще! Теперь копать, копать, черт с ним, с поездом, с редакцией, не упустить шанс! Ведь этот человек — телепат?! Экстрасенс?!»

— Почему вы так решили? — контролируя свой голос, откликнулся я. И тут же сообразил: «Хэй, ведь он еще касается меня. А что, интересно, из моих бегущих табуном мыслей ему доступно? Черт, неуютно как-то. Так, все, собрался. Побольше искренности, забыть обо всем, чему учили, стать невинным ребенком. Что думаю, то и говорю, но думать надо… Черт, думать о том, что и как нужно думать, и чтобы это было именно то, о чем нужно думать сейчас, чтобы он прочитал… Господи, какой же бред я думаю!»

Джон почему-то криво улыбнулся:

— Многие в вашей ситуации начинают с того, о чем вы вспомнили последним. Но, прошу, продолжайте. Обещаю, ответы на ваши вопросы будут потом. Расслабьтесь, вспоминайте. Чувствуйте. Чувствуйте...

Сбитый с толку услышанным, покрасневший, почему-то уязвленный, я прекратил пытаться контролировать свои собственные мысли, усилием воли решительно выбросил пресловутый секс из головы и старательно стал воскрешать в памяти ощущения победы и гордости собой, накатившие в момент, когда я, проклиная свою тягу к опасным экспериментам, забрался на вершину горы и остановился там, унимая дрожь в перенапряженных при подъеме конечностях и наслаждаясь открывшимся передо мной видом долины...

— Да, — прошептал голос рядом со мной, — это прекрасно. Спасибо вам огромное. Как жаль...

Меня кольнуло чувство тревоги:

— О чем вы жалеете?

— Наши клиенты… Другие.

— В каком смысле другие? И… "клиенты"? Ваши? Кто это "вы"? — журналист во мне очнулся и стал методично анализировать все слова, оброненные моим собеседником.

Тот, снова прикрыв глаза, чему-то печально улыбался. Затем, болезненно сощурив льдисто-голубые глаза, предложил:

— Вас не сильно затруднит заказать мне какой-нибудь еды? А я расплачусь с вами ответами. Другой валютой я сейчас не располагаю, к сожалению.

Без колебаний я прошел к стойке, безжалостно вырывая из сна дремлющего бармена, требуя горячий завтрак для вон того парня и ристретто для себя. И поспешил назад, собираясь с мыслями, готовясь к интервью, внутренне заряжаясь напористостью и желанием докопаться до деталей. Демон в голове размахивал флагом и радостно вопил: "Это же бомба!" Другой голос тихонько шептал об осторожности, что не стоит торопиться, что это может быть опасно, что нужно поспешать медленно, все много раз обдумать и ни на что заранее не соглашаться… Но глас рассудка был слаб.

— Итак, Джон, — я выделил имя голосом и улыбнулся краешком рта, показывая, что пока согласен сохранять инкогнито моего собеседника, хотя и не особо одобряю этого. — Завтрак сейчас будет, а мы поиграем в вопросы и ответы, правда?

Я старался перехватить инициативу и навязать желаемый ритм интервью, при котором собеседник говорит больше, чем, возможно, намеревался. Главное, не сбавлять темпа и поддерживать волну утвердительных, преимущественно положительных ответов.

— Вы сказали, что вы мастер ощущений, да?

— Да, — Джон улыбался и демонстративно положил руки на стол, ладонями вверх, разведя их широко. Жест открытости и доверия. Смотрит прямо в глаза, не щурясь. Ага… явно знаком с техникой чтения невербальных подсказок. Как по конспекту прямо. Пожалуй, он даже переигрывает. Можно ли лгать и одновременно настолько контролировать себя, чтобы не выдать ложь?

Диктофон, который я незаметно включил, еще направляясь к стойке, зафиксирует все оттенки речи, но решать, чему именно из сказанного верить, нужно сразу, здесь и сейчас.

— Так что же делает мастер ощущений? Сенсирелл, как вы себя назвали, да?

— Правильно. Я сам придумал этот термин. Мы чувствуем. Ну и… все такое, — Джон ухмылялся.

— Вы чувствуете? Как-то иначе? Не так, как обычные люди? — «Издевайся, издевайся, конечно, ты понял, что я на крючке, но от меня уже не отделаешься общими фразами».

— Не так. Сильнее. Глубже. Полнее.

— А какие именно ощущения? Вкус, аромат, цвет? — я заставлял его озвучить на диктофон как можно больше, притворяясь, что туповат.

— Вы забыли еще про звуки и про осязание, — охотно дополнил Джон. — И про другие чувства, которые выделяет современная наука. Вы знаете, что большинство ученых остановилось на числе двадцать одно? Нет? Да, видимо, вы далеки от научной публицистики. Двадцать одно чувство, и это не самая полная классификация. Чувство боли, например. Только его разновидностей выделяют целых три. А еще чувство времени. Степень сгибания суставов. Ориентация в пространстве и чувство равновесия. Чувство температуры. Пустого желудка. Переполненных внутренностей...

— Потрясающе, — воскликнул я, почти не кривя душой. — Позвольте, я еще вернусь к этому позже, а сейчас меня интересует...

Бармен принес дымящийся омлет и заказанный кофе, заставив нас прерваться.

Джон торопливо принялся за еду. Мне показалось, что он ел последний раз довольно давно. Он что, без гроша? А тот кофе, что Джон смаковал до нашего разговора? Ха, да он, скорее всего, был "подвешен" в баре, про эту итальянскую традицию информировала всех желающих грифельная доска на улице.

Я поднес к губам наполненный до половины стаканчик с горячим горьким черным и густым ристретто. Ударная доза кофеина, не отрываясь, разом всю порцию. И запить холодной водой, от которой сразу ноют зубы. «Нужно подвести Джона к телепатии. Чтобы он сам произнес ключевые слова, так будет естественнее. Что он может. Как он это делает. Пока в памяти диктофона нет еще ничего… взрывного».

Человек напротив меня тщательно ловил вилкой последние непослушные кусочки омлета. Его лицо порозовело.

«Ого, быстро управился». Я сделал знак бармену и, не переспрашивая Джона, заказал дополнительно двойной клаб-сэндвич и свежевыжатый апельсиновый сок.

На лице собеседника появилось ожидаемое мной выражение благодарности.

«Нет, не нахальный, как я решил сначала. Просто зверски голодный. Кто же ты, мистер Джон? С такой правильной речью, так легко рассуждающий о науке и литературе с пустым желудком. И с пустыми карманами на чужой одежде. Мастер ощущений. Читающий чужие мысли. Сейчас ты мне расскажешь свою историю. В подробностях».

— Джон, — я чуть наклонился к нему и понизил голос. С тревогой подумал, хватит ли чувствительности у моего дорогого диктофона записать тихий разговор. — Я понял, что вы гурман с музыкальным слухом и мечта любого парфюмера. Предположим, что это так. Именно это делает вас "мастером"?

— Нет конечно же, — Джон немного нахмурился, уловив скептические нотки в моей речи. — Я же не просто так рассуждал о муках писателей. Мы делаем то, чего им не добиться никогда. Мы можем сохранить в памяти ощущения. Во всей полноте, недоступной обычным людям. Можем ощутить чужие эмоции. Они имеют свой вкус, аромат, цвет, нужно только научиться их понимать.

Я завороженно слушал, молясь, чтобы запись получилась четкой и разборчивой.

Джон немного замялся, и я жестом попросил продолжать, сам не говоря ни слова, чтобы случайно не оборвать поток откровений.

— И мы… — продолжил он неохотно, — можем передать ощущения другому. Навязать их. Не полностью, нет. Ощущения не станут частью другого сознания, они воспринимаются так же бедно, как чувствует мир этот другой человек.

Джон замолчал, уставясь в стену. Пришлось подхлестнуть его путаную речь:

— Если чужие эмоции вы тоже "видите", то и "навязать" их можете, верно?

— Да, — просто подтвердил человек напротив меня.

— То есть мысли вы не читаете?

Джон с легким изумлением перевел на меня взгляд:

— Мысли? Нет! Нет, то, что вы говорите про себя, что именно выразили конкретными словами, как дословно вы про себя ругнулись, о чем табуированном подумали, мы не прочтем. Но, думаю, вы догадываетесь, что это, как говорится, лишь верхушка айсберга. А вот ваши неоформленные страхи, возбуждение, стремление обладать, нетерпеливое ожидание, скрытая ярость, подавленная депрессия, эйфория, глухая обида, раздражение, стыд, голод...

Бармен как раз поставил перед нами блюдо с двумя здоровенными сэндвичами, и я пододвинул его к Джону.

— Благодарю, — с чувством произнес мой собеседник и немедленно приступил к еде.

Внезапно меня посетила неожиданная мысль, и я откинулся на спинку неудобного жесткого стула, поджав губы.

Джон поднял глаза и через мгновение, улыбаясь набитым ртом, помахал вилкой. Проглотив, он выразился более определенно:

— Я не внушал вам никакого желания меня накормить.

— Хм, — откликнулся я, все еще не полностью убежденный. — Точно, вы говорите, мысли не читаете?

— Точно, — уверил Джон и блаженно отпил сок. — Для влияния на человека нам нужно коснуться его. А предположить, о чем вы подумали, так насупившись после моих слов, совсем несложно. Вы решили, что я вами манипулирую и размышляли, в какой момент это началось.

— Сдаюсь, — я поднял шутливо руки, — вы угадали. Мысль была сформулирована не совсем так, но очень близко. Я вам верю. Так вы не манипулировали мной? Ни капельки?

Джон вдруг стал очень старательно и аккуратно разрезать на кусочки второй сэндвич, хрустя поджаренным хлебом.

— Так и?.. — я твердо намерен был дождаться ответа.

— Ну, немного… — Джон тщательно вытер рот салфеткой. — Вы собирались уйти, решив, что я вас разыгрываю.

— И вы?..

— И я вас… я вам… ну, сделал так, чтобы вы заинтересовались. И все! Одно маленькое вмешательство, честное слово, — Джон смущенно улыбался.

— Хорошо, — я улыбнулся тоже, спрятав поднявшуюся было из глубины души злость. — Надеюсь, вы не станете делать так вторично, только если я сам не попрошу. А теперь прошу, Джон, расскажите о себе. Кто это "мы", от лица которых вы то и дело говорите? Вас, сенсиреллов, много? Этому можно научиться? Кто "ваши" клиенты?

Насытившийся Джон уже без спешки ковырялся в расчлененных останках второго сэндвича. Медленно допил сок, размышляя о чем-то. Аккуратно поставил стакан. Повернул его эмблемой к себе, мрачнея. И, наконец, неохотно начал холодным, неприятным голосом, на глазах преображаясь совсем в иного человека, чем минутой ранее:

— Клиенты… Наши клиенты… с деньгами. Большими деньгами. Богатые, пресыщенные удовольствиями. Нередко молодые, но уже испорченные до мозга костей. Секс… обычным сексом их уже не удивишь. Да и необычным сложно. А от нас требовали чего-то… Сильного. Чтобы "вдарило". Иногда приходили с готовым заказом. Почувствовать, запомнить, усилить и передать. Передать даже не одному, а группе. Мы не видим их лиц, да и не хотим этого.

— И что же за заказы были, к примеру? — подтолкнул я глубоко задумавшегося Джона.

Тот закрыл глаза и сцепил руки в замок, сгорбившись. Затем глухо ответил:

— Насилие, к примеру. С позиции насильника. А потом с позиции жертвы. Почему-то последнее было даже более востребовано. Люди — загадочные существа, — Джон снова замолк.

Я, в общем, не особенно удивился. Юные и жестокие, не знающие отказа ни в чем. Но мой собеседник, получается, должен скрываться. Как минимум от полиции. А еще вернее — от своих работодателей. Значит, он в бегах. Я встревоженно глянул на сереюшую за окнами пустую улицу с моросящим дождем.

Джон снова открыл рот, собираясь продолжить исповедь. Вся его улыбчивость пропала, глаза заледенели, он не смотрел на меня, сверля взглядом опустевший стакан.

— Затем было насилие над девственницей. Надеюсь, совершеннолетней. Не знаю. Не хочу знать.

Вновь повисло тяжелое молчание.

— Дальше было… — Я поразился, как изменилось его лицо. Казалось, что человек, сидящий напротив, лишь отдаленно похож на мистера Джона, со вкусом рассуждавшего о проблемах литературы. Незнакомец был мрачен, едва цедил слова, поджатые губы собрали угрюмые складки, шевелились желваки на выдающихся скулах.

— Дальше было убийство. Ножом. Эмоции убийцы. Радостный трепет достижения запретного. Первое убийство. Почти как первый секс. Дьявольский коктейль. Возбуждение, страх, неверие. Да, я это сделала, да, я смогла… Восторг. Жалость. Похоть. Стыд. Последний хрип жертвы. Алая горячая кровь на изнеженных руках. Широко открытые, мутнеющие глаза, смотрящие на свою убийцу. Терпкий запах мочи. И одновременно с этим… Вы знаете, с каким змеиным шелестом острый нож проникает в тело? Царапает ребро. Рассекает нежную ткань легких. Вонзается в упругую пульсирующую трубку у самого сердца. Как кровь устремляется в тонкий разрез, разрывая стенки аорты? Заливает легкие, толчками выплескивается изо рта, глуша рождающийся крик? Как мутнеет сознание, до последнего не верящее в реальность происходящего? Как руки силятся порвать наручники, ноги слабеют и подкашиваются. Как угасают функции мозга, расслабляются сфинктеры...

В наступившей тишине было слышно легкое жужжание в вертикальной лампе дневного света, которая вместе с колонной была аляповато выкрашена неизвестным дизайнером в розовые и черные полосы.

Я, сбрасывая оцепенение, коснулся лба тыльной стороной ладони и вытер выступивший холодный пот. Мысли нехотя шевелились, отходя от шока. Хотелось вскочить, расшвыривая мебель, и с ужасом куда-то бежать. Куда-нибудь — в полицию, на вокзал, куда угодно, лишь бы там были другие люди. Живые люди. Не умирающие. И не убийцы. Судорожно стучащее сердце понемногу успокаивалось, зато тупой болью заломило висок.

«И ведь это он даже не касался меня, — отметил другой голос в голове, спокойный и рассудительный. — Просто рассказывал. Убедительно, да. Отличный актер». Я вдруг снова усомнился. Актер. Может, все это лишь фокусы? Иллюзионист и чтение мыслей. Классическая цирковая программа. Отрабатывает завтрак. Ведь это не может быть правдой, чушь, ерунда какая-то. Ну бред же, бред на самом деле. А я-то повелся, как зевака на ярмарке.

— А… — начал я, собираясь с мыслями и с трудом вспоминая, о чем хотел спросить еще. — Усилить. Вот, вы сказали «усилить». Усилить ощущения, я прав? Вы можете… как вы там выразились… «чувствовать во всей полноте»? А реально сделать, чтобы другой чувствовал так же? К примеру, я?

Я ждал, что Джон начнет выкручиваться или снова описывать какие-нибудь ужасы. И тот действительно поморщился, не открывая глаз:

— Уверены? Вы этого хотите? — от его низкого ледяного голоса у меня снова побежали мурашки по спине.

— Да, — решительно ответил я, внутренне борясь с сомнениями.

— А конкретнее? Ощутить безумие насилуемой девственницы? Еще и усиленно? — Джон, открыв покрасневшие глаза, как будто выплевывал из себя слова, нависая над столиком и сверля меня взглядом.

— Нет, нет, стоп, назад. Возможно, я неправильно вас понял, — сбавил я тон. — Мне показалось, что вы можете как-то повлиять на меня. Чтобы я чувствовал сильнее. Ваших картинок мне не нужно, право же.

— А-а, — голос Джона снова упал и стал звучать бледно и невыразительно. — Да, мы это можем. Только как бы не пожалеть вам. Это, знаете ли, не столько дар, сколько проклятие.

«Крутит. Увиливает, — с разочарованием признал я. — Ладно, надо уж додавить». Уловив краем глаза тень какого-то движения, я покосился в окно. За стеклом, покрытом сотнями капелек воды, было уже почти светло и по-прежнему пустынно.

— Ну, если что, вы же мне поможете, правда? — я улыбнулся, мягко припирая чудака и афериста к стенке. — Снимете свое проклятье, и...

— Я предупредил, — бледно отозвался Джон и без дальнейших проволочек молниеносно наклонился через стол и ткнул меня основанием горячей ладони в лоб. Кожу защипало, от неожиданности я вскрикнул:

— Эй!

Из-за стойки немедленно выглянул бармен, решив, что зовут его. Я покачал головой и удивленно спросил:

— Это все?

— Да, — нехотя буркнул Джон, не смотря на меня, едва разлепляя губы.

— Вроде ничего особо не изменилось.

Джон криво усмехнулся:

— Это проявится не сразу. У всех по-разному, от пары минут до часа. Или даже больше. Мы не знаем, почему так.

— М-да. Что ж, подождем. Придется, видимо, даже сдать билет. А то накроет меня в поезде, и как без вас обойтись, — желчно, испытывая горечь разочарования, отозвался я.

Джон равнодушно пожал плечами, не открывая глаз.

— Скажите, наконец, кто же такие "мы"? От чьего лица вы говорите? — продолжил я, вспомнив о следующем вопросе.

— Думаю, я могу вам ответить. Правда, Карл? — раздался звучный голос от дверей.

Джон вскочил и, уронив стул, метнулся к занавеске, закрывающей проход для персонала. Но за ней, наступая и тесня моего собеседника перед собой, появилась массивная фигура человека в насквозь промокшем расстегнутом плаще, под которым белел медицинский халат.

Второй тип такой же комплекции устремился на помощь первому от входной двери. Третий, сделав пару шагов внутрь помещения, остановился с выражением усталого удовлетворения на лице, похлопывая по ладони снятыми мокрыми длинными кожаными перчатками.

Возмущенный бармен подал голос:

— Эй, что за хрень тут происходит? — и потянулся за внушительной бейсбольной битой, приберегаемой в качестве увесистого аргумента в конфликтах.

— Все в порядке, — успокоительно произнес третий, обладатель приятного уверенного баритона. — Просто я пришел за своим пациентом.

Джон, которому уже что-то вкололи умелой рукой, расслабленно повис на плечах двух горилл.

— Уфф, — со вкусом выдохнул третий. — Отлично, господа, просто отлично. Проводите Карла до машины, отвезите его в клинику и свободны. Премия — как договаривались. Меня не ждите. Я, пожалуй, дам все объяснения здесь присутствующим, а потом на все плюну и вызову такси до дома.

Говоривший посторонился, пропуская мимо себя санитаров, влекущих обмякшего и что-то бормочущего пациента на улицу. Затем, наконец, покинул свой пост у двери и направился к набычившемуся бармену, на ходу доставая документы из внутреннего кармана дорогого модного плаща.

Состоялся тихий разговор, в результате которого бармен, пожав плечами, занялся кофеваркой, а неизвестный уверенно подошел к моему столику.

— Вы позволите? — человек улыбался. Карие глаза с покрасневшими белками и припухшими веками говорили, что бессонная ночь была и у него. Гладкие и влажные черные волосы с аккуратным пробором, высокий лоб, смуглая кожа уроженца средиземноморья. Итальянец? Нос с небольшой горбинкой, тонкие губы, растянутые сейчас в вежливой улыбке, выраженный подбородок. Подтянутый, от него исходило ощущение скрытой силы. Лет под сорок, пожалуй.

— Садитесь, — кивнул я на пустующий стул, быстро соображая, перебирая в памяти все непонятности, все смущающие подробности речи и облика Джона-Карла, неплохо подходившие под версию сбежавшего каким-то образом пациента психиатрической лечебницы.

— Доктор Луиджи Арденте. — Человек аккуратно повесил мокрый плащ на вешалку рядом со столиком и опустился на стул. На нагрудном кармане его пиджака красовался потертый бейджик. Фотография на нем была сделана не меньше десятка лет назад, четкие буквы подтверждали имя моего собеседника. По низу бейджика красивой, но не особо разборчивой вязью угадывалось что-то вроде: "Частная клиника Святого Доминика".

— Вижу, что вы успели тут неплохо посидеть с Карлом? — доктор шутливо обвел отставленные в сторону блюда и стаканчики, которые бармен не торопился убирать.

— Он назвался Джоном, — ответил я, мрачно размышляя, стоит ли раскручивать за неимением лучшего историю о сбежавшем психе, бродящем по улицам маленького городка.

— Джоном? — собеседник хохотнул. — Хех, это что-то новое. Карл, Рональд, Джеймс. Неужели новая субличность? Или это он в целях конспирации, мог ведь, хитрец. — Доктор Арденте рассуждал вслух, не особенно заботясь о том, чтобы что-то пояснять мне.

— Прошу прощения? — начал я вопросительно, но доктор тут же прервал меня:

— О, разумеется, тысяча извинений. Так вот, он, наверное, не раз говорил от множественного лица? Вот, видите, вы киваете. Ответ прост. Шизофрения. Наш дорогой Карл совмещает в себе не одного человека, а целую компанию. Заметьте, совершенно различных по языку и манере общения! И каждый со своей собственной историей, не только именами! Они еще и между собой разговаривают. Интереснейший случай. Отягощенный МДП и...

— А как он сбежал, ваш интереснейший случай? — несколько невежливо и, боюсь, излишне язвительно поинтересовался я.

Доктор Арденте помрачнел и явственно обрадовался принесенному кофе.

— Еще апельсиновый сок, пожалуйста, и счет, — спохватившись о времени, сказал я уже в спину удалявшегося с грязной посудой хмурого бармена.

— Халатность персонала, — кратко сообщил мне доктор, обжигаясь горячим напитком при каждом жадном глотке.

— И давно это случилось? — продолжал давить я.

Психиатр мельком взглянул на дорогие золотые часы и, что-то прикинув, ответил:

— Тридцать восемь часов назад. О, дьявол, надо же позвонить. — Он торопливо поставил бумажный стакан на стол и полез за телефоном в карман.

— Привет, Мэри, Томас еще не приехал? Не важно, скоро будет, готовьте палату. Я сказал: готовьте палату! Отбой всем командам, сворачивайте поиск. Да, едет к вам. Да живой, живой и даже сытый, ему тут добрый самаритянин подвернулся. Все. Я сказал все, золотко! Нет, я домой сейчас, двое суток на ногах. Да, в постельку к Марте. Так, все, отбой. — Доктор решительно прервал звонок и, подумав, выключил звук, небрежно управляясь со своим современным сенсорным гаджетом.

— Извините, — обратился он ко мне.

Во время его разговора я успел расплатиться с подошедшим барменом и пригубил прохладный напиток, собираясь затем уходить. Меня почему-то начало мутить, все ощущалось как-то странно. Непривычно. Иначе.

— Нннниииччееггоо, — мой голос почему-то зазвучал очень медленно и низко. Я хотел сморгнуть, но глаза остались открыты, в то время как поле зрения стало сильно сужаться. Лицо доктора, с удивлением смотрящего на меня, расплылось радужным контуром, в котором выделялся яркий изумрудно-зеленый в контрасте с мутно-неприятным желтым цветом. В ушах зашумело, затем шум разделился на невероятно большое количество звуков. Та самая лампа на колонне теперь жужжала как рассерженный шмель, ясно и отчетливо. Я слышал замедленный ритмичный шум (сердце?), глубокое дыхание с посапыванием, исходящее от доктора Арденте. Утробный звук — вероятно, его протестующий пустой желудок. Позвякивание сзади — это бармен ушел в подсобку и моет посуду, сообразил я.

— Ммиисстеерр? — доктор таким же низким голосом обратился ко мне, лицом выказывая удивление и тревогу. Время, кажется, растянулось. И побежало быстрее. И почти остановилось.

Мое внимание вдруг переключилось на стакан, что я сжимал в руке. Потрясающий стакан. Мои пальцы обхватывали его, ощущая бархатную шершавость картона всей кожей. Прохладное содержимое, уровень жидкости чуть выше половины. Не глядя, я смог воспроизвести в сознании невидимую мне (Коричневую? Светло-коричневую? Как палочка корицы?) картинку на боку стакана. Фирменный логотип бара, такой же, как на его вывеске.

— Э-э-э-эй? — радужно-цветастый доктор, прищурившись, медленно махал передо мной растопыренными пальцами. Тонкое обручальное кольцо на безымянном, след поджившего пореза на мизинце, извилистые линии на ладони, завитки узоров на тонкой коже. Пальцы сложились в фигуру, а затем щелкнули прямо перед моим носом. Я машинально отметил аккуратные ухоженные розовые ногти здорового человека.

Рука убралась, и я снова с трудом сфокусировал взгляд на лице. Доктор Арденте хмурился, поджав недовольно тонкие губы.

— Ужж нее "тоолкаал" лии вааас Каарл?

Цвета, в которые расплывались контуры человека, пульсировали и менялись, завораживая своей игрой. Сейчас там стал преобладать стальной серый. А еще проявилась темно-багровая линия. Как запекшаяся кровь.

Я почему-то не мог пошевелиться, утопая в море ощущений, обрушивавшихся на меня со всех сторон.

Доктор, покосившись на занавешенный проем, ведущий в подсобку, с неожиданной силой сдвинул мое одеревеневшее вдруг тело вместе со стулом за колонну. Подсел ближе, быстро, дергано и в тоже время как-то мучительно медленно стал обшаривать мою одежду. Шелест в правом нагрудном кармане. Там я хранил тоненькую стопку визиток. Время пульсировало, все вокруг двигалось, шуршало, шелестело, скрежетало то быстро, то тягуче. Лицо Арденте снова возникло в поле моего зрения, но теперь оно было с отчетливым алым контуром:

— Баа, мииииистер Эшшштооооон. Выыы ууу нааассс жжжууурнаалииссст?

Его глаза расширились, а зрачки, наоборот, сузились, напоминая дула направленных на меня пистолетов. Чужая рука выудила мой диктофон из внутреннего кармана, и мигающий красный индикатор записи кроваво отразился на влажной роговице немигающих огромных глаз доктора, заставляя их вспыхивать дьявольским огнем.

В поле зрения замаячил блестящий медицинский фонарик-карандаш, и ослепительное белое зарево затопило мой мозг, причиняя мучительную боль. К счастью, ненадолго.

Доктор отодвинулся назад и достал телефон, что-то нажимая и двигая на его большом экране.

Зазвучал… метроном? Тук. Тук. Тук. Тук. Тук… Тук… Тук… Тук-тук-тук...

Арденте, держа чуткие пальцы на моем вывернутом беспомощном запястье, заставлял метроном стучать то чаще, то медленнее. Этот ритм и без того притягивал внимание, завораживая, увлекая за собой, а доктор еще и тянул низким тяжелым голосом, настойчиво смотря мне в глаза:

— Яааа пыытааюууссь поомоочь. Слеедууйтеее риитмуу. Деержжиитеесссь риитммаа. Деержжииитее рииитмм.

Я послушно повторял про себя:

— Тук. Тук. Тук… Тук.

Краешком глаза я уловил движение. Его палец едва заметно сдвинулся на экране телефона, и метроном ударил невпопад. Но я удержал мысленный ритм, и стук, повинуясь, вернулся к прежнему темпу. Доктор кивнул и еще раз сдвинул палец. И еще. Звуки вокруг стали уже не такими монотонно-тягучими. Я всеми силами держался за четкий стук метронома, как за надежный камень, выступающий из бушующего вокруг меня моря, стремящегося унести, утянуть, утопить.

— Ага, — уже не растягивая звуки, удовлетворенно шепнул доктор под неумолчное туканье метронома. — Вы слушаете ритм и мой голос. Ритм и мой голос. Ритм и мой голос. Вы делаете, то, что я говорю. Вы слушаете мой голос. Вы полностью сосредоточены на моем голосе. Вы не можете двигаться и говорить, но я вам помогу. Вы очень хотите, чтобы я вам помог, Марк. Поэтому вы слушаете мой голос и делаете, как я говорю. Как я говорю. Вы слушаете, как я говорю. Закройте глаза. Я прошу вас закрыть глаза. Сейчас. Закройте глаза.

Я наслаждался богатством звуков, исходящих из его рта. Нотки переливались хрустальными гранями, окрашивались в крепкие бархатные тона, в них таилось неизведанное море подтекстов и ярких эмоций, каждое слово хотелось взять в руки и прижаться щекой, вбирая шершавость и стройность чистых красок, внимая дразнящим ароматам.

Смысл произносимого ускользал, и я ощутил недовольство и горечь доктора, снова щелкнувшего радужно-золотистыми пальцами перед моим носом.

— Надо же, как тебя "толкнуло", приятель, — доверительно обратился он ко мне. — Хотел тебя расспросить, но ты совсем завис. Ничего. Ты же записал беседу с Карлом, умница, молодец. Я потом послушаю. А сейчас, пожалуй, мне пора.

Два сухих прохладных пальца закрыли мне непослушные веки. Воцарилась темнота. Точнее, подобие темноты. Я увидел, что мрак пульсирует, сплетая узоры из черных и… очень черных линий.

— Да-да, все чудесатее и чудесатее, как сказала бы проказница Алиса. Мой милый Марк, вы все еще внимательно слушаете мой голос. Слушаете, то что я говорю. То, что я говорю.

«Его ласковые добрые слова сочатся ароматом виски, — вдруг завороженно подумал я. — Наверное, он заказал кофе по-ирландски у бармена».

— Дьявол, ну как же удачно я решил к тебе подсесть. Ведь мог уйти, но решил проверить. Стоит поставить свечку за избавление от серьезных проблем, — расслабившись и чем-то шурша, тихонько бормотал под нос доктор, но для моего обостренного слуха это звучало вполне отчетливо. — Так… А теперь, как говорится, наша авиакомпания прощается с вами и желает чудесного полета...

— Марк, — доктор заговорил громче, обращаясь ко мне. — Вы глотаете из бутылочки с надписью "Выпей меня"...

Моего языка коснулась капля мятной жидкости, что повлекло за собой взрыв новых, еще неизведанных ощущений. Силясь разобраться в них, я едва расслышал, что хочет еще сообщить мне мистер Арденте.

— А теперь, когда я щелкну пальцами, вы потеряете равновесие и упадете в кроличью нору. Черную круглую нору на широкой зеленой лужайке. Глубокую, бесконечно глубокую черную нору. Вы смотрите в эту нору, наклоняетесь над ней, она увеличивается в размерах, она притягивает вас, вы становитесь меньше, меньше, еще меньше, теряете равновесие и падаете...

Щелк. Вкрадчивый голос доктора стал удаляться и затихать:

— ...падаете, падаете, падаете, падае...

***

«Темнота. Тишина. Пустота. Небытие. Это смерть? Но я мыслю. Значит, существую. Кто я? Где граница Я? Где начинаюсь не-Я? Быть может, нужно открыть глаза? Кажется, у меня нет глаз».

Почему-то я размышлял совершенно спокойно, без страха, без сожалений, без эмоций. Эксперимент и его результат. Факт и его принятие. А если я пожелаю видеть? «Я хочу видеть». Я произнес это еще раз. Нет, не получается. У меня нет рта. Я подумал еще раз, настойчиво и бесстрастно:

— Хочу видеть.

И я увидел. Я — мерцающий туманный серый шар. Небольшой. Хотя сравнивать не с чем, быть может, я огромен. Или же пренебрежимо мал. Просто шарик, подвешенный на мириадах нитей. Жемчужно-белых нитей, уходящих в бесконечное черное пространство. Я — центр их перекрестия. Нити смыкаются во мне и расходятся во всех направлениях.

— Я хочу слышать.

Бесконечность безмолвствовала.

— Я хочу чувствовать.

Это был правильный ответ. Я ощутил вибрацию, исходящую от нитей. Некоторые были… довольны? Другие — несчастны. Несли в своем дрожании боль. Я воспринимал ее так же отстраненно, это была не моя боль, а этих нитей. Я сосредоточился, пытаясь ощутить более одной нити зараз. И почувствовал, что некоторые нити… сгруппированы? Вибрировали не то чтобы одинаково, но схоже, согласованно, аккордом.

Я потянул к себе одну. Попробовал слиться с ней, прочувствовать. Она была напряжена и просяще толкалась в сознание. Вместе с ней в меня потянулись соседние. Не понять, то ли я двигался в пространстве, оставаясь тем не менее центром вселенной, то ли нити втягивались в меня, утолщаясь, вибрируя сильнее, заставляя отвлечься от множества других, претендовавших на мое внимание.

Что-то вспыхнуло вокруг, и появились звуки. Бульканье, шум несущихся потоков, отдаленные могучие гулкие толчки, сотрясавшие весь мир. Я ощутил знакомое уже напряжение, приведшее меня сюда, в этот кусочек бесконечности. Напряжение исходило от… кольца? Плотно сжатого валика, пережимавшего утопавшую в темноте розовато-белую трубу, неведомо куда и откуда ведущую? Не зная, что делать дальше, я мысленно коснулся молившей о пощаде багровой упругой плоти, ощущая, как ее судорожная окаменелость сменилась долгожданным расслаблением. Кольцо скакнуло в размерах, увеличившись в несколько раз, и я почувствовал, как горячая волна жидкости внутри рванулась в открывшуюся брешь в плотине.

Я чуть отвлекся, и картина тут же вернулась к прежней: серый шар в перекрестии бесчисленных тонких линий. Приглушенная вибрация нитей менялась, все новые и новые претенденты толкались, царапались, бились, требуя обратить на них внимание. Расслабившись, я охотно и бездумно поддавался их зову, дрейфуя по уголкам своего нового мира, удивительным и неповторимым. Я даровал свободу и радость всем, кому мог. Некоторые сигналы я не понимал. Некоторые не реагировали на мои пожелания.

В какой-то момент я вдруг подумал, что надо как-то помечать не поддающиеся мне нити, чтобы игнорировать их в дальнейшем. Выделив одну из непонятных, но болезненных, я пожелал окрасить ее в красный. К моему удивлению, та послушалась, причем цвет затронул и несколько соседних нитей.

Ободрившись, я почувствовал уверенность, что рано или поздно разгадаю загадку своего существования здесь. «Просто надо разобраться. Что, куда и зачем. И тогда должно что-то открыться. Это просто паззл. Головоломка для решения». Мириады нитей дрожали вокруг меня, ожидая моего выбора.

У меня появился первый ориентир. Пучок окрашенных нитей как стартовая точка, как первая ось в пространстве, где начало координат, само собой, я сам. Но что это, в конце концов? Я вчувствовался в не поддавшуюся мне нить снова, притянул соседние и стал пытаться понять, что же смутно знакомое мне чудилось в этом раздражающем ощущении. Стеснение. Тупое раздражение. Жаркая давящая узость. Как будто ноет нога, сжатая неразношенным новым ботинком. Проговорив про себя эту фразу, я ощутил довольство, приходящее, когда разгадано сложное слово в кроссворде. Нога, сжатая ботинком. Да, вспомнил я, когда-то давно, когда у меня было тело...

Сложно подобрать обувь, если левая ступня чуть больше правой. Я купил новые ботинки перед торжественным приемом. То есть… Получается, это моя нога? Я ощутил дискомфорт в своей ноге? Левой ноге, если уж быть точным. Постойте… Этот мир вокруг… эти уголки пространства, по которым я столь беззаботно пронесся — мое тело? Но… почему? Я-шар съежился, игнорируя все сигналы, полностью сосредоточившись на разрозненных обрывках воспоминаний, неохотно выглядывавших из глубин сознания.

Я падаю… Тону, растворяюсь, гасну, схлопываюсь в точку. Чуть-чуть до этого — зеленая лужайка, яркое солнце, синее небо, белые облака… Белый убегающий кролик в жилетке, цилиндре, с кровавыми глазами и золотыми часами на цепочке. И часы тикают громко и страшно, заглушая все на свете — так-так-так-так-так-так. Этот ритм увлекает, от него невозможно отвлечься, время неумолимо бежит вперед, не позволяя вернуться, и я бегу, я бегу, я бегу за этим странным кроликом, догоняя его, и снова падаю… Я снова падаю в бесконечную черную нору, снова падаю в бесконечную нору, снова падаю… и снова падаю… и падаю, падаю, паааадааааюуууу….

***

Вынырнуть из засасывающего кошмара удалось лишь страшным усилием воли, отбившим у меня охоту погружаться в память. Шло время. Или не шло. Может быть, там не было времени. Я просто дрожал здесь, в центре этой странной вселенной. Маленький, жалкий, скукоженный, дрожащий серый шарик. Испуганный, не желающий ПОМНИТЬ.

Но я успокоился. Не было нужды возвращаться к тому кошмару. Незачем вспоминать что-то так настойчиво. Тем более что какие-то сведения, слова, понятия всплывали в сознании сами, безболезненно и легко. Я снова вернулся к задаче решения головоломки. Теперь я знал, что каждая нить несет какое-то ощущение. Более того, какие-то нити чем-то управляли. Мышцами? Да, наверное. Получается, что если бы я нашел нужные нити, то смог, скажем, пошевелить телом? Своим телом? Не уверен, что мог сейчас считать его своим. Какое-то тело. В котором я сидел как беспомощный, непонимающий паук, забывший, зачем ему вся эта исполинская паутина.

Я мысленно и легко снова скользнул вдоль отмеченных мной нитей. Нога все еще бездумно протестовала, сжатая тесным ботинком. Ощущение… ткани? Носка? Это… пальцы? Да, пальцы на ноге. Согнуть палец. Нет? А так? А вот так и еще эту нить?..

Почти лишенный страстей, я спокойно и методично решал задачу о шевелении пальцем. И у меня получилось. Это не то чтобы обрадовало меня, но как будто что-то сдвинулось щелчком в сознании — я мог пошевелить пальцем. Вот этим. И вот этим. А ногой? Нет, не двигается.

Мои эксперименты прервала целая волна пришедших сигналов со всех сторон моего мира. Что-то происходило вокруг, но я не мог понять, что именно, слишком много, слишком много сигналов. Дайте мне разобраться, мне нужно время! Не дергайте меня, у меня только начало что-то получаться!

Может, у меня останавливается сердце? Надо найти сердце. Это источник толчков, я уже что-то ощущал схожее в своих скитаниях. Но где же оно… Нет, не это. И не это. Так. Пусть это нога. Нужно в сторону от нее. Найти трубку, по которой бежит кровь от ноги. Вот. Она пульсировала, и я дрейфовал вдоль нее. Как ручеек, впадающий в реку, которая сливается с другой, а та со следующей. Все ближе и ближе к источнику, к тому, что заставляло сотрясаться мой мир, к тому, что без остановки сокращалось и взбухало.

А вот и он. Я торопливо окрашивал все множество нитей, ведущих к нему. Осторожно касаясь, пытался понять, требовалась ли тут моя помощь. Все вроде бы работало. Тяжелый ритм пронизывал все сознание. Я попробовал чуть убыстрить биение. Сначала ничего не выходило, но затем я слился с ритмом, растворился в нем и пожелал: «Быстрее». И сердце откликнулось, ускоряясь. И замедляясь. И заработав мощно и ровно. Радуясь моему вниманию. Как ласковый пес бьет хвостом, излучая довольство и счастье под рукой хозяина.

Успокоившись, я отпустил сердце, намереваясь изучить и взять под контроль свое тело дальше. Меня привлекла сильная боль, исходящая… далеко от ноги. И в стороне от сердца. Где-то совсем в ином густом пучке нитей. Я скользнул по нему, превозмогая неприятные ощущения. Давящая боль почему-то ассоциировалась с белым заревом. Тоже… это тоже было из… прошлой жизни. Я уже испытывал это раньше. Яркость, слепота, белое зарево.

Зрение? Глаз?! Мне светили в глаз! Да! Яркий свет, настолько яркий, что вызывал боль. Не обращая внимания на дискомфорт, я выделял и окрашивал нити, ведущие к моему глазу. Их было великое множество: толстых и тонких, шершавых и гладких, горячих и влажных, острых и горьких.

Боль внезапно ушла, и я увлеченно собирал нити одну за одной, стараясь снова ВИДЕТЬ. Получалось плохо, пока из памяти не всплыло, что нужно как-то фокусировать глаз, напрягая и расслабляя какие-то мышцы. И сразу же что-то, кажется, вышло. Мутно, размыто, но я почувствовал какие-то очертания, какой-то контур в своем сознании, какое-то движение вовне, вне пределов моего космоса.

На меня нахлынули счастье и… какая-то апатия. Слабость, все вокруг стало потухать… Теряя силы, я озадаченно дотрагивался до знакомых мне уже нитей. Сердце! Лишенное моего внимания, оно стало останавливаться. Бейся! Стучи! Раз за разом, такт за тактом. Почти остановившийся огромный насос из тугих мышц не желал запускаться. Я отчаянно молился, пытался, как раньше, ощутить его и двинуть, сжать, стронуть. И в этот момент как будто кто-то услышал мои молитвы, я-сердце ощутил укол. Огромная острая металлическая игла вонзилась в меня. Огненная волна сжигающей кислоты хлынула внутрь, и я взорвался, захлебываясь, сгорая, плавясь. Сердце судорожно скорчилось, а я, беззвучно крича от гнева и боли, упрямо толкал непослушные мышцы, и… раз, и… раз, и… раз. Получилось. Тууук-тук. Сердце сжалось и разбухло снова. Тууук-тук. И снова. И забилось. И я бился вместе с ним. Минуту. Или вечность...

Какое-то время я отходил от эксперимента, затем попробовал «выйти» из сердца. И вскоре убедился, что без моего внимания биение начинает угасать. Но я же должен, наконец, ВИДЕТЬ! После нескольких неудачных попыток мне вроде бы удалось и поддерживать бесперебойную работу мотора, и отвлекаться на что-то иное. Дрожа от нетерпения, я скользнул по зрительному каналу, стремясь настроиться, расшифровать, овладеть искусством зрения, подключиться к глазу и выглянуть во внешний мир. Понять, что происходит, что творится там, снаружи. Я был уверен, что один единственный взгляд даст мне больше, чем попытка разобраться с каждой сигналящей мне о чем-то мышцей или с многочисленными показаниями сенсоров.

И снова долгое время не получалось ничего. Изрядно отвлекала еще и необходимость время от времени «подбадривать» сердце. Но в моем новом положении у меня открылись какие-то неисчерпаемые запасы терпения. Я, казалось, испытывал лишь тени, бледные невыразительные тени эмоций, доступных мне… в жизни… в той жизни. Слабая тень страха перед смертью. Перед полной смертью. Я понимал, что очень близок к ней, и немного, лишь капельку, лишь чуть-чуть страшился окончательного… выключения? Перехода куда-то еще? Я уже начал обживаться здесь, у меня что-то начало получаться, пожалуйста, не надо меня бросать куда-то еще… Вялая радость, когда что-то удавалось. Да, ура. Можно делать теперь так. И надо двигаться дальше.

Вот любознательность и желание разобраться — они, кажется, были присущи мне с… детства? И они же управляли мной сейчас. Я всегда хотел докопаться до сути. Вещей, людей, их стремлений. А сейчас — до своей собственной сути. Маленький кусочек сознания, мечущийся в попытках познать огромное тело. Кажется, я нашел мышцы, управлявшие глазом. Методом проб и ошибок я научился двигать ими, напрягать и расслаблять. Осталось научиться одновременно принимать тот ворох ощущений, что исходил от множества непонятных чувствительных элементов, как-то понимать их, формировать зрительный образ, при этом управлять, фокусировать линзу хрусталика. И… снова возвращаться к заскучавшему сердцу, пиная его сокращаться дальше.

Мне пришло в голову, что можно отсчитывать время по числу сердцебиений. Это была глупая мысль, но мне вдруг стало теплее от того, что я нашел способ измерения и пространства, и времени. Мог оценить — быстро или медленно. Давно или только что. Вот с близко-далеко пока никак, только направление, ориентируясь по лично раскрашенным мной дорожкам. Здесь все, пока я на него обратил внимание, близко. А остальное — далеко. Странная система. Отвлекшись на свои мысли, я вдруг осознал, что у меня что-то получилось. На долю мгновения размытые серые пятна сложились в мутные контуры. Затаив дыха… нет, я имею в виду, замерев, попробовал повторить, что сделал мгновение назад. Медленно и осторожно. В одну и в другую сторону. Добиваясь четкости. И только получив вполне ясную картинку, я стал осознавать, что же именно разглядел.

Изображение было черно-белым. Как старое кино. Я смотрел на нависающий надо мной потолок. Странный потолок. Гнутый, искривленный потолок… машины? Да, машины. Скосив глаз, я различил задернутые занавесками окна. Изображение подрагивало. Куда-то едем? Да, мое тело куда-то везут. В фургончике. В «Скорой помощи», вероятно. Что-то выглядело неправильно, не так, как привычно. Я долго разглядывал полупрозрачное нечто, бугрившееся чуть сбоку и выше меня, пока с трудом не опознал стеклянную медицинскую маску. Но она же надевается на нос и рот? Почему вверху, там же лоб? Опустил взгляд вниз, и как будто… как будто мой глаз вырвали, перевернули и вставили назад. Я сдвинул поле зрения вверх… Вниз… Попробовал моргнуть. Получилось не сразу, и веко скользнуло снизу вверх, как у рептилии. С облегчением ощутил, как увлажнилась высохшая роговица.

Снова накатила слабость, напоминая о необходимости вернуться и подтолкнуть сердце к сокращениям, но тут я увидел ЕЕ. И забыл обо всем, потому что это было самое прекрасное зрелище на свете. Строгое белое лицо, глаза едва тронуты макияжем. Аккуратные губы без следов помады. Небольшой точеный носик, изящный подбородок. Прядь темных волос выбивалась из-под медицинской шапочки. В ее лице профессиональное участие и деловитость, тревога и… жалость? Губы женщины шевелились, она, странно перевернутая, нависала надо мной, что-то говоря, вглядываясь в мой живой глаз, что так жадно вбирал в себя ее чарующий облик. Я заставил себя моргнуть ей приветственно.

Она отвернулась на мгновение, что-то кому-то крича, и я ощутил, как меня начало уносить, концентрация терялась, я слабел. Сердце! Я забыл про сердце! Но… сейчас, сейчас она повернется, и я снова увижу ее лицо! В ее руках странные предметы с тянущимися от них витыми проводами. Она склонилась где-то там, выше, где стеклянная маска ограничивала мое поле зрения. Или это ниже? Там, должно быть, моя грудь… Я путался в понятиях верх и низ в этом перевернутом мире, думать становилось все сложнее. Почти теряя затуманенный разум, я отчаянно потянулся к сердцу, чтобы в очередной раз коснуться его, стать им, заставить двигаться...

РАЗРЯД, ВСПЫШКА, ОСЛЕПИТЕЛЬНАЯ БЕЛИЗНА БОЛИ...

Конец.

(13-21 окт.2014)