Города на рельсах

Кто бы сомневался, что города тоже поставят на рельсы. И теперь кто-то путешествует по-прежнему на поездах, а кто-то — на городах.

Книжный прилавок находился прямо напротив широких стеклянных дверей главного входа. Или главного выхода, это как сказать. Люди входили и выходили, проходили мимо витрин, осматривая щедро разложенный ассортимент. Некоторые задерживались подольше.

Серго смотрел на книги, расставленные на дальней полке. На самом деле, тут продавали, конечно же, не только книги — если говорить честно, они тут вообще занимало мало места. Больше продавали тетради, настольные игры, авторучки, батарейки и прочую дребедень.

Глядя на расставленные между книгами подарочно-глянцевые упаковки с фигурами, Серго подумал, что изобрести шахматы в этом городе было бы очень даже неплохо. Но одна из фигур, выточенная, похоже, из дерева, слишком уж сильно напоминала шахматного коня, только большого, увесистого — так, что его можно было бы держать в руке, как корявую дубинку. «Может быть, когда-то в этом городе и были шахматы, — мелькнула мысль в голове Серго, — вот только деградировали до уровня сувениров».

Андрэ, похоже, думал примерно так же. Он протиснулся между Серго и колонной, что подпирала потолок в вестибюле, прошёл левее — туда, где были тетради с подписями на русском языке. Он попросил у продавщицы посмотреть несколько тематических школьных тетрадок — по химии, по физике, по литературе. Ту, что по литературе, Андрэ вертел в руках дольше других и читал, какие слова были вразброс написаны на задней обложке.

— И нет у вас таких, чтобы русский язык был полноценным? — со смешком спросил он, раскрывая тетрадь. — И вот тут, сзади, чтобы слова всякие были написаны, и матерные тоже? Вот тут слово «бл… ь», например? — Он указал пальцем.

Продавщица пожала плечами. Вряд ли студент-филолог мог её удивить своей критикой. Город мчался по рельсам уже давно, и русский язык, само собой, соседствовал с многими другими.

Кристи уже успела сделать заказ в буфете и, подойдя к Серго, отдала ему одноразовую тарелку с какой-то мясной закуской. У неё в руке была другая такая же. Андрэ пока что отказался от еды — то ли не доверял местной кухне, то ли просто не хотел есть. Он тоже заметил большого коня, упакованного в глянцевый картон, и предположил вслух, что конь вовсе не шахматный, а скорее из игры «набикош». И поступать с такими фигурами Андрэ предлагал только одним образом — запрещать их.

Кристи попыталась найти подходящее место за столиком неподалёку от главного входа — большинство сидели лицом к телевизору в дальнем конце вестибюля. Кристи попросила мальчика лет двенадцати в строгом костюме и галстуке немного подвинуться — места было не очень много, но и она, и Серго вполне разместились бы. Двое мужчин чуть позади мальчика, за другим столиком, жестами показали, что садиться нельзя. Потом один из них сказал с сильным прибалтийским акцентом:

— Этти тфа местта санятты.

Серго пожал плечами. На выставленной вдоль стола пластиковой лавке едва ли можно было выделить «тфа» места, равно как и «отно».

Но спорить не хотелось. Оставив Андрэ возле прилавка, Кристи и Серго, как были, с одноразовыми тарелками в руках, отправились в узкий коридор. Там явно была другая часть города, пристроившаяся к вестибюлю, должно быть, на одном из полустанков. Высокие дверные косяки и проёмы без дверей были сделаны из потемневшего дерева, а внутри не то комнат, не то ниш всё тонуло в полумраке. Атмосфера производила впечатление чего-то среднего между кальянной и закусочной где-нибудь в Турции. И люди за столиками это впечатление усиливали. В основном это были юноши или молодые мужчины со смуглой кожей: арабы, турки, индийцы. Кристи и Серго прошли мимо большой полумрачной ниши до следующей светлой залы, которая уступала вестибюлю по размерам. Но все места, похоже, успели занять. Когда они вернулись обратно в полумрак, один из столиков пустовал. И хотя мясо на тарелках, приготовленное по какому-то турецкому рецепту, ещё не остыло (с него поднимался ароматный пар), по виду стульев и самого стола можно было понять, что вряд ли турки вернутся за свой стол. Они успели отойти на пару минут в какую-то другую часть, когда город попал на полустанок. И теперь, скорее всего, они едут на каком-нибудь другом городе в совершенно ином направлении. По другим рельсам. Жертвы очередной сцепки-расцепки.

Получалось, что сесть пока действительно негде. Занимать места тех, кто собирался есть мясо по-турецки, было бы ещё более неловко, чем пытаться подсесть к кому-нибудь. И дело тут даже не в том, что придётся убирать нетронутые тарелки с горячими блюдами, при этом втайне думая, что неплохо было бы их съесть, чтобы не пропадали. Говорят, иногда разные части городов возвращаются в тот же состав буквально через несколько минут. Правда, происходит это столь редко, что надеяться особо не на что.

Странником называли кого-то одного? Да ладно. Серго усмехнулся — наверное, про себя. Он тоже странник, и в очередных городах, которые стыкуются и расстыковываются друг с другом, нелегко стараться сохранить дружбу, единство и… как там? любовь. Сколько бы ни пытались все, кто хотят остаться вместе, собраться в едином блоке, в каком-нибудь вестибюле, в гостинице, да хоть на голой платформе, сколько бы ни считали по головам, ни делали перекличку, ни жили от полустанка до полустанка в полной уверенности, что никого не потеряют — всё бесполезно. Ни в чём нельзя быть уверенными полностью. И не напрасен страх перед очередной станцией. Никогда нельзя точно предугадать время. Есть расписание, но есть опоздания и опережения. Есть и внештатные остановки, и внештатные расстыковки. Если даже поезда не смогли подчинить единому нерушимому порядку, то что уж говорить о городах. И каждый раз, проснувшись после случайного сна, очнувшись от очередного запоя, прервав очередной оргазм, молодые сердца холодеют от очередного характерного толчка, который ни с чем не спутать. Это рвутся и снова соединяются титанические железные скобы, которые удерживают разные части городов вместе. Это может ничего не значить. А может значить, что кто-то из друзей уехал на другом городе в совершенно ином направлении. А может значить и то, что никого из друзей вообще не осталось, и непонятно теперь, куда тебя везёт очередной город.

Впрочем, и зачем, тоже непонятно. Не было понятно никогда.

Серго приходилось переносить всё это. Он уже привык заученно оправдываться перед моралистами. Города не давали никакой уверенности не то что в завтрашнем дне — даже в следующей минуте. Поэтому он и странствовал. Поэтому и заводил случайные знакомства с юными особами, и прогуливался в каких-то очередных переулках и садах, не запоминая ни имён, ни названий. И вместе с ними обнажённым погружался в тёплые круглые колодцы, которым невесть сколько лет, где прозрачная вода бьётся о старые, потёртые каменные блоки стенок, а наготу парящих в воде тел и струящихся волос скрывают разве что розовые лепестки, плавающие на поверхности.

Как не могли бы ответить, наверное, невидимые машинисты городов, куда и зачем они едут по рельсам, так и Серго не знал, зачем это ему — то ли ради случайных любовных утех для страстного тела, которому неизвестно сколько нужно и неизвестно сколько осталось; то ли ради того, чтобы поймать ту искру вдохновения, о котором все почему-то говорят.

Города на рельсах. Среди бескрайних, почти всегда хоть чем-то да освещённых степей. Или среди опасностей высоких-превысоких лесов, когда не хочется находиться на открытых платформах, потому что ветви проносятся прямо над ними и могут сшибить, рассечь, убить на этой невероятной скорости.

И невидимые рельсы далеко внизу. И земля — так далеко, что не добраться, не спуститься с отвесной платформы. И множество бесконечных вечных странников, которых везут эти города.