ЛоГГ. 17 мгновений лета. 5. Драгоценная Екатерина

Катерозе угрюмо молчала весь путь до отеля. Однако её молчание отличалось каким-то внутренним колоссальным напряжением — она была точно взведённая пружина, норовившая нацелиться, кого бы снести при распрямлении. Казалось, что её вполне устраивало пришибленное до неизвестно какой степени состояние Юлиана — никакой заботы о нём она даже не пыталась проявить, заметил про себя Аттенборо. Хмуро глядя в никуда, поглаживая постоянно край ножен с гун-то, всегда ранее весёлая и томная Карин вдруг превратилась в некий сгусток какой-то опасности — будто внутри сидела обойма шаровых молний, норовящих выскользнуть наружу и взорвать всё, что встретят на своём пути. Аттенборо понял, что боится, и решил играть в извечную невозмутимость.

В холле Карин нарушила молчание, но ничего интересного он так и не узнал:

— Пожалуйста, отведи Юлиана в номер и хорошенько накачай вискарём — я же сейчас прибуду, быстро, — вежливо попросила она и двинулась в лавку с бижу и сувенирами для туристов.

Вежливо кивнув и с грустью пожав плечами, Аттенборо взялся выполнять указание. Поэтому он не видел, а имперские соглядатаи также не поняли, что за украшение приобрела там фон Кройцер — да и ничего подозрительного в серебряном памятном женском кулоне не мог отыскать даже очень въедливый ум. Тем более, что покупку девушка спрятала под курткой, а после вполне себе логично умчалась в уборную.

Руки начали предательски трястись крупной дрожью — это мешало набрать нужный номер на блоке связи. Тихое шуршание помех казалось грохотом, секунды растянулись в пятиминутки. Наконец вызов таки прошёл сквозь неизвестное число километров, кабы не крупнее чего, и бравая мелодия с неунывающим голосом начала наигрывать знакомые до боли слова: "горе ты моё от ума, не печалься, гляди веселей". Катерозе заметила, что по лицу сами собой молча текут слёзы. "И я вернусь к тебе, со щитом, а может быть, на щите, в серебре, а может быть, в нищете..." Слёзы потекли ещё сильнее.

— Возьми, ответь, — совершенно убитым тоном почти беззвучно умоляла Карин. — Возьми, ответь, пожалуйста, не перезванивай в другой раз, я этого сейчас не вынесу. Ответь, это страшно нужно, прошу тебя.

"Начнётся и кончится война", — безжалостно продолжало наигрывать в ухо, будто издеваясь и указывая на важность слов в песне, о которых раньше не особо задумывались два человека, которые оказались гораздо более родными друг другу, чем могли представить до сегодняшнего дня. Наконец раздался щелчок — казалось, этого уже никогда не случится, и всегда бодрый голос радостно отозвался:

— Катерозе, дорогая, говори, я тебя слушаю!

Вместо приветствия у неё вырвалось рыдание. На том конце связи сориентировались очень быстро, затараторив нарочито радостно покровительственным тоном:

— Ты что, поссорилась с Юлианом? Он всегда был самым плохим моим учеником, так что это ерунда и пройдёт.

— Не-ет, — едва слышно выдавила Карин, задыхаясь от слёз. — Но он плохой ученик, даааа...

— Эге, — деловито фыркнули бог знает откуда развесёлым баритоном. — Но дело в нём, да? Он что, обидел тебя или бросил?

— Не-ет, — с тем же успехом ответила она, — скорее уж я тогда, но дело не только в этом, ыыы...

— Тэкс, — не давали опомниться и утонуть в рыданиях вовсе из неизвестного далёка, — уж не застукала ли ты его с симпатичной феззанкой или даже с девочкой из старой Империи, а?

— Да нет же, — чуток встряхнувшись от такого предположения, с трудом проговорила Катерозе, — дело в том, что он не умеет хорошо фехтовать на гун-то, вот… И припозорился при мне, аа...

В ответ раздался весёлый заговорщицкий смешок:

— А вот это для меня не новость, дорогая моя, такие клинки доверяют себя только аристократам либо простолюдинам неплебейской сущности, так что уделать его в спарринге можешь даже ты, поверь моему острому глазу. Я-то уж думал, дело дрянь, вы рассорились, а ничего хуже быть не может, а тут всего лишь неудачный поединок...

— Моо-жет, — горестно запротестовала она, размазывая слёзы локтём, — ты не спросил, кто его уделал на поединке так, что только тряпка и осталась вместо парня, ааа, догадайся, ыыыы...

— Ладно, — весело и раскатисто засмеялись в ответ, — сообщи мне, кто сей достойный муж, что разделал Юлиана, как орех? Право, меня это уже забавляет — стоило мне покинуть нашего дивного командующего, как он сразу начал тебя разочаровывать, негодник? Я ему как-нибудь уши-то надеру, чтоб не позорил меня настолько! Не можешь выиграть бой — за каким чёртом в него вступаешь тогда? Ужас и полное бескультурие, хе-хе! — привычное развесёлое стрекотание было прежним, родным, и Катерозе поняла, что не ошиблась — именно этого голоса ей до невозможности сейчас и не хватало, и он уже начал незаметно врачевать тяжёлые раны в душе, которые вздумали сегодня было начать открываться. — Ну, говори, Катерозе, не бойся, я должен знать, кто навалял Юлиану по самое не хочу, а?

— У тебя там слышать некому, а? — слабым голосом ответила Карин, тяжело вздохнув. — Короче, это самый лучший мужчина в Галактике, который когда-либо в ней появлялся, понятно? Только не вздумай ревновать даже в шутку, ясно? Понимаешь теперь, почему я реву? Но это ещё не всё...

В ответ столь многозначительно кашлянули и замолчали на несколько секунд, что она даже успела почувствовать, что ей становится лучше.

— Тэкс, — с настоящей, просто абсолютной серьёзностью отозвались наконец в неведомой дали, — ты хочешь сказать, что Юлиан посмел драться на гун-то с императором, и тот его по полу извалял? Правильно я тебя понял?

— Не конкретизируй! — горестно взвыла Карин. — Мне пришлось просить за эту бедовую башку, которую ты не научил фехтовать толком, во-от!.. А потом мне предложили свадьбу при дворе, понимаешь? Ты будешь нужен. И я… я… не хочу Юлиана, по крайней мере сейча-ас!...

Она услышала какой-то мрачный грохот, а потом сразу же тот же только что беспечный до неприличия голос заговорил уже не просто серьёзно, а повелительно...

Поначалу никто особенно не обращал внимания на рыжего зеленоглазого посетителя — вполне себе обычная внешность для офицеров космофлота, которых тут каждый день десятками ходит. Однако стоило ему заняться развесёлым озабоченным разговором с далёкой собеседницей, как уши всех присутствующих навострились сами собой — правда, все умело делали вид, что вовсе не слушают, как рослый парень, явно недавно переживший тридцатилетний порог, заботливо успокаивает не то с сестру, не то с воспитанницу. Тем более, что все мундиры сразу без труда узнали в нём новенького из флота Валена — не каждый день можно собрать сплетни на любопытную тему про вчерашних врагов. Потом каждый с трудом поверил, что слышит некую беспрецедентную новость, и постарался занять позицию поближе — тем более, что ошарашенный обладатель новости кувыркнулся на пол вместе со стулом, и необходимость особо маскировать свой интерес пропала сама собой. Таким образом, продолжавший старательно увещевать свою знакомую объект всеобщего внимания, поднявшись, мог бы заметить, что офицеры уже образовали вокруг него довольно плотное кольцо, попросту стоя в паре метров и уже беззастенчиво взирая на коллегу, жутко занятого разговором, кабы тот счёл возможным их заметить — но он был слишком занят общением по связи...

— Катерозе, ради всего святого, возьми себя в руки! — тарахтел он заботливой скороговоркой. — Я понимаю, понимаю, зрелище не для кого попало — я бы тоже скорее всего того, сильно удивился бы, но ведь ничего страшного не случилось, подумай! Да не хотел он ему голову рубить, я в этом уверен, просто вёл себя красиво… — и тут же пробормотал сам себе, для уверенности. — Ну да-да-да, будто я бы не хотел на его месте нашего героя уделать, раз есть такая возможность дивная, — затем, снова упрашивая даму не волноваться. — Катерозе, ну это ж прекрасный ход на деле — взял и выяснил всё как следует, ну кто б сомневался, ну на то он и император, чтоб делать, как считает нужным. Ну что, ну чем плохо — да радоваться надо, вообще-то, чё-та я не помню, чтоб кому-то ещё свадьбу сам император предлагал да ещё на таких условиях. Нет, нет, а я тебе сказал, что всё хорошо и славно, почему не веришь? Да плевать, плевать уже чего там Юлиан сам думает, тебе же его жизнь подарена, ха-ха, и ещё кем, ха-ха-ха! Нет, в этом есть плюсы, и жирные! А потому что без Юлиана не говорила бы ты с императором, вот почему. Ну и что, ну и что, а кто у нас Катерозе фон Кройцер, я не понял? А тебе не кажется, что чувствовать такое — вполне в порядке вещей, а? Подумай над этим. А я сказал, подумай — в твоём положении куда не кинь, одни плюсы. Да, да. Чёрт возьми, всё нормально — он же красивый мужчина, в конце концов! Да вообще блестяще. Да по-императорски, факт. Да? Ну и пусть себе. Да, я так думаю. Да. Всё, успокоилась? Молодец.

Если бы Поплан не был полностью поглощён обсуждением столь важных событий, он бы увидел, сколь были красноречивы лица слушателей вокруг. Но почти лежал грудью на столе, отчего-то боясь, что связь может прерваться в самый неподходящий момент, и торопился с увещеваниями, не глядя никуда. Внезапно собеседница сообщила ему что-то такое, что всё, чего он успел наслушаться, показалось ему совсем незначительным по сравнению с этой новостью.

— Что?! — взревел он, уже не маскируясь под спокойствие. — Это точно?!!! Тогда я понял, почему ты ревёшь. Чёрт возьми, акции Юлиана и впрямь дрянь после этого. Но ведь было сказано что? Вот и исполняем. Ладно, не переживай, всё может ещё наладиться. Ну, напейся, раз понервничала. Свари глинтвейн, как я учил. Всё, не реви. Действуй, я с тобой. Пока.

Убрав блок связи, Поплан почувствовал себя нехорошо. Подняв голову, он увидел около двух десятков очень заинтересованных лиц, уже в упор смотрящих на него.

— Наливайте, чего глядите? — севшим голосом, но рефлекторно пытаясь балагурить, сказал он им. — Покрепче и побольше, экие вы все любопытные тут. Меня только что очень огорчил один ученик и здорово порадовал другой, а от такой тряски остаётся только выпить.

Катерозе глубоко воздохнула и неспешно потянулась, подняв руки к потолку.

— Спасибо тебе, Поплан, — едва слышно прошептала она, уже без напряжения тряхнув головой, — отец, раздолбай, не удосужился мне сделать брата, а ты мне их обоих постоянно замещаешь. Ах, как же мне их всегда не хватает, вы все только и знаете, что воевать, странно, что только победитель думает о том, что мне нужно — отчего же вы все хотите прикончить его, недомерки? Бросили меня все, а сами завидуете тому, кто пожалел — ну уж нет, помыкать собой, как мама, я никому не позволю, — её лицо на секунду стало суровым, потом приобрело нарочито спокойное выражение, с оттенком радушия. — Всё-таки настоящие мужчины — самая лучшая на свете корпорация, и нам следовало бы их ценить, а не швыряться ими ради блестящих пустышек. И то хорошо, что отец оказался не выдуманным персонажем, но отцом он мне так и не стал, так что я так и не нашла пока, что искала. Или нашла что-то ещё, нужное? Проверим...

Она уже без всякого волнения набрала другой номер. Рычащим инферно отозвалась страшная песня о встрече войны и любви неизвестно где и о страданиях героя, видевшего это. Катерозе слушала спокойно, удивляясь, отчего она больше не желает заходиться в тоске от мелодии, страшными когтями рвущей слушателя, и ужасных слов.

— Это уже становится невесело, — будничным тоном пробормотала она себе под нос, — а ты-то отчего молчишь, неужто что мрачное смогло-то таки произойти?

"И как хотелось в небо мне упасть, — неспешно цедил голос раненого, причём вполне возможно, что смертельно. — И любовь всё поняла. И тихонько умерла". На леденящем кровь проигрыше наконец раздался щелчок, и удивительно ровный и спокойный голос проговорил вежливо и тепло:

— Катерозе, как я рад, вот здорово. Чем могу быть тебе полезен?

— Йозеф, приветствую, у тебя всё нормально? — обрадованно ответила Катерозе. — Не мешаю?

Неизвестно где явно настолько были рады звонку, что не сочли нужным что-либо объяснять...

— Катерозе, я сделал, что ты просила, полностью. Оно тебе понадобилось уже?

— Да, Йозеф, если можно, — она не заметила, что радостно улыбается. Наверняка в ответ говорившему...

— Тогда лови, через полминутки, наверное, придёт, — невероятно тёплым и уютным тоном, словно издеваясь над только что звучавшим кошмаром, сообщили ей. — Потом отпишешься, всё ли так, как нужно.

— Йозеф, а памятник Ройенталю там тоже есть? — деловито осведомилась Карин. — Ну, чтоб тебя зря не беспокоить потом...

В дальней дали — она знала, что дозвонилась вовсе не на Феззан, — по всей видимости, хотели весело рассмеяться...

— Да, есть, но раньше ты именовала это памятником Джессике, что, сменить акцент потребовалось?

— Нет-нет, отправляй тогда в том виде, что мы и задумали, — теперь она заметила, что улыбается. — Просто я же на Феззане, и Джессику тут не знают, а уже на Хайнессене скажем, как следует...

— Так ты ещё на Феззане? — собеседник обрадовался ещё больше. — Это же здорово. Как там наша надежда?

— Великолепен, — выдохнула она в ответ, не замечая ноток восхищения в своём голосе. — Лучше не бывает. Но ему очень тяжело, это заметно, хоть и не видно дуракам.

— Ого, судя по твоему тону, видела близко? Выбирается, значит?

— Похоже на то. Уделал Юлиана в три захода на клинках — и подарил его жизнь мне, назвав его потом безбожником. Предложил мне свадьбу у себя, сам вроде вместо отца, — она говорила сухо и спокойно, будто отчитывалась о погоде.

— Так-та-ак, — в голосе собеседника читалось не столько удивление, сколько искреннее восхищение. — А я же всегда говорил, что корона на той голове, на которой нужно, верно, Катерозе?

Она вздохнула с какой-то светлой, тихой грустью.

— Ах, Йозеф, и до чего прекрасна эта голова, честно говоря… Нам нельзя потерять её, ну никак нельзя!

— Не дрейфь, прорвёмся, — по-мальчишески задорно ответили ей. — Пока танцуй поярче, а думаю успеть главный проект — и сам Господь нам в помощь, не забывай! Иначе бы мы с тобой не познакомились.

— Да, конечно, — вздохнула она с чуть усталым оттенком. — Мы должны успеть. Слово и дело, стало быть?

— Слово и дело, родная! Держись, — и, выждав ещё несколько секунд, собеседник отключил связь, одновременно с Карин.

Она проверила сигнал поступления нового послания — да, всё дошло вроде бы в целости, — и задумчиво произнесла:

— А разве кто-то говорил, что мы шутим? Хотя, конечно, выглядит как детская шутка — пусть оно так выглядит, а я устраняюсь от комментариев. Везёт же некоторым дурам с братьями, а? Эх… коли не везёт — сделаем всё сами, я работы не боюсь.

Катерозе перемещалась по помещению с неведомой у неё ранее плавающей грацией — хотя она и ранее не выглядела резкой и угловатой, с того времени, как совсем осиротела, она стала и вовсе совсем взрослой и очаровательной женщиной. Аттенборо кожей чувствовал не то, чтобы опасность — но резкое, страшное изменение реальности вокруг, и именно её неспешное порхание указывало ему на то, что что-то глобальное свершилось только что и покой действительно только снится. Так ощущаешь себя на борту «Улисса», когда он находит расположение имперского флота — невольно пришло на ум нужное сравнение. Но сейчас рядом не было кучи народа — а главное, не было Яна Вэньли. Ранее он не задумывался, что однажды всё изменится — точнее, он понимал, что многое может закончиться, но именно изменения-то пошли какого-то совсем иного рода. Хуже всего было то, что поведение Карин не должно было внушать никаких особых подозрений — внешне, разумеется. Ну, напевает то и дело куплеты из разных песен — это за ней знали все и всегда. Прихорашивается перед вечерним моционом — она каждый день это делает тут, на Феззане. «А мне приснилось — миром правит любовь», — кажется, это из репертуара Поплана вирши… — «Мне приснилось, миром правит мечта» — Карин сегодня, видимо, не то знает, чем себя занять, не то не знает, куда себя девать. «И над всем этим прекрасно горит звезда» — нет, всё-таки, расшивать куртку от формы живыми розами, заказанными у цветочницы отеля, это какое-то нелепое действо, но отчего-то совсем не хочется вмешиваться со своим мнением… «Я проснулся и понял — беда», — Катерозе неспешно тянула песенку, но в этот момент она неосторожно приподняла лицо — Аттенборо увидел слишком серьёзную мину, слишком серьёзную, чтоб можно было подумать, что она попусту убивает время. Это было лицо человека, который скоро предпримет что-то очень серьёзное — и он с ужасом наконец узнал это выражение, так смотрел её отец перед тем, как уходить на битву в открытый космос… Ошибки быть не могло — показная рассеянность скрывала нечто совершенно иное. Череда мелких деталей слилась для него в некий конгломерат, который не оставлял сомнений, что они не просто не случайны, но каждая страшно важны — как всякий элемент боекомплекта скафандра… Ярко-синяя блуза и брюки в стиле формы Союза, но ведь окраска убила фасон напрочь — отчего-то раньше она предпочитала бледные пастельные тона, откуда эта резкая любовь к сочной окраске именно сегодня вечером? Что за новый кулончик из винтажного серебра на шее, зачем он понадобился ей не раньше и не позже, чем сразу после какого-то рокового события, которое связано с прошедшей аудиенцией у Императора? Розы на мундире, наконец— это уж вовсе какой-то безобразный нонсенс, а уж туфли — что предполагается, светский раут, что ли? Особенно ужасно всё это смотрелось на фоне недвижного в кресле Юлиана — он так и смотрел молча в одну точку, впрочем, доза выжранного в один присест виски вполне объясняет его состояние — столько за раз не пил даже Поплан после гибели Конева. Аттенборо же пить на деле не хотел, и досадовал на то, что в голове шумело, хотя он и не ощущал себя вдребезги пьяным. Он был обижен также на то, что Карин не позволила дотронуться до клинка, который она притащила на своей спине с аудиенции, и упрятала его в сейф у метрдотеля, заявив, что сама будет им распоряжаться по своему усмотрению. «Я тебе позже дам поиграться» — ничего себе амбиции, скажем прямо…

— А знаете, на том, на этом свете ли — я не вступаю в безнадёжный бой, там выход был, вы просто не заметили, — сменила вдруг тему Карин, будто в ответ на самые ужасные подозрения Аттенборо. Чёрт побери, с кем это она и как намерена драться? Она умчалась к зеркалу, где тщательно взбила свои пышные волосы — сейчас они и вовсе превратились в огромное роскошное облако над её плечами. Потом ничтоже сумнящеся навела столь вызывающий макияж из тёмных теней и длиннющих ресниц, и достала кроваво-красную помаду — вроде как раньше за ней этого тоже не замечалось — что было непонятно вовсе, что и думать. Почувствовав, должно быть, что за ней внимательно наблюдают и нервничают при этом, Карин совершенно непринуждённо вдруг повернулась к Аттенборо и весёлым дружеским тоном осведомилась у него:

— Ну как, права ли Фредерика, что я круче её нынче?

Аттенборо против воли снова ужаснулся — он вспомнил, как жена Яна мгновенно собралась, когда они помчались спасать того из тюрьмы — и ведь не отнять, убийцу-то прикончила она, а вовсе не кто-то из них, неслабых бойцов… Действительно, в этом взгляде было что-то общее и с тогдашним происшествием. Но Фредерика никогда не внушала страха — в отличие от Карин, которая, казалось, могла повелевать стихиями, и одним взглядом рушить стены без оружия.

— Мы назвали Фредерику принцессой, — задумчиво ответил он, не особо понимая, что говорит, — но в данном случае всё верно, Карин.

— Катерозе, пожалуйста, с нынешнего дня, — безаппеляционно потребовала она. — Возможно, мне придётся самой сделать то, что не получилось у принцессы Фике, в таком случае. У нас у всех доселе ничего не получилось, потому что мы занимались не тем делом, и моё имя должно мне помочь.

— О чём ты? — уронил Аттенборо и тут же пожалел, что сказал глупость — ещё живой Ян как-то рассказывал им о некой немке, ставшей русской императрицей, и теперь осталось просто сопоставить имена. — Причём тут Золотая Екатерина?

Катерозе рассмеялась своим прежним заливистым смехом, обезоруживающим и заразительным.

— Да так, аналогии лезут в голову — базилевс Алексей Комнин вроде тут вовсе ни причём, и шведский метеор тоже, однако ж многие черты в глаза так и бросаются. Я думаю о том, как мы будем держать Хайнессен с его дуростью — и что мы можем применить, чтоб нам не родили нового Трюнихта, а то и полдюжины его клонов.

Аттенборо ощутил себя так, будто рухнул в горную речку холодной осенью.

— Может быть, тебе логичнее обсудить это с Юлианом, когда он придёт в себя, или уж тогда сразу с Фредерикой? — недоумённо пробормотал он. — Я просто не знаю, что и сказать на это.

Она снова рассмеялась.

— Фредерика сейчас очень занята, а Юлиан слишком дублирует Яна, чтоб я услышала от них что-то дельное. А дельным тут будет только полный нестандарт в подходе — мне вовсе не улыбается перспектива повторения биографии бывшего Чудотворца. Кроме того, я не из тех, кто выжидает — этак можно всю жизнь прождать и не того дождаться, — в её глазах молнии опять пустились в диковинный пляс. — Я, как ты догадался, хочу кое-что предпринять — Юлиан нынче облажался, нужно исправить этот его промах и выжать из этого всё, что можно, и даже больше. Поэтому твоя помощь будет заключаться в нескольких подсказках мне сейчас и в бдении над нашим уделанным командующим — короче, когда я вернусь, хочу, чтоб вы оба дрыхли тут, пьяные в хлам.

Аттенборо в отчаянии замотал головой:

— Я тебе доверяю, но ты уверена, что не будет хуже? И что я должен тебе подсказать?

Карин улыбнулась так, что он почувствовал, что дуреет. Право, хорошо, что он сидит — иначе земля бы ушла у него из-под ног быстро и надолго.

— Благодарю, кое-что уже ты сделал, и блестяще, — она решительно скрестила руки на груди очень характерным жестом ещё одного древнего персонажа по кличке «корсиканец». — Поэтому можно считать, что будет лучше — и нечего прятаться в тени Яна. А подсказать нужно… — она нажала вызывающую паузу, медленно опустив подбородок и пришпилив его взглядом насквозь, ещё немного, и загонит под пол, — скажи-ка, что тебе говорил мой отец, когда сообщил о моём существовании накануне бунта розенриттеров против правительства Лебелло?

Молодой адмирал почувствовал себя слишком мужчиной — но восторгаться красотой Карин ему мешало уже это новое потрясение. И то хорошо, что он не онемел от такого вопроса.

— Да, собственно, ничего — просто сказал, что его уведомили о существовании дочери, — сам не понимая толком, что говорит, отвечал он. — Мы ведь тогда не выбирали, бунтовать или нет, просто нас собрались очень жёстко вязать, как доверенных лиц адмирала Яна, — он смущённо умолк, не зная, говорить ли ещё что-то.

— Ага, так и есть, знаменитая плата черепками за услугу, — задумчиво заметила Карин, чуть покачиваясь на каблуках в такт своим мыслям. — И всё же, какой же надо быть дрянью, чтоб так отплатить за честную службу, будучи людьми, просто мерзость, право, — она замолчала, покачав головой.

Повисла странная, неведомо чем наэлектризованная тишина. Чего от неё ожидать, было неясно.

— Как же мало мы ценим тех, кто делает — будто они обязаны, а потом просто забываем, когда они погибают, — с жалящей грустью произнесла вдруг Карин. — Требуем от людей подвига — и ничего взамен, даже спасибо нет, а между тем на хлеб его не намажешь… Человеческие жизни — в обмен на красивые слова? Нет, достаточно, достаточно мы теряли наших лучших людей ради пустозвонства. Не тот твой враг, кто тебя мордой приложил — а тот, кто подножку подставил. Или жить человеком — или быть мразью, тут не выбирают, вообще-то...

Аттенборо ощутил сильное головокружение — такое же, как при Вермиллионе, когда Ян вдруг принял решение подчиниться приказу не стрелять по флагману Императора… Только сейчас вместо отчаяния он испытывал что-то противоположное — видимо, долгожданную надежду. Карин права — он ужасно устал огорчаться и смиряться с тем, что всё расползается из рук.

— Что ты намерена делать? — с неожиданной даже для себя теплотой в голосе спросил он.

— Ты ведь хотел создать добротную нацию, помнится? — спокойно, без угрожающих жестов и сияния молний в глазах ответила она. — Ну так мы её сделаем — хорошую и уютную, не волнуйся больше. Ты женишься и наделаешь кучу весёлых детишек — Дасти, это возможно и уже скоро будет, правда, хоть ты сейчас и не можешь поверить в реальность такого.

Аттенборо резко бросил голову назад, прикрыв глаза — ему показалось, что голова начала кружиться уже от поцелуя, настолько он не ожидал услышать то, что было сказано.

— Я об этом никому не говорил, — почти прошептал он. — Нельзя же так, резко, без предупреждения… И потом, я действительно не верю… хоть и хочу.

— А ты хоти и верь — тогда всё и получится, — тем же тоном проворковала Карин. — Вы отвыкли от этого, стоя на мостике и видя гибель вокруг — но именно неверие к гибели и ведёт. И успокойся — не всё решать тебе, как мужчине. Сейчас нужно выждать паузу, чтоб не надорваться — кое-что женщины должны сделать и сами, без вас, и это могут сделать только они, — он слишком поздно понял, что тело налилось каким-то сонным свинцом, лишив его самой возможности контролировать происходящее. — Спи, Дасти Аттенборо, тебе нечего больше опасаться, всё будет хорошо, — он ещё ощутил, что по его волосам прошлись заботливые пальцы, ласково потрепав их, и понял, что не в силах помешать тому, что действительно проваливается в крепкий сон. Да он и не хотел мешать этому...

А потом ему стало всё безразлично — и Юлиан, который до того молча таращился в одну точку, словно живой истукан, и сейчас, похоже, тоже отключился от всего благодаря виски, и то, что Карин бесшумно порхнула прочь по каким-то своим делам...

Катерозе прикрыла дверь, с заметным усилием сделав несколько вдохов-выдохов, как человек, только что давший себе сильную физическую нагрузку, затем неровным шагом отошла от неё несколько метров по коридору. Там она уже дисциплинированно встряхнулась, потянувшись вверх всем телом, и беззвучно усмехнувшись сквозь зубы.

— Не вынесла душа поэта, — сардонически осклабилась она, пользуясь тем, что коридор пуст. — Тяжёлый, однако. Ладно, пора форсировать Рубикон, а то кабы не было всё зря...

Она действительно успела вовремя — имперский капитан, что был начальником подразделения, что пасло всех республиканцев, уже появился в холле и подходил к ступенькам лестницы, на перила которой Катерозе очень непринуждённо облокотилась, стоя на своём этаже. Отлично, он её не сразу заметит, и этих секунд ей вполне достаточно — ведь она-то его уже видит… Катерозе мгновенно оценила молодого мужчину, как породистого жеребца перед скачками — нормальный, неповреждённый экземпляр, без фобий и жёстких комплексов, движется спокойно и уверенно, никаких подозрений не испытывает, ничего не боится, даже не нервничает из-за того, что явно куда-то не хочет опоздать… Ни тебе кольца на пальце, ни поволоки где-то на уровне глаз — ни в кого не влюблён, стало быть, и не страдает от избытка амбиций. Отлично, что надо, сейчас нужен как раз мистер адекватность, а не кто-то, и, похоже, его нам мироздание и доставило. Только бы получилось — а то есть риск, что наткнёмся на стену и разобьёмся, настоящие мужчины — они такие, могут и не повестись на провокацию… Катерозе сделала вид, что высматривает кого-то внизу — именно сейчас офицер должен её заметить, и этот момент нужно ему подарить, изобразив, будто сама его не вижу, иначе почувствует неладное сразу.

Получилось — выждав нужное количество его шагов наверх, она обрадованно обернулась и улыбнулась не слишком ослепительно — типа рада увидеть, и всё. Но он ещё снизу — и поневоле смотрел на ноги и талию, а сейчас зрительный контакт уместен более всего — и она взялась молча тонуть в его карихх глазах, пока он проходит последние ступеньки. Дежурные приветствия, да, без отрыва, будто не хотим видеть ничего, кроме его глаз и лица, замерев и едва дыша, ну же, парень, лови волну, посмотрим, не захлебнёшься ли, не выставишь ли дамбу… Порядок, не боится, ласково улыбается, тянет паузу — конечно, решает про себя, что делать, не знает, не решил, будет выжидать, но не защищается — то, что надо, ах, как я люблю вас, мужчины, вы просто умницы… Ага, спросил, чем будет полезен, теперь можно и выходить самой, как в танго, спасибо, парень, спасибо тебе...

— Честно говоря, мне не к кому совершенно обратиться за помощью, капитан, — церемонно, с вежливым крохотным поклоном, но прикрыв глаза на пару раз — ага, тебе не нравится, что я прячу пламенный взгляд, да ты вообще сокровище, ну же, помогай мне вытанцовывать тогда, — а дело в общем, деликатное… Но, кажется, я бессовестно мешаю Вам, Вы же куда-то торопитесь? — теперь очи долу на миг, и с безумной надеждой глядим на него с низу вверх — ах, снизойди, пожалуйста...

И уж снизойди, ради Бога, это и в твоих интересах, право, не пожалеешь сам, гарантирую. Видишь, как я разволновалась из-за того, что боюсь, что ты не сподобишься? Это чистая правда, боюсь, так избавь меня от этого страха, рыцарь — ты же сильный, да и тебе нетрудно оно совсем...

— Да сегодня небольшая гулянка в офицерском клубе по поводу старой победы, когда ещё под орлом ходили — но я думаю везде успеть, так что не стесняйтесь, сударыня, спрашивайте, — спокойно себе улыбается, однако сам не понял, что мне подарил. Тем лучше для нас всех, ах, ты будешь очень рад, когда всё получится, только согласись, пожалуйста...

Катерозе наградила его таким взглядом, какой в бытность на Изерлоне даже Юлиану нечасто доставался...

— Понимаете, в этом и проблема — мне нужно туда попасть на встречу, а я мало того, что под присмотром, всё-таки, формально, но не знаю туда дороги, я ж не феззанка ни в чём ни разу, а у них тут всё не так, как в старой империи, между нами говоря, — почти испуганно протараторила она. — Вот я и позвонила Вам, думала, что… — будто совсем замялась, даже губы кусаем и ладони открыли в к собеседнику.

Так, не испугался и ничего не почуял — отлично, смеётся, запрокинув голову — ещё лучше, но мы будто не понимаем ещё и очень боимся. Ах, какая у тебя озорная каштановая чёлка, оказывается, рыцарь, ну, не тяни сейчас-то паузу, сейчас тебе её нельзя...

— Экая интрижка получается, — тон у тебя тёплый, добродушный, это здорово, — но я совсем не прочь поэпатировать наших, Вы всё правильно рассчитали. Хорошо, едем, фройляйн фон Кройцер, — ага, соизволил наконец припечатать в ответ, прищурившись, молодец. — Сколько Вам нужно на сборы?

Катерозе вмиг из робкой просительницы превратилась в боевую подругу, о которой не прочь помечтать на досуге всякий, у кого её нет...

— Интрижка получится, только если Вы мне руку подадите, а я так и пойду с Вами, — чуть надув губы, но с такими вспышками в глазах, что можно и пригреться случайно. — Да и то, если Вы помолвлены или обещались кому. А так — просто отвезёте меня, да я потом уеду на такси — интрижками и не запахнет, — смеёмся очень беззаботно, учти, рыцарь… — А собираться мне не нужно, и так сойдёт, как есть.

Ага, у тебя вполне себе нормальное пламя в глазах, наилучшего сорта — того и добивались, вообще-то, но ты же будущий лорд в душе, как и все офицеры Императора, так что вперёд, а я никак не знаю о твоём выпаде, нет, и не подозреваю даже...

— А если — подам руку? — ого, это довольно сильное вперёд, отлично, да с каким ещё апломбом во взгляде… — Возьмётесь, сударыня? — улыбайся, улыбайся, твой же выпад...

Она вздохнула нарочито глубоко, медленно и обрадованно — и с явным удовольствием, которое ей вовсе не нужно было изображать, полыхнула улыбкой во всё лицо:

— От такого не отказываются, сударь — я женщина, а не сборник трескучих фраз про идеалы республики с цитатами неудачника Вэньли! — что, получил, удивлён? Теперь отступать уже некуда, быстрее, давай же...

Капитан не спешил — так ему самому казалось — он просто оценил в этот момент все выгоды происходящего, хоть и поздно, зато мгновенно. Ему показалось, что на него сейчас глазеют многочисленные посторонние — хотя вроде бы никого поблизости не было, ощущение было стойким. Возможно, из-за этого простой дежурный жест получился уж очень величественным — но это вполне устраивало и его, и её...

— Прошу, — кратко сказал он, надевая забрало невозмутимости.

Катерозе церемонно кивнула с грацией придворной дамы и столь же изящно положила свою руку. Они двинулись вниз по лестнице, очень довольные собой оба.

— Вас это может позабавить, фройляйн, но я свободен, — тихо процедил он сквозь зубы вполне себе великосветским тоном. — То-то шуму теперь будет, надо полагать.

— Пусть себе, — в тон ему ответила Карин. — Главное, что у нас всё под контролем.