Грехи потомков....

Тугое бумм сдавило, выбило из тела и подняло над землей. Слева догорал БА-5, а прямо подо мной на дороге лежал молодой лейтенант НКВД. Его пухлые губы были раскрыты, и казалось, что он хочет ухватить ими небольшой бугорок пыли. Мягкая, скрипучая и, казалось, прохладная пыль клубилась над колонной который день, создавая фальшивое чувство безопасности, усыпляя бдительность. Предательская пыль выдавала нас, кричала: вот они, бегут, уносят ноги! Странно: как долго не было засады...

Безумный день. Наш шеф рвет и мечет: опоздал на встречу из-за нового Проявления. Эти Проявления (так их называют) случаются все чаще и чаще, но про это народ, естественно, не знает. Так, слухи, не более. А мы знаем, особенно наш отдел. Был такой фильм, старый-престарый «Секретные материалы». Вот наш отдел тем же примерно и занимается. Только в фильме бутафория и выдумки, а у нас прикладное дело: прикладывается к действительности. Мы находим причины, устраняем, если возможно — и все дела. Говорится легко, делается сложно: поди докопайся до причин.

Хотя причины обычно всегда на поверхности. Мой учитель всегда говорил: «В жизни все просто». И я каждый раз убеждаюсь, как он был прав. В правоте умных людей обычно убеждаются, когда жареный петух уже клюнул. Был такой лозунг в первом Союзе: «Сегодня слушаешь ты джаз, а завтра Родину продашь». Над этим лозунгом смеялись и подшучивали. Верили ли в него те, кто его сочинил? Не знаю, ибо не жил тогда. Но бог мой, как они оказались правы! (К слову сказать, Бог не при чем, я убежденный атеист, научный атеизм наконец-то победил все эти секты и мракобесия, может не везде, может, только в моей душе, но я этому рад. О том, как это случилось, я когда-нибудь напишу отдельно).

Наш отдел занимается Проявлениями, как я уже говорил. Проявления бывают разные: некоторые вполне безобидные, другие же совсем наоборот. Например, тот случай с зомби — не просто с отдельными, а с целыми городами. Эту тему любили муссировать на переломе двадцатого века, но, как говорил мой учитель, все оказалось гораздо проще. Мозговые паразиты, вирус, заключенный в словах… Средства массовой информации не писали об этом. И мало кто из жителей нынешнего Союза знает об этом, но Проявление было жуткое. Я тогда только начинал работать в отделе, но старожилы хлебнули по полной.

…Лейтенанта я увидел на станции, когда курил у вагона. Темень и туман, вдали огни, он стоял ко мне спиной, но я сразу понял, кто это. Мне хотелось посмотреть в его лицо. Я помнил пыль, (осталась ли она на его губах?), но не мог заставить себя подойти и знал, что он не обернется. Почему мы стоим всегда в темноте? Что это за станция? Как сыро… Куда едем? Гудок, лязгнули вагоны, пора …

Новое Проявление вначале никто не осознал. Думали, просто реконструкторы балуются, хотя люди эти дисциплинированные и не позволяют себе баловства. Сейчас, когда наша страна стряхнула с себя оккупационное правительство и всеми силами восстанавливает разрушенную промышленность, образование и медицину, такое проявление хулиганства было бы весьма странным. Сейчас многим людям непонятно, как жившие в начале двадцать первого века не понимали, что живут в оккупации. Современникам довольно сложно представить, как можно не видеть настолько очевидного. Ну кто еще, кроме оккупантов, может на глазах сносить заводы, убивать образование, заменять народную милицию полицаями? Но я-то знаю, в чем дело. Страх — вот причина всех бед, страх думать своей головой, страх признать, что ты не такой уж и великий, страх оказаться лицом к лицу с правдой. А правда всегда одна и порой совсем не приятная как на вид, так и на вкус.

Страх, лицемерие, ложь — вот самые главные враги человечества, запускающие свои щупальца не только в настоящее, но и в будущее. С ними почти невозможно бороться. Первый Союз так и не справился с этими врагами, но ничего, мы поборемся.

Так что же случилось? А случился коллапс на железной дороге: откуда ни возьмись, выскочил длиннющий поезд с паровозом во главе, автоматика тут же перекрыла движение для других составов, сбилось расписание, наш шеф опоздал на встречу, и будьте нате, вашему покорному слуге вставили пистон ни за что! Потому как я должен был заниматься этой темой и не допустить. А как я мог не допустить? Ведь она и не проявлялась нигде в таком виде. Просто были слухи, что темными ночами в непогоду появляется поезд, состоящий из старых вагонов и паровоза, а потом куда-то исчезает в неизвестность. Никто тревогу не бил. Кто-то думал, что это киношники, кто-то вообще ничего не думал, а работники железной дороги помалкивали, чтобы их не обвинили в пьянстве на посту. Вот и развилось потихоньку…

В общем, получил я пистон и поехал опрашивать очевидцев. Сел в «Москвич» и поехал. Мой дед говорил, что советские машины пахли по-особому. Я спрашивал как, а он опять: по-особому. Не знаю, как это, но то, что машина была наша, нашей конструкции, нашей разработки, я лично гордился. Да вон и корпуса восстановленного АЗЛК!!! Я представил рабочих в чистых комбинезонах, инженерный состав в белоснежных халатах, и на душе стало немного грустно. Занимаются люди делом — не то что я. Эх, сейчас бы на завод «Динамо», где я проходил практику, учась в институте. Вот были времена: веселый коллектив, споры в рабочей столовой, стипендия… Какими огромными деньгами тогда казалась стипендия! Я читал о стипендиях в годы оккупации, у меня волосы вставали дыбом! Ну как же так можно? Оказывается, можно…

…Сосед по полке в вагоне вновь говорил в забытье: «Связи, связи не было, БТэшка вылетела, а ей в упор из противотанкового, ребята горят…» Метался он в беспамятстве. Я вспомнил. В колонне девушки, они рыли противотанковые рвы. Такие красивые девушки… Я с удивлением смотрю на них: не бывает такой красоты, и вот она, красота, рядом, неземная, почему я раньше не видел таких красивых? «Мессеры» гонялись за одиночными, теми, кто убегал, отбившись от компании, гонялись и расстреливали одиночек. По-моему, одну из них я видел в вагоне. Или на станции? Поезд замедляет ход, остановка. Куда же мы едем?..

Еду в своем милом «Москвиче» на станцию, водители в соседних авто бросают восхищенные взгляды на мою машину. Мало еще таких, далеко не у всех. Да и у меня она служебная, но так приятно делать вид, что моя. Еду на станцию, где, по слухам, поезд-призрак (такое у нас сложилось кодовое название) видели чаще других. Приезжаю — и сразу к начальнику: чем, товарищ, можете помочь? Прекрасное слово «товарищ»: теплое, дружественное, родное. Как его можно было променять? Массовое помутнение, не иначе.

— Чем помочь? — вздыхает видавший виды железнодорожник. Озабоченность на его лице, умные глаза. Сразу видно: не назначенец, трудом своим должности добился, болеет за дело. — Не знаю, чем тут поможешь. Хотя… Есть у нас дежурный один — уж на пенсию пора, а все не уходит, любит ночью дежурить, сменами меняется. Я не против, да и никто не против.

— Что за человек? — спрашиваю.

— Обычный, наш человек, работу свою любит. Только вот последнее время какой-то неразговорчивый стал, молчаливый, да и дежурства эти ночные… Странно. Но происшествий не случалось.

— Как мне с ним поговорить?

— Сегодня в ночь дежурит, приезжайте. Или адрес дать, поедете сейчас?

— Пусть отдохнет человек, — говорю я, а сам думаю: как удачно, поговорю сразу, да еще в непосредственной близости от железных рельсов. — Вы, просто дайте команду, чтобы вечером меня беспрепятственно пропустили. Прощаюсь и еду в архив.

… Проехали станцию. Сколько мы их уже проехали? Не помню. Вначале были все какие-то безликие, что ли, без названий. Или я не замечал. Помнил в поезде, что надо посмотреть, и забывал, когда выходил курить. Но сегодня прочитал: «ПОБЕДА». Странное название и какое-то облупившееся, потертое, что ли. Стал различать людей в вагоне, раньше все безликими казались, а теперь нет. Лица, судьбы. Встретил ту девушку, ее зовут Лена. Чудесное имя. Это не она сказала, я с ней не говорил, просто знаю. И еще знаю, что ее прошила очередь из того «Мессера», что расстрелял нашу колонну перед самой засадой…

Вечер. Как же хорошо, как тихо и спокойно в Союзе. Дед рассказывал, что в годы оккупации было совсем не так, но с чем мне сравнить? А его слова не так отражаются во мне, как если бы я сам был очевидцем. Но, к счастью, я этого не знаю. Как пишут в учебниках, Союз возродился в результате свободных выборов, но мы-то с вами знаем, как происходят все свободные выборы. Мы знаем, а большинство хочет верить, и мы не мешаем. Но это опять ложь и лицемерие, а они к добру не приводят. Ох, придется нашему отделу в будущем и эту проблему решать…

Дежурный встретил меня неприветливо, видимо, начальник настращал. Пожилой уже человек, седой, глаза умные и тоскливые какие-то. Хотя его я не понимаю: чего тосковать-то? Это поколение на переломе веков заслуживает просто-таки памятника из золота. Всю жизнь их обманывали, говорили: да вы подождите, сейчас все будет, а этого «всего» не было и не было. Да и откуда же ему взяться, если давно по карманам буржуи да предатели рассовали. Только памятник не вернет никого и счастья ушедшим не прибавит. Живых разве что утешит, но у живых и так радостей и утешений полно.

— Здравствуйте. Не знаю, как начать… Не хочу ходить вокруг да около. Меня интересует, не видели ли Вы поезда с паровозом и старыми вагонами. Знаете ли, есть сигнал, что машинист не по маршруту поехал…

— Врешь, парень, ты все. Дело первое: ты что, думаешь, я стукач тебе какой? И наговаривать на железнодорожников буду? Дело второе: машинист не туда поехать не может. Шел бы ты туда, откуда пришел?

Вот черт, сам вляпался в то, что другим говорил обходить.

— Простите, не знал, как начать. Меня интересует этот поезд, и любопытство мое не праздное — вот документ.

— Понятно, господин Надзиратель….

— Зря Вы так, честное слово зря. Да и «господин» от Вас даже не то что уши режет, а прямо по сердцу ножом. У меня и родители, и дед честные люди были. А сейчас проблема с поездом этим, вот и прислали меня разбираться.

— Почему это были? Сирота, что ли?

— Да нет, это я от волнения, родители есть, дед — вот он был.

— Ну хорошо, парень, обменялись любезностями и будет, бояться мне уже нечего. Видишь, какой вечер тихий, гроза ночью будет. Придет твой поезд сегодня…

— А Вы-то откуда… — от такого поворота я банально открыл рот.

— Погоди, узнаешь.

…Проехали много разных станций: Целина, Оттепель, Застой, Ускорение, Перестройка, даже какую-то дурацкую Оккупацию (и кому только пришло в голову так станцию назвать? Руки бы ему оторвать). В поезде мы стали понемногу говорить, перезнакомились. Каждый рассказал, где и как погиб, и от проводника мы наконец-то узнали, куда едем и что нас там ждет. Ждут родные и близкие, ждут те, кого мы потеряли, ждет счастье, наши идеалы, много чего ждет. Даже не верится. Ждет мир, в котором хочется жить. Я все чаще рядом с Леной. Какая прекрасная девушка… Рядом с ней так спокойно и меньше ноют мои смертельные раны, почти не болят, она говорит, что у нее тоже, а когда мы приедем, боль пройдет, и будет все хорошо. Вначале она сбегает к родным, а потом вернется. Она говорит, что ей хорошо со мной и спокойно, что она и не думала встретить такого человека, как я, а тогда в колонне она увидела, как я споткнулся и чуть не упал, ей стало смешно. Да, она заметила меня еще тогда, но вот как все хорошо получилось и произошло. Значит, все же есть счастье, вот только до него доехать надо…

Дождь лил стеной. Вначале действительно была гроза, а потом как-то так незаметно буйство успокоилось и перешло в монотонный дождь.

— Как льет… А я, признаться, не поверил Вам, что гроза будет, и зонта не взял, — сказал я и подумал про себя, что вымокну, рубашка прилипнет к телу и будет очень неприятно, тут уж не до чего будет. От этих мыслей даже передернул плечами.

— Не вымокнешь, близко ты все равно не подойдешь, пойдем, я покажу место.

Мы прошли коридорами в маленькую пристройку сбоку вокзала, дежурный открыл дверь и строго наказал стоять здесь и не рыпаться. А сам, натянув капюшон плащ-палатки, шагнул в темноту и дождь. Дождь шумел и, казалось, зарядил надолго. Я смотрел на потоки воды и думал, как хорошо мне, как спокойно, как я счастлив, что живу в свободной стране, что не надо думать о том, где завтра заработать на хлеб, чем платить за квартиру, на что обучать детей, где найти работу. Черт, откуда у меня такие мысли? Работа есть, работы полно, работай, учись, твори, выдумывай, все доступно, сколько кружков, секций — глаза разбегаются. Какие дикие мысли! Я оглянулся и как будто увидел мир вновь: все как-то обветшало, постарело вокруг, асфальт на перроне стал грязным и потрескавшимся. Позвольте, какой асфальт? Перроны выложены плитками — наследие эпохи оккупации, я точно это помню, здесь такой перрон выложен плиткой. Резкий гудок. Паровоз!!! Ни с чем не спутать звуки отсечки. Я стал озираться, прогоняя наваждение, и увидел прожектор и два буферных огня. Сквозь дождь к станции подходил локомотив. Дежурный, который оставил меня в дверях, в странной форме стоял на перроне и встречал поезд. Вот, тяжело дыша, паровоз проехал мимо, обдав дежурного паром, потянулись вагоны, заскрипели тормоза, состав встал. Стало тихо. Дождь прошел, перрон был сухой. Я немного высунулся и поглядел вперед по ходу поезда. В темноте было видно, как поднимается столб дыма, похожий на смерч. А куда девалось станционное здание? Вместо него какой-то деревянный сарай с покосившимся названием из трех букв. СНГ — прочитал я с удивлением. Из вагонов стали выходить люди. Мне стало жутко и холодно, я хотел отвезти взгляд — и не мог. Странные, жуткие люди, они притягивали мой взгляд и пугали. Военная форма — как в старых фильмах, у некоторых петлицы, у других погоны, а вот и гражданские. Из вагона напротив моего наблюдательного пункта вышел какой-то усталый военный, за ним тонкая светловолосая девушка. Капитан закурил, а девушка прижалась к его плечу. Капитан смотрел вперед невидящими глазами, а девушка стояла, прижавшись к нему, держась за него… Я не мог отвести взгляда и стал чувствовать, как замерзаю, жуткий холод стал проникать в мое существо, меня затрясло, а я не мог отвести взгляда, хотя все мое существо вопило: не смотри, на это нельзя смотреть…. Но тут раздался гудок, капитан с девушкой поднялись в вагон, и поезд тронулся…

… А!.. — вскочил я с кушетки. За окном раздавался характерный звук проносящегося скоростника. Новая разработка советских конструкторов, и название отличное «Свобода»

— Здорово же тебя прихватило, — раздался голос дежурного. — На-ка, выпей чайку.

Я взял древний подстаканник двумя руками и отхлебнул, стукнув зубами о край стакана.

— Что это было?

— А ты еще не понял?

— Нет.

— Души наших предков, умерших и погибших. Про Харона слыхал, который на лодке перевозит? Ну, а у нас паровозом доставляют…

— А Вы откуда знаете?

— Откуда? Оттуда. Вначале сам догадался, а потом машинист сказал. Он тут часто ездит, все ищет станцию назначения, болезный.

— И что?

— Что, что! Так и будет ездить, пока не найдет. Будет метаться по всем путям и разъездам.

— А если не найдет?

— Ну, а не найдет, — дежурный вздохнул, — не найдет, так не найдет, истлеет со временем, исчезнет из памяти, а души так и останутся неприкаянными, да только живых это вряд ли трогает. Хотя все может быть…

— Куда же он едет?

— Куда, куда… А то ты не знаешь!

Я задумался и вдруг обмер. Вот черт! Моя милая бабушка пела мне эту песню, как я мог забыть! Что же теперь? «В коммуне остановка». Станция «Коммуна». Они же строили коммунизм. Ошибки быть не могло…

Я поставил стакан и, не попрощавшись, вышел. Сел в машину и долго ехал, в пути думая о том, как дети предают идеалы отцов, строивших для них лучший мир. Остановился на пригорке, вышел из машины и стал смотреть вниз, на вид, раскинувшийся подо мной: огромное, уродливое в своей огромности и бесполезности, обветшалое и покинутое давным-давно здание торгового центра, построенное на месте станции «Коммуна» ...

Николай Грамота

Ред. Нина Гулиманова