Грани

                                                               — Что плохого в том, чтобы жить в мире снов?

                                                               — Тебе придется проснуться.

Сью Монк Кид.

Начиналось все просто. Родителям со мной повезло, в какой-то мере. Маленькой, я не висела у них над душой, мне никогда не было скучно одной. В три года я могла часами сидеть над листом с каракулями и рассказывать самой себе истории. Неказистая закорючка в моем воображении превращалась то в несчастного кудлатого щенка, у которого слишком мало друзей, то в маленькую принцессу, ушедшую в лес на поиски дракона. Родители, я думаю, не могли понять или по достоинству оценить полет фантазии своего ребенка: язык моих историй в большинстве случаев тоже был воображаемый.

            Дальше пошло интереснее. В пять лет я стала отчетливо помнить все свои сны. Это были не какие-то смазанные отрывки, которые способны помнить на утро большинство людей. Мои сны были пропитаны красками и эмоциями. Они становились продолжением моих дневных фантазий, их реальным воплощением в нереальном ночном мире. Мое воображение, как потусторонний художник, брало краски, эмоции, ощущения и создавало картины на холсте моих снов. Вечером я засыпала, на какой-то бесконечный миг забывала все, проваливаясь в пустоту между явью и сном, а потом находила себя заново в другом мире – мире сновидений. Способность разделять реальное и нереальное пришла сразу же, и я даже иногда стала жалеть, что два мира не могут существовать одновременно, дополняя друг друга. Но только иногда. Некоторые мои фантазии явно выходили за рамки безобидных. А если добавить, что большинство сюжетов, согласно моему возрасту, были сказочными, то смесь получалась гремучая.

Я в каком-то деревянном доме. Обстановку разглядеть не успеваю, потому что весь обзор тут же заслоняет улыбающийся, отвратительно-жирный Серый Волк. Он уже закусил бабушкой и Красной Шапочкой – почти лысый живот раздут, как шар. Тошнота… Огромные порции еды превратили волка в настоящего гиганта – он еле протискивается в дверь, чтобы выйти из дома. Пришедшие на шум охотники, пораженные слоноподобными размерами зверя, стоят, раскрыв рты. Они становятся основным блюдом. Затем людоед, не спеша и сыто отрыгивая, идет в деревню, где мама, папа и несколько десятков соседей Красной Шапочки становятся десертом. Волк не торопясь ковыряет когтем правой лапы в зубах, медленно поворачивается и насмешливо смотрит мне в глаза. Ужас…

Позже я поняла, что обжора волк не был настоящим ужасом. Я была слишком мала, чтобы понимать смерть, осознавать ее конечность и бояться. Утраченных персонажей своих ночных фантазий я могла вновь обрести — да хоть следующей ночью. И, в конце концов, даже в ступоре ужаса я осознавала, что это сон, я его кукловод, и «мультик» никогда не станет реальностью.

            Год от года круг моих интересов и возможностей расширялся, и новые ощущения получали отражение в мире сновидений. В семь лет я научилась плавать. После этого любимым способом передвижения во снах стало быстрое скольжение по водной глади.

Теплый воздух летней ночи. Темная прохладная вода подо мной. Скорость и невесомость заполняют меня, заставляют каждую клетку тела звенеть от радостного напряжения. Я ускоряюсь, и мощное чувство захлестывает. Свобода! Я все могу! Но не только могущество опьяняет. Я переживаю сопричастность, неразделимости со всем, что меня окружает. Я опираюсь на воду и ощущаю через нее, как через чувствительную мембрану, землю. Впитываю ее мощное притяжение и, в то же время, ее выталкивающую упругость. Я погружаюсь глубже, в темноту, и облачаюсь в блестящую при свете луны кольчугу рыбы. Холод обнимает меня, струи покачивают мои плавники, просачиваются сквозь жабры, и я становлюсь часть этого прозрачного потока.

            В восемь лет родители впервые повезли меня на море. И, несмотря на мою любовь к воде, главным впечатление того лета стали горы. Первый раз я увидела их из вагона поезда. Рано утром отец разбудил меня и указал пальцем в окно и тихо сказал: «Смотри, горы!» Зеленые стены, что возвышались с обеих сторон от железной дороги, покоряли мощью, вышибали дух из груди своей необъятностью. Я выворачивала голову, стараясь заглянуть за стеклянную раму. Давящий потолок вагона мешал увидеть, где же кончаются горы, и начинается небо. Но я так стремилась к вершинам, что на несколько секунд это стремление полностью подчинило меня себе. Видеть вершину, взлетать на неё или срываться вниз, в бездну, ощущать бесконечное спокойствие и уверенную силу гор, вдыхать пронзительную высоту и пить влажную глубину горного воздуха — это было то, к чему я стала стремиться во снах.

Моя любимая широкая скала с обрывом. Я сижу на ее краю бесконечно. Секунды превращаются в часы, дни, и время не имеет значение. Радужное спокойствие. Солнце всходит из-за края горизонта, и невидимая рука прибавляет звук – птичьи голоса открывают новый день. Волна радостных звуков накрывает меня, я смеюсь и пою вместе с птицами. Рассвет сменяется закатом. Солнце садится в ту же сторону, безо всякой привязки к законам природы. Нереальное буйство золотых, розовых, фиолетовых красок — только для меня. Легкий ветер проходит волнами по раскинувшемуся глубоко внизу бесконечному малахитовому лесу. Ожидание. Когда бриз достигает меня, он полон запахом хвои, влажного мха и прелой листвы. Что-то еще… Грибы! Я срываюсь с обрыва и на головокружительной скорости падаю вниз.

Первый раз, когда моя фантазия выкинула фортель с падением, я проснулась, судорожно вцепившись в одеяло. Даже во сне на крейсерской скорости впечататься в землю было как-то слишком. Но в следующий раз я решилась, и столкновения не произошло. Одну секунду я падала вниз, а в следующую уже стояла босыми ногами на теплом песке и мечтала пережить заново то мгновение свободного падения, что так напугало меня.

Постепенно мои возможности управления снами стали расти. Я еще не могла прервать по своей воле неприятное или пугающее сновидение, но дистанцироваться, смотреть его со стороны, как плохой фильм, на это моих способностей хватало. Были излюбленные сюжеты, которые снились мне с определенной регулярностью. Были и сны, которые я с удовольствием бы посмотрела, если бы моя полночная фантазия на это согласилась. Только вот заранее определить сюжет я пока не могла, и это раздражало больше всего. Глубоко в подсознании я была уверенна, что есть какой-то способ заставить фантазию работать на меня. К сожалению, одного желания что-то увидеть было недостаточно, какие бы усилия я не прикладывала, как бы ни напрягала волю.

А потом был мой тринадцатый день рождения. Среди всех подарков мое внимание привлек небольшой деревянный брусок, который смотрелся почти неуместно среди ярких бумажных пакетов с подарками, цветных коробок с ленточками и прочего блестяще-шуршащего великолепия, которое принято дарить девочке-тинэйджеру. Вещь выглядела красиво, иностранно, и, может быть, поэтому особенно загадочно. Деревянную поверхность боковых сторон покрывали сложные геометрические узоры, составленные из кусочков разноцветного дерева, а на верхней поверхности был искусно вырезан силуэт горы с блестящей металлической вставкой на месте ледника на вершине. Я долго вертела деревянный предмет в руках, стараясь понять, что это такое. Он казался слишком тяжелым для своего размера. Но ощущение тяжести было приятным. Еще приятнее было ощупывать подушечками пальцев линии узора, находя чуть заметные щелки на стыках и скользить по линиям резьбы. Я поняла, что этот подарок мне по душе даже так, искусно оформленным куском дерева.

— Нравится? – мама выглянула у меня из-за плеча, хитро улыбаясь. – Папа прислал тебе эту шкатулку пару месяцев назад, но я решила повременить с подарком до твоего дня рождения.

— Шкатулка? – повторила я с сомнением, не представляя, как можно открыть то, у чего нет крышки, ручки, да хотя бы щели, которую есть шанс поддеть ногтем.

— Ну, да, ты же знаешь, твой отец любит такие штуки, которые на самом деле не то, чем они кажутся на первый взгляд. Он написал, что инструкция есть, но ты справишься сама, он уверен.

Мама приобняла меня за плечи и удалилась, явно довольная моим ошарашенным видом. Я улыбнулась. С родителями мне повезло. Я их обоих очень любила, хоть и по-разному. Маму – спокойно, ласково, отца – как бога. Он был стержнем в нашей семье. Когда папа уезжал, а уезжал он, как первоклассный фотограф, получающий контракты на съемки за границей, часто и надолго, жизнь замирала. Мы как сонные мухи ползали по квартире, не находя источника света. Отец приезжал, и солнце всходило вновь. Низкий заразительный смех, подчеркнутые загаром морщинки в уголках глаз, запах чего-то незнакомого и таинственного в волосах. Я смотрела на него и начинала подпрыгивать на месте от переполнявшей радости. Что мы будем делать сегодня? Где окажемся завтра? Какая тайна ждет меня? Но больше всего на свете мне нравилось слушать яркие описания тех мест, где папа побывал. Как великолепный художник, он запоминал множество деталей и, чувствуя мой интерес, с удовольствием рассказывал о них. Виденные им в реальности картины получали новую жизнь в моих сновидениях. Так, с помощью папиных зарисовок, в моих снах появились раскаленные слепящие пустыни, влажные, бесконечно звенящие от переполняющей жизни, джунгли, разбрасывающие живые радуги водопады. Хотя для папы сны были просто снами – приятным способом скоротать ночь — он был единственным, кто относился к моим рассказам серьезно. Не уверена, что он полностью верил в мир моей ночной фантазии, но, по крайней мере, у него не появлялось то спокойное и излишне терпеливое выражение лица, как у мамы, когда она слушала пересказ моих снов.

Да, от отца можно было ожидать всего, чего угодно. Даже того, что деревянный шестиугольник окажется лампой Алладина. Еще раз повертев в руках шкатулку, я решила, что поразмышляю над ее секретом чуть позже, когда разойдутся гости.

Такая возможность представилась только поздно вечером, перед сном. Я сидела на кровати, держа в руках подарок отца. Пальцы бездумно скользили по геометрически узорам на боку шкатулки. Один из изгибов было особенно приятно поглаживать пальцами. Я сжала пальцы теснее и почувствовала, как кусочек дерева легко сдвигается в сторону, буквально на миллиметр оголяя ребро другой планки. Ха! Теперь принцип был понятен. Все дальнейшее было делом техники, а точнее делом терпения, чувствительности пальцев и удачи. Я потратила, наверное, час, сдвигая деревянные планки в разных направлениях, шаг за шагом решая трехмерную головоломку. Наконец, когда последняя нужная деревяшка была сдвинута, мне удалось вытащить из шкатулки маленький ящичек. Внутри была бумажка с изображением одного единственного иероглифа, похожего на гору:

入

Я озадаченно таращилась несколько секунд на бумажку. Больше никаких приписок не было. Папа, насколько я знала, всерьез никогда не увлекался восточной культурой, тем более, не изучал написание иероглифов. Должно быть, бумажка была вложена в шкатулку при изготовлении, ну, как полоски с предсказаниями в китайских печенюшках. Недолго думая, я решила посчитать это добрым знаком. Жалко, что внутри был всего один ящичек. Вот если бы шкатулка каждый раз открывалась по-разному. Механизм, перестраивающий сам себя. И внутри каждый раз оказывалось бы что-то новое… Но пора было спать. Я положила бумажку с иероглифом обратно, а шкатулку, теперь уже намного быстрее, привела в изначальное состояние.

Я в неизвестности, между сном и явью. В моих руках знакомый деревянный шестигранник. Он тот и не тот, что я получила в реальности. Какое-то пространственное несоответствие. Как будто он странно пульсирует, то сжимаясь до размеров моей ладони, то разрастаясь как громадное здание. Удивление. Предвкушение. Пульсация становится все быстрее, пока наконец два предмета – большой и маленький — сливаются в моем сознании в один. Я все еще могу держать его в руках, манипулировать им, но одновременно нахожусь внутри трехмерного механизма, проникаю сквозь громадные перекрытия, которые кажутся монолитными и в то же время прозрачными, разряженными из-за огромного размера. Что же внутри? Азарт охватывает меня. Пальцы начинают скользить по граням, выискивая едва различимые стыки, нажимая, сдвигая, манипулируя призрачной материей моего сна. Одновременно пытаюсь представить, что внутри шкатулки смогло бы удивить меня. Крылья? Во сне я и так летаю. Кольцо всевластия? Смеюсь. Это может плохо закончиться. Проходили. Картинки рождаются в моем воображении и – удивительно — я вижу их мелькающее отражение на гранях куба. Как будто он становится проектором моей фантазии. Громадным многомерным механизмом, правильно настроив который я могу увидеть, что пожелаю. Да, точно! Догадка окрыляет. Если правильно соединю нужные грани, головоломка сложится, секретный ящичек внутри откроется, и мой сон станет таким, каким я захочу!

С той ночи моего тринадцатого дня рождения прошла пара лет. Не сразу, но разобралась, как заставить воображение работать на меня. Теперь я была свободна в своих ночных фантазиях. Моей второй реальностью становилось то, что я хотела. Физически недоступное во сне оказывалось привычным и легкодостижимым. Увиденное в действительности только краем глаза, во сне можно было рассматривать бесконечно и во всех подробностях. Я могла пробовать то, что никогда не испытывала наяву: скакать по полям на лихом скакуне, парить на воздушном змее, трогать струны радуги и зажигать звезды, да мало ли что придет в голову сумасбродной девушке.

Не все сны были полны удовольствия и радости. Грусть, тоска, раздражение тоже были частью меня. Я могла видеть сон про бесконечно идущий мелкий дождь, серое небо и торопливо спешащие зонтики. Унылая атмосфера затягивала, притупляла, но на утро мне становилось легче, как будто вместе с дождем утекали в канаву все мои тоскливые мысли. Злость находила выход в фантазиях про штормовое море. Я была волной, швыряющей корабли, и ветром, рвущим паруса. Ударяясь о скалы и взлетая вверх мелкой соленой пылью, я чувствовала такое освобождение, что наутро все проблемы казались ничтожными.

Однажды зимой я торопилась куда-то по своим делам, как вдруг услышала истошный визг шин впереди на дороге. Подняла голову и успела заметить вспышку молнии — блестящую серебристую машину, исчезающую за углом. Не понимая, что случилось, я подбежала ближе и уперлась взглядом в мертвую собаку. Ударом машины ее отбросило в сугроб. Мохнатое тело было изуродовано, на снегу расползалась кровь. Я оцепенела. Но не вид дымящихся внутренностей, а глаза животного напугали меня — все еще блестящие, но уже умершие. Что-то настолько страшное было в них, настолько застывшее и обжигающее холодом, что я развернулась и помчалась прочь.

После, я постаралась проанализировать свои ощущения. Страх, который я испытала при виде труппа, казался мне нелогичным. Бедное животное нужно было пожалеть. В ее глазах, что так напугали меня, застыло страдание. И вот, во снах, я стала возвращаться к тому дню, стараясь заставить себя чувствовать не страх, а что-то другое. Что чувствуют животные и люди, когда умирают? Что такое смерть? Я хотела увидеть смерть той собаки и почувствовать ее. Пережить боль и шагнуть дальше, за порог. В бесконечность? В нирвану? Я и сама не знала. Может быть поэтому, как бы хорошо я ни управляла теперь своими снами, эта фантазия мне не давалась.  

Потом появилась другая проблема. Я стала жалеть, почему реальную жизнь нельзя переделать, как мой сон. А переделать было что. Отношения между родителями изменились. Напряжение перешло в открытую неприязнь. Я не знала, что именно происходит, почему два самых любимых человека ведут себя так враждебно. Почему они не хотят видеть боль, которую причиняют друг другу и мне. Папины приезды становились все короче. Мама все чаще запиралась у себя в комнате и не выходила оттуда часами. Обрывки фраз тревожили, наполняли каким-то тоскливым напряжением.

И вот однажды, поздно вечером, я случайно стала свидетельницей их разрыва. Мне полагалось ночевать у бабушки, но что-то заставило меня вернуться домой. Квартира была пуста — родители ушли в гости. Пытаясь читать книгу, я почти заснула. Услышала голоса в прихожей и поняла, что они вернулись. Истеричные выкрики матери и разъяренные возгласы отца. То, что происходило, больше напоминало плохой сон, поэтому я среагировала не сразу, теряя минуты в попытке понять, что делать. Выскочила из своей комнаты, когда отец уже был на пороге. Мой глупый вопрос не остановил его. Чуть промедлив, рванула за ним из дома, но улица была пуста. Опустошенная, я вернулась домой, обошла съёжившуюся на полу в прихожей маму и рухнула на кровать.

Я опять слышу их голоса. Мамин, срывающийся на крик. Папин — тихий, но с нотами едва сдерживаемой ярости. Мое раздражение нарастает, сменяется злостью. Ну почему они думают только о себе? Почему не могут договориться? Я хочу закричать и разрушить стену между ними. Выскакиваю из своей комнаты со сжатыми кулаками. Папа уже на пороге.

— Ты куда?

— Мне нужно уйти. Я поживу в гостинице.

До того, как я могу что-то возразить, он с перекошенным лицом выскакивает за дверь. В бессильной ярости поворачиваюсь к маме. Это она виновата! Замираю с открытым ртом, холод стискивает сердце: мама молча смотрит на дверь, взгляд как у побитой собаки. Тоска смывает мою ярость. Стены давят. В следующее мгновение я оказываюсь на улице. И там, в конце улицы, на границе темноты, я вижу спину отца! Правильно! Это же сон. Здесь я еще могу догнать его, переубедить, все исправить. В руках оказывается призрачная шкатулка. Непослушными пальцами начинаю сдвигать грани. Только бы успеть. Он не должен завернуть за угол. Рисую на мелькающих поверхностях, как он оборачивается. Видит меня. Улыбка трогает его губы. Вот так должно быть! Этого я хочу! Чтобы он обернулся и сделал шаг навстречу мне. Я все сильнее сжимаю пальцами грани. Напрягаю волю, чтобы фантазия сотворила то, что я хочу. Он оборачивается, ступает на тротуар. Из ниоткуда появляется серая машина. Как в замедленной съемке вижу раздвигающиеся в улыбке папины губ и, смазанный от скорости стальной силуэт. Ужас стискивает горло. Беззвучный крик сливается с визгом тормозов и ударом. Пепельная, холодная, как туман, пустота сочится из неестественно вывернутых пазов шкатулки, поглощает все вокруг. Знакомый голос – мой голос – бесстрастно произносит: — Ты же хотела увидеть смерть. Вот — смотри! Последним усилием я закрываю глаза, чтобы проснуться.

Была еще ночь. На дальнем конце кровати, привалившись боком к стене, тихо сидела мама. Спит, наверное. Чувство облегчения разогнало последние остатки моего кошмара. Хорошо, что это был только сон. Хорошо, что я не кричала на самом деле. Я тихонько приподнялась, чтобы обнять маму и вдруг поняла, что что-то не так. Она не спала. Просто сидела в болезненном ступоре, уставившись в одну точку, и слезы блестящими дорожками текли у нее из глаз.

— Мама! – я потрясла ее за плечо. – Что с тобой? – голоса хватило только на шепот.

— Он… ушел, – такой же срывающийся шепот мне в ответ.

— Но это же можно исправить! Все можно исправить! – повторяю я, отказываясь верить предчувствию.

В ответ только судорожное качание головой. Я вскакиваю с постели, обнимаю маму, хочу ее утешить, доказать, что все будет хорошо. Сквозь судорожные рыдания я разбираю слова, складывающиеся в ужасающую картину. Через полчаса, как отец ушел, маме позвонили. Какая-то машина сбила его на пешеходном переходе. Скончался на месте. Похолодев, уточняю:

— Серая?

Мама сквозь слезы недоуменно смотрит на меня.

– Не знаю. Вроде, да. Ее объявили в розыск.

Реальность обрушивается на меня удушающей волной. Он умер? Я не могу понять, что случилось. Сознание кажется бутылкой, из которой выкачали воздух. О стеклянные стенки бьется вопрос: — Что я наделала? Слова многократно отскакивают от стеклянных поверхностей, наполняют голову мучительным звоном. Уши закладывает. Я понимаю, что если не выпущу вопрос наружу, то взорвусь. Но губы не издают ни звука. Голос парализован.

— Что я наделала? – слышу мамин мертвый голос.

Несуразность ее слов наконец прорывает блокаду моего сознания.

— Ты? Это я! Я во всем виновата!

Она дергается от моего крика. Потом вскидывает руки, судорожно обнимает меня.

— Девочка моя, ты ни в чем не виновата, — мамин голос вновь становится ее родным голосом – мягким, утешающим. Она вытирает мои слезы, начинает гладить по голове, как в детстве, когда я с криком просыпалась от кошмаров. Через мамино плечо взгляд падает на письменный стол. Шкатулка по-прежнему стоит там, на краю, где я могла ее видеть, засыпая. В мертвом оцепенении скольжу взглядом по цветным узорам. Воображение рисует прозрачные грани, медленно сдвигающиеся поверхности и пустоту, просачивающуюся сквозь стыки. Приходит решение. Может быть, если я была способна создать смерть, то я буду способна воплотить и жизнь? А потом проснуться еще раз, теперь уже от мучительной действительности? Протягиваю руку, с усилием сжимаю грани. Нужно верить, что все это начало, а не конец.

Я опять слышу их голоса…