Ёжики не умирают!

… Ахав летел по волнам в окружении беспощадных акул, которые так неотступно следовали за вельботом и так упорно впивались зубами в лопасти весёл, что дерево крошилось и трещало и с каждым погружением оставляло на воде мелкие щепки.

— Пусть грызут! Их зубы только покрывают резьбой наши вёсла. Навались! В акулью пасть ещё лучше упереть весло, чем в податливую воду.

— Но каждый раз у них из пасти весло выходит все тоньше и тоньше, сэр.

— Ничего, пока что они мне ещё послужат! Навались!.. Но кто знает, — тихо продолжал он, — чьим мясом рассчитывают попировать эти акулы: Моби Дика или Ахава? Навались, навались! Вот так! Ещё немного; мы уже близко. Эй, возьмите руль; пустите меня на нос, — при этих словах двое гребцов, подхватив капитана под руки, помогли ему перебраться на нос быстро летевшего вельбота.

Мелвилл Герман. Моби Дик или белый кит.

Ёжик сидел на горке под сосной и смотрел на освещенную лунным светом долину, затопленную туманом.

Красиво было так, что он время от времени вздрагивал: не снится ли ему все это?

А комарики не уставали играть на своих скрипочках, лунные зайцы плясали, а собака выла.

«Расскажу — не поверят!» — подумал Ёжик и стал смотреть еще внимательнее, чтобы запомнить до последней травинки всю красоту.

«Вот и звезда упала, — заметил он, — и трава наклонилась влево, и от елки осталась одна вершина, и теперь она плывет рядом с лошадью.

Козлов Сергей. Ёжик в тумане.

Этой ночью я шёл по лесу, столь старому и знакомому. Знакомому и такому новому одновременно. Странное ощущение. Каждый раз ходил я здесь на охоту за всем подряд,, трава снова и снова шелестела, как сейчас. Вот одно дерево, когда-то высокое настолько, что не видно его верхушки, теперь заросло мхом и лежит поперёк речки. Теперь я могу её перейти, намного раньше вода тут была для меня непреодолимой. Ещё бы, такое течение, порой тут было даже водяных червей и длинных чешуйчатых не поймать!

Во мху копошились многочисленные с лапками, скрежет и хруст их челюстей, так бурно пожирающих зелень, был слышен очень хорошо. Теперь так было надо залезть на ствол дерева, чтобы они не услышали. Вот я лезу, лезу, и вдруг слышу то, что заставило меня замереть на месте, слившись с высокой травой. Еле слышное хлопанье крыльев ночного летуна. Я помню, как один такой схватил меня и поднял вверх, а затем страшная боль от его острых когтей в своих боках и в голове, которую ударили…

После этого я вскоре пришёл в себя в полной темноте и тепле, и рядом со мной что-то копошилось. Я решил это убить и съесть, но не мог. У меня не было когтистых лапок и зубов! Более того, я был по макушку в воде, но не задыхался, и их моего живота торчала какая-то трубка, уходившая куда-то вдаль. Начал шевелиться, чтобы всплыть, но не мог. Самое странное, что мне совсем не хотелось даже поесть и попить. Это я заметил не сразу. И, едва это понял, так сразу уснул.

Проснулся я, всё было также. Я ничего не делал, кроме попыток вырваться и осмотреться. Но у меня не было глаз и рта, и вместо привычного мне шума леса что-то равномерно ухало спереди от меня. Как летающий охотник, в панике вспомнил я, и неистово пытался спасти свою жизнь, замирая на месте. Но уханье продолжалось, и не менялось оно никак. Видя, что ничего не изменилось, я уснул.

И вот настало время, когда тёплая вода куда-то вылилась, и я снова почувствовал свой вес, как и свои лапы с когтями, и стал пролезать через узкий канал, сдавливавший меня со всех сторон. Куда и как, я не знал, пока не вдохнул снова воздух норы! И кто-то перегрыз трубку, которая шла из моего живота. И я чувствовал непривычный холод, слабость лапок, как и то, что спина стала нестерпимо чесаться. Я пробовал чесать её обо всё, но мог лишь слегка шевелиться, встать на лапки я не мог. Через некоторое время спина как лопнула, такая была боль, сменившая зуд. И из неё вырвались мягкие иголки, начавшие твердеть так быстро.

Я, словно зная, что делать, припал к выросту на чьём-то брюхе. Я был снова голоден, и в рот мне полилось густое нечто, которое я жадно пил. И не только я, рядом было несколько мне подобных, кого я чуял по запаху. Нюх снова вернулся ко мне, а уши слышали всё вокруг! И уханье постоянное прекратилось, да и что это было вообще? Сейчас его нет, и всё, едим.

Шло время, и я вспомнил после очередной драки с собратом из-за сочного хвоста пойманного чешуйчатого бегуна. Так же точно я рос давно, очень давно. Тогда я съел павшего от недуга собрата, что помогло мне пережить несколько дней. Было время, что приходилось защищаться: я крепко свернулся клубком, когда более старый собрат пробовал съесть меня. Я успел свернуться, в отличие от пары других, и они стали пищей для того нападавшего. Он ушёл, и я доел за ним остатки.

Время шло, и на ночной охоте я услышал скрип гнилой древесины, а в следующий миг меня пришпилила к земле что-то огромное. Ужасная боль во всём теле, и я снова оказался в тёплой воде. И снова темнота, тепло и постоянное уханье, и снова пролезал через узкий канал, снова перегрызали мне трубку на животе. Снова рос с сородичами. В этот раз меня попытался съесть собрат побольше, впился мне в горло, и в глазах моих стало мутно, кровь заливала меня, а зубы собрата прерывали дыхание. Всё заволокло тёмно-красным с яркими искрами туманом, а затем это неприятное зрелище сменилось чёрным туманом.

И снова темнота с теплом, снова уханье, снова трубка в животе, снова канал и перегрызание трубки. Снова я рос, снова дрался с собратьями и поедал павших в боях или недоеденных другими. Вот появлялись странствующие сородичи, только с ними хотелось соединиться, что я и делал постоянно, нередко вступая в бой с другими сородичами, боровшимися за то же самое.

Наступил период, когда зубы мои болели, а сил охотиться почти не было. Передний зуб на очередной охоте на всякую мелочь сломался и так заболел, что из него текла гниль, а боль от ночи к ночи была всё более невыносимой. Я извивался в норе, тёрся обо всё зубом и мордой, пробуя как-то облегчить её. Внезапно ужасная боль оборвалась, и я снова оказался в ухающей темноте.

Снова рос, снова ел, снова соединялся с некоторыми сородичами, снова рыл норы, а, когда теплело после зимней спячки, я покидал нору и искал новую. Раз я не успел так сделать, отчего ощутил воду в груди и не мог дышать. Я тонул и пытался выбраться. Снова ухающая темнота…

Я умело дрался с собратьями и спасался от охотников, зная, что делать. Знал, когда замирать на месте, когда бежать, когда драться. Например, шумящий чешуйчатый с длиннющими зубами, убивший многих моих мелких собратьев, и. от которого сбегали прочие покрупнее, теперь убивался мной укусом горло под пастью, и я его ел. Не один раз я его встречал, и первые встречи с ним кончались ужасной болью, сжигавшей всё тело изнутри. Помутнённым зрением и ухающей темнотой.

Вот иду на охоту, сухо и жарко было вокруг. Я не пил несколько дней, и от жажды подкашивались ноги. Подкосились, и я упал. Мутнело в глазах, рот и нос горели, и рядом пробегала обильная писклявая живность. Она не сбежала, когда я пробовал её поймать, а сама с визгом впилась мне в морду, и так сделали все её сородичи. Боль и слабость, из-за которой я не мог продолжить дорогу к реке, которую чуял, не дала отбиться.

Время от времени я жил то в тёмном лесу, то в песчаной местности. Причём, в песке я был проворен и с огромными ушами, а в лесу весь в иглах и покрепче, уши поменьше.

Снова ухающая темнота, снова рос, снова охота…

Вот так ёжик, обретший в ходе случайной мутации способность к реинкарнации, 25 миллионов лет пережил ровно 3452687 смертей и живёт поныне. Ёжики не умирают!