Фантомы и призраки

Запах краски, кажется, уже стал моим вторым Я, призраком, неотступно следующим за мной по пятам. Студия, дверь которой только что закрылась за моей спиной, давно превратилось в обиталище фантомов и призраков, людей, лиц, глаз и пустых глазниц, глядящих на неоштукатуренные стены с многочисленных холстов. Возможно, именно из-за фантомов ко мне никогда не заходят знакомые, на раму форточки не вспрыгивают бродячие кошки и не залетают птицы. Вокруг трёх бледно-зелёных колонн, покрытых карандашными набросками, не обвивается никакой звук, кроме моего напряжённого дыхания, скрипа грифеля, шороха угля или шелеста кистей, скользящих по холсту. Изредка со двора бывшей фабрики доносится шум проезжающих мимо машин, ругательства заблудившихся водителей и лай бездомных собак. Вот и всё. Человеческие голоса здесь, как перелётные птицы, ищущие путь в тёплые края. Они не задерживаются надолго под этими окнами. Здесь по углам живут лишь души умерших карандашей, фантомы и призраки, чьи длинные руки тянуться ко мне с холстов, выстроившихся стройным рядком у стены напротив. Призраки вытягивают длани, глядят на меня неотрывно, пытаются грызть и сломать тонкие рамки, в которые я сумел загнать их вчера вечером. Часы на бледно-зелёной колонне тикают неестественно громко. Так всегда бывает, когда вот-вот начнёт происходить то, чего ты ждал как манны небесной и боялся как Страшного суда. Руки сами потянулись за плотной обёрточной бумагой, желтоватой и шершавой, как засушенная кожа, и одну за другой упаковали картины. Время. Стрелки слишком громко отмеряют минуты. Пора.

В пути фантомы и призраки не дают покоя моим несчастным попутчикам, кричат, зовут, шепчут на разные голоса, пророчат, хохочут, разбалтывают чужие секреты, и я никак не могу их унять. Стоит им почуять посторонние запахи, как они уже не могут остановиться. При запахе сырых каменных тоннелей и резины их тянет на истерический гогот, который может унять только свет уличных фонарей, при котором фантомов тянет на неразборчивый многоголосый шёпот, вливающийся в уши любого, кто его слышит чёрной волной, сводящей с ума. Когда мимо моих призраков вдруг пройдёт дама с флаконом духов в сумочке, фантомы начинают пророчить. И их ничем не унять. Остаётся смириться и ждать, пока им вновь начнут жать рамки, и их пальцы и зубы вцепятся в тонкие деревянные полоски по периметру их существования.

Но стоит нам переступить порог белого зала, залитого светом, призраки умолкают в момент. Это место слишком светлое для них, привыкших к предвечерним сумеркам мастерской или желтоватому свечению единственной обитающей там лампы. Пока фантомы молчат, их спешно выстраивают у стен и для верности цепляют за проржавевшие гвозди. Призраки тихи.

А я выглядываю за дверь, в холл, где собравшаяся толпа галдит, шепчет, хохочет, зовёт и кричит не хуже фантомов в пустой белой комнате. Отгоняя прочь моё второе Я, насквозь пропахшее краской и графитовыми стержнями, в ноздри пробирается приторно-сладкий запах. Принюхавшись, можно выяснить, что исходит он от небольшого прилавка чуть левее от белых дверей. За прилавком стоит какой-то толстый человек, ловко орудующий половником, каждую секунду наполняющийся чем-то плотным и вязким, источающим тот самый приторный запах. Та же липкая субстанция капает на пол с пальцев собравшихся.

Вскоре зал, где снова начинают шуметь мои фантомы, заполняется людьми. Они ходят от призрака к призраку, время от времени замирая у одного из них и прислушиваясь. А те, у стен, шепчут, зовут, предсказывают, рассказывают, говорят, прогоняют, торопят, приглашают…

Я прохаживаюсь среди зрителей, в поисках новых призраков и внимательно всматриваясь в изогнутые губы и слепые глаза. Здесь нет зрячих, но это доходит до меня непростительно поздно. Когда чьи-то липкие пальцы касаются моих фантомов, пробегаются по их длинным рукам и чёрным глазам, забирая с собой хлопья краски. От липких прикосновений она отслаивается от холста, как чешуйки от крыльев бабочки. Я пытаюсь закричать, прекратить происходящее, но за криками, смехом, пустыми угрозами и рассказами, за общим гулом, меня никто не слышит. Хочу отстранить липкие руки от своих призраков, но меня никто не видит.

И что мне в конце концов остаётся? Когда всё заканчивается. Что?

Пустые холсты, на которых ещё недавно поселились фантомы и призраки, говорливые прорицатели, смеющиеся, прогоняющие, приглашающие, угрожающие, пугающие. Они вышли из полутёмной мастерской, чтобы исчезнуть здесь, на липких пальцах и в слепых глазах, как пыль.

В мастерской спит ночь. На её плаще нет ни единой прорехи, здесь не горят фонари, кусочки утраченного солнца. Кроме неё здесь никого нет и это странно. Тишина пугает, потому что заставляет прислушиваться к себе, напрягая слух до предела. А на улице, за ветхим окном, продуваемом всеми ветрами, вдруг взрывается хлопушка. От неожиданности сердце подпрыгивает куда-то к горлу. После громкого звука тишина возвращается, но теперь её нельзя назвать полной. Шорох шагов на старой бетонной лестнице, многоголосый гул во дворе брошенной фабрики и неразборчивый шепот черноглазых предсказателей. Прямо здесь. За моей спиной.

____

На фото представлена инсталляция Саймона Шуберта.

Монтаж мой.