ЕСЛИ БЫ НЕ ТУМАН...

ЕСЛИ БЫ НЕ ТУМАН.

Фантастический рассказ.

В начале марта с погодой случилось что-то неладное: казалось, все градусники в нашем городе сошли с ума. В одну ночь ложишься спать — на улице плюс два, дождь барабанит по жести подоконника, в другую — минус шестнадцать, стекло расцвечено морозными узорами, утром злой ветер сечет лицо ледяной крупой. Словно там, наверху, за пеленой низколетящих туч, поселился какой-то сумасбродный великан — как тесто, месит он огромными ручищами массы холодного и теплого воздуха, то погружая одуревший город в позднеапрельское сырое тепло, то вновь отдавая его в объятия зимней стужи.

Казалось, и в душах у людей происходило нечто подобное: то все вокруг становились злобно-раздражительными, то через несколько часов всех охватывало неестественно-веселое оживление: шутки, подначки, смешки низвергались водопадом. То и дело слышалось: «Ну и погодка, якорь ей в рот!» Оленьим, стадным чувством ощущали люди необычность происходящего.

…А потом на город упал туман. Старожилы не припомнят ничего подобного. Городское телевидение и газеты захлебывались от описаний бесчисленных автомобильных аварий. На страницах областной «Губернской жизни» «по просьбам трудящихся» опубликовали большое интервью с представителем местной метеорологической службы. Из его длинных рассуждений я понял только то, что такого феномена раньше никогда не наблюдалось, и что объяснить сие явление «неспециалистам довольно сложно». Я еще подумал тогда: наши метеорологи — спецы по части всяческого «тумана»…

А потом, начиная с понедельника, внезапно кончилось все это безобразие. Исчез туман, очистилось небо: «Минус десять, ветер слабый, до умеренного…» Сгинула напасть, и все пришло в норму…

Ехал я утром на работу, вглядывался в чистую утреннюю синеву за окном автобуса, и тихо радовался хорошей погоде.

…Народу в мастерских было еще мало. Всегда предпочитаю выйти из дому пораньше и не торопиться, чем тянуть до последнего и нестись потом с наскипидаренной задницей. «Ранние пташки» стучали в домино и хохотали. Я прошел к вешалке, повесил сумку и, поздоровавшись, огляделся. И тут увидел сидящего в углу Кольку Захарова. Он курил, поминутно сплевывая: огромная фигура горбилась замшелым валуном, взгляд — в одну точку… «Плохо мужику после вчерашнего», — подумал я.

— Коль, привет!

Он вздрогнул, словно просыпаясь, коротко глянул на меня, молча кивнул и протянул огромную — лопатой — ладонь.

— Чего хмурый? Заболел? — ненавижу эту манеру — задавать глупые вопросы; ненавижу, а избавиться не могу.

— Да так… — он покачал головой, словно отгоняя беспокоившее его воспоминание.

Поняв, что человеку не до разговоров, я решил оставить его в покое.

…Весь этот день я, сам того не желая, приглядывался к нему. Участки наши рядом находятся, постоянно глаза друг другу мозолим. Шумного, веселого Захарова словно подменили. Сумрачным он был, молчаливым, как будто пришибленным. На вопросы любопытных (что это, дескать, с тобой?) он вяло отшучивался, в шутливых наших перебранках участия не принимал, и я про себя твердо пришел к выводу, что у человека — неприятности. Время от времени он, отбросив гаечный ключ, подходил к форточке, открывал ее и подолгу смотрел наружу. Вот это меня чрезвычайно заинтриговало. Форточка вделана в стеклоблочную стенку на высоте двух метров, и ничего, кроме стены склада, из нее не увидать. Что он там углядеть хотел — не представляю!

Во вторник он начал помаленьку оттаивать. Под конец дня мы сели перекурить, поболтали немного о видеофильмах (Колька ярый фанат видео). Остальные, собравшись кружком около стола, обсуждали насущный женский вопрос, так что нам никто не мешал. С видео мы как-то незаметно перешли на погоду…

— Да, туман… — Колька на мгновение задумался, и глаза его опять стали какими-то незрячими и в то же время шальными ( прибавлю от себя: никогда больше я ни у кого такого выражения не видел). — С тумана-то все и началось…

Я уже хотел спросить: «Что началось?» — да вовремя прикусил язык. Золотое правило: не смей перебивать рассказчика, а то замкнется человек, слова потом из него не вытянешь. В таких случаях лучше помалкивать.

— Ты вот, Сашка, до фига всяких книг читаешь, может, объяснишь, что к чему? Я так до сих пор понять не могу: на самом деле все было или приснилось? А может, крыша у меня с перепою поехала?.. — он вздохнул, потер лоб, поморщился. — Черт, и начать с чего — не знаю…

— Ты что-то про туман говорил, — решил я помочь ему.

— Точно! — обрадовался он. — С тумана все и началось…

…Туман был густой, как кисель. Казалось, приглядись — и ты увидишь, как он, словно дым, плывет клубами над грязно-утоптанным снегом тротуара. Все машины шли с зажженными фарами, тащась как черепахи, возмущенные гудки перебивали друг друга.

Чтобы дойти до «Шестой лавки» с ее баром, надо было пересечь оживленную улицу Ломоносова. Словно маленькое злое солнце, парил в белом мареве красный глаз светофора. Николай покривился: туман да гололед — сочетание хуже некуда. Поскользнешься — и под колеса; все, пиши пропало… Перейдя улицу и оставив позади себя недовольно урчащее и бибикающее стадо, он облегченно вздохнул.

…В баре было почти пусто: в углу обложилась пивными кружками компания пенсионеров, да напротив входа, за высоким столиком, привалились два молодых оболтуса в своих извечных «пилотах». Потягивая свои сто грамм, они, посмеиваясь, смотрели на мужчину, столбом застывшего напротив ярко освещенной полированной стойки. Собственно говоря, Захаров тоже обратил на него внимание: уж очень необычен был вид незнакомца. Даже одежда: первое впечатление — бедность и простота, второе — нет, тут что-то не то. Светлый, тонкий, не по сезону короткий плащ, серая кепка, аккуратно отутюженные брюки — все это явно доперестроечного производства, но выглядит как новенькое: ни пятен, ни заплат, — значит, не бомж. «Чудак какой-то», — сделал для себя вывод Захаров и подался к стойке. «Чудак» тем временем озирался по сторонам с видом человека, который впервые сюда попал и теперь усиленно соображает: как его угораздило здесь очутиться?

Девицы-барменши, выслушав заказ Николая на «дежурные сто пятьдесят и кружку пива», одарили его ослепительными улыбками. «Слава Богу, нормальный клиент появился!» — читалось в их взглядах. Видимо, упорное разглядывание странного посетителя изрядно их нервировало. Ожидая, когда ему принесут заказанное, Колька повернулся к чудаковатому мужику. Аккуратно выбритое, умное лицо. На психа не похож, только вид какой-то потерянный.

— Выбираем? — шутливо спросил Николай.

Тот улыбнулся в ответ, кивая. Улыбка у него была хорошая.

— Да вот не знаю, что выбрать, — он показал глазами на бесконечные ряды радужных этикеток. — Больно много всего.

— Бери кружку и присоединяйся. Компанию составишь.

Мужик опять улыбнулся и развел руками в стороны, с видом: «Рад бы…».

— Обсох? — участливо спросил Захаров.

Тот извлек из кармана древний кошелек на кнопке, долго там шарил и, наконец, достал смятую бумажку. Николай присвистнул от изумления: «Трешница! Зеленая! Совдеповских времен!»

— Ты что? — удивленно спросил он. — Двадцать лет в кошелек не заглядывал? — «Псих, что ли? Да нет, не похож…»

Барышни за стойкой захихикали. Николай обернулся назад.

— Еще кружку и сто, хохотушки.

Одна из девиц, перестав смеяться, посмотрела на него неодобрительно. Ее личико фарфоровой куклы исказила гримаса пренебрежения. «Охота тебе нищих угощать!» — читалось во взгляде ее голубых, навыкате, глаз.

— Ну? — в голосе Николая прозвучала угроза. Грубостью он пытался замаскировать неловкость: сам не понимал причин своего великодушного жеста. По теперешним жестоким временам благотворительность была дурным тоном. «Простота хуже воровства», — повторяли на всех перекрестках ворюги всяческих мастей, считая себя королями жизни и насаждая свою людоедскую мораль. А вот жалко стало человека, и решил угостить. Да и сразу видно: не алкаш он, а просто потерянный какой-то. Может быть, и любопытство свою роль сыграло — кто знает…

Девица, фыркнув, взяла кружку и пошла к пивному крану.

— Николай, — Захаров протянул руку незнакомцу.

— Василий, Василий Заботин, — тот смущенно улыбнулся. — Не стоит тратиться, поберег бы деньги-то!

— Оставь! — Николай еще не остыл. — Не могу пить один — натура у меня такая. Вон, бери кружки и двигай к тому столу!..

— Где работаешь, Вась? — поинтересовался он, угнездившись за низким столиком, который только что освободился, — пьяненькие пенсионеры, поддерживая друг друга, проталкивались к двери.

— На «СМП», лодки строим.

— Строите? — ухмыльнулся Захаров. — Режете, ты хочешь сказать?

— Режем? — в свою очередь удивился Василий. — Ну да! — спохватился он. — Оговорился я. Раньше строили — теперь режем… Ну и времена… — с каким-то неопределенным сожалением он посмотрел вокруг.

— Ну давай, за знакомство! — Николай приподнял стакан. — Попробуем русский коктейль под названием «Ёрш»!

— Давай! За знакомство!

Они чокнулись.

— А ты где работаешь?

— На ТЭЦ.

— На старой или на новой?

— На первой, — Николай усмехнулся. Давненько уже не приходилось ему слышать, чтобы ТЭЦ-2 «новой» называли!

— Платят мало, наверное? — посочувствовал Василий.

— Нормально платят, — Николай все больше удивлялся: «Да с какой луны этот чудак свалился? Сколько уже лет заводчане ворчат, что мы больше их начали получать, и вот — на тебе!»

— Погода с ума сводит, — то ли собеседник решил изменить тему разговора, то ли этот вопрос волновал его больше всего. — Второй… нет, третий раз всего такое безобразие наблюдаю…

— Я вообще такого не припомню, — странная погода тоже не давала покоя Николаю. — Туман — что твой кисель!

— Да, туман этот проклятый! — подхватил Василий. — Войти в него — войдешь, а вернешься ли — неизвестно…

— Ну, это ты брось! — покровительственно утешил его Захаров. — В нашем городе-то заблудиться!..

Василий странно взглянул на него.

— Да разве я про город говорю?..

— Ну, если в лесу, на рыбалке там — я понимаю…

Вообще, разговор получался несколько странный. Будь Николай маленько потрезвее, он бы обратил на это внимание. Иногда он и его новый знакомый говорили как будто на разных языках, не понимая друг друга.

— …Я не говорю, Вась, о наших машинах, я об иномарках говорю!

— Иномарках! А ты их видал?

— У моего знакомого «опель» есть.

— Он что — дипломат?

— Почему — дипломат? Такой же, как ты, работяга. Так он говорит: чем нашу «десятку»…

— Какую «десятку»?

— Десятую модель «жигулей». Ну эту, с задницей приподнятой…

— С приподнятой?..

Мало-помалу изумление все-таки брало верх над хмелем. «Не знает элементарных вещей! — удивлялся Николай. — В тайге он, что ли, всю жизнь просидел, как Агафья Лыкова? Нет, — в десятый раз говорил он себе, — не похож он на сумасшедшего. Но с другой стороны…» Вспомнились фантастические книги, которые он читал, инопланетные шпионы под человеческим обличьем… Нет, здесь другое.

Пискнул в кармане плоский китайский будильничек. Николай вынул из кармана брюк пластмассовый брусочек: семь вечера.

— Занятная игрушка, — Василий удивленно подался вперед.

— Китайские, — Захаров убрал часы в карман. «Впервые видит…» — догадки, слишком смелые, чтоб высказать их даже самому себе, возникали в мозгу.

…Пиво с водкой оказали свое действие: прозрачная стена опустилась между ним и реальностью. «Завтра я сам буду не уверен — был ли на самом деле разговор с этим чудаком, или все это привиделось мне в пьяном бреду».

— Все у вас тут не так, не по-людски… — пальцы собеседника побелели, обхватив ручку пивной кружки. — Пойдем, Коль, ко мне в гости!.. С женой познакомлю, музыку послушаешь!.. Пошли? — он вопросительно заглянул Николаю в глаза.

— Да меня своя дома ждет, — неуверенно возразил Захаров. Не то, чтобы он опасался тщедушного Василия, но необычность, неправильность ситуации подспудно беспокоила. И все же, где-то в глубине души, он понимал ( называй это шестым чувством или чем еще), что пойди он сейчас провожать нового приятеля — многое разъяснится, клубок загадок получит развязку, и…

— Пойдем, посидишь немножко, не все же тебя мне угощать!

— Хорошо, только недолго, а то будет мне…

Они допили пиво и поднялись.

Выходя из бара, Заботин еще раз огляделся кругом:

— Нет, какое-то у вас тут все… — и толкнул окрашенную серой краской дверь.

…Пока сидели в баре, на город опустились сумерки — зажглись фонари, но в молоке тумана свет их растворялся, и казалось, само окружающее со всех сторон белесое марево фосфоресцирует. Это было так необычно, что даже Николаю стало не по себе. Спускаясь по обледеневшим ступенькам, они чуть оба не свалились: пришлось ухватиться друг за друга.

— Песком-то, что, у вас не посыпают?.. — невнятно чертыхнулся Василий.

— У кого «у нас»?

— Да нет, это я так… Фу, каток чертов…

— Ты лучше скажи: куда идти-то?

— А вот — через Полярную и наискосок, по дворам…

Сам не зная почему, Николай обернулся. Туман до того сгустился, что крыльцо бара смотрелось размыто, расплывчато; темное пятно двери, да белеющий квадрат вывески — вот и все, что можно было разглядеть.

Несмотря на выходной, улица была безлюдна: не видно прохожих, не слышно ни шагов, ни голосов, и это немного нервировало. Даже шум машин слышался, словно, через пуховую перину — очень глухо и отдаленно.

— Пойдем, Коля, — тянул его за собою Заботин.

«В таком молоке и под машину попасть недолго», — недовольно подумал Николай и чуть не накликал беду: когда они переходили улицу, их оглушил визг тормозов. Захаров оглянулся: двумя кругами желтели фары выросшего как из под земли белого «жигуля»; водитель, высунувшись, проорал что-то матерное.

— Машину перекрась, козел! Не по погоде! — не остался в долгу Николай. Еще раз оглянувшись, он с возмущением добавил: — И номер смени, он же у тебя старого образца, как тебя, сволочь, гаишники-то терпят?

Водитель, плюнув, закрыл дверцу и машина уехала.

— Видал? — возмущенно обратился Николай к Василию. — У меня друга три раза за всякую ерунду штрафовали, а этот… — он осекся. «Старые номера, старые номера… — завертелось в голове. — «Жигули» со старыми номерами; Уэллс, «Путешественник во времени». Сплю я, что ли?!»

Как бы в ответ на невысказанный вопрос рядом засмеялся Василий:

— Да, чего только в жизни не бывает, — непонятно сказал он. — Ну, ты идешь? Не передумал?

— Нет, — ответил Николай. — Пошли, — и добавил, скорее уже для самого себя: — Мне и самому интересно…

Во дворах, где они проходили, им опять никто не встретился, дома, с желтыми прямоугольниками горящих окон, казалось, настороженно глядели на странную парочку.

— Вымерли все, что ли? — вслух подумал Николай.

— По домам все сидят, — ответил Василий; он по-прежнему не снисходил до подробных объяснений, но Захаров и сам уже начал догадываться кое о чем, хоть и было это все дико, нереально, невозможно!

— Все догадываются, — продолжал Заботин. — Так что из дома никто не выходит. Кроме меня, — он опять засмеялся. — Любопытно иногда бывает… Другие — как сурки по норам, а ты бродишь — хотя, можно и не вернуться. — прибавил он жестко.

Где-то поблизости играла музыка.

— Ишь, люди празднуют воскресный день, — с одобрением заметил Василий.

— Сегодня суббота, — Николай прислушался. Память долго не могла подсказать название полузабытой мелодии, наконец, он понял — ансамбль «Бони М».

— Это у вас ТАМ суббота, — сказал Василий, как припечатал. — Ну вот, мы и дома, — словно пассажирский корабль, из стены тумана появилась темная тень деревянной двухэтажки, разноцветные пятна освещенных окон только усиливали это впечатление. — Ольга моя, поди заждалась.

Николай уже привык, попадая в деревянные дома, встречать в подъездах запустение: сношенные доски лестниц и полов, облупившуюся краску стен, и, хотя ожидал здесь увидеть нечто другое, все же был поражен. Ни гнили, ни плесени, ни кошачьей вони. Чистый, ярко освещенный подъезд, стены, пахнущие свежей краской. «Путешествие во времени, — подумалось ему. — Прав был Уэллс. А может быть, все это — шутка, розыгрыш, мистификация? Что я знаю про Василия — может, он шутник по жизни? Но в таком случае я ему не завидую, — мрачно сказал сам себе Николай, сжимая огромные кулаки. — Нет, не завидую.»

Заботин в это время гремел ключами. Щелкнул замок, распахнулась входная дверь.

— Входи, входи, ничего не бойся, — он легонько, ласковым движением подтолкнул Николая в полутемную прихожую. — Раздевайся, проходи. Будь как дома… Оля, мы пришли!

В освещенной кухне мелькнуло распаренное веснушчатое лицо.

— Ой, да ты не один!

— Здравствуйте, — Николай чувствовал себя неловко. Он медленно начал снимать с себя куртку, поискал глазами вешалку, спрятавшуюся в полумраке коридора за старинного вида трельяжем. Появление хозяйки отвлекло его. Он представился:

— Николай…

— Оля! Извините, руки не подаю — не могу с кухни шагу ступить… Вась, помоги человеку человеку куртку повесить! Ой, и красивая куртка у вас! С рук, небось, брали? Дорого?

— Вот транда! — добродушно ругнулся Василий, принимая у Николая куртку. — Дай опомниться человеку! Да сготовь нам закусочку…

— Сейчас, сейчас. Я вам винегрет достану! — крикнула она из кухни. — Коля, вы селедочку с картошкой будете?

— Он все будет, — Василий взял из рук Николая «формовку», мельком взглянул на нее («Уши не развязываются — ишь ты!» — удивился), ловко подцепил ее на лосиные рога, «растущие» из подставки на стене(Захаров, ничему уже не удивляясь, припомнил: была раньше мода на такие вешалки), — Ну, проходи в комнату, — он показал куда. — И главное — ничему не удивляйся…

— Да я и не удивляюсь, — в комнате Николай, однако, озирался с любопытством. Шагнул к огромному кубу телевизора. — «Радуга», — прочитал он на лицевой панели. Оглянулся: хозяин стоял в дверях и с интересом наблюдал за ним.

— У вас таких давно уже, наверное, не делают, — полуутвердительно заметил он.

— У меня корейский «Самсунг». С дистанционкой… — Захаров рассматривал обстановку: ковер на стене, шкаф, за стеклом блестит рядами хрусталь ваз и фужеров («Как его называли — сервант или «горка»?), рядом шкаф поменьше, с книгами — простенькие темные переплеты, на самом почетном месте — черные обложки старого издания Конан Дойля и разрозненные томики «Библиотеки современной фантастики».

— С дистанционкой?..

— Ну да, — Николай, уже приняв ситуацию как должное, вытянул руку, пробежал пальцами по невидимым кнопкам, объясняя ее действие.

Хозяин восхищенно покачал головой:

— Да, здорово…

— Василий! — возмущенно закричала с кухни хозяйка. — Иди помоги давай! Успеете наговориться!..

— Сейчас, Олечка! — Заботин засуетился. — Помоги-ка, Коля, стол поставить.

Они пододвинули раздвижной стол к дивану. Точно такой же диван был у его родителей, припомнил Николай, потом батя его прожег по пьянке, и пришлось выкинуть. Хозяин, извинившись исчез на пару минут и появился с бутылкой водки («Экстра», — прочитал Захаров на этикетке. — Когда такие были?») и овальным блюдом винегрета в руках. Следом вошла его жена, неся на вытянутых руках кастрюлю с картошкой, от которой валил пар.

— Займи гостя! — и Ольга снова исчезла.

Василий опустился на колени перед старинным по конструкции, но новехоньких с виду катушечным магнитофоном. С улыбкой обернулся:

— Старые песни любишь?

Николай молча кивнул.

— Я тебе сейчас «Песняров» включу…

Закрутились катушки, из динамика послышалось шипение, потом зазвенели электрогитары… «Касиу Ясь канюшыну…»

Только сейчас Николай до конца поверил в реальность происходящего. Почему-то эта песня, лившаяся с пленки, намотанной на катушки магнитофона музейного вида, оказалась последней каплей, которая смыла, растворила в его душе ледок недоверия, заставив принять как данность и этого чудака Василия, и его говорливую Олю, и эту комнату…

— …Какой год? — он сглотнул.

— Год? — Василий внимательно посмотрел на него.

— Да, у тебя, сейчас, здесь?

— Семьдесят пятый…

Все-таки странно было это услышать! Не было еще Московской Олимпиады, ни Афганистана, ни Горбачева с его «перестройкой»… Ни путча, ни Ельцина, ни чеченской войны — ничего! А что было? Где-то бренчал на гитаре и играл своих гамлетов вполне живой и здоровый Владимир Высоцкий, пуля психопата не настигла еще Джона Леннона, а здесь (Совсем рядом!) играл дома в солдатики, радуясь выходному дню смешной первоклашка Колька Захаров.

«Вот бы увидеть себя, тогдашнего! — мелькнула шальная мысль, но он тут же одернул себя: — Не сходи с ума!"

— А у вас? — Заботин смотрел вопрошающе.

— Надбавь двадцать лет…

— Да, — протянул хозяин. Он поднялся, — тоже, видимо, оглушенный осознанием временной пропасти, потер руки.

«Алэксандры-ына…» — надрывался магнитофон. Василий подошел к серванту, достал стопки, сорвал пробку с «Экстры» и плеснул в стопки себе и Николаю.

— Ну давай… потомок… за встречу.

— Давай.

Николай приготовился к граду вопросов типа: «Ну как там у вас?» — но их не было. Словно уловив его недоумение, хозяин пояснил:

— Я уже бродил в тумане… там, у вас… Не понравилось мне — сумасшедший дом какой-то.

Николай молча кивнул. «Да, — подумал он. — Нет в твоем спокойном семьдесят пятом ни безработицы, ни задержек зарплаты, ни дороговизны, ни наркомании, ни бандитов, ни проституции… А что есть? Очереди, дефицит, КГБ, идиотизм собраний и демонстраций… Прием соцобязательств и разбор «персоналок»? Многие согласились бы поменяться с тобой… А я?..»

Будто отвечая на его мысли, Заботин спросил:

— Остаться хочешь?

— Здесь?

— Да, здесь, у нас… — он подошел к окну, отвернув штору, выглянул наружу. — Скоро туман спадет, — сказал, не оборачиваясь.

«Туман спадет… Разойдутся временные пласты, и можно навсегда остаться здесь. — Николай вдруг ощутил страх. — А мама, отец? А Юлька с сыном — как они?..»

Он встал и сделал шаг к двери.

— Извини, Вась, не могу. У меня семья… Меня там ждут, понимаешь?

— Понимаю, — сказал Василий, не оборачиваясь. — Что ж, ты, пожалуй, прав — у каждого свое время.

В коридоре Николай чуть не столкнулся с женой Василия. Ольга успела приодеться: синее кримпленовое платье со скромным белым воротничком — его мать носила раньше такие. Она чуть было не всплеснула руками, забыв, что они заняты тарелками с селедкой и хлебом.

— Ой, уже уходите? Что же так — я закуски приготовила!

— Извините, — Николай уже вбивал ноги в ботинки. «Туман скоро спадет», — вспомнились ему слова Василия.

— Вась, ты что — обидел человека?

— Не мешай, Оль, — Василий появился в дверях комнаты. Приобняв жену за плечи, с сочувствием поглядел на поторапливающегося Захарова. — Коля спешит, его дома ждут. А я тебе потом все объясню…

Музыка за его спиной продолжала играть. «Песняров» сменили «Самоцветы»:

В школьное окно смотрят облака,

Бесконечным кажется урок,

Слышно, как скрипит перышко слегка,

И ложатся строчки на листок…

Простые, тревожные слова полузабытой песни — привет от давно ушедшего и тоска по нему. «Велик соблазн — остаться, уйти из того жестокого и сумасшедшего мира, вернуться в то время, которое помнишь по картинкам детства — таким светлым, — все плохое забывается, все хорошее в памяти остается…» — Николай запутался в рукавах, сражаясь с курткой. Остаться… Но ведь себя, прежнего, не вернешь! Было детство, была юность, — все вокруг казалось новым, красочным, мир был юн вместе с тобой, представлялся чарующим, манящим… Теперь все по-другому. И хватит! У него есть жена, сын, родители, друзья… Он знает, где его место и его время.

Нахлобучив «формовку» и шагнув к двери, он оглянулся. Василий, обнимая Ольгу, поднял руку:

— Счастливо, Коль.

— Прощай, Вася.

Дверь захлопнулась за ним.

…Николай успел сделать пару шагов по лестнице, как вдруг в подъезде погас свет. Ступенька скрипнула под его тяжестью, он покачнулся. «Неужели не успел?..» Всем телом ударившись в наружную дверь, он зажмурился: яркий свет ударил по глазам, птичий гомон, скрип шагов, шум машин оглушил его. Туман исчез, светило солнце — на улице был день…

…Колька прикурил еще одну сигарету, руки его заметно дрожали.

— Я в подъезд вернулся. Смотрю: дверь тремя досками заколочена, штукатурка на стенах поотваливалась — дранка видна. Наружу вышел — все окна первого этажа досками забиты. И тут я по-настоящему испугался.

— Почему?

Он посмотрел на меня:

— Не понимаешь?

И тут я вспомнил, что читал про подобные истории… Люди уходили в туман поодиночке и группами, а когда возвращались — проходили часы, дни, недели… А то и вовсе не возвращались (Оставались там? Переносились через годы, через века?). Вот он, видно, чего испугался!

— Решил, что вернулся не в свой год?

Он кивнул и продолжил:

— Посмотрел вокруг — немного успокоился: все вроде как у нас. Я дом обежал с другой стороны — там девятиэтажка, напротив детской поликлиники.

— На Комсомольской?

— Ага. Смотрю: магазин «Флинт», значит — наше время. Тут бабушки на мосточках стоят, на меня поглядывают неодобрительно. Как же — бегает здоровенный охламон, водкой от него несет… Я у них спрашиваю: день, мол, какой сегодня? «Воскресенье, — говорят. — Что же ты, милок: дни уже терять начал?» Я им: «Бабуси, милые, простите ради Бога, а число какое?» Посмотрели как на психа, но сказали. А меня так и подмывает насчет года поинтересоваться… Но сдержался, а то бы шарахнулись — решили, что с «дурика» сбежал, не иначе. Когда уходил, одна в спину мне прошипела: «Вот алкаши проклятые! Всю память пропьют со своей водкой!» Пока домой шел — все думал, страшно было: по числам-то вроде выходило, что одни сутки прошли, а вдруг закинуло вперед на год, на два? Или назад — сам себе дверь открою…

Я возразил:

— В разных годах одинаковые числа выпадают на разные дни недели.

Он зыркнул:

— Тебя бы на мое место, такого рассудительного… Оказалось, зря боялся — всего одни сутки прошли. Но моя все равно скандал устроила: «Где шлялся?» Я ей рассказывать начал, а она в ответ: «Не ври!» Оделась, Петьку собрала и — только дверь хлопнула — к маме укатила. Сегодня позвонила, обрадовала: «На развод буду подавать, с алкашом и блядуном жить не желаю».

— Не переживай, образуется, помиритесь еще, — что я мог еще сказать?

Он вяло махнул рукой:

— А-а… пропади оно все пропадом! Я уже в это не верю. Сейчас вспоминаю, — продолжал он после долгого молчания, — и саму не верится… Или приснилось или спьяну привидилось… Ты-то хоть мне веришь?

— Верю, — успокоил я его.

— А по мне — хоть и не верь: мне по барабану… Доказательств нет, — он усмехнулся. — Надо было хоть пару газет с собой прихватить. Испугался, дурак… Об одном сейчас жалею — что не остался.

— Ну, это ты уж слишком, — несмело возразил я, — тогда тоже жизнь не сахар была: очереди, дефицит, собрания…

— Ну и что?! — прервал он меня сердито. — Подумаешь — очереди, собрания! А насчет дефицита… Так раньше дефицит вещей был, а теперь — дефицит денег! И живут сейчас хорошо только банкиры, бандиты и бизнесмены!.. Ну и остальные «бэ»… — он сплюнул. — Ты не вздумай только никому проболтаться! — предупредил он меня.

Я покачал головой, мол, будь спокоен.

— Эй, раздолбай! — раздраженно окликнул Николая его напарник Володька Богданов. — Ты сегодня будешь работать или нет?

— Иду… — Захаров тяжело поднялся. — Ты только смотри — никому, — повторил он уходя.

Больше мы с ним на эту тему не говорили. Мы вообще с ним мало разговаривали. Кажется, после этих откровений, он стал меня сторониться. Да и не только меня — все заметили, что Захаров изменился. Из веселого, общительного парня он стал мрачным, молчаливым, задумчивым… На перекурах он не «забивал козла», не трепался вместе со всеми, — сидел, уставившись в одну точку. Краем уха я слышал о его неприятностях: разводе с женой, ссорах с родителями, стычках с начальством… Но у меня у самого было немало проблем, да и есть на свете золотое правило: не лезь не в свое дело!

А время шло. Лето наше, по-северному короткое и дождливое, пролетело незаметно. Самая хлопотливая это пора— лето, с его картошкой, грибами, ягодами… Осень пришла, как всегда, неожиданно: небо приобрело холодную глубину, леса стали желтыми, радостными, в небе появились стеклянно-ломким молодым ледком…

В конце октября выпал снег, ударили нешуточные морозы, и вокруг стали поговариввать, что сейгод зима будет суровой, не в пример предыдущей. И вдруг в середине ноября разразилась небывалая оттепель. Потом, как полгода назад, градусники опять « взбесились», а спустя неделю появился туман… Вот тогда-то я и вспомнил Колькин рассказ. Верил я ему или не верил — затрудняюсь ответить, но тогда я с утра, позвонив на работу, взял отгул… И весь день просидел дома… А на следующее утро, когда исчез туман и с ним мои страхи, я, приехав на работу, узнал, что Захаров погиб. Об этом мне сказал Володька Богданов. Помню, что, пораженный, я только смог выдавить из себя:

— Когда?

— Вчера.

И, видимо, чтобы предупредить другие вопросы, мрачно пояснил:

— Под машину угодил. Рядом со стадионом «Строитель», на перекрестке. Что он там делал — черт его знает! Говорят — бежал сломя голову, шофер сигналил, затормозил, да уж поздно было… Да туман этот еще — если бы не он, ничего бы, может, и не случилось…

Я вдруг вспомнил, о чем мне говорил тогда Николай. Ну да, все там и происходило… Около девятиэтажки на Комсомольской. До стадиона там — рукой подать.

— Да, — кивнул я, — если бы не туман…