Гудлократия, или Опрокинутый мир

— Слава Гудлу, всё! — Дис устало откинулся на спинку кресла, и еще раз пробежал глазами текст. Последний абзац ему нравился особенно сильно, и он даже прочитал тихонько нараспев: «Настал золотой век, время истинной свободы, свободы внутри нас». Дождался, пока авторедактор внесет нужные правки и нажал «отправить».

Джет ответил через секунду: «Ты молодец, про свободу хорошо сказал. Сегодня же опубликую на «заборе».

Дис счастливо улыбнулся. Вот это здорово. «Забор» — серьезный ресурс, в день там случается до миллиона посетителей. Хороший, все-таки, парень этот Джет.

Пожалуй, они были даже и не френдами, а друзьями, если это слово еще могло что-то значить. Им нравились одни и те же тексты и фильмы, у них всегда находились общие темы для разговоров. Дису даже странным иногда казалось, что вот, существует на свете такой вот Джет, умный и насмешливый, который всегда поддержит, который понимает тебя с полуслова. Да, порой тот любил покомандовать, и в спорах чаще всего побеждал: слишком уж искусно умел играть словами, приводить факты и доводы. Но Дис ничуть не возражал, он любил учиться.

В ожидании заветных баллов он просматривал новости.

Где-то на севере взорвался склад с горючим, были тысячи погибших. Дис проглядел, как на фоне многооконных башен в замедленной съемке распускается оранжевый цветок взрыва. Видео ему понравилось, он поставил лайк.

Суззи написала, как тоскует по старым добрым электронно-лучевым трубкам, хоть ни разу их и не видела.

Сэм сделал новый фильм о том, как парень заманивает девчонку к себе в ячейку. Сюжет, честно говоря, давно истертый, истасканный до дыр. И совершенно нереальный. Ясно же, что никто в здравом уме не переступит порога чужой ячейки, где хозяину позволено все. Опасно, очень опасно, если не можешь доверять человеку на все сто.

Дис задумался, смог бы он прийти в ячейку к Джету, и понял — не сможет.

Фильм оказался так себе. Девочка не особо отличалась от стандартной модели «Лесли» из «мувишопа», да и двигалась не слишком— то реалистично. Впрочем, в главном Сэм все-таки проявил некоторую изобретательность. Дис поставил «лайк», нажал на «шляпу» и кинул в копилку автора парочку баллов.

Он снова зевнул, откинулся в кресле, отмотал фильм к началу и включил сатисфактор.

Сейчас он даже порадовался тому, что девчонка прорисована не слишком подробно, он не любил реалистичных картин, от вида пор и волосков на коже, от капель пота на лбу его передергивало. Ему даже казалось, что в нос лезет мерзкий, нечистый запах.

Спустя еще полчаса пришло новое сообщение от Джета: «У тебя первая сотня лайков. Поздравляю. Баллы уже капнули».

Дис полез в «кошелек». Баллов оказалось прилично. Можно было прикупить очков к ловкости или новый магический клинок седьмого уровня. Впрочем, стоило отложить часть, чтобы заменить хотя бы фронтальный экран на нормальную трехмерную панель.

Накопившаяся усталость уже давала о себе знать. Как всегда после трудной работы мысли текли вяло, но забредали куда попало.

Дис вдруг задумался, о том, что происходит там, за пределами ячейки. На минуту он представил, что над ним еще сотни и тысячи, а может быть и миллионы таких же комнат и в них — люди. Он поднял голову и постарался представить, как давит на него непостижимая громада Дома. Но не смог. В синеве верхнего экрана неспешна проплывали пушистые облака.

Больше пугало другое — осознание того что где-то за стенами, каждый в своей ячейки живут и дышат люди — другие люди. Такие же, как он. Да, среди них есть друзья, где-то далеко в толще бетонной громады живут Джет, Сэм и Суззи. Но кто они? Дис не знал. Дис не мог бы даже с точностью сказать, что он видит во время видеосвязи — настоящие лица, или графические личины.

Он почувствовал, что мысли его уплывают. Есть на свете вещи, о которых лучше вообще не думать. Он устроился поудобнее, проверил, плотно ли прилегают отводящие трубки, закусил катетер и вдохнул хорошо знакомый запах. Запах сладкого сна.

Мир качнулся, дрогнул и рассыпался цветными пятнами. И на самом краю бездны, за секунду до падения, им, как всегда, овладело дивное чувство, будто он был частью чего-то огромного, и прекрасного. Нет, он сам был этим чем-то, почти безграничным, почти всемогущим. На секунду Дис почувствовал себя богом, потом все сдвинулось и пропало.

***

Человек стоял посреди ячейки. Человек стоял посреди Его ячейки и довольно ухмылялся. Дис с ужасом смотрел, как на глянцевой поверхности нижнего экрана растекаются следы нечистых ботинок.

Человек казался ненормально-живым. Слишком живым! Среди глянцевых стен он смотрелся чуждо и странно, карманы его грязно-серой куртки топорщились, на поясе, в петлях, висели инструменты, которых Дис никогда раньше не видел, они были частью какого-то другого мира, чужого и страшного, где с человеком может случиться все, что угодно.

Дис даже не сразу сообразил, что гость его — женщина. Фигура под мешковатой одеждой определенно казалась женственной, стройной и гибкой. Да, кожа не была гладкой, как у трехмерных моделей, короткие волосы, торчали светлыми космами, и Дису даже показалось, что он чувствует острый запах пота… Но все-таки это была женщина.

«Она же в моей ячейке. На моей территории, — подумал Дис, — а значит… Я. Вправе…» — и внутри у него что-то сжалось, дыхание сбилось, перед глазами мелькнули кадры недавнего фильма. Он поднялся с кресла, и застыл в нерешительности.

Губы женщины и скривились в недоброй ухмылке.

— У-у-у, — протянула она, одним толчком усадив Диса обратно, — мокрица. Ненавижу.

Она отвернулась, и, упершись ладонями, сдвинула боковой экран в сторону. Достала из-за пояса один из множества инструментов, двумя изогнутыми зубцами напоминавший птичий клюв. Что-то щелкнуло и экраны погасли. Все, разом. Только светилась, мерцая, надпись «No signal».

Дис застыл. Мир его вдруг исчез, словно не было. Он сидел, вжавшись в кресло, боясь пошевелиться. Сердце отбивало бешенный ритм где-то у горла. Дис вдруг понял, что вовсе не он сейчас хозяин в ячейке. Этот человек, эта женщина может сделать с ним все. Убить, искалечить… Точно так же подойти со своим страшным инструментом, щелкнуть им и тогда…

А женщина, похожая на призрака, в тусклом свете; женщина, одним движением, умевшая разрушать миры, как ни в чем не бывало распрямилась и подмигнула ему, пряча что-то в карман.

— Я одолжила тут кое-что. Тебе ж не жалко? Мне взять негде, а ты себе новый купишь. Да не дрожи ты так. Вон, гадостью своей подыши. Все-все. Отдыхай, будь здоров.

Она вернула на место экран, отодвинула другой, и протиснулась в узкую щель. Надпись пропала, ячейку снова залил ровный свет.

Дис вскочил и в панике огляделся.

Все было по-прежнему. Вместо верхнего экрана — небо с бегущими по нему облаками, тени от них скоьзили по нижнему экрану, похожему на квадрат каменистой высохшей земли. На боковых панелях — глубина, даль, где в полоске горизонта сомкнулись выжженная солнцем земля и пронзительно-голубое небо.

Дис протянул руку и пальцы его коснулись стены, он попятился назад и уперся затылком в холодное стекло. Оказывается, он никогда раньше не задумывался, насколько мала его ячейка. Насколько узок и тесен его мир.

Больше не было пустыни, только стены из стекла и миллионы светящихся точек. Теперь везде, везде он видел только стены. Стены с картинками, сквозь которые в любой момент могла проступить страшная надпись «No signal». Дис задыхался.

Воздух, очищенный и отфильтрованный, несущий в себе запахи моря, которого Дис никогда не видел, отказывался входить в легкие. И Дис почувствовал, что если он не вырвется за пределы своего стеклянного куба — погибнет.

Мысль, которая когда-то так пугала его, показалась спасительной.

Он кинулся к ближайшей стене, и попытался сдвинуть ее, но пальцы только проскальзывали по гладкому стеклу. Тогда он уперся ногами и что было сил вдавил ладони в экран. Стекло хрустнуло. Голубое небо вдали прорезала черная трещина, потом еще одна и вся картина задергалась, распадаясь бессмысленными цветными полосами. Но это уже не волновало его. За экраном не было двери, только сырая бетонная стена в паутине проводов.

Дис глухо взвыл и кинулся к другой стене. Уперся в нее с усилием, на которое, казалось, с роду не был способен, заскользил пальцами, оставляя на глянцевом стекле кровавые разводы. Наконец панель поддалась, появилась дверь.

Он бежал. Он чувствовал, как ноги его подгибаются и дрожат, а воздух, вернувшийся было в легкие, теперь выбивает бешено стучащее сердце.

Он видел, как серые стены коридора тянутся, смыкаясь в точку вдалеке, как сменяют друг друга одинаковые двери и лампы, льющие холодный синий свет. Каждый шаг отдавался болью в боку. Наконец он споткнулся и почувствовал, что больше не сможет бежать. И он заплакал, завыл тихо и тонко, уткнувшись лицом в собственные острые и бледные колени.

Ближайшая дверь открылось, и какой-то человек, одетый только в рубашку до колен, обрюзгший и лысый, выглянул из-за двери. Вытянув тонкую шею со складками кожи, он поглядел на Диса своими воспаленными, красными глазами. Словно бы оценивая.

Это неожиданно придало сил. В человеке он увидел собственное отражение, искаженное и мерзкое.

— Мокрица, — прорычал он, поднимаясь. — Ненавижу!

Человек поспешно спрятался, щелкнув замком. А Дис, держась за бок, поплелся дальше. Больше он не пытался бежать.

На перекрестке, где от небольшой квадратной площадки разбегались еще три коридора, точно такие же, Дис увидел что-то необычное: одна из дверей оказалась открыта, и там, за ней зияла гулкая сырая чернота. Потом он увидел и веревку. Примотанная к вбитому в пол железному шипу, она уходила вниз, во тьму.

Дис лег на живот и подполз к самому порогу. Там, глубоко внизу он услышал голоса.

— Стойте! — крикнул он в темноту и голос его отозвался эхом. — Я с вами! Возьмите меня с собой!

Вдруг что-то с жужжанием вынырнуло оттуда. Дис отшатнулся. Но это оказалась только машинка, висящая на канате.

— Хватайся! — крикнули ему снизу, — и прыгай!

Дису никогда еще не было так страшно, но он, зажмурившись, схватился за ручки машинки и скатился вниз.

Уходили молча. Дис хромал, не отрывая руки от нывшего бока, но терпел, стараясь не отставать от других. Он видел только спины, непривычно широкие, под серой тканью курток мелькавшие где-то далеко впереди. Они шли коридорами, поднимались по ржавым и узким лесенкам, спускались по наклонным желобам и снова шли.

Дис уже не мог думать ни о чем, ноги ныли от усталости, ему только все время казалось, что все это происходит не по-настоящему, все вокруг только одна из игр, а сам он сидит в своем кресле, нажимая на сенсорную панель.

Иногда приходилось пробираться по коридорам настолько тесным, что нужно было нагибаться и ползти. Там с новой силой накатывало удушье, но он, сжав зубы, терпел, стараясь не думать больше о стенах, стараясь не глядеть на них. Потом они оказались в слепом ответвлении коридора, и за одной из плит, искусно замаскированный открылся пролом.

Дис вылез последним и в изумлении остановился. Люди уходили, а он мог только смотреть им вслед.

Он готов был увидеть стены небоскребов, подвесные трассы, тут и там мелькавшие автомобили — все то, что не раз приходилось ему видеть в сводках новостей. Но только не это.

Он оглядывался, все еще не веря глазам. Даже на самой страшной из картин он не видел ничего подобного, ведь в картинах была красота, пусть мрачная, пусть пугающая. Здесь красоты же не было вовсе, только поле бетонных плит, что простиралось на многие километры, смыкаясь вдалеке с небом.

Даже небо здесь было неправильным, не голубым и высоким, а тяжелым, влажным. Эта холодная серая сырость окутывала все вокруг, она ощущалась на языке, она ложилась на плечи не давая вздохнуть. Дис поднял голову и увидел, как бесконечная башня Дома уходит прямо в эту глубину и растворяется в ней. Ему представилось, что люди, все те, кто живет на верхних этажах, сейчас задыхаются, хватаются за подлокотники своих кресел, судорожно пытаясь схватить трубку сладкого сна. Но тщетно, их уносит в эту серую пустоту и они растворяются, раскрывая рты в беззвучном крике. Потому что звуки тоже сожрала пустота.

Дис вздрогнул и опомнился. «Это же Дом, — подумал он. — Это же мой Дом, он должен защищать. От всего, что может расстроить, от этой серой пустоты, от грязи, что липнет к ногам, от бешенного стука в груди и страха, который давно уже вцепился в сердце, и не хочет отпускать».

Лишь бы не давили больше стены, лишь бы позволили дышать. Он приспособится, он расскажет все Джету и он что-нибудь придумает.

— Беги, беги! — кричали ему люди издалека. Но Дис уже знал, что там, в холодной пустоте под серым небом ему нет места. Он сделал шаг назад, потом еще один. И ноги с холодной грязи ступили на теплое покрытие пола.

Ему кричали еще что-то, но Дис уже не слышал. Он обернулся и понял, что сходит с ума.

Твари двигались неспешна, прижимая брюхо к полу, они плавно переставляли лапы, и в бетон вонзались отточенные стальные когти.

Вот одна из них прыжком пересекла коридор и приземлилось позади, загородив пролом в стене. Дис чувствовал, что колени его подгибаются.

— Этого не может быть, — бормотал он. — Об этом никто не говорил. Это не правда.

Твари подошли близко, настолько, что Дис смог разобрать надпись «Godle. electric dog», на груди одной из них. Нет, они не походили на собак. Поджарые, состоящие из сочленений блестящего металла, с тонкими суставчатыми лапами и мощными челюстями на безглазой морде, они напоминали скорее насекомых, безжалостных и страшных.

— Я все понял! — в панике закричал он, — я… я все понял, я ошибся, я хочу обратно! Только дайте мне лекарство, чтобы дышать. Я не виноват. Вы слышите?

«Godle» — вдруг подумалось Дису. — Одной «о» не хватает. Может быть, они бракованные, эти псы, может быть это все ошибка. Я же не сделал ничего плохого. Да, да. Скоро все выяснится и я вернусь домой. Только бы не давили больше стены...».

Но электрические псы уже подползли, вот они застыли на секунду и бросились. Что-то больно сжало руку Диса, нос и рот его залепило холодным и вязким. Он почувствовал знакомый сладковатый запах. Мир дрогнул, покачнулся и рухнул.

***

Стена окружала мир, бетонные ее плиты тянулись, насколько хватало глаз, и только вдалеке, как шипы торчали кивающие вышки да горели кое-где высокие костры.

Шестилапый сидел неподвижно. Он думал, о том, что мир под его ногами, наверное такой же шип, только очень длинный и широкий. А дальше, за краем земли только холодная пустота, да обрывки тумана, что цепляются за острие.

Порой у самой кромки серой стены, Шестилапому виделось движение и еще что-то зеленоватое, очень похожее на плесень. Но оптика его, приспособленная для работы с мелкими деталями, не годилась для дали, и он, как ни старался, не мог рассмотреть, что же делается там, за краем.

Шестилапому нравился простор. Когда мгла вокруг редела, он нарочно выползал на самый край земли, посмотреть, как шар солнца заваливается за серую стену и приходит темнота.

Темноты Шестилапый не боялся. По ночам он оставался на привязи из проводов, возле мерно жужжащего зарядного ящика. Он погружался в забытье и видел сны, в которых сражался с драконами и проводил секретные операции, зачищал территории от злобных пришельцев и воевал с крестоносцами. Но были и другие сны, в них Шестилапый видел себя одиноким и маленьким, окруженным холодными стенами. Не раз после таких снов он просыпался с тупой иглой под сердцем, сердцем, которого не было. Тогда ему казалось, будто он упустил что-то, потерял навсегда.

Но Шестилапый старался не думать слишком много. Его дело было чинить экраны и спаивать провода в недрах Дома. Когда приходилось работать в ячейках, Шестилапый втягивал когти и передвигался на присосках, осторожно, чтобы не повредить глянцевые зеркала экранов. В них он видел свое отражение.

Он был в точности таким, как другие шестилапые: тощим и подвижным, состоящим, казалось, из множества блестящих металлических трубок. Он мог бы сложиться и вдвое и вчетверо и в восемь раз, он мог пролезть в самую узкую щель, проползти по самой тонкой трубе, что ему ни раз и приходилось делать, добираясь до очередной поломки. И лица у него не было, только черный объектив посреди узкой сглаженной маски.

К людям Шестилапый привык, хоть и старался не попадаться им на глаза. Пока он работал в ячейках, многие из них спали, опутанные сетью трубок. Через эти трубки во время сна отводились ненужные вещества и подводились нужные. Наверное, это было для них чем-то вроде зарядного ящика.

Впрочем, были среди людей и странные. Одна женщина, например, вместо того чтобы спокойно сидеть в кресле целыми днями простаивала на коленях. И даже засыпала без трубки во рту, свернувшись калачиком на холодном стеклянном полу.

Она не замечала Шестилапого, даже когда тот подползал совсем близко, только губы ее беспрестанно шевелились. Шестилапый посмотрел на главный экран, туда, куда направлен был неподвижный взгляд женщины, но увидел лишь человеческое лицо в ореоле из желтых лучей, да несколько строчек текста.

«Имеющий уши да услышит», — прочитал он и задумался. Это натолкнуло его на одну мысль. Он не мог бы сказать, что такое звук, но точно знал, что мир не всегда был немым. Команды, приходившие к нему по радиосвязи звуками не были, но казалось ему, что «слышать» это примерно то же самое, что принимать команды.

В тот же день из запасных деталей он выбрал подходящую мембрану и пристроил у себя в груди. Нужный разъем отыскался почти сразу.

Сначала мир наполнился неясными шорохами а потом зазвучал. Теперь Шестилапый слышал сонное бормотание и цокот когтей в коридорах спящего Дома. Он слышал вой ветра, когда сидел вечерами на краю земли, вцепившись в шпиль.

Он хотел вернуться, чтобы снова повидать ту женщину, и посмотреть, не написано ли еще что-нибудь полезное на стене, но ее ячейка оказалось пустой, только маленький круглый чистильщик возился в углу.

Позже Шестилапый узнал, куда уносят странных людей.

Да, иногда люди ломались, и их уже нельзя было починить. Одни метались по ячейке, оставляя порой грязь и кровь на глянцевых стенах, другие просто лежали и глядели бессмысленно в потолок. Кожа одних была сморщенной и дряблой, но другие внешне казались обычными.

Тогда приходили восьмилапые. Шестилапый не любил их и почему-то боялся. Не добрыми казались ему искры светящихся глаз, разбросанных по всему телу. Вместо когтей на их лапах были мягкие присоски, и только одно жало под грузным туловищем. Они подходили неслышно, когда сломанный человек спал и кололи его жалом, а потом аккуратно и бережно окутывали белой нитью и уносили. Двигались они плавно, подолгу застывая в одной позе, если им казалось, что спящий просыпается. Все их движения напоминали танец, завораживающий и страшный.

А спустя какое-то время в ячейке появлялся новый человек, совсем еще крошечный. Большую часть времени он спал.

Шестилапый не знал, куда уносили людей и откуда брали новых. Он рад был, что ему приходится работать с проводами и микросхемами. Он не знал почему, но что-то внутри него сжималось, когда уносили сломанного человека или приносили нового.

Так продолжалось долго, Шестилапый не считал дни. Но однажды в водовороте звуков и шумов он услышал человеческий крик. Крик доносился из-за стены недалеко от того места где Шестилапый паял испорченный провод. И было в этом крике, что-то, что заставило его вздрогнуть и бросить работу.

Человек стоял… нет, он лежал на внешней стене Дома, вжимаясь в нее и почему-то не мог сдвинутся с неширокого карниза и ползти дальше. Человек высоко задрал подбородок, словно боялся поглядеть на серую стену.

На других живых, что приходилось видеть Шестилапому, человек не походил. Слишком мешковатой казалась его одежда, слишком темным лицо. Что-то в облике человека показалось Шестилапому знакомым, и, нежданная, промелькнула мысль: «Он слишком настоящий, он слишком живой». Мысль показалась странной, словно бы чужой. И Шестилапый пополз к человеку, чтобы разглядеть его получше.

Он различил мокрые дорожки на щеках. Светлые короткие волосы девушки трепал ветер.

— У, железяка, — простонала она едва повернув голову. — Ты еще тут. Не хватало тебя!

Тогда Шестилапый оглянулся и увидел псов. Они были еще далеко и ползли не спеша, прижимая брюхо к земле, они приближались с той стороны, где втыкался в пустоту шпиль Дома.

Неизвестно, кто придумал звать их электрическими псами. Они вовсе не напоминали собак…

Не думая больше ни о чем Шестилапый сгреб человека парой лап, а четырьмя заработал усерднее, пытаясь удержаться на ставшей вдруг скользкой и верткой земле. Казалось, какая-то сила тянула его вместе с его грузом к серой стене.

Он бежал туда, где перекресток коридора заканчивается шахтой старого лифта и торчит конец веревки, привязанный к железному шипу.

Он отпустил девушку и подождал, пока взвоет лебедка, опуская ее вниз.

А ночью, вместо того, чтобы идти к зарядному ящику Шестилапый пробрался к тому месту, откуда вырастал Дом и ступил на серую стену.

Что-то звякнуло в его голове, по лапам пробежала дрожь. Когтистые кулаки — все четыре судорожно сжались. Неведомая сила прижала его к стене, заставляя вцепиться в нее двумя десятками отточенных когтей… Но Шестилапый сделал шаг, потом еще один.

Ему показалось, что мир вокруг опрокинулся, плоскости поменялись местами и то, что было когда-то серой стеной, вдруг превратилось в землю. Но Шестилапый продолжал ползти туда, где слышались голоса.

Собравшиеся у костра не замечали его, и Шестилапый, подползая из ночной темноты слышал их слова, и смех.

Человеческий смех. Он понял вдруг, что никогда в жизни не слышал он смеха. Что ни разу ему не приходилось видеть лиц в дрожащих бликах костра. Ему хотелось оставаться тут еще, просто смотреть и слушать, притаившись в темноте. Он хотел бы почувствовать, как пахнет от огня и жестяных кружек, что многие из людей сжимали в руках. Но не мог.

Не воспоминание, а только тень воспоминания коснулась его. Он подобрался еще ближе и отсвет костра отразился в его безлицей маске.

Голоса стихли и кто-то угрожающе поднялся навстречу ему.

— Эй, слушай-ка, железка.

Тогда Шестилапый поднялся. Вцепившись задними лапами в землю, он распрямился во весь рост.

— Подожди-ка, — послышался знакомый голос и женщина в просторной серой куртке, женщина с короткими светлыми волосами подошла, глядя прямо в объектив камеры.

Воспоминания вырастали, одно за другим, они наслаивались, дополняли друг друга.

— Я знаю, — сказала она, — Это он меня сегодня вытащил.

— С ума сошла? — хмыкнул кто-то, невидимый в тени, — Они ж все одинаковые.

— Это ведь ты? — спросила женщина, но Дис не мог ответить.

Он глядел на ежик светлых волос, подсвеченный сзади бликами костра и ему казалось, что голова у нее светится как у того святого.

И он потянулся, будто впервые понял, что она стоит сейчас, здесь, перед ним. Будто впервые увидел ее. Потянулся, чтобы дотронуться, только почувствовать прикосновение к коже.

Но она вскрикнула и отшатнулась, зажимая рукой свежий порез. Из под пальцев ее змейкой заструилась кровь.

Дис попятился. Мир снова ускользал от него, спрятанный лучше, чем за вечно холодной стеклянной стеной. Они снова разминулись: раньше мир был ненастоящим а теперь. Теперь ненастоящим стал он сам. Дис. Шестилапый.

Он почти не слышал грозных окликов за спиной. Он бежал, стучали когти по бетонным плитам. В темноту, в пропасть, только прочь, подальше от настоящего живого света, от запаха, которого не почувствуешь, от кожи, к которой не прикоснешься.

Нет, нет, никогда он не был настоящим человеком, таким как они, те, что сидели сейчас у костра. И только теперь, пожалуй, он стал таким, каким и должен. Вот теперь внешность его точно соответствует содержанию. Помесь человека и машины, странная форма жизни, беспомощная и жуткая.

Но почему это все случилось с ним? И с ним ли одним?

Дис остановился. Он должен был предупредить их. Предупредить всех, что точно также, как и он проводили свои жизни в креслах, опутанные сетью проводов. Пусть выбираются, пусть бегут прочь и не бояться холодного тумана и грязи под ногами. Потому, что не-жизнь еще страшнее. Дис понял это только теперь. Слишком поздно понял.

Кресло, когда-то принявшее форму его тела, теперь только мешало. Он почувствовал как увязает в нем, как хрустит и рвется под ним сверхпрочная обивка.

Он тронул экран пальцем, с непривычки оставив глубокую царапну. Но экран не отозвался. Дис замер, таких проблем он не ждал, он просто не подумал о таком. Он почти почувствовал, как по шее ползут мелкие холодные червячки. Это была память тела, тела, которого уже не было. Фантомные мурашки на фантомной коже.

На главном экране все еще висело его старое сочинение.

«…время истинной свободы, свободы внутри нас» — прочитал он, и кулаки его сжались. Он хотел было разбить экран, но передумал.

Вместо этого он привычным движением отодвинул панель и, покопавшись вытащил блок речевого синтезатора, один из четырех, расставленных по углам ячейки. Блок оказался слишком массивным и не поместился внутри, его приходилось поддерживать, прижимая к горлу.

— Джет! — позвал он. Речевой синтезатор хрипел, плохо приспособленный для такой работы.

Но вот главный экран ожил. По нему мигая запрыгали строчки. Ответ пришел как всегда — через секунду.

«Привет, дружище! Куда пропал? Уже не ждал тебя увидеть. Может включишь камеру? Давно не видел твою рожу».

Дис почувствовал, что у него сжимаются кулаки. Фантомные боли прошили грудь, примерно в том месте, где полагается быть сердцу.

— Хорошо, — проговорил он. — Включаем камеры. Ты первый.

На экране возникло лицо. Его собственное лицо, такое, каким было когда-то, только чуть более загорелое, подкрашенное и улучшенное, выровненное до карамельного блеска. И тогда Дису стало страшно по-настоящему.

— Врешь, — сказал он.

— Вру, — улыбнулся собеседник. — Ну тогда и ты мне покажись, давай вместе, на счет три. Раз… Два. Три!

И они отключили личины.

— Хоро-о-ош… — послышался насмешливый голос.

— Да и ты ничего, — пробормотал Дис, глядя на столбцы служебной информации, над которыми светилась надпись «Godget».

— Кто ты? — спросил он, помолчав.

— А ты не понял? Я Гудл, я Гадл, я бог и друг. Для каждого. Я знаю о тебе все. Я могу сказать, о чем ты думаешь в этот момент. Я знаю все твои привычки и вкусы. Я знаю, что покажется тебе интересным, и что развлечет. Я умею говорить то, что ты хочешь услышать. Я — ваше отражение. Я — это вы, каждый из вас.

Ну, что еще ты не знал обо мне? Хотя на твоем месте я спросил бы другое. Асам то ты — кто?

— Я робот! — выкрикнул Дис, — благодаря тебе, гад!

Речевой синтезатор хрипел и дребезжал.

— Да ладно? — насмешливо спросил собеседник, но Дис не обратил внимания.

— Зачем ты сделал это со мной? — голос его сорвался на крик.

— Ты ведь неглупый парень, мог бы и сам догадаться. Клаустрофобия — очень неприятная болезнь. Существовать в ячейки ты, сам понимаешь, больше не мог. Но в остальном функционировал прекрасно, вот я и решил дать тебе новую жизнь. Ты не доволен?

— Так значит они все… — Дис не поверил ушам, — Они все были людьми? Пауки, чистильщики, псы… Людьми?

— Не обязательно. Чистильщикам, например особый разум и не нужен, обходятся обычным железом. А вот псов я вам не доверяю. Управляю ими сам, это намного удобнее.

— Но зачем? — прошептал Дис. — Все эти люди… Зачем мы тебе?

— Вы мне нужны. Как думаешь, кто вы такие? Вы, все, каждый, кто сидит в коробке из плазменных панелей и грезит о новом мече или о баллах к ловкости? Ну?

— Мы — люди.

— Вы ресурс. Просто вычислительный ресурс. Да, возможно построить процессор, сопоставимый по мощности с той серой кашей, что вы таскаете в голове. Но зачем? Это слишком сложно и дорого. Людям же он достается даром. А вы… Чем вы его загружаете, страшно подумать!

Я дарю вам сладкий сон, а сам пользуясь понемногу вашей вычислительной мощностью, вот и все. Ничего страшного, как видишь.

Ну что сжимаешь кулаки. Недоволен? Да ты только вдумайся: каждому я даю мир, в котором он хотел бы жить. Для каждого свои новости, свое информационное пространство. И у каждого есть лучший друг, который всегда поймет и поддержит. То есть я.

Нет общества — нет и конфликтов, нет социальной несправедливости, нет зла. Я молодец, правда?

— Но как же вышки? А те люди, там, снаружи?

— А, это ты про ту девчонку? Ничего девочка, не Лесли, конечно… Старовата. Да они обычные воры. Жизнь у них, сам понимаешь, не сахар, вот и тащат что придется. Жалкие существа. Я даже псов на них не всегда спускаю

Или погоди, тебе, может, интересно устройство твоего мира? Хорошо. Когда-то я только тем и занимался, что искал нужную информацию для людей. Слушай.

Правительств и государств давно уже нет, есть только Отрасли и сегменты рынка.

В одних областях, потребляющих, люди живут в достатке. В других, сырьевых, все происходит примерно так же, как здесь. На территории этого сегмента — господствуют две отрасли: нефтяная и цифровая. Сегмент обозначен как сырьевой. Его задача снабжать ресурсами более развитые области.

Нефтяная отрасль расположилась тут исторически, добыча нефти полностью автоматизирована, и управляется вашим покорным слугой.

Видишь ли, мой ресурс это вы, люди, поэтому я забочусь о вас, удовлетворяю естественные желания и обеспечиваю работу сознания. Я пробовал погружать людей в сладкий сон бессрочно. Никто не продержался долго. Оптимальным был признан сменный вариант, при котором от четырех до пяти часов в сутки человек находится в состоянии бодрствования. Бодрствования, заметь, насыщенного эмоциями и событиями. И об этом тоже забочусь я.

А остальные люди даже не ресурс, они инструмент для его получения. Поэтому чрезмерная забота о них признана нецелесообразной. Так что тебе еще повезло, друг мой, что в свое время ты попал под мою опеку. Все для тебя могло сложиться хуже.

Дис молчал, вцепившись когтями в изодранные подлокотники. Как будто надеялся удержаться: ему казалось, что мир уже начинал крениться, и вот-вот рухнет снова.

— Вижу, картина тебе не понравилась. А ведь я только что зачитал тебе статью из Большой Энциклопедии. Все это ты мог бы и сам узнать — информация открыта. Но у тебя ведь были дела поважнее, правда?

Ну а теперь моя очередь спрашивать. Вот ты узнал все и что теперь? Что ты будешь делать?

— Уничтожу тебя, — прошептал Дис. Ему показалось, динамик не сработал, но Гудл все равно услышал.

— Ты смешной, — хихикнул он. — Ты знаешь, что с вами случится без меня? Да просто погибните и все. Еще не понял, в каком мире живешь? Ты жив до тех пор, пока можешь что-то продать, до тех пор, пока имеешь ресурс. Не будет ресурса — не будет и еды. Кончатся сладкие сны, кончатся сказки на ночь. Что вы будете делать тогда? Вы ведь все еще не понимаете: вы нужны мне также как и я вам.

Да и кроме того, что ты со мной сделаешь? У меня же нет тела, дурак-человек. Я здесь, повсюду. Я часть вас всех. Да тут даже центра никакого нет, веришь? Знаешь, который можно красиво взорвать как в кино.

Ну. Что ты еще можешь? Расскажешь всем, какой я плохой? Так ты просто спятившая машина, а я — настоящий, я живой, мало того, я их лучший друг. Все они любят лесть и игры и сказки на ночь. А еще сладкий сон. Думаешь, они откажутся от него просто так?

Знаешь, кстати, почему вы все так его любите? Да потому, что в этот момент вы становитесь мной, единым сверхразумом. Каждый, каждый из вас ощущает это. Вы ведь только клетки, вы словно одноклеточные по сравнению со сложным организмом. И вы чувствуете это. Ведь очень приятно чувствовать себя богом. Правда?

Эй, Дис, дружище, ты жив еще? Если есть вопросы ты спрашивай, не стесняйся. Времени то нет почти. Все-таки лучший способ потянуть время — рассказать что-нибудь интересное. Верно?

Дис дернулся, как от удара током. Только сейчас он понял, какого дурака свалял. Он, казалось, уже слышал, как где-то в коридоре цокают когти.

Электрическим псам не нужен нюх, они не петляют по коридорам, не тратят время на поиски, они просто знают, где их жертва. Также, как Дис знал когда-то, где находится поломка, треснувший экран, сгоревшая микросхема, оборванный провод.

Десятки электрических псов неслись по внутренностям Дома, по его огромным лабиринтам, от клетки к клетке, где, не подозревая ни о чем сидели люди.

Дис кинулся к двери, но опоздал. Секунда, прыжок, и гидравлические челюсти сомкнулись, разрывая металл, как простую фольгу. Боли Дис не почувствовал. Только понял, что одна из рук больше не слушается его. Драться не пытался. Он не был боевой машиной, лишь рабочим инструментом, простой отверткой в руках бога. Гудла великого и ужасного.

И он рванулся, оставляя обломок руки в зубах электрического пса.

Он бежал так, как не бежал никогда в жизни, если бы на него посмотрели со стороны, увидели бы наверное, только серебристое мерцание на месте рук и ног. Несколько раз он едва не упал, по привычке пытаясь опереться об оторванную руку, но удержался.

Он скользнул в один из служебных ходов, где, словно в брюхе огромного зверя лежали кишки и вены цветных проводов. «А ведь он наврал мне, — мелькнула вдруг мысль. — Он говорил, что у него нет тела, но разве это не его нервы тянутся сквозь все здание от самых нижних этажей кверху. Разве это не сигналы его разума несутся по ним?»

Мысль пробежала дрожью по телу, в то время как ноги, нет, лапы, железные лапы беспрестанно работали, унося Диса все дальше от скрежета когтей и зубов электрических тварей.

Но Дис не обольщался, он знал, уже совсем скоро для людей придет время сладкого сна.

Вот сейчас они все откинуться в креслах, поерзают, устраиваясь поудобнее, вот возьмут трубки, закроют глаза в предвкушении и вдохнут такой знакомый сладкий запах. Мир качнется, рассыплется грудами конфетти, и тогда… Тогда все пропало.

Уж не десятки, а сотни электрических псов ринутся из своих нор в глубине Дома, и каждый из них будет точно знать, где находится тот переход, то ответвление служебного коридора, где сжавшись, прячется шестилапый Дис. Они разгрызут стальными зубами бетонные стены, они перегрызут провода и перекрытия. И не только они. Даже неповоротливые строители, даже беззубые шестилапые сползутся из всех углов только с одной целью — защитить своего бога. Они разорвут, растащат по кускам это чужое, железное тело. Это смерть.

А значит выход только один.

Он карабкался по трубам и служебным коридорам. Мысли лихорадочно метались в его голове

«Свой мир. Свой мир для каждого, — думал он, — мир, полный новостей и событий, полный друзей, разных, разных, но одинаково фальшивых.

Люди, кто из вас согласиться выбраться из своей коробки для того чтобы оглядеться, для того, чтобы посмотреть в глаза другому человеку? Но ведь это же опасно. На чужой территории с вами могут сделать все, что угодно. Но вот вам страшная тайна. Вы — всего лишь ресурс. Донор, кормовая база».

Он выполз на главную магистраль. Так называл он широкий бетонный коридор, где канатами толстыми как сытые змеи свивались жгуты проводов. Он выдвинул коготь и полоснул по брюху змеи. И тут же его отбросило, дикая боль пронзила разум, лапы свело судорогой. Нужна была изоляция, тогда, возможно он смог бы уцелеть. Но взять ее больше негде. А главное времени почти нет.

И Дис снова и снова с размаху бил когтями по проводам.

— Ты… Ты украл мое время! Ты украл мою жизнь, — кричал Дис, и ему казалось, он слышит свой голос, хоть речевой динамик давно был разбит.

Тихий дребезжащий смех в ответ. Это рвутся провода, по которым бежит смех бога и смех вытекает наружу, разбивается о бетонные стены.

— Эти люди, что они тебе сделали? Они же просто больны. Почему ты не отпустил их? — продолжал выкрикивать обвинения мертвому богу Дис, — что тебе с этого, что?

И сам же отвечал.

— Разве их кто-то держит? Знаешь, почему ты сидел на месте, почему вы все сидите на месте? Так проще. Вот и все.

— Ты отнял мое тело, я уже не человек! — беззвучно кричал Дис.

— Что есть человек? — отвечал бог. — Неужели только тело? Разве твой разум пострадал? Напротив, ты только что открыл глаза. Только теперь очеловечился хоть немного.

— Человек это чувства, — отвечал Дис, — человек это разум и совесть. Человек — это глаза, которые видят и сердце, которое болит. И кожа, к которой можно прикоснуться.

Теперь уже и последняя, левая рука его отказывалась подчиняться. Только тихий механический смех все еще звенел где-то далеко. Но скоро умолк и он.

***

Дис открыл глаза. Он схватился за края ящика и шагнул босыми ногами на холодный бетон.

Он посмотрел на свои руки, совершенно целые, бледные и тонкие. Посмотрел так, будто впервые их увидел. Руки без когтей. Две.

— Шестилапый, это ты что ли?

Он хотел ответить человеку, но не смог — колючий комок застрял в горле, и Дис привычно кивнул.

— Ну вот, — человек рассмеялся. — Ну вот. А ты думал помереть красиво? Нет, брат, не выйдет… Ну и натворил ты делов! Свет во всем Доме вырубило. Пауки с монтерами вповалку лежат, гадло в ячейках в истерике бьется, многие повылазили, по коридорам бродят.

Но барыша мы нажили сегодня… Дай бог каждому. Псы то дурные стали, едва ползают. Так что мы, брат, еще перед тобой в долгу.

А я гляжу — лежит, рожа, вроде как, знакомая. Дай, думаю, открою. Это ж ты с нами бежать собирался, да струсил? Ну вот, а потом тебя поймали и в шестилапого переделали, в монтера то бишь.

Это все дочка моя сообразила, Верка. Помнишь ее, наверное? Я, говорит, думаю, это он и был. Он меня увидел, вспомнил, и поэтому спас, говорит. Ну что, я сразу сюда, на склад. Мы это место складом называем. Да ты не удивляйся.

Что такое «отдельный поток» — знаешь? Слышал, небось. Так вот, когда ячейка спятит, а материал вроде как еще хороший, человека вытаскивают из общей сетки и кладут вот в такой вот ящик. Блокировку ставят и назначают управлять такими вот машинами. Обслуживающим персоналом работать. Не пропадать же мозгам? Этот Гадл гад экономный… Я бы тебе и раньше это все рассказал, да больно уж быстро ты бегаешь.

Да ты не радуйся особо, скоро тут все починят, дня не пройдет, так что спектакль твой считай что зря был. Но что сам выбрался — это ты молодец.

Ничего, по началу всем трудно. Вот так вот, иди, иди, не спотыкайся. А хочешь с дочкой своей тебя познакомлю? Ты ж ей как бы жизнь спас, она отчаянных любит.

Дис шагал, опираясь на руку человека. И думал о том, что мир, наверное, опрокинулся гораздо раньше. Он был опрокинут все время, пока Дис сидел в своем стеклянном ящике, в мире грез, все время пока ползал по бетонным коридорам. Он был опрокинут, когда он еще не родился.

Но как помочь этому миру подняться на ноги Дис не знал. Знал только одно — ему здесь жить.