Хождение за три мира

«Смотри-ка, здесь написано совсем не то, что тут

написано…»

/ Эмиль Верхарн /

— Я понимаю, что я ничего не понимаю, — сказал мой друг, после того как, просидев однажды целый день над потрёпанной брошюрой Перельмана «Занимательная астрономия», озадачил себя рядом неразрешимых, но имеющих для него жизненно важное значение вопросов.

Перефразировав столь оригинальным образом Сократа, кум с досадой захлопнул брошюру, отбросил её далеко в сторону и, вскочив с дивана, принялся нервно расхаживать из угла в угол, бормоча себе под нос нечто нечленораздельное.

Наблюдать подобные искания отчаявшегося правдолюбца мне было не впервой. Дав другу возможность «выпустить пары», я, спустя некоторое время, поинтересовался предметом его «непонимания». Сделал я это скорее из вежливости, нежели из расчёта получить содержательный ответ.

— Я ничего не понимаю, — угрюмо повторил мой друг, с ненавистью озирая книжные стеллажи, плотно заставленные трудами великих учёных, мыслителей и философов. — Я ничего не могу понять в системе мер и весов, употребляемых в масштабе Вселенной. Я не понимаю, например, почему квазары излучают энергию в тысячи раз больше, чем целая галактика; почему маленькая звёздочка в созвездии Кассиопеи, будучи в восемь раз меньше Земли, обладает массой почти втрое превышающей массу Солнца; не понимаю, почему космические дали измеряются величинами не только не доступными человеческим возможностям, но и неподвластными разуму — /нить-паутинка, протянутая на расстояние одного лишь мегапарсека, будет весить 600млрд. тонн!/ Откуда берётся этот сумасшедший гигантизм? Кому нужны эти кошмарные цифры, не поддающиеся ни обработке, ни осмыслению?! Должно же им найтись какое-то применение, если уж мы условились считать, что архитектура Вселенной /по Канту/ возводилась по «антропному принципу», то есть с тем расчётом, чтобы в ней мог существовать человек. И если бы не было этой изначальной мировой гармонии, то Вселенная была бы «безвидна и пуста»?!.. Знаю-знаю, что ты собираешься сказать! — закричал вдруг он, хотя на тот момент я и не думал ничего говорить. — «На свете много есть такого, друг Гораций…» Слышали мы эту пословицу уже не раз и не два — а толку-то? Вялость ленивого ума и духовное бессилие — вот что упорно тянет человека вниз, не давая ему возможности приблизиться к постижению тайн мироздания! Причём, даже если б он и приблизился к ним, то всё равно ничего бы не понял и не оценил… Ты помнишь, что писал по этому поводу Вильгельм Парижский в своём знаменитом «Трактате о Вселенной»? Или легендарный Дионисий Ареопагит в «Небесной иерархии»? Помнишь, да? Quo mihi fortunam, si non conceditur uti? («К чему мне богатство, если я не могу им воспользоваться?») Вот так всё и получается. И — что характерно?! — оба они, по существу, подтверждали правоту моих слов...

У кума есть одна замечательная особенность. Он любит брать с собой в рейс старинные учёные книги — где он только достаёт их?! — ни названия, ни имена авторов которых ничего не говорят современному читателю. У меня нет никакой уверенности в том, что он действительно осиливает эту нечитаемую литературу; скорее всего, всё происходит намного проще. Выдернув одну-две цитаты из какого-нибудь фолианта, зазубрив наизусть и повторяя их, как попугай, к месту и не к месту, кум искренне убеждён, что таким образом он припадает к источнику великой вселенской мудрости, а заодно обогащается духовно и нравственно.

Побродив немного по комнате, кум с отчаянием обречённого вновь схватился за «Занимательную астрономию». Снова усевшись на диван, он стал перелистывать брошюру, то и дело разражаясь нервным хохотом и кривя губы в сардонической ухмылке на каждой перевёрнутой странице.

Видя, что мирное разрешение ситуации, скорее всего, не состоится /кум, действительно, был до основания заведён прочитанным/, я решил, наконец, взять слово.

Процитировав его слова относительно «слабости ума и немощи человеческой», я заметил, что человеку совсем необязательно осмысливать и «охватывать взглядом» те непостижимые пространственные коридоры, что открываются его «ограниченному взору». Для осмысления и преодоления их, на самом деле, требуются методы предельно простые и доступные каждому.

— Вот, смотри, — сказал я, беря со стола развёрнутую газетную страницу. — Возьмём для примера этот лист и сложим его пополам, — тут же на столе я наглядно сложил его один раз и разгладил ладонями. — Сейчас сложим другой раз, потом ещё… — говоря так, я продолжал аккуратно перегибать и складывать лист, демонстрируя каждый очередной сгиб своему другу. Сложив его таким образом раз пять, я остановился, чтобы задать следующий вопрос. — Скажи мне, дружище, хотя бы приблизительно, какой толщины получится этот лист, если я сложу его, допустим, сорок раз?

Кум следил за моими действиями с тем настороженным любопытством, с каким случайный прохожий где-нибудь на улицах Багдада наблюдает за появлением кобры, вызываемой звуками дудочки из кувшина заклинателя змей. Услышав мой вопрос, он с ещё большей опаской глянул на сложенную газету и пробормотал что-то насчёт «половины метра». Тут же спохватившись — «Ой, что я говорю?!», он поспешил «поправиться», снизив величину до тридцати сантиметров.

— Ну, и..? — поинтересовался после этого он, с вызовом глядя мне в глаза. — Дальше что?

— А вот что, — спокойно ответил я. — Только что ты, сам того не подозревая, прошёл мимо раскрытой /широко раскрытой/ двери в иные миры, а может, в иные Вселенные. Твоя пространственная близорукость в очередной раз сыграла с тобой злую шутку, старина, а ты не только не заметил этого, но и продолжаешь искать виноватого где-то на стороне… — я снова взял в руки ставшую уже достаточно солидной газетную пачечку и, затратив некоторое усилие, согнул её ещё раз. — Вот видишь, получилось, но уже, конечно, с трудом… Снова сгибаю — ещё труднее, но я сгибаю… А теперь слушай: если ты, приложив максимум усилий, всё-таки сможешь согнуть её сорок раз, то в итоге окажешься на Луне.

Всю насторожённость кума как рукой сняло. Он разом посветлел лицом и расплылся в улыбке снисходительно-дружеского понимания.

— А почему не на Марсе? — как и следовало, спросил он.

— Сложишь ещё пару раз — и окажешься на Марсе, — ответил я. — И очень даже просто. Только вот сложить уже будет труднее. Но если постараешься, то увидишь марсианские каналы — это я тебе гарантирую.

Кум внимательно посмотрел сперва на меня, потом на сложенный газетный лист и на лице его отчётливо нарисовалось выражение презрительного самодовольства. Он давал мне понять, что полностью раскусил мою игру.

— Ну, и как же я там окажусь? Кто меня туда перенесёт?

— Никому не понадобится тебя туда переносить, дружище. Просто лист, сложенный тобою, получится такой толщины, что ты, поднявшись на него, легко дотянешься до Луны. А потом, глядишь, и до Марса…

По тяжёлым, надбровным складкам, зашевелившимся на кумовом медном лбу, легко можно было определить, как мучительно и безуспешно ищет он лазейку в моих словах. Всё было слишком просто и прозрачно, чтобы отыскалось место для скрытой потайной пружины, наступив на которую, легко опростоволоситься и, зазевавшись, в очередной раз сесть в галошу.

— Значит, ты утверждаешь, что, складывая этот газетный лист, можно оказаться на Луне? — медленно спросил он, пытаясь выиграть время. — Что за бред ты несёшь?!

— Это не я несу, извините, а наука несёт.

— Какая ещё наука?

— Математика. Можно проверить математически, — всем своим видом я изъявлял искреннюю готовность помочь другу разобраться в ситуации. — Уж математике-то ты, наверное, доверяешь больше, чем мне. Если хочешь, давай проверим математическим путём.

— А стоит ли…

Было видно, что куму не терпится вывести меня на чистую воду, но вместе с тем ему не хотелось терять собственного достоинства. Всеми силами пытался он скрыть, как ему любопытно поглазеть на метод, которым я собираюсь поверять свою гипотезу.

— Делать тебе нечего. Охота всякой ерундой заниматься…

Я выложил перед ним на стол карандаш, чистый лист бумаги, пододвинул калькулятор и сказал:

— Давай тогда считать, недоверчивый ты наш. Просчитаем толщину пачки, которая получится у нас в результате складывания этого листа сорок раз. Будем исходить из предположения, что толщина самого листа 0,1мм. Значит, начинаем с того, что цифру два возведём в сороковую степень. Почему два? Да потому что при каждом очередном складывании количество имеющихся у тебя сгибов возрастает в два раза… Та-ак, сосчитали. А теперь получившуюся сумму переведи в нужные единицы, то есть умножь на 0,1мм… Ну, смотри сам, что мы теперь имеем.

Кум молча пыхтел, колдуя над калькулятором, вычёркивал какие-то непонятные цифры, вписывал новые, сопел, шлёпал губами, шмыгал носом.

Наконец, покончив с расчётами, он поднял голову. В глазах его сияла абсолютная пустота.

Я не успел произнести ни звука, как кум закричал:

— Погоди, я знаю, что ты хочешь сказать!.. Постой! Но я должен сам… Сам! Понимаешь?! Погоди минутку! Ещё один раз…

Страстно желая вновь проверить потрясающий результат, кум опять схватился за карандаш и калькулятор.

Повторные вычисления затянулись намного дольше, чем первые. Со стороны могло показаться, что кум взялся пересчитывать всё в уме. Пыхтенье и сопенье его участились. Когда на листе не осталось свободного места, он перевернул его и продолжил вычисления на другой стороне.

Потом карандаш выпал из его рук, и он опять уставился на меня немигающими, пустыми глазами.

— Послушай, — произнёс он осевшим голосом. — Ведь у меня получилось… сто десять тысяч километров!!!..

— Правильно, — ответил я. — Так и должно быть. Но если вспомнить, что расстояние от Луны до Земли четыреста тысяч, то, значит, согнув ещё парочку раз бумагу, ты перемахнёшь через Луну на лишние сорок тысяч километров. Так что тебе ещё придётся возвращаться назад.

— Да нет, постой, ерунда какая-то! Ты чего?! — разозлился вдруг кум, встрепенувшись. — Совсем мне мозги запудрил! Чего ты из меня психа-то делаешь?!..

Сверкнув глазами, он снова схватился за калькулятор, но уже через пару минут отбросил его в сторону, скомкал бумагу, вскочил с места и опять сел.

— Послушай, — произнёс он с дрожью в голосе, — но ведь этого не может быть! Это же полный бред! Ты сам-то подумай! Ну, неужели ты веришь, что, сложив эту газету сорок раз пополам, можно улететь в космос?

— А я здесь причём? Ты делал расчёты — что у тебя получилось? Уж математика-то не обманет. Сочетания натуральных чисел — это, брат, сила! Пифагор, Эйлер там, Лейбниц какой-нибудь — они, поди, не дураки были! Все их теоремы, наверное, чего-то стоят! Ты сам-то помнишь что-нибудь из школьного курса? Таблицу умножения уважаешь?

— Уважаю… — как-то не слишком охотно подтвердил кум.

— Ну, тогда делай выводы.

— Какие выводы?

— Элементарные. Если расчёты верны, то, значит, всё, что я тебе говорил про сложенный лист — правда!

— Ты с ума спятил!..

— Ну, вот опять двадцать пять! Проверяй тогда на практике, если не веришь расчётам, проделанным тобою же.

— Но ведь это невозможно! — визгливо закричал кум, окончательно теряя своё лицо. — Невозможно сложить один и тот же лист вручную сорок раз. Это никому не под силу!

— Тогда верь расчётам.

— Никогда! Хотя, погоди! Тут что-то не то… Темнишь ты, чует моё сердце, ой, темнишь!..

Кум завёлся не на шутку. Он опять взялся было за калькулятор, но тут же одёрнул руку, словно прикоснулся к горячему утюгу. Потом с криком «Доверяй, но проверяй» он схватился за газетный лист, для начала сложил его один раз и разгладил. Затем, бросив на меня безумный взгляд, принялся быстро-быстро перебирать пальцами, совершая одно за другим заветные перегибания. Пальцы его мелькали, как у опытного шулера за игровым столом. За ними невозможно было уследить.

Наконец, с шумным вздохом кум отвалился от стола. От напряжения лицо его стало красным, как кумач. На лбу вздулись синие вены.

— Вот! — торжествующе выдохнул он, указывая на объёмистую газетную стопочку, получившуюся в результате проделанных манипуляций. — Мне удалось сложить её ровно девять раз! Можно сказать, почти десять. И ты хочешь убедить меня в том, что если я сделаю то же самое ещё тридцать раз, то окажусь на Луне?

— А ты продолжай в том же духе. Чего остановился? Силёнок не хватает? Придумай какое-нибудь полезное приспособление, чтобы можно было ещё раз согнуть такую плотную стопку, — посоветовал я. — Положи её под хороший гидравлический пресс или что-нибудь в этом роде. У тебя ведь техническое образование — так давай, шевели своей извилиной. Не тормози на пол-пути. Луна сама к тебе не подъедет.

Кум не уловил иронии в моих словах. Он вдруг притих и долгое время сидел на диване молча и неподвижно, склонив голову и покусывая ноготь большого пальца, что означало у него крайнюю степень задумчивости. Потом он снова отобрал несколько чистых листов бумаги и вооружился карандашом, однако, совсем не для того, чтобы в очередной раз поверять алгеброй гармонию космоса. Разложив перед собой на столе бумагу, он принялся что-то активно чирикать, проводить какие-то прямые линии и кружки, вырисовывать непонятные схемы и формулы. Было похоже, что голову его осенила идея создания какого-то сверхсовершенного устройства для сгибания бумаги. Я благоразумно не вмешивался в его дела и лишь наблюдал за другом издали, пытаясь угадать, чем закончатся эти расчёты…

На этот раз кум ушёл от меня непривычно рано. Он засобирался домой, когда за окнами ещё не начало темнеть, в спешке забыв даже попрощаться со мной. Положив исписанную схемами бумагу в карман, он напоследок сказал мне: «Adora quod inсendisti, inсendi quod adorasti». («Почитай то, что сжигал; сожги то, что почитал»). Когда я спросил — к чему это он, кум, загадочно улыбаясь, ответил: А всё к тому же…

На том наша встреча и закончилась.

…………………………………………………………………………………..

Спустя две недели кум опять навестил меня. Мне сразу бросилось в глаза, что он стал каким-то другим. Глаза его загадочно мерцали, осанка стала непривычно величавой. Во всём облике проступало что-то новое, необычное и… парадоксальное.

— Согнул-таки сорок раз, — предположил я. — Тебя можно поздравить с победой? Ну, мастер! Ну, умелец! Кстати, как там на Луне? Грязновато? Пылищи, наверное, намело выше крыши…

Кум гордо промолчал в ответ. Отказавшись от выпивки, он без приглашения проследовал в мой кабинет. Там, расположившись со всеми удобствами в моём любимом кресле, кум сразу, без предысторий, принялся рассказывать про Луну. Говорил он горячо, красочно, вдохновенно, и, несмотря на то, что временами рассказ его грешил неточностями, слушать всё равно было интересно.

Он рассказывал о лунных «морях» — обширных впадинах, покрытых застывшей лавой, и о величественных кратерах-цирках, в центре которых юркие, похожие на змеек смерчи из жёлто-зелёной пыли закручивают причудливые хороводы. Кум рассказывал о грандиозных, высоченных стенах, воздвигнутых неведомыми строителями в необозримо далёкие времена, быть может, в дни сотворения самой Луны. Протянувшиеся на сотни километров по идеально прямым линиям, эти стены состоят из какого-то непонятного материала, прозрачного и гладкого, как стекло, но, вместе с тем, более прочного, чем гранит. Ещё он говорил о загадочных лунных парках и садах, ссылки на которые можно найти в отчётах американских астронавтов, побывавших на Луне. Все цветы и растения в этих парках постоянно меняют свою форму, находясь в бесконечном состоянии возрастания-убывания, соответствующем фазам лунных циклов. Как истинному любимцу фортуны, куму посчастливилось попасть туда в самое полнолуние, то есть в период наиболее пышного цветения лунной флоры.

Эти кумовы откровения были одно удивительнее другого.

Я молча слушал и не переставал изумляться тому, как, оказывается, плохо я знал своего друга. То, что по складу характера кум фантазёр и сочинитель — не являлось для меня секретом. Но никогда прежде мне не приходилось замечать за ним такого могучего дара воображения. Сейчас фантазии лились из него неудержимым, сверкающим потоком, как из рога изобилия.

Терпеливо дослушав всё, что было рассказано о Луне, я в заключение спросил: почему он не догадался прихватить с собой цифровой аппарат? Подкреплённый качественными фотодокументами, его рассказ имел бы больше шансов на успех и звучал бы куда более живо и достоверно.

— Да брал я с собой фотик, брал! — вскричал кум, с досадой стукнув себя кулаком по колену. — Но там же и посеял — вот незадача! Понимаешь? Я случайно уронил его в расщелину, а уж доставать его оттуда времени не было. Мне же столько всего надо было обойти!.. Но вот что, в следующий раз обязательно возьму с собой другой фотик и всё сниму, как полагается…

Кум по секрету признался мне, что теперь вынашивает мечту «побывать на Венере». Ему очень хочется покататься в своё удовольствие по знаменитым венерианским морям и океанам. Правда, те моря образует не вода, а сжиженный под высоким давлением водород, но это не суть важно. Лодку водородные волны всё одно должны выдержать. К тому же до Венеры не так-то уж и далеко, всего «каких-нибудь» 40 млн.км. Надо будет имевшуюся в его распоряжении стопку бумаги «просто-напросто» сложить ещё четыре раза. Другой вопрос — как это сделать? Теми средствами, которыми располагал кум, совершить эту операцию было невозможно. Кто-то подсказал ему попробовать лазером.

— Как это лазером можно складывать бумагу? — удивился я.

— Ну, существуют кое-какие полу-секретные технологии, — неопределённо отозвался кум. — Не для широкого круга, как ты сам понимаешь… Если подойти с умом, то может и получиться.

— А ты что — умеешь, что ли? Знаешь как?..

— Не знаю, но догадываюсь, — ещё более уклончиво отвечал кум.

— Ну, тогда объясни мне. Я тоже буду догадываться.

Кум ничего не стал объяснять. Вскоре он засобирался домой и ушёл, пообещав в следующий раз обязательно принести снимки.

К новому своему «путешествию» мой друг готовился более обстоятельно. Он позвонил мне среди ночи, чтобы узнать, не могу ли я помочь ему достать действующий противогаз. На мой вопрос: зачем это ему нужно? — последовало долгое и пространное объяснение, касающееся неблагоприятных атмосферных условий на Венере. Я узнал от него и про ядовитый угарный газ, и про фтористый водород, наполняющие атмосферу второй от Солнца планеты; узнал также про венерианские облака, непрерывно исторгающие из себя проливные серные дожди. Чтобы избежать с ними контакта, куму, помимо всего прочего, требовался хороший водолазный костюм.

Я видел, как моему другу хочется представлять себя первым человеком, побывавшем на Венере, и счёл за лучшее не нарушать игру, хотя в какой-то момент мне показалось, что она чересчур затянулась. Выдерживая градус необходимой серьёзности, я помог другу раздобыть старенький противогаз времён Великой Отечественной, а заодно отыскал для него на каком-то складе подержанный водолазный костюм. Кум был очень доволен и от души благодарил меня за эту услугу.

Покончив с экипировкой, я напутствовал космического путешественника перед дальней дорогой, дав ему по традиции своё отеческое благословление. Однако на этот раз в словах прощания я подпустил определённую долю иронии, вполне достаточную, чтобы можно было догадаться о надоедливости заигранной шутки.

— Не забудь про фото, — напомнил я напоследок. — Без фото лучше не заявляйся. Слушать не буду.

………………………………………………………………………………………………………………….

И кум принёс обещанные фото. Произошло это примерно недели через три. На этот раз у него был вид настоящего триумфатора. В мою квартиру он не вошёл, а въехал на невидимой квадриге Аполлона, обсыпанный с ног до головы цветами и увешанный праздничными гирляндами.

Спрашивать: побывал он на Венере или нет — было излишне. Ответ априори был написан на его загорелом лбу, увенчанном воображаемым лавровым венком. Тем не менее, на фото, с готовностью представленном им в качестве вещественного доказательства, ничего толком разглядеть не удалось. Всё было в значительной степени неясно и туманно, всё тонуло в каких-то сумрачно-бордовых тонах. Кое-где на снимках, среди пятнисто— полосатых размытостей мелькала кумова голова, продолговатая и обтекаемая, как мяч для игры в регби. Противогаз, плотно облегавший её, делал кума похожим на симпатягу-инопланетянина из фильмов того далёкого времени, когда кинематограф только начинал делать первые шаги в жанре приключенческой фантастики.

— Ну, и что всё это значит? — спросил я, ознакомившись с представленным фотоматериалом. — Где тут Венера? Где что? Не видно же ни черта, кроме этих дурацких полос и твоей противогазной рожи, которая /ты извини меня, конечно/ служит не самым лучшим дополнением к знаменитым венерианским пейзажам. Хотя, опять же: если исходить из всего, что ты здесь наснимал, трудно понять, отчего, собственно, они считаются знаменитыми.

Сказать по правде, я ожидал от кума большей изобретательности и был разочарован до такой степени, что даже не считал нужным это скрывать.

— Что я мог сделать?! Там климат такой нефотогеничный! — активно оправдывался кум. — Никаких же условий для нормальной съёмки! Одни хлористые испарения чего стоят! А серные дожди, между прочим, хлещут с утра до вечера. Буквально весь день! Кстати, день на Венере длится 243 земных суток, а вокруг Солнца она оборачивается за 224 дня! Прикинь!.. Получается, что у них день длится дольше года. И вращается она почему-то не против часовой стрелки, как все остальные нормальные планеты нашей системы, а по часовой!

Видя, как много значения кум придаёт своим высказываниям, считая себя чуть ли не первооткрывателем венерианских гео-климатических показателей, я счёл нужным заметить, что для получения этих сведений совсем необязательно быть на Венере; достаточно лишь раскрыть и полистать учебник астрономии за десятый класс.

На одной из фото я заметил снятый с достаточно близкого расстояния странный металлический объект сферической формы с двумя ребристыми открылками, а также со множеством антенн, торчащих из сверкающей сферы, точно иглы из головы разозлённого ежа. Предупреждая мои расспросы относительно венерианских поселений, кум сказал, что ему удалось запечатлеть советскую межпланетную станцию «Венера-13», совершившую мягкую посадку на Венере ещё в 1982 году.

— Я хотел щёлкнуть и «Магеллана», он там неподалёку стоял, — с сожалением вздохнул кум, — но потом побоялся. Знаешь, всё-таки американский аппарат. У нас с ними и так отношения не очень: ещё пришьют статью за шпионаж. Потом не отмажусь. А вообще на Венере скучновато. Делать совершенно нечего. На Луне и то интереснее. А ты, наверное, думаешь, что у меня всё это фотомонтаж компьютерный? Хорошо, я могу пробы грунта тебе показать. Я прихватил с собой несколько образцов. Совершенно потрясающие экземпляры. Посмотришь?

— Ну, ладно, потом, чуть позже… — согласился я, уходя от прямого ответа и не испытывая ни малейшего сомнения в том, что все эти «потрясающие» пробы взяты откуда-нибудь с набережной Обводного канала или из Гидро-парка. — Будем считать, что миссию свою ты выполнил. Участок на Венере застолбил. Язычников-венериан в веру христову обратил. Берёзу на холме Иштар, будем считать, тоже посадил. Дальше что? Какие теперь планы на будущее? Продолжишь бумагу сгибать или на этом остановишься, наконец? На Венере, значит, тебе скучно. А где интересно-то? Куда тебя на этот раз потянуло, неспокойная твоя душа?

Кум сидел, развалясь в кресле с небрежной ленцой бывалого путешественника, объездившего весь свет вдоль и поперёк. Его пальцы, лежавшие на подлокотниках, методично выщипывали мех из искусственного леопарда, которым было накрыто кресло. Голова, словно ослабев под тяжестью грандиозных планов, запрокинулась далеко назад. Упёршись взглядом в потолок, кум изучал его с таким пристрастием, будто перед ним была развёрнута карта звёздного неба.

— Что ж, Венера?! В нашей системе есть объекты и поинтереснее, — задумчиво произнёс он. — Кое-чем можно заняться и всерьёз…

— Например?..

Глаза кума замаслились, на лбу от внутреннего напряжения выступили бисеринки пота.

— Если на Солнце появляются пятна, значит это кому-то нужно, — тихо и загадочно произнёс он, не спуская глаз со «звёздной карты» на потолке.

От неожиданности я даже закашлялся.

— Уж не собираешься ли ты, упаси бог, отправиться в солнечную экспедицию? — спросил я. — Я понимаю, конечно, что аппетиты растут во время еды, но, должен заметить, что сейчас они у тебя что-то уж очень разрослись. Ты не находишь?

Ответом мне был характерный кумов смешок, сухой и жёсткий.

— Ишь, куда тебя понесло?! — не переставал удивляться я. — Но ведь там жара невыносимая! А температуры какие?! Пятнадцать миллионов по Кельвину!!! Сгоришь, как мотылёк вместе со своей сложенной бумагой. И фото сделать не успеешь.

— Пятнадцать миллионов — это в центре солнечного ядра, — снисходительно поправил меня кум. — Температура поверхности солнца гораздо меньше. Где-то около шести тысяч. Но это, конечно, тоже ощутимо, и поэтому нам нужно запастись хорошей огнеупорной экипировкой, желательно такой, какая полагается пожарникам во время их работы…

Это «нам», брошенное вскользь, почти мимоходом, заставило меня насторожиться.

— Что значит — нам? Я-то тут при чём?

— При том, что на этот раз ты отправишься вместе со мной, — сказал кум. — Да-да, я не шучу. Ты сам всё поймёшь. Дело очень серьёзное: без помощника мне никак не обойтись…

Кум принялся обстоятельно разъяснять суть своего замысла. Оказывается, что ему ещё с юных лет основательно запали в душу «Золотые яблоки Солнца» Рэя Бредбери. Рассказ полюбился настолько, что кум выучил его почти наизусть и с той поры загорелся заветной мечтой, которая по сей день не даёт ему покоя. Моему другу очень хотелось повторить подвиг героев рассказа: приблизиться, как и они, вплотную к небесному светилу и зачерпнуть пригоршню огненной солнечной массы.

— Хочу попробовать, — с подкупающей откровенностью признался кум. — А вдруг получится? Ты, конечно, готов мне помочь? Согласен, замысел дерзкий, даже более того, но чем чёрт не шутит?!..

Я? Помочь?.. Какой же он ждёт от меня помощи?!

Тут меня, наконец, прорвало, и я высказал своему другу всё, что думал по поводу его «дерзких» замыслов и «заветных» мечтаний. Я дал понять куму, что он, по моему мнению, сильно задержался в своём развитии, «застряв одним местом в раннем детстве». Пора, наконец, выкидывать из головы всю эту дурь и взрослеть, пока окончательно не сделался всеобщим посмешищем..

Я сказал, что мне надоело подыгрывать ему, делая вид, будто я всерьёз воспринимаю эти его бредовые россказни, состряпанные, / если уж говорить начистоту/, весьма неумело и неряшливо. До фантазий барона Иеронима фон Мюнхгаузена, которого мы хорошо знаем и любим по блестящей киноработе Олега Янковского, куму всё равно не дотянуться, а потому я взял на себя смелость выдвинуть вариант, который в равной степени мог бы удовлетворить нас обоих.

— Давай сделаем вид, будто всё уже состоялось, — миролюбиво предложил я, давая понять другу, что отношусь к его затее «солнцечерпания» с мягким и добрым юмором. — Сейчас мы идём пить мировую за твоё СОСТОЯВШЕЕСЯ путешествие, а закусывать будем настоящими «золотыми яблоками солнца», на роль которых великолепно сгодится мочёная антоновка с моего участка. Ты мне подробно расскажешь, какие получил ожоги, беря пробу фотосферы солнца, а я… тоже тебе что-нибудь расскажу в этом же роде. Устраивает такой вариант?

Кум сидел какой-то сам не свой. Он слушал мою речь с напряжённым вниманием, покусывая ноготь большого пальца так ожесточённо, словно хотел откусить его напрочь. Когда я закончил, он издал горестный и протяжный вздох.

— Значит, не хочешь мне помочь, — произнёс он, обречённо покачав головой. — А я-то думал, что у меня есть надёжный друг и помощник.

— Смотря в чём, — отвечал я, начиная понемногу заводиться от его бестолкового упрямства. — Помогать тебе сходить с ума я не собираюсь. Что, собственно, ты хочешь мне доказать? Всем известно, что лист бумаги больше, чем десять раз не сложишь, хоть ты в лепёшку расшибись. Прошу тебя по-хорошему, не морочь мне голову своими несостоявшимися приключениями, а пошли лучше пить мировую, пока я не передумал.

Странное выражение озабоченности не сходило с кумова лица. Проигнорировав с нехарактерным для него равнодушием моё последнее предложение, он поднялся со стула, вышел в коридор и, сняв с вешалки свою верхнюю одежду, стал одеваться.

— Если на солнце появляются пятна, значит, это кому-то нужно, — философски повторил он, застёгивая перед зеркалом куртку. Надев шапку, он немного подумал и добавил, как бы извиняясь: А вообще, зря я, конечно, обратился к тебе за помощью. Мне следовало предвидеть такой ответ. Что поделаешь?! Рождённый ползать, как говорится, далеко всё равно не улетит!..

Последнюю фразу он проговорил уже стоя на пороге. Прощальный жест поднятой вверх рукой, сделанный им в заключение, был сродни жесту космонавта, всходящего по трапу в раскрытый люк межзвёздного корабля.

Финальным аккордом громыхнула входная дверь, и кумовы шаги мерно застучали, удаляясь, по ступеням лестничного марша. Набежавшей волной воздуха сильно качнуло висевшую под потолком дешёвую люстру, сложенную из грязно-белых пластмассовых лепестков в виде странного экзотического фрукта, похожего одновременно на хурму, манго и авокадо.

Смущённый таким величественным прощанием, я глянул в узкое, настенное зеркало, где увидел свою ошарашенную физиономию, по которой с периодичностью качающегося маятника пробегала взад-вперёд череда ломаных теней.

— Огнетушитель не забудь с собой прихватить, умник! — запоздало крикнул я в стальной массив захлопнувшейся двери. — На всякий пожарный! Мало ли, вдруг пригодится?!..

Кум не слышал меня. Он продолжал спускаться вниз по лестнице, напевая себе под нос знаменитую песнь космонавтов «Заправлены в планшеты космические карты…». Временами пение его прерывалось, сменяясь каким-то невнятным бормотанием, затем возобновлялось вновь. Потом на какой-то момент мне показалось, что к известному всем мотиву примешались вдруг зловещие нотки из «Шествия на казнь» Берлиоза, произведения, также очень любимого и почитаемого кумом. Недоброе предчувствие кольнуло меня в грудь. Я хотел уже, забыв про всё, броситься вслед за другом, остановить его и постараться разубедить в осуществимости его планов… Но отчего-то я не стал этого делать. Капризное самолюбие удержало меня на месте, не позволив перешагнуть через себя. Имеет ли смысл разубеждать в осуществимости планов, которые всё равно неосуществимы?!, — сказал я себе и, как ни странно, такой довод меня успокоил…

……………………………………………………………………………………………………

С того дня мы не связывались с ним почти целый месяц. Деловая суета и повседневные заботы замотали меня до такой степени, что межзвёздные кумовы прожекты вылетели из головы сами собой. Временами я, правда, вспоминал о них, но ровно настолько, чтобы сказать самому себе: сегодня же вечером обязательно свяжусь с другом, узнаю, как у него дела — и через минуту начисто забывал об этом.

Потом, совершенно случайно, я узнал, что с кумом приключилось большое несчастье. То ли он попал в аварию, то ещё что, но мне стало известно, что он где-то обгорел, да так основательно, что на «Скорой» был увезён на Будапештскую, где и лежит теперь в реанимации в ожоговом центре имени Джанелидзе.

Эта новость повергла меня в шоковое состояние. Я понял, что случилось нечто непоправимое. Острое чувство вины захлестнуло меня, заставив перечеркнуть все текущие дела. Забросив всё, я немедленно рванул на Будапештскую, но к другу меня там не допустили. В ответ на мои мольбы и увещевания прозвучали дежурные фразы относительно того, что, хотя кризис и миновал, но общее состояние пострадавшего продолжает внушать опасения, и ему необходим полный покой.

Разумеется, такие объяснения меня не устраивали.

Меня продолжала терзать беспокойная мысль: где и как кума угораздило так капитально обжечься?

После долгих и безуспешных попыток докопаться до истины мне, наконец, удалось переговорить с заведующим хирургическим отделением центра.

Невысокого роста, плотный коренастый мужчина в салатного цвета дежурном халате, с нездорово-бледным цветом одутловатого лица и слегка остекленевшим выражением выпуклых, оловянных глаз, привыкших с профессиональным равнодушием созерцать людские муки и страдания, весьма любезно согласился ответить на мои вопросы.

Качая крутолобой головой, покрытой жёстким, седеющим ёжиком, он сперва повторил заученной скороговоркой уже прослушанные мной сообщения о том, что самое страшное позади и что надо набраться терпения и подождать. Однако я подметил какое-то озадаченное выражение, появившееся при этом на его отёчном лице. Маститый эскулап, казалось, тихо изумлялся чему-то, не решаясь доверить самому себе некую непостижимую истину.

— И вот что странно… — произнёс, наконец, он голосом, полным живого недоумения, что уже совсем не вязалось с маской казённого безучастия. — Абсолютно непонятен сам характер термических ожогов: их форма, структура поражённой ткани… Конечно, в жизни всякое бывает, мне приходилось заниматься излечением людей, побывавших, что называется, буквально в «пещи огненной», но то, что произошло с вашим другом, выходит за рамки моего понимания… Это я к тому, что ни в Петербурге, ни во всей Ленинградской области не существует температур, при которых он мог получить такие ожоги!...................................